Максим
Я съездил на рынок, купил мясо и овощи. Моя жена обожает «мужскую» пищу: шашлык, соленые помидоры, острую корейскую капусту. Фруктов и сладостей она не признает. Никаких бабских глупостей и сантиментов в виде шоколадки или мороженого. Она вообще не признает сантименты, моя жена. Говорит – хватит в семье такого одного.
Интересно, что она вкладывает в это слово?
Кстати, когда я начинал страдать по поводу того, что не общаюсь с дочерью, она всегда оправдывала меня: дескать виновата Нина, Наташина мать. Это она устраивала свою жизнь, в которой ты точно был лишним.
Но разве это так? Разве Нина не давала мне видеться с дочерью?
Про Дашу Галка тоже была в курсе – ну здесь она вообще веселилась. Да мало ли что в жизни было, Ковалев? Мало кто с кем переспал по молодости? А теперь за всех отвечать? Ты вообще-то уверен, что эта несчастная родила от тебя?
Я был уверен. Но подхихикнул своей жене. Да кто ж его знает?
Знал я. И этого было вполне достаточно.
Сто лет назад, когда у меня все еще было паршиво, я встретил Веру Семеновну, мою математичку из сельской школы. Конечно, случайно.
– Ковалев! Ты, что ли? – услышал я резкий вопль и тут же получил тычок в спину.
Я обернулся. Передо мной стояла Вера Семеновна, жадно шаря по мне глазами.
– Да… – разочарованно протянула она. – Ну и видок у тебя, Ковалев! Что, не сложилось?
Я равнодушно пожал плечами. Это и вправду были отвратные дни. Накануне я здорово выпил, в очередной раз поругался с матерью и в очередной раз на жизнь смотрел с отвращением.
– А я вот в город за покупками! – довольно сообщила она. – У дочери свадьба!
– Поздравляю, – кисло ответил я, мечтая об одном – побыстрее свалить.
Вера смотрела на меня с сожалением и даже с жалостью, но, думаю, мой вид доставил ей удовольствие.
– Эх, Ковалев, – вздохнула она. – У Дашки то ни разу не появился! А девочка у нее хорошая, между прочим! И на тебя, дурака, похожа!
Я молчал как пришибленный, пытаясь осмыслить, переварить ее слова.
– Да и толку от тебя! – вздохнула Вера. – Чего тебе появляться?
Она махнула рукой и, подхватив тяжелые сумки, пошла прочь.
А я смотрел ей вслед и – ничего! Я не догнал ее, не расспросил про Дашу и дочь. Отряхнувшись, как собака, я побрел по своим делам. Впрочем, какие у меня были дела?
Я кое-как прибрался в доме – получилось неважно, но звать Тому мне не хотелось. Почему? Чтобы моя жена похвалила меня. Чтобы моя жена похвалила меня?
Я посмотрел на часы – самолет приземлялся через два часа. Ого, надо спешить! С нашими пробками ничего не предусмотришь и не рассчитаешь. Я быстро побрился, пшикнул одеколоном и надел новую рубашку – ей будет приятно. По дороге я купил букет рыжих лилий – цветы скромные, садовые, но Галка и такие от меня видит нечасто. Доехал я быстро, можно сказать, повезло. Самолет еще не сел, и я отправился в кофейню перекусить и выпить кофе. Я пил прекрасный капучино и прислушивался к себе – кажется, не болит! Или все-таки да? «Так, все, успокойся, – твердил я себе. – Все будет нормально, каждый творец имеет право на это. У всех бывает застой, коллапс. Ты не первый и не последний и впереди еще – о-го-го! Передых, отдых, смена картинки – вот все, что тебе надо. Ты устал, измучился. Как здорово, что через два месяца мы едем в Италию! Как здорово, что мы едем вдвоем. Там, в прекрасной стране, мы снова станем близки. Отойдет, отодвинется наша разъединенность, наше отчуждение, обиды друг на друга».
И я стал мечтать о Тоскане, о Венеции, Неаполе.
