Дворец Гринвич,
Лондон, май 1516

Турнир, посвященный моему возвращению, будет происходить в Гринвиче, и я добираюсь до него на королевской барже. Как я жалею, что Арчибальда нет рядом со мной сейчас! Я бы хотела, чтобы он услышал, как приветствуют нашу баржу люди Гринвича, как играют музыканты и стреляют пушки, провозглашая мое возвращение домой!

Малышка Екатерины, принцесса Мария, сидит на руках няньки, и мать никогда не упускает ее из виду. Моя маленькая Маргарита старше ее всего на несколько месяцев, но намного бодрее и веселее. Она румяна и с любопытством оглядывает окружающих, улыбаясь, когда видит меня или свою няню. Но, глядя, как Екатерина и Генрих сдувают пылинки со своей дочери, можно подумать, что кроме нее в мире нет других детей. Я клянусь себе, что моя Маргарита будет признана более красивой девочкой, чем ее сестра. Я буду следить за тем, чтобы она всегда была идеально одета, и устрою ей удачную брачную партию. Может, она и не принцесса по рождению, и ее отец не может передать ей корону, но она достойный представитель королевской крови и наполовину Тюдор. Кто знает, как сложится будущее этих девочек? Я клянусь себе никогда не сравнивать своего ребенка с другими. Никто не отправит ее в далекое королевство, чтобы потом лишить поддержки. Никто не будет хвалить Марию, принижая ее достоинства.

Не могу сказать, что сейчас мной пренебрегают. Я прекрасно одета в наряды из королевского гардероба, и королева Англии – единственная особа, которой я уступаю по положению. Ко мне обращаются как к королеве-регенту Шотландии, и Томас Уолси без единого звука оплачивает все мои траты из королевской казны, поэтому сейчас, следуя по красной ковровой дорожке за Екатериной от королевской баржи к распахнутым дверям дворца и улыбаясь выстроившимся по обе стороны слугам, я ни на что не жалуюсь.

Иногда тоскую по Арчибальду. Его нет рядом, и он не видит меня во всем великолепии, и никто не видит, как красив мой муж и какое мастерство он мог показать на поединке, но я точно знаю, что я сама нахожусь именно там, где я хотела быть. Именно к этому я всегда стремилась.

– Идем сразу в гардеробные комнаты, – говорит Екатерина, улыбаясь. – Надеюсь, Мария уже там, выбирает себе платье.

Наконец-то я снова ее увижу. Мария, милая моя сестренка, приехала во дворец из своего маленького домика, чтобы посмотреть на турнир, посвященный моему возвращению. Чарльз Брэндон займется тем, что у него получается лучше всего, помимо охоты за каждой юбкой и бросания денег на ветер: они с Генрихом берут на себя приветствие всех гостей.

– Она уже здесь? – Мне не терпится ее поскорее увидеть, и я надеюсь, что мы попадем в гардеробные раньше нее, чтобы она не успела забрать себе лучшие платья. Очень надеюсь, Екатерина определила специальных слуг в гардеробную, чтобы позаботиться о том, что каждая из королев получит по платью одинакового качества. Ну нельзя же, чтобы у Марии оказался лучше украшен лиф или более элегантен крой! Она давно привыкла получать все самое лучшее, но сейчас ей нельзя позволить превзойти королеву. Какой пример мы подадим всем остальным, если позволим ей пользоваться благами, которые ей не положены в ее нынешнем положении? Пусть она – вдовствующая королева Франции, но сейчас она замужем за простолюдином, а не за таким дворянином, как Арчибальд. Я не хочу, чтобы она выделялась среди нас, и не хочу, чтобы люди кричали ее имя и бросали цветы к ее ногам и чтобы она красовалась перед всеми, как она делала, когда была маленькой.

Стражники, стоящие по обе стороны от входа в королевскую гардеробную, отдают честь и распахивают перед нами двери в затененную комнату, где хранятся парадные платья в больших льняных чехлах, проложенные засушенной лавандой, чтобы отпугнуть моль. В полумраке комнаты я различаю тонкое, почти бесплотное лицо под изящным арселе, и мне кажется, что моя сестренка, моя маленькая девочка, моя куколка, с которой я рассталась тринадцать лет назад, совершенно не изменилась. У меня вылетает из головы все, что я думала о лучших платьях, заслуженном положении и прочая глупость.

