Книга: Три сестры, три королевы
Назад: Дворец Линлитгоу, лето 1519
Дальше: Дворец Холирудхаус, Эдинбург, осень 1519

Дворец Линлитгоу,
Шотландия, осень 1519

Я получаю ответ от брата, только когда золото осени трогает листья в лесах и зарослях вокруг озера. Оно приходит ко мне в конверте, подписанном лордом Дакром и его же посланником, и я больше чем уверена, что его шпионы уже его прочли. Да мне это и не важно. Главное, что я держу в руках свою охранную грамоту, свой шанс вырваться на свободу. Я знала, что брат непременно ответит мне, а Томас Уолси найдет способ все исправить, и ни мгновения не сомневаюсь в том, что мне прислали приглашение вернуться в Лондон, расторгнуть мой богомерзкий брак и, если я не ошиблась в Томасе Уолси, найти для меня великолепную партию. А почему нет? Он же почти умолял меня сделать именно это почти три года назад, а брат буквально обещал, что этот новый брак станет лучшим решением, которое я могу принять.
Я беру письмо с собой в маленькую комнатку на вершине башни, где меня никто не будет беспокоить, и так тороплюсь его открыть, что практически срываю с него печать. Мне тут же бросается в глаза почерк, явно принадлежащий секретарю Генриха, а не самому королю. Я сразу представляю, как брат сидит за столом, лениво раскинувшись и улыбаясь, держа в руке бокал вина, а Томас Уолси выкладывает на стол бумаги для подписи, как игральные карты во время партии, а мальчик-паж в это время подает ему закуски. Карьерист Чарльз Брэндон стоит где-то неподалеку, Томас Болейн прислонился к стене: он всегда легок на шутку и на разумное слово совета. Генрих быстро надиктовывает короткое письмо для меня, исполняя одну из обязанностей, которую он откладывал слишком долго. Ведь это не составляет для него ни малейшего труда: он просто отправляет мне приглашение прибыть в Лондон. Для меня это письмо – ключи от темницы, в которой я сижу.
Сначала я никак не пойму, что это за слова написаны на странице, настолько далеки они от того, что я ожидала, и мне приходится перечитывать их снова и снова. Генрих никуда меня не приглашает и ни в чем не поддерживает. Напротив, он выбирает для этого письма жесткий и пафосно-нравоучительный тон, как у церковного служки. Он говорит о божественном таинстве и нерушимости брака и заявляет, что все разногласия между мужем и женой есть суть зло и грех. Я переворачиваю страницу, чтобы убедиться, что под этим бредом стоит его подпись. И это письмо отправил человек, который зачал бастарда и тем самым разбил сердце своей жены?
Я снова возвращаюсь к чтению и не верю своим глазам. Он велит мне вернуться к Арчибальду, мыслями, словами и делом. Мы должны жить вместе, как муж и жена, или он объявит меня грешницей, обреченной на адские муки, и откажется от меня как от сестры. Арчибальд, его зять, написал ему, и Генрих предпочел поверить ему, моему недостойному веры мужу, а не мне. Наверное, во всем письме это меня потрясло больше всего: он поверил Арчибальду, а не мне. Он занял сторону мужчины и остался глух к собственной сестре. О, какое счастье, он говорит, что Арчибальд готов принять меня обратно без единого слова упрека и что только вместе с ним я могу надеяться вернуть себе власть над Шотландией, и только рядом с ним он, король, и его начальник шпионов, лорд Дакр, станут мне помогать. Как обычно, не трудясь выяснить правду, он утверждает, что Арчибальд обладает авторитетом в глазах лордов и только он сможет удержать корону на моей голове. Я закрываю лицо руками: Дакр это читал. Он сам и все его шпионы.