Самолет сел, и я присоединился к встречающим. Галка вышла одной из первых – пассажиров бизнес-класса выпускают раньше остальных.
Она устала, и это было заметно. Увидев меня, она чуть расслабилась и махнула рукой. Я пошел к ней навстречу.
Увидев букет, она усмехнулась:
– Ну, хоть так, Ковалев! Признаться, и на это я не рассчитывала.
Почему-то мне стало обидно.
Но я сдержался и решил схохмить:
– Радуйся тому, что дают! Ишь, распустилась!
И мы наконец рассмеялись. Она оживленно рассказывала мне о детях и внучках, я поддакивал и удивлялся, делая вид, что это мне безумно интересно. Наконец мы приехали и зашли в дом.
– Господи, Макс! – воскликнула жена. – Ну какую же грязь ты развел!
– Разве? – удивился я. – А мне кажется, что нормально! Я вроде прибрался.
Жена покачала головой и провела рукой по каминной полке. На ладони отпечаталась пыль.
– Ну как умею! Прости!
– Надо было вызвать Тамару! – не унималась она.
А я держался, не давая волю обиде. В конце концов, она с дороги. И еще – я снова чувствовал себя виноватым. Я всегда чувствовал с ней себя виноватым. И очень обязанным.
– Я, между прочим, работал! – буркнул я.
– Да? – усмехнулась она. – Ну посмотрим, что ты там наработал!
Я вздрогнул от этих слов. Я быстро вышел во двор и стал разжигать мангал. Это меня слегка успокоило. Жена тоже взяла себя в руки и принялась доставать подарки. Я изо всех сил делал вид, что счастлив и мне все нравится, человек же старался. Но тряпки меня не радовали, увы. Наконец все было готово, и мы сели за стол.
Шашлык удался и вино, привезенное Галкой, было прекрасным. О работе она больше не спрашивала, и я был ей благодарен.
Ночью я обнял ее. Как мне хотелось, чтобы она меня пожалела! Но она мягко отстранилась:
– Не надо, Максим. Я очень устала. Мы же не подростки, в конце концов!
Я отвернулся к окну. Вся та мнимая легкость, которой я так радовался два дня, моментально исчезла, испарилась – как не было. Снова навалилась черная и тяжелая тоска – мой верный спутник.
Жена спала – я слышал ее спокойное, чуть хриплое дыхание. Я пошел на кухню и достал бутылку водки. Выпив полстакана, почувствовал, что меня отпускает.
– Я так и думала! – услышал я за спиной голос жены. – Стоило мне уехать, ты начал пить, Макс! Ты снова начал бухать!
Я не отвечал, не поворачивался к ней, продолжая смотреть в окно.
– Ты же – как малое дитя! Оставить нельзя! Кот из дому – мыши в пляс, – негодовала Галка, и голос ее набирал силу праведного гнева.
– В пляс? – уточнил я. – А, да! Точно – в пляс! А я все думаю – отчего мне так весело? Да от пляски, конечно!
– Не строй из себя страдальца! – усмехнулась она. – Это ты умеешь на пять! Только меня не обманешь, Макс, как ты понимаешь, не верю! Звонила Лариса, спрашивала про рукопись – как и что, сколько осталось? И знаешь, что я ей ответила?
Я молчал.
– Я ответила ей, что через три недели ты точно закончишь. А вчера я открыла твой ноутбук, и что я увидела там? Догадываешься? Как ты мог, Макс! Как ты мог? Ты развлекался дурацкими письмами с какой-то сумасшедшей поклонницей. Ты строчил, как подорванный, а эта дура тебе отвечала! Такой бред, такой стыд! Что ты выкладываешь, вываливаешь какой-то незнакомой бабе свои дурацкие комплексы? Хочешь услышать о том, как ты гениален? Ты ни черта не работал. Ты пил. Я видела пустые бутылки. Ты снова скатился, Макс! Тебе, конечно, привычнее в теплой и вонючей берлоге. И что теперь делать? Ответь! Что говорить Ларисе? У тебя же дедлайн! Господи, сколько я билась с тобой! Сколько усилий! А ты… Ты снова туда же!