– Мари, – просто говорю я и протягиваю к ней руки. Она бросается ко мне в объятия и прижимает меня к себе.

– Маргарита! Дорогая моя! Мэгги! Мне так жаль, так жаль твоего мальчика, твоего Александра!

Услышав его имя, я тихо вскрикиваю. Никто не заговаривал о нем со мной с тех пор, как я покинула Морпет. О нем даже никто не вспоминал. Все выражали соболезнования о смерти короля, но никто из них не упомянул моего ребенка. Как будто Александра никогда не было. И в следующий момент я понимаю, что плачу навзрыд, оплакивая его, и Мария, больше не маленькая девочка, но женщина, познавшая одиночество и боль, держит меня в объятиях, снимает с моих волос жесткий арселе, прижимает мою голову к своему плечу и начинает укачивать и что-то шептать, как мать, утешающая дитя.

– Тише, – говорит она. – О, Мэгги, не плачь. Господь не оставит его, он заберет его к себе в царствие небесное.

Екатерина подходит ближе.

– Это из-за сына, – говорит ей Мария через мое плечо. – Она оплакивает Александра.

– Да хранит Господь его душу, – тут же отзывается Екатерина, и я чувствую, как ее рука тоже обвивается вокруг моих плеч. Пока мы вот так сидим, обнявшись и прижимаясь друг к другу головами, я вспоминаю, что Екатерина тоже теряла сыновей и что о ее потерях тоже никто не говорит. Ей тоже приходилось хоронить маленькие гробы, и ей тоже запрещали о них вспоминать. В мире нет ничего страшнее смерти ребенка, и мы оказываемся породненными и в этом уделе, связанными горем и потерями.

Вот так мы и остаемся, втроем, в объятиях друг друга, в затененной комнате, пока меня не отпускают слезы. И тогда я поднимаю голову, смотрю на них и говорю:

– Должно быть, я сейчас ужасно выгляжу.

Я знаю, что у меня спутались волосы, лицо и шея покрыты красными пятнами и распух нос и веки. Екатерина выглядит старше на десять лет, став сразу какой-то некрасивой. На густых ресницах Марии застыли две слезы, идеальные, как две жемчужины, ее щеки тронуты нежным румянцем, а дрожащие розовые губы складываются в улыбку.

– И я, – говорит она.

Арена, на которой проходит турнир в Гринвиче, ничем не уступает любой другой в Европе. Ложа королевы располагается напротив ложи короля, и мы с сестрами и нашими дамами усаживаемся на отведенные нам места. Генрих с друзьями, разумеется, не показывается в своей ложе. Они – участники этого действа, а не зрители.

Арена огорожена высокими флагштоками, на которых трепещут флаги, и земля насыпана просеянным песком, белым как снег. Зрительские места все заняты людьми, надевшими свои лучшие одежды. Приглашение на турнир могли получить только дворяне и их фавориты. Билетов на это зрелище не продают, потому что оно доступно только элите. Лондонские торговцы и простые фермеры тоже могут прийти посмотреть на турнир, но стоять им дозволено только за забором, да и то проводя собственные турниры за лучшее место. Самые молодые или самые дерзкие норовят забраться на забор, где им тут же отвешивают оплеух и сталкивают вниз, стоит их головам появиться там, где сидят вельможи. И когда искатели приключений падают вниз, все с удовольствием над ними потешаются. Бедняков во дворец не пускают, поэтому они устраиваются на набережной, где могут наблюдать за бесконечным движением барж, привозящих благородных зрителей к месту турнира. Зеваки стоят вдоль улицы, ведущей от обнесенного стеной дворца к Гринвичу и причалам. Именно по этой дороге ведут коней, и люди могут рассмотреть богато украшенные седла и костюмы участников, норовящих пойти боком и храпящих мощных боевых коней, ведомых под уздцы королевскими конюшими.

