33

Теперь он уже проснулся.

Около минуты уходит на то, чтобы отыскать книгу в складках простыней. За ее чтением он провел большую часть ночи: сначала в комнате Вероники, когда та заснула на диване, а потом здесь, пока не задремал сам. Помассировав пальцами веки, он выключает лампу на прикроватной тумбочке.

«Зеркальный вор». Кёртис ни черта не понял в этой книге. Большей частью там говорится о некоем Гривано, который в некотором роде колдун. Есть там и другие персонажи: некто по имени Гермес, некто по имени Ноланец. Особая роль отведена Луне, которая даже участвует в диалогах. Порой как будто начинает проклевываться сюжет, но его тут же прерывает шести-семистраничная поэма об искусстве алхимии, о технологиях стекольного производства или о взаимосвязях между металлами и планетами. Все это кажется очень глубокомысленным и серьезным, но в то же время отдает дешевой манерностью и чем-то напоминает настольную игру про подземелья и драконов.

Кёртис уверен, что эта книга содержит ключи-подсказки, которые необходимо разгадать. И, видимо, неспроста здесь отсутствует титульный лист с выходными данными — кто-то аккуратно вырезал его бритвой, так что осталась лишь тоненькая полоска бумаги у самого корешка. Завтра, когда откроются библиотеки, он попробует отыскать неповрежденный экземпляр.

Он встает и заправляет постель. Никаких факсов, никаких сообщений в телефоне. Раздвинув шторы, он делает зарядку: по две минуты отжиманий и приседаний. В быстром темпе, не считая, а только следя за таймером в углу новостей CNN. На экране мелькают китайцы в респираторах. Потом девчонка, задавленная бульдозером в Палестине. Война все еще не началась. Кёртис садится, берет пульт и бегло просматривает каналы: BET, USA, Disney, PAX, History, Travel, TV Land.

Он принимает душ, одевается — серые брюки, коричневый свитер — и подходит к зеркалу в глубине комнаты. Вспоминает странную галлюцинацию прошлой ночью, а также мертвого Стэнли из недавнего сна. Делает еще один шаг вперед и долго вглядывается в свое отражение. Как будто надеется получить от него ответ. В ультрамариновом небе над Стрипом плывут стайкой перистые облака; изогнутый полумесяцем неглубокий шрам слева от его носа хорошо заметен при боковом утреннем свете. Он надевает очки, и шрам исчезает под тонкой черной оправой.

Кёртис возвращается в комнату и, сдернув с постели покрывало и простыни, заправляет ее заново, на сей раз тщательнее. В процессе работы откуда-то из постельного белья вытряхивается луизианский юбилейный четвертак. Кёртис опускается в кресло перед окном и думает, раз за разом юлой закручивая монету на журнальном столике. Сначала он делает это машинально, чтобы чем-то занять руки. Потом уже, оставив размышления, просто играет с монетой. Он подбрасывает ее щелчком с ногтя и ловит на лету. Прислушивается к звуку ее быстрого вращения в воздухе — тонкому и чистому, когда монета запускается удачно, — и с прихлопом фиксирует ее на тыльной стороне кисти: орел или решка? Жаль, что этот способ не годится для решения его проблем. «Увлекся новомодными системами, в которых нет никакого смысла и никаких шансов на успех». Орлы и решки выпадают примерно пятьдесят на пятьдесят. Какова там вероятность набора двадцати одного очка с первых двух карт — кажется, процентов пять? Кёртис не может вспомнить. «С точки зрения Стэнли, денежный выигрыш — это наименее интересное из того, что можно получить за карточным столом». Припоминая эти фразы, Кёртис упускает подброшенную монету, наклоняется и нашаривает ее на полу. Проводит пальцем по крошечным изображениям пеликана и трубы на реверсе. Думает позвонить отцу, но так и не звонит.