Я повернулся к ней:
– Билась, говоришь? И что, инвестиции не оправдались? Пустые бутылки? Может, у тебя галлюцинации? Там, кажется, одна бутылка. Максимум две. Или у тебя троится в глазах? Да мне наплевать на все, понимаешь? На тебя, на Ларису, на этот дедлайн! На все это, – я обвел руками гостиную. – Понимаешь, плевать! Ты думаешь, ты меня осчастливила всем этим? Этим антиком, этими креслами? Коврами за двести тысяч? Это тебе был нужен этот дом. И моя квартира! Поэтому ты сдала мою мать в интернат! А я, мудак, тебе не возражал! Я вообще никогда тебе не возражал – ты заметила? Не возражал, когда ты собирала в этом доме гостей, твоих, заметь! Не моих! А я только терпел! Мне это было не нужно! Это тебе был нужен статус жены писателя. Ты им упивалась – как же! А мне на это… Насрать! И вообще – я уезжаю в Масолово! Слышишь? Мне не пишется здесь, понимаешь? Мне здесь душно и страшно! – Я прервался, закашляв от волнения.
– Ого! – усмехнулась жена. – Бунт на корабле! Ну-ну! Значит, в Масолово? – переспросила она. – В эту дыру? Без воды и сортира? Да ты очумел! Здесь же все есть: тот же воздух, природа, удобства. Нет, ты реально рехнулся, Максим!
И в эту минуту я понял, что случайно оброненная мною фраза про Масолово и есть моя единственная надежда, возможно, мое единственное спасение, единственный выход. Из всего этого бреда.
– Ага, в Масолово! – бодрым голосом ответил я. – Без воды и сортира!
Жена смотрела на меня с таким сожалением, как смотрят на тяжелобольных и безнадежных людей.
– Ну и вали! – ответила она, с горечью и с отчаянием добавив: – Сколько волка ни корми… В Масолово он уедет! Да не смеши! Кончились те времена, когда ты ездил в Масолово! Пил с убогими бабками самогон и жаловался на судьбу. А теперь на что будешь жалиться? На злую жену? Слушай, Ковалев! Эти все россказни не для меня. Продолжай пудрить мозг своим сумасшедшим поклонницам, вот они тебя пожалеют. И не говори мне про творческое выгорание, все эти байки – тоже для них! Ежедневный и кропотливый труд, Ковалев! Вот то единственное, что тебя спасет. – Она замолчала и безнадежно махнула рукой – дескать, что с тебя взять, с дурака!
– А ты злая, – сказал я. – Ты очень злая, Галя! А я и не знал.
– В общем, так, – устало ответила она. – Ты меня очень разочаровал, Максим. Да ладно я. А про Ларису ты не подумал?
– Я вам не раб на галерах, – взвизгнул я. – И не тебе судить о творческом выгорании! А про разочарование, дорогая, – у меня не было цели тебя очаровывать!
Это было грубо и зло. Но сдерживать себя я больше не мог. Я смотрел на Галку и чувствовал, что между нами огромная, бездонная и безнадежная пропасть. Такая, что мне стало страшно.
– Какая же ты сволочь, Ковалев! – с горечью ответила жена. – Как же так можно? Неужели ты так и не понял, что…
Я ее перебил:
– Что, собственно, я так и не понял? Что мой успех – только ваша, Галина Павловна, заслуга? Что без вас, дрожайшая, не было бы меня?
Она внимательно разглядывала меня, словно видела впервые.
– Нет, я не об этом, – с болью в голосе сказала она. – Я о том, как я старалась, чтобы у тебя было все – удобства, комфорт, окружение. Чтобы ты ни о чем больше не думал – только писал! Только работал. И все! А весь быт и всю прозу жизни, если ты это заметил, я добровольно взяла на себя, чтобы тебе было проще!