В воздухе появляется характерный запах турнира: дым от костров, где люди жарят бекон, чтобы было чем подкрепиться, когда турнир закончится, и от кузнечных горнов, возле которых коням быстро меняют подковы, конского пота и навоза, к которому примешивается странное ощущение азарта, как на скачках, и аромат цветов из гирлянд, которыми украшены зрительские ложи. Ради нашего удовольствия фруктовые сады лишились немалой части цветущих веток яблонь, а обилие дорогих белых и розовых цветов превратили ложу королевы в настоящий букет. Везде лежат небольшие букетики из первых роз, чтобы мы могли бросать их самым смелым рыцарям. В гирлянды и цветочные панно вплетены многочисленные, подобные звездам цветы жимолости, и их насыщенный медовый аромат наполняет окрестности. Королева и мы с сестрой, и даже фрейлины, искупались в розовой воде, и наше белье было надушено лавандой, так что несчастные пчелы, залетевшие в ложу королевы, путают ее с фруктовым садом.

Внезапно меня быстро, как молнией, настигают воспоминания о том, как мой муж, Яков, в расцвете своей силы и красоты, выехал на поле в зеленом костюме, как у простого горца, а сьер де ла Басти – в белом, и как я была королевой турнира, посвященного рождению моего первенца. Тогда я думала, что буду счастлива и успешна во всем и буду вечно править своей страной.

– Что случилось? – тихо спрашивает меня Мария.

– Ничего, все в порядке. – Я решительно гоню прочь свою грусть.

Все замерли в ожидании короля. Песок разровняли так чисто, что кажется, его вылизал морской прибой. У каждого прохода стоят слуги в ярких ливреях. Постепенно гул нервных шепотков и смеха начинает расти все громче, до тех пор пока внезапно не раздается рев труб, заставляющий всех замолчать. Огромные двери распахиваются, и на арену выезжает Генрих.

Сейчас я смотрю на него глазами посторонних зрителей, а не как его старшая сестра. Передо мною великий король и великолепный мужчина. Он сидит верхом на мощном черном жеребце с широкой грудью и крепкими ногами. Генрих велел подковать его серебром, и шляпки гвоздей теперь поблескивают на черных копытах. Седло, узда, нагрудник и стременные ремни сделаны из роскошной ярко-синей кожи, самой лучшей, выкрашенной в дорогой цвет индиго, и черная шкура коня сияет так, словно ее отполировали. Попона коня сшита из золотой парчи и расшита золотыми колокольцами, которые звенят от каждого шага мощного животного.

На Генрихе темно-синий бархат, расшитый золотыми цветами жимолости, которые мерцают на свету, когда он делает круг по арене, одной рукой держа повод своего великолепного коня, другой удерживая копье, обтянутое тисненной золотом кожей, возле сапога из темно-синей кожи.

Вся публика испускает синхронный вздох восторга, и мне кажется, что я слышу дуновение теплого летнего ветра: вот он, рыцарь из древних баллад, бог со старинных шпалер. Генрих так высок, так умопомрачительно красив, а его конь так могуч, и бархат его одежд так красив и богат, что он скорее кажется королем с парадных портретов, чем реальным человеком. Но вот он останавливает своего коня напротив ложи королевы и снимает перед ней украшенную сапфирами шляпу, и его лучезарная улыбка говорит всем о том, что этот мужчина, самый красивый во всей Англии, являет собой еще и самого любящего мужа в мире.

Короля приветствуют все – даже те, кто не может его видеть с набережных реки, с разветвленных улочек, услышав приветственные крики знати, присоединяют и свои басовитые голоса к их возгласам. Генрих сияет, как актер, вызванный аплодисментами на сцену. Затем он оборачивается и приглашает своих компаньонов.

На турнире всего четыре претендента на звание лучшего, одетые в тон королю. Среди них и Чарльз Брэндон, хвастливо принимающий приветствия со всех сторон. За ними на арене появляются восемнадцать рыцарей, тоже одетых в синий бархат, за которыми уже пешими идут их оруженосцы в одеждах из темно-голубого сатина, потом слуги, конюхи, трубачи, седельные мастера, разносчики воды, посыльные, дюжина за дюжиной, и все в темно-синей одежде.

Они все выстраиваются перед ложей королевы, и Екатерина, тоже в синем платье, которое неожиданно меркнет и становится невзрачным рядом с павлиньим мерцанием наряда ее мужа, встает, чтобы принять приветствия от претендентов на звание лучшего.