В десять часов в дверь стучит горничная. Кёртис надевает куртку и впускает ее. Пытается поболтать по-испански. Она держится скромно, взгляд лишен эмоций. Если ее и удивляет аккуратно заправленная постель, то это удивление ни в чем не выражается. Когда она заходит в туалет, Кёртис цепляет к поясу кобуру с револьвером, запирает сейф и отправляется на поиски Стэнли.

Он запасается мелочью в разменном автомате неподалеку от того места, где накануне засек Свистуна, а затем через «Дворец дожей» выходит к автобусной остановке. На улице заметно похолодало по сравнению со вчерашним. Заменив обычные очки солнцезащитными, он по пешеходному мостику перебирается к «Острову сокровищ», минует два фрегата на приколе в Пиратской бухте и погруженный в спячку вулкан. Фасад «Миража» с одинаковыми массивными крыльями похож на раскрытую под прямым углом книгу, и половинки его отражаются в зеркальных окнах друг друга. Кёртис останавливается перед входом в отель и ждет. Солнце еще не достигло зенита. Небо затянуто желтоватой, как лимонный леденец, дымкой, похожей на плоскую ширму, установленную кем-то за горами на горизонте. На только что покинутой Кёртисом стороне бульвара, сквозь пальмовые кроны и брызги фонтана, виднеется кирпичная колокольня его отеля, золотисто подсвеченная отраженным от «Миража» солнцем. Подъезжает автобус, распахивает двери и, чуть постояв, отправляется дальше. Кёртис остается на остановке, позвякивая монетами в пригоршне.

Он правильно сделал, выбрав именно этот отель. Однако все, что он делал потом, было неправильно. Здесь нет ни одного дюйма тротуара, на который не ступала бы нога Стэнли, и ни одного игорного стола, с которого он не получал бы дань. Каждый раз, просыпаясь в этом городе, Кёртис ощущает как бы незримое присутствие Стэнли. Дошло до того, что ему уже начали слышаться голоса и являться призраки.

Однако это уже не тот Вегас, в котором Стэнли был как у себя дома. Тот город исчезает, затмевается чем-то иным. Кёртис помнит, как ворчали по этому поводу ветераны игорных залов, дымя сигарами в квартире его отца на Ирвинг-стрит. Карлос Уэрта, Джим Пресс, Кадиллак Ла-Саль. «Чертовы девелоперы с их пальмами и вонючими вулканчиками скоро вконец угробят этот город!» Генри Цзай, который однажды получил пять тузов подряд в шестиколодном блэкджеке в «Гасиенде», продолжил набор, сорвал шесть кусков и удалился, за все это время не поведя и бровью. «Сейчас все труднее найти стол с хорошей игрой. Да никто и не ищет: садятся за первый попавшийся». Флегматичный Тони Мицек, который в шестьдесят шестом предпочел лишиться большого пальца за неуплату кругленькой суммы процентщику, а сразу по выходе из больницы отправился в «Сэндз» и там увеличил эту сумму вчетверо за шестнадцать часов непрерывной игры. Только каждые два часа отлучался в туалет, чтоб обработать рану и сменить повязку. Потом рассчитался с долгами. Честь по чести и без обид. «Студентишки. Семьи с детьми. Обыватели и проходимцы». Стэнли тогда долго глядел сквозь грязное оконное стекло на часовую башню университета, на купол Капитолия и белый обелиск за ним. Потом вставил слово и он. «Теперь ты не можешь войти игру и выйти из нее, когда вздумается, потому что весь город стал частью этой игры». Сухой смешок. «Они предвосхитили даже наши фантазии. Ничто не оставлено на волю случая».

Кёртис идет по Стрипу в южном направлении. Справа в поле его зрения попадает Август Цезарь, гипсовый взор которого устремлен через дорогу на «Фламинго». Старый отель при свете дня отнюдь не потрясает воображение. Некоторые из неоновых трубок подсветки не заменялись уже лет тридцать. Пастельных тонов фронтон в виде расправленных перьев сейчас погружен в тень, холоден и бездушен, как лицо на саркофаге. Кёртис продолжает движение.

