Марина
Умерла жена Геннадия, Любочкина мама. Все понимали, что это скоро случится, и, думаю, втайне этого ждали. Сколько лет страдал человек, сколько лет мучились близкие. И все равно, когда уходит близкий человек, принять это невозможно.
Бедная, бедная, бедная.
Пятнадцать лет полной недвижимости, вегетативного состояния. Говорили, что вначале, в первые годы, она все понимала. Понимала, что эта кошмарная болезнь неизлечима и ей никогда не подняться. Она понимала и то, что ее болезнь сковала по рукам и ногам не только ее, но и ее близких. Господи, какие, наверное, страшные мысли лезли ей в голову. Она не могла обнять дочь, поговорить с мужем. Она даже не могла добровольно уйти из жизни – у нее не работали руки и ноги.
Какая страшная, дикая и жестокая судьба.
Говорили, что в молодости она была яркой, красивой, отчаянной. Ей многое было дано – она прекрасно пела, хорошо рисовала, была прекрасной хозяйкой. Геннадий любил ее. Я это видела и понимала. Они хорошо и дружно жили, растили любимую дочь.
И – всё. Годы страданий, мучений и страшный итог.
– Она отмучилась, – коротко сказал Геннадий. – Слава богу, ей теперь легче. Сколько можно было страдать?
Да, отмучилась. Наверное, правильно.
Но мне все равно было неловко слышать эти слова. Я чувствовала свою вину перед ней. Пусть она про меня и не знала. И это со мной навсегда.
А через месяц Геннадий сделал мне предложение.
Я была ошеломлена – всего через месяц! Но он сказал, все это – условности. Все придумано человеком – традиции, траур.
– Мы вместе столько лет. – Он усмехнулся. – Да просто смешно! К тому же, – добавил он, – ты так долго была в унизительном положении, что я чувствую перед тобой большую вину.
Я пыталась его разубедить, что это был и мой выбор и что его вины в этом нет. Но слушать он не стал, отмахнулся.
– А может, тебе надо подумать? Как там положено невесте – кажется, дня три? Или больше? Тоже традиция, да?
В его вопросе была ирония и сарказм.
А я схватилась за эту фразу и облегченно выдохнула:
– Да! Любой невесте надо подумать! И правильно, что так принято. Решение-то серьезное!
Он был недоволен, но больше ничего не сказал.
На сердце у меня было паршиво. Я не хотела замуж за Геннадия и ни разу не подумала, что хотела бы жить с ним семьей, быть с ним постоянно вместе.
Три дня на раздумье. Смешно. И это после почти четырех лет «совместной» жизни! Я понимаю, любая другая на моем месте была бы довольна.
Той ночью я не спала – перебирала свою жизнь и все эти годы с моим «женихом». И как я старалась найти в нем изъяны, как пыталась припомнить обиды! Но ничего не получалось.
Он был не капризен, не привередлив, не жаден и даже щедр. Он никогда не жаловался на судьбу и на усталость – непростая жизнь его закалила. Да, человеком он был неэмоциональным, скуповатым на комплименты. Он не любил шумные компании и выпивоны, презирал картежников, охотников и «банных дел мастеров». Но это не недостатки, а уж в нашем-то возрасте – неоспоримые достоинства. Он был аккуратен – в этом я могла убедиться тысячу раз. Мог спокойно поджарить на завтрак яичницу и заварить чай, не заставляя меня проснуться раньше его и подать. Он много и увлеченно работал, был прекрасным, заботливым отцом. И зятем он был хорошим – ценил тещу и никогда с ней не спорил. Он имел приятную наружность да и в интимной жизни был очень неплох. Он был по-ло-жи-тель-ным, мой любовник. Сложным, но положительным, порядочным и приличным человеком.
Что получалось? Да одни сплошные плюсы, вот что получалось! И повторяю – любая из тысячи женщин мечтала бы оказаться на моем месте! Боже, как же мне повезло!
Дальше шел столбец из его недостатков и того, что, собственно, отталкивало меня от него. Этот столбец был довольно скуден и короток, надо честно признаться.
Да, мы не стали духовно близки. Да, у нас разные вкусы и разные интересы. Например, он абсолютно равнодушен к музыке классической и любой, она его раздражает. Он не читает книг – ну, почти не читает. И с легким презрением относится к моей увлеченности поэзией. А я обожаю стихи. Он подтрунивает надо мной по этому поводу, называя поэзию «розовыми соплями». Он не киноман, как я, но это можно легко пережить – в кино я люблю ходить одна.