Однако это еще не все. Можно было подумать, мне было мало прочитанного! Он добавляет еще кое-то, что превращает мое изумление в настоящую ярость: Генрих пишет, что Екатерина с ним согласна. С очевидностью, в его позиции немалую роль сыграла позиция Екатерины, и она решает, что если я решила взбунтоваться против воли Господней и жить в грехе и ничтожности, то я не могу больше считать себя ее сестрой. Я не должна приезжать в Лондон, мне нельзя разводиться с Арчибальдом, и я не имею права быть счастливой. Так решила Екатерина, значит, все будет именно так: она не станет приглашать меня в Англию, потому что разведенная женщина не может быть ее гостьей, она не позволит бросить тень на свой двор, и прелюбодейка не имеет права приближаться к ней. «Потому что вы еще плотские». – Генрих цитирует мне слова Павла, как будто я и так не знала наизусть слова старого женоненавистника: «Ибо если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы?» Я так потрясена тоном Генриха, его посылом, его внезапным превращением из младшего брата в проповедника, из короля в папу римского, что я несколько раз перечитываю это письмо, потом молча спускаюсь по ступеням. Одна из моих фрейлин сидит на подоконнике в самом низу лестницы. Она вскрикивает, увидев мое бледное лицо и заплаканные глаза, но я успокаиваю ее взмахом руки.
– Я должна об этом помолиться, – тихо говорю я.
– Вас ожидает монах из Лондона, – предупреждает она меня. – Его прислала королева Англии вам в помощь. Он дожидается аудиенции.
Опять? Я с трудом в это верю. Второй раз Екатерина присылает ко мне исповедника, чтобы наставить меня на путь истинный. Первый раз она это сделала после смерти Якова, уже после того, как сама приказала его убить. Выходит, что она понимает, какой сокрушительной силы удар она мне сейчас нанесла, и прислала священника, чтобы смягчить мое падение.
– Кто это?
– Отец Бонавентура.
– Попроси его подождать в часовне, – говорю я. – Я присоединюсь к нему в самом скором времени.
Я не просто зла на отказ Генриха в разрешении мне приехать в Англию, не просто раздосадована его нежеланием понять, в какой ситуации я оказалась, не просто расстроена оттого, что ему не хватает ума разобраться в том, какая опасность грозит мне, моему сыну и всему моему королевству, я в полном отчаянии, потому что Екатерина, в своем безопасном окружении и в кругу семьи, вступает с ним в сговор и решает, что в этот момент им важна не я, их сестра, а воля Всевышнего. Они вовлекают Бога и его святые законы в мои такие земные проблемы, и Екатерина пишет мне не как сестра, готовая предложить помощь женщине, такой же, как и она сама, прилюдно униженной, уничтоженной пренебрежением, пытающейся не опускать голову, когда все смеются за ее спиной. Вот что означает это их совместное письмо и то, что они прислали мне не друга в помощь и поддержку, а монаха, чтобы убедить меня вернуться к мужу и сообщить, что я не могу приехать к ним.
Как может женщина не сказать: да, приезжай, если ты так несчастна и одинока? Как могла Екатерина принять Марию, которая приехала к ней без предупреждения, уже замужем за своим тайным поклонником, но отказать мне? Как она могла быть такой доброй, гостеприимной и заботливой со мной в течение года, а потом сказать: возвращайся к мужу и терпи? Не жалуйся на то, что тобой пренебрегают? Не надейся на лучшую участь? Ну, раз у меня не будет лучшей участи, то она не ждет и тебя.
Екатерина – моя невестка, жена моего брата, почти сестра, королева Англии. Этого уже вполне достаточно, чтобы она проявила хоть немного сочувствия и доброты ко мне. Она должна понимать, что я чувствую, мою боль, мое унижение. Она же сама испытала эту тоску по мужу и мысли о том, где он сейчас может быть и чем они занимаются с любовницей. Ее сознание тоже постоянно рисует образы молодого женского тела, обвившегося вокруг него, и ее стоны удовольствия на его обнаженном плече. Почему она не стала помогать мне облегчить мою боль? Что за сестра скажет мужу: мы должны научить эту женщину вести себя сообразно закону Божию, а не сделает все, что в ее силах, чтобы помочь ей, когда ей так плохо? Как мне теперь считать ее сестрой? Ведь то, что сделала она, под стать сопернику и врагу.