– Премного благодарен! – продолжал паясничать я. – Только скажи мне честно – я тебя об это просил? О сумасшедшем ремонте в квартире? Об антикварной мебели? О письменном столе за пятьсот тыщ? Об этом доме? – Я обвел глазами гостиную. – Я тебя об этом просил? Мне были нужны твои «нужники», твои «значительные» и статусные друзья? Мне были нужны эти пафосные рестораны с немыслимым чеком? Костюмы за пять тыщ долларов? Свитера по триста евро? Разве это сделало меня, нас – счастливыми? Ну если начистоту!
Жена рассмеялась скрипучим и злым смехом.
– А! Понимаю! Ты же у нас бессребреник! Аскет, мать твою! Ты же привык на газетке! С заштопанными локтями! Куда там мои друзья! Барахло, а не люди! Только вот живут они по-человечески, понимаешь? И стремятся так жить! И это совсем не мешает им делать карьеры и быть в обойме! Совсем! И еще – довольны и счастливы их близкие! Впрочем, для тебя это не важно. Мои друзья тебя не устраивают, – она усмехнулась. – Пустые, недалекие люди, думающие о наживе! Ну зато у тебя друзья – твои сумасшедшие бабы! Конечно, сплошной мед на израненное сердце. Такие оды поют – просто слезы из глаз!
Я почувствовал, как затрясся от злобы:
– Ты читала мою переписку? – Кажется, я зарычал. – Да как ты посмела! Это же низко!
– Низко? – с улыбкой осведомилась жена. – Ах, да! Там столько интима, я понимаю! Дорогой Максим Александрович, великий знаток человеческих душ! Я несчастная вдова, которую вы буквально вытащили из петли! Ах, и скольким людям вы украсили жизнь! Без вас – да просто удавка! Вы ж гений! Колосс! Человечище просто! Что там Толстой рядом с вами – пацан!
Я закурил, пытаясь унять дрожь в руках, и с удивлением разглядывал свою жену – женщину, с которой прожил много лет. С которой спал, ел, говорил. Которую целовал перед сном, обнимал и по которой скучал, когда ее не было рядом. Всю жизнь она ненавязчиво объясняла мне, что я без нее пропаду. Мило намекала, сколько сделала для меня. Что, кстати, чистая правда! Но разве об этом нужно напоминать?
Я видел, сколько презрения в ее глазах, сколько раздражения, злости и даже ненависти. Как же мне стало так горько!
– Галя! – тихо сказал я. – А как ты можешь судить? Ведь ты не прочла ни одной из моих книг!
Она, кажется, на секунду смутилась, но тут же взяла себя в руки.
– Слушай, Ковалев! Ты мне мозги не запудривай! Короче, так! Я уезжаю. Находиться рядом с тобой невыносимо. Не могу больше слушать твою ложь и видеть опухшую морду. Живи, как знаешь! И кстати! Ларисе ты будешь звонить сам! Слышишь, сам! И ей рассказывай байки – может, посочувствует? А с меня, знаешь, довольно, хорош!
У меня тоже… творческое выгорание! Надоело быть нянькой и получать за это плевки. Пей, валяйся на диване. Пиши своим сумасшедшим теткам. Авось поймут, пожалеют! Кстати! А ты с этой учителкой, часом, не закрутил? А что? Вы бы были отличной парой: страдающий гений, спаситель душ, и одинокая и несчастная вдова. Чем не пара? – И она засмеялась.
Меня трясло, но я улыбнулся.
– Знаешь, Галка, – я на минуту задумался, – а как ни маскируйся, все равно это навсегда! Как ни старайся!
– Что – навсегда? – удивилась она.
– Эти твои торгашеские замашки.
И я увидел, как она побледнела, и ее глаза вспыхнули от злобы и негодования. А я потушил сигарету и пошел на второй этаж. В свой кабинет. Я слышал, как она заказывала такси, как хлопала дверьми, гремела посудой. А я лежал на диване и смотрел в потолок. Наконец подъехала машина, и хлопнула калитка.