Вчера ему нездоровилось после затяжного, начиная с Фремонт-стрит, марш-броска по разным казино. Но сегодня он чувствует себя намного лучше и получает удовольствие от пешей прогулки. Больше года назад врачи разрешили ему снова водить машину (при условии оснащения ее радарными датчиками и дополнительными зеркалами), однако он еще ни разу не садился за руль после того крушения. Он не то чтобы боится — разве что слегка нервничает — и наверняка смог бы довольно быстро восстановить навыки. Просто он пока не чувствует себя к этому готовым. И, странное дело, нисколько не скучает по вождению. Как со временем выяснилось, отсутствие машины имеет свои преимущества. Вынужденная замедленность перемещений позволяет ему видеть ранее незнакомый мир, который он день за днем продолжает для себя открывать. И Кёртис — не желая в том признаваться — отчасти даже благодарен злой судьбе за подаренное ему свежее восприятие дистанций и пространств.

В центре следующего квартала, за телескопическим входом в «Бэллис», высится Эйфелева башня. Когда он посещал Вегас в предыдущий раз, эта башня и отель «Париж» только что открылись, и они с Деймоном и другими парнями на нескольких такси прикатили сюда с Норт-Стрипа. Занятное местечко, ничего не скажешь. Тут и там понатыканы искусственные деревья, на коврах — размытые пейзажи Моне, и все вокруг насквозь пропахло свежими багетами. Раскрашенные под небо потолки можно увидеть во многих казино, но в «Париже» с этим перебор — они здесь повсюду, даже над игровым залом. Диковатое ощущение: как будто игра идет на открытом воздухе. После казино они прошвырнулись по местным барам и на лифте поднялись на верхнюю смотровую площадку Эйфеля, откуда, пьяно покачиваясь, осматривали залитую огнями долину. Молодые морпехи подпрыгивали и кривлялись, изображая Пепе Ле Пью. А Деймон пялился на приземистую Триумфальную арку внизу. «Наполеон, чертяка! — повторял он. — Хренов Наполеон!»

Кёртис пересекает Хармон-авеню. Впереди справа появляется Нью-Йорк. Стэнли вырос в тени этих зданий: бродвейский «Эй-Ти-энд-Ти», «Сенчури», «Крайслер», «Сигрэм», «Эмпайр-стейт». О чем он думает при виде их копий? Что ему вспоминается?

В пятницу он уже здесь побывал, и одна барменша сразу среагировала на имя Стэнли, сообщив, что видела его около недели назад. Она из дневной смены, которая должна заступить на работу только через час, но Кёртис решает, что будет лучше подождать сейчас, чем возвращаться сюда потом.

У входа на огромном и слишком ярком экране развевается флаг с наложенным на него золотым девизом: «В ЕДИНСТВЕ — СИЛА». Кёртис снова вспоминает о войне: когда же она начнется? Игорный зал оформлен под Центральный парк — и тут не обошлось без фальшивого неба на потолке. Он проделывает свой обход по часовой стрелке и, не увидев знакомых лиц, поднимается по лестнице на антресольный этаж. Покупает в павильоне «Кони-Айленд» пару хот-догов, один из которых съедает тут же, под вопли и грохот американских горок над головой, а второй доканчивает уже на ходу, прогуливаясь по бутафорским Бликер-стрит, Гудзон-стрит и Бродвею, разглядывая пожарные лестницы, канализационные люки, покрытые граффити телефонные будки и увитые плющом краснокирпичные фасады.

Когда он появляется в дверях бара на «Таймс-сквер», та женщина уже за стойкой: рыжеволосая, крупнотелая, лет на пять старше Кёртиса. В хорошей форме. Болтает о том о сем с парочкой посетителей. У нее сочный статен-айлендский акцент, — вероятно, благодаря ему она и получила эту работу. Барменша не сразу узнает Кёртиса, когда тот усаживается на табурет. А потом он фиксирует момент узнавания по темной вспышке ее расширяющихся зрачков и понимает, что на сей раз пришел сюда не зря.

Она улыбается Кёртису, сворачивая салфетку.

— Привет, — говорит она. — Как дела?