Без поддержки Генриха у меня нет никакого влияния на совет. Если он откажется от меня, я стану никем, и не только в Шотландии, а и во всем мире. Если он принимает сторону Арчибальда, то я действительно стала самой обыкновенной брошенной женой, у которой и денег-то своих нет. Если я – не английская принцесса, то я превращусь в призрака, подобного духу моего мужа. Мне будет негде жить, да и не на что. Я бы никогда не подумала, что мой брат Гарри, который так не любил заучивать наизусть слова молитвы, превратится в такого истового верующего, готового постоянно говорить с Богом и говорить, как Бог.
Я вижу Екатерину за каждым словом этого письма, за цитатой из Библии, за требованием примириться с мужем, за определением брака как святого таинства, связи, из которой не вырваться. Екатерина, муж которой крестил и признал бастарда, конечно, будет всячески противиться любому разводу. Какая же я глупая, я должна была об этом подумать! Екатерина не позволит мысли о возможности развода подобраться даже близко к подобному бабочке вниманию моего брата. Конечно, вместо этого она присылает мне монаха, чтобы тот накричал на меня, как его предшественник, и привел меня к осознанию моей ничтожности и греховной сути и уверованию в то, что все со мной случившееся я накликала на свою голову сама. Всему виной мое нежелание принять волю Всевышнего, и в моих интересах смириться и все-таки сделать это.
Солнце уже садится над озером, и в часовне становится темно. Священник зажигает свечи у алтаря. Отец Бонавентура отчитывает меня за то, что я пренебрегаю своим долгом жены и матери, за то, что уехала в Англию и оставила сына и мужа в Шотландии. Он заявляет, что нет ничего удивительного в том, что такой дворянин, как Арчибальд, жил в мое отсутствие в моих домах и собирал мои ренты. Он – мой муж в глазах Господа, и все, чем я владею, принадлежит ему. Почему он не должен жить в Ньюаркс и охотиться на мою дичь? Он же мой муж, который переносил мое отсутствие без слова жалобы! Я настолько унижена тем, что Арчибальд живет с леди Джанет Стюарт, которая сидит во главе моего стола как его жена и представляет его ребенка моим подданным, что у меня не поворачивается язык сказать об этом монаху.
Я просто опускаюсь на колени перед алтарем, прячу лицо в ладонях и шепчу:
– Но отец, мой муж нарушил свой брачный обет, причем публично. Об этом знают все. Он меня не любит.
Суровый монах тут же меня перебивает:
– Но вы его покинули, ваше величество. Вы оставили его, чтобы ехать в Англию.
– Но он сказал, что поедет со мной! – изумляюсь я.
– А разве он не приветствовал ваше возвращение в Шотландию? Разве не встретил вас как муж в Берике? Разве вы не отправились в спальню, не таясь, как муж и жена? Разве он не простил вас за то, что вы оставили его, и не принял снова под свою защиту?
Об этом всем ему могла рассказать только Екатерина. Она воспользовалась моим доверием и, возможно, даже читала ему выдержки из моего письма, о моем блаженстве в его объятиях и о наших надеждах на новую беременность.
– Он прибудет сюда, чтобы увидеться с вами, – заявляет Бонавентура. – Он попросил меня, чтобы я уговорил вас принять его. Королева Англии просит вас о том же самом.
– Она сама так сказала?
– Примите его как мужа.
– Отец, он бросил меня. Я что, должна жить с мужчиной, которому нет до меня дела?
– Вас любит Господь, – говорит он. – И если вы будете обращаться со своим мужем с любовью и уважением, полагающимися ему, то Всевышний разожжет в его сердце любовь к вам. Во многих браках наступают непростые времена, но Господь желает, чтобы вы жили в мире и гармонии. – Он ненадолго замолкает. – Король желает того же самого. И королева шлет свой сестринский совет последовать его воле.
У меня не остается выбора. Сестринский совет Екатерины определил мою судьбу. Отныне я буду жить так, как желает того она, и буду демонстрировать Генриху и всему миру, что брак нерушим и заключен навеки. Она не будет знать жалости и не даст мне поблажек. Все браки Тюдоров заключаются на всю жизнь. Я стала ей примером.
Отец Бонавентура уходит так же внезапно, как и пришел. Его слова падают на мертвую почву моего отчаяния. Арчибальд не отваживается нанести мне визит.