Я облегченно выдохнул и тут же испугался – я снова остался один.
Вечером я купил бутылку паршивого коньяка – другого в сельпо не было – и снова напился. «Никуда я не поеду, – думал я, – она права – кишка тонка! Какое Масолово, господи! Ну и окей! Буду валяться и пить. А что? Совсем неплохо. Для человека, потерявшего все: жену, работу, смысл жизни».
И с этими мыслями я уснул, успев перед этим подумать, что мне будет страшно проснуться.
Разбудил меня телефонный звонок. Я с трудом разлепил глаза и глянул на часы – ого, половина первого дня! Нашарив мобильник, посмотрел на дисплей – жена.
– Послушай, Максим! – Она говорила торопливо, быстро, словно боялась, что я отключусь. – Макс, послушай! Все в жизни бывает, правда? Мы ведь не дети и все про это знаем.
Я молчал. Голова раскалывалась, и я думал только об одном – пить! Душ, две кружки зеленого чая, а уж потом – крепкий кофе.
– Максим! Я все поняла! Ты заболел, это бывает. У творческих и талантливых людей даже чаще, чем у всех остальных! У тебя депрессия, Макс! Не пугайся. Это сейчас у всех. И лечится это на раз – я уже говорила с врачом. Потрясающий врач, психиатр. К нему не пробиться – лечит всю элиту: актеров, политиков, писателей. Говорят – творит чудеса, поднимает на ноги за пару месяцев. Мне дал его Зеленодольский. У него, оказывается, это было! Чуть руки на себя не наложил, представляешь?
Я молчал и морщился, чувствуя, как ее фразы отдаются в моей больной голове.
– Макс, ты меня слышишь? – повторила с напором она.
– Я тебя слышу, Галя! – прохрипел я.
Она помолчала, понимая, что я снова напился. Но сдержалась, никаких комментариев. Я оценил – моя жена – кремень.
– Макс, – продолжала она, – в общем, так. Я договорилась с этим светилой, и завтра он примет тебя. Точнее, нас. В три на Покровке, слышишь? Ну отвечай, не молчи! И нечего этого стыдиться! Вот поэтому мы так и поругались, Максим! Прости, что сразу не поняла! Я помогу тебя, Макс! Але, ты меня слышишь?
– Я тебя слышу. И не извиняйся, Галя, – ответил я. – Да, и еще! Оставь меня, пожалуйста, в покое. Просто оставь, и все, очень тебя прошу! Ты права – чего не бывает в семейной жизни? Только спасать меня не надо, слышишь? Просто не надо, и все. Хватит быть Суперменом, Галя! Спасателем Малибу – побереги свои силы. В конце концов, у тебя есть сын, внучки. Живи и радуйся! Ты ведь и вправду замучилась со мной. Ну и мне хватит мучить тебя. А то несправедливо как-то получается: ты мне – все, а я тебе одно сплошное дерьмо! И помни – я тебе за все благодарен, честное слово! Ну не повезло тебе с мужем, что делать. В очередной раз не повезло. Только теперь я сам, дай мне такую возможность. Ты меня столько раз спасала, Галя. А вот теперь оставь меня. Извини.
– Сволочь ты, Ковалев! – процедила она сквозь зубы. – Редкая сволочь!
– Совершенно с тобой согласен! – радостно подхватил я. – Редкая сволочь, вот именно. Вот и живи… радостно. А главное – спокойно. Но – без меня. Я же все понимаю, Галь, честное слово!
Она отключилась, а я отбросил телефон в сторону – мне показалось, что он раскалился от ее гнева.
Поднялся и сделал все, о чем мечтал – холодный душ, зеленый чай, а после крепчайший кофе. После этого мне страшно захотелось есть, и я съел остатки холодного шашлыка прямо руками, открыв дверцу холодильника и капая на пол. Мне полегчало, я взял ноутбук и вышел с ним во двор – не для работы, ни-ни! Так, глянуть новостные ленты. Хотя понимал, что приятное вряд ли прочту. Заодно мне надо было глянуть в почту.