– Турнир начинается! – объявляет герольд. Раздается резкий сигнал труб, и все боевые кони начинают возбужденно перебирать ногами. Генрих медленно подъезжает к своему месту, где его слуга поджидает его с королевским шлемом и тисненными золотом перчатками наготове.

Когда приготовления заканчиваются и король надевает свои перчатки и шлем и опускает забрало, а конь нервно перебирает ногами возле начала линии для поединка на копьях, отгороженной искусно расписанным длинным щитом, где на другой стороне Генриха уже ожидал его противник, Екатерина поднимается, держа в обнаженной руке белый платок. Ее перчатка спрятана под нагрудником Генриха, прямо возле сердца, он предельно внимателен к деталям и рыцарским традициям ухаживаний. И вот платок поднимается высоко над ее головой, затем королева выпускает его из пальцев.

В тот же момент, как королева разжимает пальцы и платок начинает падать, Генрих пришпоривает коня, и тот делает мощный прыжок, устремляясь навстречу второму поединщику, который уже замечает движение. Вот их кони почти сблизились друг с другом. У Генриха руки длиннее, чем у его противника, он низко сидит в седле и направляет удар копья прямо вперед. С громким клацаньем и грохотом король бьет наконечником копья прямо в нагрудник второго поединщика и тут же отдергивает руку назад, чтобы его самого не отбросило силой его же удара. Мгновение спустя копье его противника, разбалансированное от только что принятого удара, вскользь попадает ему по плечу, однако король удерживает равновесие с помощью копья и проезжает мимо, в то время как его противник хватается за переднюю луку седла и за шею коня рукой в латной перчатке, постепенно съезжает с седла и сваливается на спину с оглушительным грохотом доспехов. Его конь встает на дыбы, а сам рыцарь так и остается на земле без движения, явно раненый, если не хуже.

Подбежавшие слуги в синих одеждах ловят коня и осматривают упавшего рыцаря. Когда они поднимают забрало у его шлема, становится видно, как свешивается набок его голова.

– У него что, сломана шея? – нервно спрашивает младшая сестра.

– Нет, – отвечаю я, как раньше, когда она была еще малышкой и переживала за каждую лошадь и каждого рыцаря. – Скорее всего, просто оглушен.

К рыцарю подбегают лекарь и хирург. Следом четверо слуг приносят носилки. Рыцаря осторожно укладывают на них, и к ним подходит уже спешившийся и держащий под мышкой шлем Генрих на негнущихся из-за лат ногах. Король с улыбкой говорит несколько слов проигравшему противнику, и мы видим, как они соприкасаются перчатками, словно пожимая руки.

– Вот, видишь? Все в порядке.

Раненого рыцаря уносят с арены, и публика разражается восторженным ревом, под который Генрих обходит арену по кругу, принимая похвалу и сверкая улыбкой. Напротив ложи Екатерины он прикладывает руку в латной перчатке к груди, кланяется ей и уходит. Мимо него на гнедом жеребце проезжает Чарльз Брэндон, приветствуя своего короля товарищеским салютом и поклоном, делает круг по арене и останавливается перед ложей королевы. Он приветствует сначала Екатерину, потом меня, а потом уже свою жену.

– Разве он не взял твоей перчатки? – Я замечаю, что на руках Марии надета полная пара.

Она чуть морщит лобик.

– Он забыл. А мне как-то не хотелось бежать за ним следом, чтобы напомнить.

– Он не носит знака твоего расположения?

– Я не могу себе позволить выбрасывать пару перчаток каждый раз, когда он участвует в турнире, – чуть раздраженно отмахивается она. – Король платит за его амуницию и сбрую, а мне позволено пользоваться королевским гардеробом. Но за свое белье и перчатки я должна платить сама, а мы бедны, как приходские мыши. Нет, Мэгги, так и есть.

Я ничего не отвечаю на это, просто сжимаю ее руку. Подумать только, принцесса Тюдор помещена в такие стесненные обстоятельства, что вынуждена учитывать, сколько стоит пара перчаток! Генрих должен быть щедрее к Марии и ко мне тоже. Отец не стал бы обременять нас долгами, как не стал бы облагать Марию штрафом за своеволие в выборе мужа. Генриху не следует забывать о том, что мы все – Тюдоры, несмотря на то что он – единственный выживший сын. Мы все – наследники короны Англии.