Однако духовная облава, которую устроила Екатерина на мою бессмертную душу, так легко не заканчивается. Стоит только удалиться отцу Бонавентуре, как его сменяет новый духовник, появившись на пороге Линлитгоу. Он был послан ко мне сразу же, как Екатерина узнает, что я отказалась встретиться с Арчибальдом, а до Генриха доходят известия о том, что я пишу французам. Екатерина измучена беспокойством о моей бессмертной душе и поставила себе целью доказать мне, что из брака обратной дороги нет, а Генриха заботит только его собственный союз с Францией. Он не желает думать, что если он сам не окажет мне поддержку, мне не останется ничего иного, как снова обратиться к отсутствующему ныне регенту и наладить отношения с ним. На этот раз они присылают ко мне монаха Генри Чадуорта, главного настоятеля монастыря, властного и очень образованного человека, который последний раз разговаривал с женщиной, когда его мать отправила его в монастырь. У него нет особого терпения в обращении с женщинами вообще, а со мной – в особенности. Его попросили сломить мое упрямство и принудить к полному любви повиновению Богу, мужу и планам моего брата.
– Они не понимают, – объясняю я Чадуорту со всем доступным мне терпением. – Отец, они не понимают, что нет никакого толку говорить мне примириться с мужем. Он же не живет со мной в одном доме. Его не волнуют мои интересы или интересы моего сына. Он крадет у меня. А вы говорите, что я просто должна позволить ему присвоить мои земли?
– Это его земли. А он – верный слуга короля.
– Да уж, он определенно хорошо оплачиваемый слуга короля, – резко отвечаю я. – Томас Дакр вложил в него уже целое состояние, в него и в других приграничных лордов, чтобы они сеяли страх и раздор, чтобы заражать всю Шотландию враждебностью и недоверием.
Сейчас, когда я отстранилась от Арчибальда и его клана, некоторые члены совета доверились мне и рассказали правду. Они объяснили мне, что Томас Дакр привносит в Шотландию смуту и междоусобицы и делает все, чтобы мы разорвали друг друга на куски, чтобы облегчить ему вторжение на нашу землю.
– Господь сотворил вас английской принцессой, – перекрикивает меня святой отец. – И у вас есть долг перед Богом и Англией.
Я смотрю на него с тем же непониманием, с каким еще девочкой смотрела на своих учителей.
– У меня есть долг перед самой собой, – говорю я. – Я хочу быть счастливой. Я хочу увидеть, как взрослеет мой сын, я хочу быть женой хорошего мужчины, и я не откажусь от этих желаний ради блага церкви и уж точно не сделаю этого потому, что так хочет моя невестка. Она хочет доказать, что муж-прелюбодей все равно остается мужем. Но я этого не хочу.
– Это грех, – заявляет святой отец. – И Господь, и король за него покарают.
Монах передает мне письма от моих сестер, Марии и Екатерины. Мария рассказывает о том, что она долго восстанавливалась после родов маленькой Элеоноры, но ее муж был очень внимателен к ней, а король прислал собственного лекаря. Ей сшили легкий бархатный плащ, чтобы она могла принимать посетителей прямо в кровати, чтобы получать пожелания скорейшего выздоровления и благополучия. Она рассказывает, что находит занятным, что римский император Максимилиан, за которого я могла выйти замуж, уже умер, и новым императором стал его внук, за которого могла выйти замуж она.
«Ты только подумай! – радостно пишет она. – Ты могла бы сейчас быть вдовствующей императрицей, а я – твоей преемницей, новой императрицей! Мы были бы обе императрицами! Надо же, как забавно!»
Разумеется, в этом нет ничего забавного. Именно по этой причине я и отказалась выходить замуж за императора, и слишком поздно пришла в себя, чтобы принять верное решение. Здесь действительно нет ничего забавного. Но она рассказывает о том, что Генрих раздражен тем, что ему не предложили императорскую диадему и что Екатерина, похоже, чем-то сильно расстроена. Не удивительно. Она находит крайне странным тот факт, что Бесси Блаунт была благословлена сыном, а она – нет.
«Мы все ездили в то паломничество, в надежде на то, что Господь дарует Екатерине сына, но Он дал его Бесси, а не ей. Его пути и правда неисповедимы».