«А уж потом позвоню Ларисе», – подумал я.
Я открыл почту. О господи! Снова письмо от этой Марины! Я застонал. Какой же я идиот! Я забыл, что написал ей, будучи в стельку! Перечитал свое письмо и почувствовал, что мое лицо горит от стыда.
Я читал ее письмо и все больше и больше удивлялся – как она знает мои романы. Как помнит поименно всех моих героев – так, как не помню я. Неловкость и стыд отступали, и я вдруг почувствовал необъяснимую гордость – гордость за себя! Оказывается, эта незнакомая женщина мне не врала. Она жила моими героями, сопоставляла их жизнь со своей, утешалась, делала выводы, анализировала их поступки, сверяя их со своими. Так бывает? Конечно, когда я пишу, я не думаю, как это отзовется в душах людей. Если бы я думал об этом! Да и как можно угодить, или растревожить, или помочь всем и сразу? Никак. У всех разные истории. Я никому не стараюсь потрафить. Я просто пишу. Неужели все, о чем она пишет, – правда? Наверное… Иначе – зачем? Зачем ей писать об этом? Сделать мне комплимент? Ерунда, непохоже. Чтобы утешить меня? Такое возможно. И все-таки я думаю, что дело не в этом. Она просто поделилась со мной, рассказала, что и как было. Ну, наверное, и утешала – для женщины это нормально, это у них в подсознании. «Для женщины», – повторил я вслух. И подумал о своей жене.
Но меня так тронуло это письмо, что я взялся писать ответ.
Дорогая Марина! Простите, что обращаюсь без отчества. Мне показалось – и снова простите, теперь за наглость, – что мы с вами перешли какую-то черту, невидимую – или видимую – грань, которая мне позволяет обращаться к вам именно так. Если не прав – поправьте.
Читая ваше письмо, я чувствовал, что меня наполняет гордость. Но еще и недоумение: неужели все это правда? Неужели я действительно смог вам помочь? Если так, то нет для писателя громче похвалы и больше победы, ей-богу.
Спасибо вам. От всей души спасибо! Это огромная честь. Кажется, я выпросил у вас эти откровения – своим нытьем и жалобами на жизнь. Даже если и так… Хотя прием, конечно, нечестный, согласен. Но повторяю – я вам очень признателен. Я писал, что у меня сейчас тяжелый период.
Кризис среднего возраста? Хотя, мне кажется, средний возраст я давно пережил – мне скоро пятьдесят четыре. Я держу путь в возраст другой – кажется, он называется «третий»?
Ну да это не важно. Я понял, что для меня сейчас самое главное и самое сложное. Мне нужно принять решение. Решение, которое изменит мою жизнь, сдвинет ее с мертвой точки. Что это? Пока не знаю. И это мучает меня. Но уже пришло облегчение от того, что я ищу эту дверь, ищу этот выход.
И ваше доброе письмо поспособствовало этому, чистая правда! Вот ведь как получается. Сначала я, по вашим словам, помог вам. А теперь вы помогаете мне!
Жизнь моя буксовала в последнее время – со стороны в ней было все гладко и благополучно, а вот внутри меня было плохо. Мне не писалось. И это оказалось для меня большой драмой, даже трагедией. Я и сам не подозревал, что будет так сложно. Странное дело – когда в моей жизни ничего не было: ни дома, ни семьи, ни денег, мне писалось легко. Герои мои были живыми. Хорошими, плохими, положительными, отрицательными, но живыми! Я не лгал, не старался, не изворачивался – я просто писал.
В полутемной комнатке в полуподвале, на старой даче, где мне было холодно, часто голодно, мне писалось! Правды ради, мне и потом писалось – когда появился дом, семья, заботливый и родной человек. Я перестал думать о деньгах – в том смысле, на что купить хлеб и молоко. Я был доволен и счастлив и думал тогда, что вот она, справедливость! И моя писательская судьба оказалась счастливой – а далеко не у всех это бывает, но мне повезло… Я заслужил. Заслужил тем, что страдал. Не суетился, не пытался пролезть в любую щель. Не унижался, не льстил, не заискивал. Я просто писал и ждал. И вот – дождался.