Он не любит море, а я его обожаю. Он любит пресную воду и холодные реки. Я люблю лес, он горы. Я никогда не встану на горные лыжи, потому что страшная трусиха. А он горнолыжник со стажем. Он человек спортивный, а я росомаха и тютя.
Что еще?
Он человек строгий и даже суровый, не прощающий предательства и ошибок друзьям и близким. Он поведал мне как-то – коротко и предельно сухо, – как в один день порвал отношения с старинным, еще школьным, другом. На мой взгляд – за какую-то нелепую и абсолютно пустяковую промашку. Я поразилась и вступила с ним в жаркий спор. Вернее, горячилась я. А он как отрезал:
– Марина, не обсуждается, все. Надо было ему думать мозгами, а не другим местом.
Это он про старинного друга.
Он не общался со старшей сестрой – там тоже было что-то, правда, лет сто назад. Кажется, она не слишком ладила с его женой.
Мне казалось это странным: я человек слабохарактерный, мягкий, готовый простить всех и вся. Я совершенно не злопамятна, а он помнит все обиды и промахи, как будто они записаны в его кондуите.
Наверное, это логично и правильно: он – бизнесмен, а в бизнесе иначе не выжить.
Так, что еще? Я поймала себя на мысли, что отчаянно припоминаю его недостатки. Мне даже стало неловко. А, вот!
Даже в гастрономии мы совершенно не совпадаем! Ну просто до смешного не совпадаем. Например: я обожаю картошку, он макароны. Я человек рыбный, он мясоед. Он любит кипящий, обжигающий, несладкий чай, а я остывший и сладкий.
Я люблю фрукты, он любит овощи. Я страшная кофеманка, а Геннадий кофе не пьет. Я смотрю сериалы, от которых его тошнит, а мне тошно от политических программ и ток-шоу.
Я сова, он жаворонок.
Мы категорически разные и противоположные полюса. Лед и пламень, вода и камень. Как нам вместе жить, как приспосабливаться друг к другу? Да я отвечу – просто! Проще не бывает! Со всем можно смириться, ко всему приспособиться. При чем тут совпадение вкусов, родство и душевная близость? Все ерунда и отговорки. Дело в другом, совершенно в другом!
Если бы мы любили друг друга… А мы – совершенно чужие люди.
Мы выбираем опцию «удобно». Это удобно мне и ему: он женится на приличной женщине, которая его наверняка не предаст, а я обеспечиваю свое сытое будущее.
На следующий день я поехала к маме. Она выслушала меня, не перебивая, а потом сказала:
– Марина! Как ты думаешь, какая у меня самая заветная мечта? А? Ответь!
Я пожала плечами.
– Так вот, – продолжила мама, – чтобы ты наконец устроила свою жизнь! Чтобы тебе встретился хороший, добрый человек и я была спокойна за твою старость, а она, моя милая, не за горами, как тебе сейчас ни смешно это слышать. Ты же видишь – у Ники своя взрослая жизнь. Дети отрываются от родителей и улетают из гнезда, как когда-то это сделала я, потом – ты. Теперь – Ника. И это нормальный ход событий. Но я знаю, что такое быть одной, даже при наличии дочери и внучки! Ты прости, ты хорошая дочь. И все-таки я одна. Конечно, я была бы самой счастливой из матерей, если бы ты устроила жизнь. Я была бы самой счастливой, – задумчиво повторила она и замолчала. – Только, девочка… Подумай хорошо, умоляю тебя! Ведь тут такое дело… В вашем возрасте привыкать тяжело. Это по молодости просто. Конечно, это не главное! Все устаканится, стерпится – слюбится. И ничего плохого в этой поговорке нет!
Но я понимаю – тебе страшновато. Страшновато менять коренным образом жизнь, ты не девочка. Я понимаю твои страхи, твои сомнения. Но… у тебя должна быть хотя бы радость в глазах! А я ее что-то не вижу.
– Мама, стоп!