Она рассказывает, что в следующем году они все поедут во Францию, чтобы отпраздновать заключение мирного договора. Чарльзу должны купить новые доспехи, а ей сшить дюжину новых платьев.
«Они называют меня «la reine blanche» и говорят, что Франция не видела еще более красивых королев. Это, конечно, так глупо, но так мило с их стороны. Как приятно быть любимой в двух королевствах, принцессой в одном, королевой в другом, и встречать горячий прием в обоих!»
Вот и все ее письмо. Это все, что моя сестренка пишет, зная, что ее письмо повезет монах, направляющийся ко мне, чтобы заставить меня поступиться своими интересами, послужить интересам моей страны и вернуть меня в брак с мужчиной, который предал меня и который стал для меня прямым оскорблением, и зная, что я одинока в стране, которая меня не принимает, что я почти не вижу сына. Она решает рассказать мне о тридцати новых платьях и очаровательной маленькой короне, которую специально для нее заказал Генрих. Правда, в самом конце письма, когда у нее уже почти не осталось места, она вспоминает, что во Франции плащи носят ужасно короткими, а арселе сдвинутыми назад. И никто, никто, она подчеркивает это дважды, больше не закрывает полностью волосы.
Я откладываю ее письмо. Она кажется такой далекой, или это я нахожусь так далеко от ее мыслей, что она практически не вспоминает обо мне, даже пока пишет мне письмо. Если Генрих отправился во Францию и обновит там мирный договор с королем Франциском, параллельно убедив его не отправлять Олбани в Шотландию на регентство, лорды продолжат сражаться между собой и в королевстве снова не будет мира. Это может продолжаться годами, а я не уверена, что смогу продержаться даже еще один месяц. Не знаю, понимает ли это Мария или ей просто нет до этого никакого дела. Она явно не старается вникнуть в тяготы моей жизни, да и вообще едва ли думает обо мне. Разве что как об особе, которой может быть интересно, как француженки носят нынче арселе.
Я открываю письмо от Екатерины. В отличие от послания Марии, оно очень коротко. Она уведомляет, что направила ко мне отца Чадуорта, чтобы объявить мне волю Всевышнего, и что даже помыслы о расторжении брака являются смертным грехом, обрекающим мою душу на вечные муки. Она готова сделать все, что в ее силах, чтобы помочь мне, если я отступлюсь от своего ужасного плана, и они с Генрихом были потрясены и пребывают праведном гневе, узнав о том, что я обратилась за помощью к герцогу Олбани. Я опозорила себя на весь мир, и у меня не просто нет никаких оснований для развода, но и права даже заговаривать о подобной богомерзости. Она не может поверить в то, как отчаянно я бросилась в объятия ада, и для моего сына было бы лучше, если бы я погибла вместе с его отцом и он не узнал, что его мать блудница.
Неужели она и правда предпочла бы мою смерть моему позору? Я молча читаю ее письмо, потом подхожу к камину, огонь в котором смягчал вечернюю прохладу, и бросаю его в пламя. Оно вспыхивает, красная печать на нем тает, а ленточка, скреплявшая его, издает потрескивающие звуки. И вот от него остается один пепел.
Неужели моя невестка, которую я привыкла считать сестрой, может на самом деле предпочесть мою смерть позору? Выходит, она никогда и не любила меня, раз ей на ум приходит только слово Божье и не находится ни одного слова от сердца. Она никогда не считала меня сестрой, если сейчас предпочитает думать о грехе развода, а не о грешнице, одинокой и очень несчастной. Она не понимает, что мое сердце разбито от потери мужа, публичного унижения и страха перед грехом и перед возможностью лишиться божьей благодати? Я думаю о том, как она наблюдает за Марией, самой красивой женщиной в двух королевствах, с легкостью и без усилий затмевающей ее саму, примеряющей короны и наряды. Что она чувствует, когда узнает имя сына Бесси Блаунт, ребенка, признанного и принятого королем? Что такая гордая женщина, как Екатерина, может ощущать, став второй в собственном дворе и осознавая, что за все это время так и не сумела родить сына, и с каждым последующим годом убеждаясь в том, что уже не сможет этого сделать? Ну что же, даже с учетом всех ее тягот ей не стоило срываться на мне.