— Трудно сказать. Совсем закрутился в последние дни.

— Мне ли не знать, каково это. Что будешь пить, милый?

— Апельсиновый сок. Стэнли не появлялся?

Она задерживается вполоборота к бару и отвечает, не глядя на Кёртиса:

— Не появлялся. Хотя в этот уик-энд он очень популярен.

— Его искал кто-то еще, кроме меня?

Она со смехом пожимает плечами. Как будто Кёртис выдал забавную шутку. Наливает ему сок.

— Здесь была Вероника?

Она ставит пластиковый стаканчик на прилавок, берет у него десятку и переходит к кассе. Не отвечая. И больше не смеясь.

— А как насчет мелкого типа со щелью между зубами? Появлялся здесь кто-нибудь похожий?

Она возвращается от кассы вместе с его купюрой, кладет ее перед Кёртисом и сверху добавляет помятую двадцатку.

— В прошлый раз ты ссудил мне двадцать баксов, — говорит она. — Сейчас я их возвращаю. Спасибо. Сок за счет заведения.

— Это были чаевые, а не ссуда.

— Я понимаю разницу между такими вещами, дружок.

Она наклоняется через стойку и смотрит ему в глаза.

— Будь это в каком-нибудь фильме, — говорит она, — я бы взяла деньги с каждого из вашей компании и нажилась бы, стравливая вас друг с другом. Но мы сейчас не в фильме. Если я сболтну лишнее, кое-кто может больно пострадать, а я не желаю иметь это на своей совести. Ты кажешься славным парнем, и мне хочется верить, что ты такой и есть. Поэтому я не буду больше говорить на эту тему. Capice?

— Я никого не собираюсь бить.

— А я не тебя имела в виду.

Она вновь улыбается, на сей раз печально. В глазах ее нет страха, только беспокойство. Она прожила здесь достаточно долго, чтобы усвоить основные правила.

— И все-таки кто приходил? — настаивает Кёртис.

Она протяжно вздыхает, прежде чем ответить.

— Мелкий с дырявыми зубами. И потом еще один. Высокий. Родом откуда-то с Юга, судя по говору. Мелкий — из приезжих, а этот дылда здесь варится уже давно. Видела его несколько раз. Его приход всегда не к добру.

— А Вероника? Она тоже была?

Барменша отводит взгляд, потом закрывает глаза и кивает.

Кёртис отпивает глоток сока. Покачивает стаканчик, заставляя жидкость в нем вращаться.

— Они интересовались друг другом? — спрашивает он.

— Не поняла. Ты о чем?

— Каждый из них спрашивал только о Стэнли? Или они также спрашивали друг о друге?

Она на секунду задумывается.

— Дылда спрашивал о двух остальных. О Веронике и об этом мелком. Мелкий спрашивал о Веронике. И оба, Вероника и мелкий, спрашивали о тебе.

Кёртис улыбается:

— И что ты обо мне рассказала?

— Только то, что ты заглядывал сюда вечером в пятницу, под конец моей смены. И больше ничего.

— Ты давала кому-нибудь из них мой номер?

— Нет. Да у меня его при себе и не было.

— Но где-то он у тебя остался?

— Где-то есть. Я его не выбрасывала.

— Если Стэнли появится, не звони мне, — говорит Кёртис. — Это небезопасно. Можешь дать ему мой номер. И расскажи ему обо всех людях, которые его ищут. Расскажи все, что сейчас рассказала мне.

— У него неприятности, да?

— Похоже на то.

Кёртис берет со стойки две купюры и, глядя на барменшу, демонстративно прячет их в свой бумажник. Тем самым выводя ее из игры. Теперь при делах только Кёртис.

— Если кто-то будет спрашивать обо мне, — говорит он, — расскажи все как есть. Больше я тебя не потревожу.

Он встает с табурета, делает шаг к выходу, затем оборачивается:

— А как он выглядел?

— Кто? — переспрашивает она, но тут же понимает, о ком речь. — Не очень хорошо, — говорит она. — Точнее, очень нехорошо.