Весь день желающие вызывали претендентов, и песок на арене стал грязным и покрылся рытвинами. Великолепные доспехи и нарядная одежда участников изорвалась и испачкалась, сбруя истрепалась и потеряла парадный блеск, когда к закату команду короля признали победителями турнира и лучшим рыцарем среди них – короля Генриха.

Когда Генрих подходит к ложе королевы и кланяется, Екатерина приветствует его стоя, и мне кажется, что она выглядит теперь, как наша мать, усталой, но усилием воли отвечающей на постоянную потребность Генриха в похвале и обожании. Она улыбается так же тепло, как наша мать, награждая его призом в виде золотого пояса, украшенного сапфирами, – целое состояние в подарок юноше, у которого и без того все есть. Она хлопком соединяет ладони, словно не в силах сдержать восторга перед его победой, и, выполнив все, чего от нее ожидали, она разворачивается и уходит обратно во дворец. Мы следуем за ней, чтобы присутствовать на длительном ужине, посвященном турниру. Вечером нас ожидают представления, торжественные речи и бал-маскарад почти до самого утра. Я замечаю, как она украдкой бросает взгляд на свою малышку, Марию, которую принесли в ложу, чтобы она стала свидетельницей триумфа своего отца и чтобы показать ее ликующей толпе. Мне становится ясно, что она с гораздо большим удовольствием провела бы этот вечер в детской, наблюдая за тем, как ее девочка ест и играет, затем просто отправилась бы спать.

У меня нет ни капли сочувствия к ней. Она же королева Англии, самая состоятельная и самая влиятельная женщина этого королевства. Ее муж только что одержал победу над всеми противниками. Да она должна быть вне себя от радости! Если бы я была на ее месте, я бы точно была счастлива, Господь мне свидетель!

Мне предстоит встретиться с шотландскими лордами, которые прибывают в Лондон для переговоров с Генрихом о заключении мира. Они намерены просить его оставить меня здесь, в Англии, в изгнании из Шотландии, и позволить герцогу Олбани править моим королевством. Они желают напомнить ему, что мой муж является изгоем в своем королевстве и что ему не следует изменять статуса, чтобы они могли продолжить охоту за ним, как за диким зверем, поймать его наконец и казнить. Держу пари, им приходится понервничать, потому что я вернула свой статус принцессы Тюдор и переменчивую милость своего брата. Он даже отказывается их принимать.

– Они должны сначала попросить аудиенции у тебя и только потом прийти ко мне, – говорит он мне за ужином в Гринвичском дворце. Я сижу слева от него, а Екатерина – справа, а рядом со мной в элегантном платье бледно-желтого цвета сидит моя младшая сестра. На ее волосах красуется арселе в тон ее платью и усыпанный мерцающими бриллиантами. Безо всяких сомнений, она самая красивая из всех сестер, но она сидит дальше всех от трона, а не вплотную к нему, как я.

– Ты должна будешь предъявить им свои претензии, а они – объясниться перед тобой.

– Вы примете их после нашей встречи?

Он кивает.

– А ты расскажешь, что они тебе говорили. Мы обсудим это с Уолси. Мы прижмем их к ногтю, Маргарита, не сомневайся.

– Когда они прибудут? – Я не боюсь встречи, я знаю, что смогу их переубедить. Я могу быть достойным регентом. Народ Шотландии представляет собой множество враждующих между собой кланов, но то же самое можно сказать и об Англии и Франции. На любую корону найдется не один претендент, и у любого короля есть оппозиция. Этому меня научил Яков, и теперь я готова использовать его уроки и стать великой королевой Шотландии, которую он видел во мне.

– Через несколько дней. Но тебе следует переехать. Как думаешь, куда?

На мгновение я задумываюсь. Я должна переехать в одну из резиденций королевской семьи? Может быть, в Ричмонд? Но потом я все понимаю.

– В Шотландский дворец, – спокойно отвечаю я.

Генрих смеется, признавая мою сообразительность, и протягивает золотой кубок, чтобы соприкоснуться им с моим.

– Ты совершенно права, – говорит он. – Я хочу, чтобы они встретились с тобой в лондонском дворце шотландских королей. Пусть это лишний раз напомнит им, что этот дворец принадлежит тебе, равно как и дворец в Эдинбурге.