Святой отец молча наблюдает за тем, как горит письмо.
– Итак? – вопрошает он. – Они убедили вас покаяться в грехе?
– Нет. Там не было ни единого слова утешения, как и ни единого повода поверить, что они мне помогут.
– Они действительно не станут помогать, – подтверждает он мои выводы. – До тех пор, пока вы не примиритесь с мужем. У вас просто нет выбора. Без мужа вы не получите поддержки Англии, без поддержки Англии вы никогда не сможете управиться с советом лордов, а без совета лордов вы не сможете править королевством. И больше никогда не увидите сына. Ему придется вырасти и без отца, и без матери. Вы сделаете его сиротой.
Между нами повисает долгая тишина. Я поражаюсь тому, насколько жестоким может быть этот человек. Я склоняю голову.
– Хорошо, – только и говорю я. – Вы победили.
Мне невыносима мысль о встрече с Арчибальдом при свидетелях. Я пребываю в ужасе, словно это я воровала и жила в грехе прелюбодейства. Я знаю, что фрейлины перестанут меня уважать, если я приму его обратно, и мой сын, узнав об этом, решит, что у меня нет гордости, что я облизываю его руку как побитая собака. Все, кто видел нас в Берике, когда я была пьяной от любви, подумают, что я снова отдалась своей страсти.
Итак, я велю ему прийти в мое гнездо, крохотную комнатку на вершине каменной башенки, которую так давно, целую жизнь назад, построил для меня мой муж, король Яков, и где он попрощался со мной, велев его не ждать. Одна из фрейлин сопровождает его наверх, и я слышу его шаги по крутой винтовой лестнице. Впустив его, она закрывает за нами дверь, чтобы никто не слышал наш разговор. Она думает, что участвует в сокрытии свидания и что эта дверь закрывается, чтобы приглушить звуки страстного соития.
Я так зла и взбудоражена, что к тому времени, как он подходит к маленькой двери и наклоняет голову, чтобы войти, меня уже трясет. Без единого слова он опускается передо мной на колени, склонив голову, как кающийся паломник. Он берет меня за руки, чувствует, как они дрожат, и восклицает, ощутив, как холодны мои пальцы.
– Любимая, – говорит он.
– У тебя нет никакого права… – Меня душат эти слова.
– Нет, – он неистово трясет головой. – Никакого права!
– Ты украл мои деньги!
– Да простит меня Господь. Но я сохранил ваши земли в порядке и защитил ваших людей и ваше доброе имя как землевладелицы.
– Ты поставил на мое место другую женщину!
– Любовь моя, любовь моя, никакая женщина не может занять ваше место! Простите меня.
– Никогда.
Он снова склоняет голову.
– И не должны. Я просто сошел с ума. Вы добры. Добрее ко мне, чем я того заслуживаю, уже тем, что позволили мне прийти к вам, чтобы молить вас о прощении. Я бы не хотел умереть с этим камнем на сердце. Мой дух и мое счастье были разрушены тем, что нам пришлось пережить, на людях и наедине. Я видел страшные вещи, пока был у вас на службе, мне пришлось задумывать страшные преступления, чтобы вернуть вас на то место, которое принадлежит вам по праву. Защищая ваш трон, я согрешил против Господа нашего. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мой дух был сломлен и моя решимость оставила меня.
Он поднимает глаза на меня.
– Я больше так не мог, у меня просто не было сил продолжать борьбу. На какой-то сумасшедший месяц или два я поверил, что могу бежать от всего этого. Я подумал, что могу быть простым человеком, просто мужчиной, с женой и дочкой, в маленьком домике. Когда погиб де ла Басти и вы не смогли захватить власть и обвинили в этом меня, просто захотел сбежать. Мне казалось, что я вас так сильно подвел! Я так много сделал и все равно подвел. Любовь моя, жена моя, я был не прав, я не должен был уходить. Я призван к великим свершениям, я призван быть вашим мужем. Простите меня за то, что и в этот раз подвел вас. Больше я этого не повторю.
– Ты хотел свободы от всех этих бед?
Он снова склоняет голову.