Я стал человеком обеспеченным, признанным, что называется – человеком в обойме. Со мной старались сдружиться или хотя бы числиться в моих приятелях. Это считалось почетно.
Я был сыт и доволен, но до поры. Пару лет назад, возможно чуть меньше, все закончилось. У меня перестало получаться. Получаться так, чтобы это устраивало меня! Поначалу это было совсем незаметно для постороннего глаза – это видел и чувствовал только я. Возможно, еще мой редактор. Но она, деликатнейшая из женщин, молчала. Наверное, тоже надеялась. На тиражи и гонорары это никак не влияло – книги мои по-прежнему замечательно продавались, я был по-прежнему в тренде, и меня рвали на части интервьюеры и телевидение.
Но этот процесс не остановился, нет. Он продолжался и углублялся. Я все сильнее вымучивал из себя сюжет и образы героев. И снова видел и понимал, что ничего не получается. Ни-че-го! Нет, то есть для среднего автора, начинающего или уже заканчивающего это было хоть как-то приемлемо. Но для меня – нет. А я все пытался, мучился и страдал.
Но на днях вдруг понял – не надо. Ничего не выходит – значит, не надо! И мне, знаете ли, стало легче. Я выписал сам себе право на передых. Надеюсь, что только на передых, на остановку.
Очень надеюсь, что у меня снова получится, что я снова смогу. Возможно, я ошибаюсь. Если так – переживать это буду потом. А сейчас я просто снова попробую изменить свою жизнь, такое бывало не раз.
Какое я приму решение, пока не знаю. Но очень надеюсь, что оно будет правильным. Простите, что так много отнял у вас времени! Вот как оказалось, что, кроме вас, поделиться мне не с кем. Гримаса судьбы!
Жена не очень стремится понять меня, считая все это блажью и ленью. А близкого, задушевного друга у меня нет. Так сложилось. Не знаю, возможно, я потом пожалею, что был с вами так откровенен. Но, надеюсь, вы извините меня и все это останется между нами. В этом я совершенно уверен.
Да! От всего сердца поздравляю вас с приближающимся событием, безусловно важным и крайне значительным! Все сомнения – прочь! Все будет отлично! Искренне радуюсь за вас.
Надеюсь, вы счастливы. Иначе к чему тогда все это, правда?
Прекрасного и светлого праздника вам и долгой и радостной жизни впереди.
И кстати, о совпадениях. Вот чудеса! В Вене, в музее Климта, я был раздавлен его талантом. Ей-богу, раздавлен! Муха хорош, не спорю. А Врубель – гениален! Бесспорно! Бердслея не знаю – простите.
Пушкин – не обсуждается. Пастернак и Ахматова – да! И я обожаю стихи.
Шуберт – конечно! А уж Морриконе! И фильм этот, и музыку обожаю. И слушать, и смотреть могу бесконечно. А когда идет музыкальная тема, то каждый раз до спазма в горле и слез. Почему – объяснить не могу. Вы, разумеется, правы – любовь нельзя объяснить. Да! И про земное – кофе и яблоки! Вот чудеса! Я тоже страстный кофепийщик! И яблоки люблю, антоновку – особенно. За терпкость и аромат.
Странное дело, а? Вам так не кажется?
Искренне ваш,
Ковалев
Я отправил письмо и прошелся по комнате. Голова стала легкой и светлой – чудеса! И все это душ и кофе? Я усомнился. Нет, думаю – нет. Голова стала легкой от того, что я, кажется, понял. Я, кажется, понял, что мне нужно и даже необходимо.
Я еду в Масолово.
Как просто – я еду в Масолово. Точка.
И я рассмеялся.
Или Галка права – я и вправду рехнулся?