– Меня подвела моя отвага. Впервые за эти пять лет. Я просто не видел способов привести вас к победе. Это было моей ошибкой. Я думал, что если я не смог вернуть вам сына и восстановить вас на троне, то мне нечего делать рядом с вами, что мне следует просто уйти. Я даже думал наложить на себя руки, что вам было бы лучше, если бы я был мертв.
Он чувствует, как быстро сжимаются мои пальцы, и поднимает свои глаза на меня. Затем улыбается. Эта милая мальчишеская улыбка, как прикосновение, как ласка, касается сердца и запускает его, чтобы оно билось снова. И он знает об этом. Он знает, что мне невыносима мысль о его смерти. Он говорит дальше, и его голос звучит тепло и тихо, словно он делится тайной.
– Понимаете ли вы, вы, которая так храбра, что я хотел стать кем-то малозначительным? Вы можете себе представить, что я хотел вести простую жизнь, с обыкновенной женщиной, чтобы ни у кого не оспаривать своего маленького места в этом мире? Что на мгновение, на короткое мгновение, я не смог быть тем мужчиной, которым я становился рядом с вами, о жена моей страсти?
– Ты ушел от меня к ней, – шепчу я. Даже сейчас я не могу вынести мысль о том, что он предпочел мне другую.
– О Маргарита, неужели вы никогда не хотели сбежать от всего этого и уехать в Англию? Вернуться в беззаботную юность?
– Да, да, конечно. – Я не стану говорить ему, что я молила об этом, но мне не позволили это сделать. Меня отвергли.
– Вот чем это было для меня. У меня была мечта о том, чтобы просто жить с девушкой, на которой я обещал жениться, в маленьком замке, который мог у нас с ней быть. Я думал отойти от совета, подальше от вас и от двора. Мне казалось, что я вам не нужен, что вам без меня лучше, что вы сработаетесь с Джеймсом Гамильтоном, графом Арраном, что захотите написать герцогу Олбани. Я думал, что вы получите свободу разговаривать со всеми этими великими мужчинами как равная им, великая женщина, когда я не буду больше тянуть вас вниз и становиться для вас позором. Я знаю, что я – помеха в возвращении вам вашего сына. Мне казалось, что без меня вам будет лучше. Совет лордов боится и ненавидит меня, и я хотел, чтобы они смогли видеть вас без меня. Я думал, что последнее, самое лучшее и самое важное, что я могу для вас сделать, – это дать вам свободу от себя. Я думал, что я дам вам повод, чтобы отречься от нашего брака, и тогда вы сможете от меня избавиться, если захотите. Я думал, что самое лучшее, что я могу для вас сделать, – это отпустить вас.
– Я не могу освободиться от тебя, – просто говорю я. – Мне этого не позволят. Екатерина не допустит этого.
– И я не могу. Ни в глазах Божьих, ни в своей любви к вам. Так что вот он я, у ваших ног. Я ваш до самой смерти. Мы расставались не в первый раз, и я вернулся. Примите меня. Примите меня, возлюбленная моя, иначе мне не будет жизни.
– Мне придется принять тебя, потому что на этом настаивают сестры. И Генрих.
Он опять склоняет голову и сдавленно всхлипывает.
– Слава Богу.
– Можешь подняться, – неуверенно говорю я. Мне непонятно, как относиться к тому, что он сказал.
Но он не встает с колен и продолжает так стоять, как молящийся. Спустя какое-то время он поднимается во весь рост, не отпуская моих рук, и привлекает меня к себе, и вот уже он прижимается ко мне во весь рост, одной рукой обнимая меня за талию, другой приподнимая мой подбородок. Как только он касается моих губ своими, я чувствую прилив мощной волны смешанных чувств: облегчения, триумфа и ревности. Я уже забыла эту радость его прикосновения, его аромата, и теперь познала его снова.
Теперь я думаю, что снова забрала его у Джанет Стюарт, я сделала это во второй раз. Он снова со мной, и так оно и должно быть.
– Вы не сможете освободиться от меня, – шепчет он, по-прежнему не отнимая губ от моих. – И никогда от меня не освободитесь. Мы никогда не освободимся друг от друга.
Назад: Дворец Линлитгоу, лето 1519
Дальше: Дворец Холирудхаус, Эдинбург, осень 1519