Почему меня так разозлили мамины слова? Ведь она была абсолютно права, это были и мои мысли – один в один! Тогда – почему? Все понятно – подсознательно я ждала от нее восторгов и бурной радости от того, что мне сделали предложение. Она должна была, по моему мнению, поддержать меня в этом решении, а не предупреждать, намекать и мягко отговаривать от этого шага. Получается, я ждала от нее не подтверждения своей правоты, своих предчувствий и озабоченности, а именно радости и восторга от предстоящего?
Какая я странная, честное слово. Сама колеблюсь, не могу принять решения и жду, что кто-то меня подтолкнет, решит за меня. Я уехала от нее раздраженная и разочарованная. Но я понимала, решать мне. Это моя судьба, моя жизнь. И спрашивать совета смешно. Я взрослая девочка.
Отец ушел от нас, когда мне было двенадцать. Я уже все понимала и учуяла беду раньше, чем мама. Она работала по вечерам – преподавала в вечерней школе. Приходила к одиннадцати вечера и валилась в постель. Отец приходил с работы к семи, как все советские люди. Я грела ужин и смиренно ждала его на кухне.
В последнее время он есть перестал, говорил, что перекусил на работе – то чей-то день рождения, то какой-то праздник, то приятель пригласил выпить пива.
Глаза у него бегали – он врал, я это видела. Я молча убирала ужин в холодильник и молча уходила к себе. Я не понимала, что именно происходит, но точно чувствовала: что-то не так.
Однажды я подслушала его телефонный разговор. «Зайка!» – обращался он к кому-то.
Зайка что-то отвечала, вероятно, что-то очень остроумное, потому что отец заливался тихим, счастливым смехом. Отсмеявшись, он доверительно сообщил «зайке», что она на работе, но вот-вот может нагрянуть. «Если брошу трубку, не обижайся, заинька!»
Заинька, видимо, закапризничала, и мой отец стал ее утешать. Выглядело это мерзко и отвратительно – он сюсюкал, прихрюкивал, чмокал губами, имитируя поцелуи.
Меня стало тошнить.
Мама по-прежнему ничего не замечала. Молчала и я. Потом, когда отец ушел, я подумала, что была не права – надо было обо всем рассказать маме, забить тревогу, звонить во все колокола. Возможно, тогда бы мы спасли нашу семью.
Открылось все после отцова отпуска, когда он уехал в санаторий один. Раньше такого не было – мы всегда отдыхали семьей.
– Странно все это, – сказала я, – тебе не кажется странным, что он едет один?
– Нет, – спокойно ответила мама. – Знаешь, это нормально. Люди устают друг от друга. Пусть отдохнет. От меня и от тебя! – И она беспечно рассмеялась.
Отец сказал, что едет в Кинешму, за четыреста километров от Москвы. Я подумала, что он специально выбрал такое отдаленное место, чтобы мы с мамой не могли его навестить.
То лето было страшно дождливым и холодным. Бедная мама переживала, что отец мерзнет, с погодой ему не повезло.
Но отец приехал бодрый и загорелый, в его чемодане лежали влажные плавки.
Мама нахмурилась, но ничего не сказала.
Ушел он через неделю. Днем, когда я была в школе, а мама уже на работе. На столе лежала записка: «Ушел, не ищи. У меня давно другая семья».
Я пришла первой и спрятала эту записку. Конечно, я растерялась, но все-таки надеялась, что нас пронесет.
Я сидела на стуле и ждала маму. Я не знала, не понимала, как я ей это скажу, как я покажу ей эту записку.
Мама, как всегда, пришла поздно и удивилась, что отца еще нет. Потом она внимательно посмотрела на меня и потрогала мой лоб:
– Боже, Марина! Ты вся горишь!
Она уложила меня и дала аспирин. Я по-прежнему молчала. Наконец я решилась и протянула ей записку.
Мама держала ее в руках и все перечитывала эти несколько строк. Потом она молча встала и пошла на кухню. Я бросилась за ней. Она, закаменевшая, стояла у окна и всматривалась в темную улицу.
Я затрясла ее за плечи и закричала.
Мама повернулась ко мне с совершенно спокойным лицом и погладила меня по голове:
– Что ты, девочка? Что ты? Все будет хорошо, доченька! Мы же с тобой вместе, да? Мы вместе, родная!
Отца я тогда возненавидела. Поначалу он звонил мне и просил о встрече. Я швыряла трубку. Однажды он подкараулил меня у школы – я бросилась бежать. Он написал мне несколько писем, а я, не прочитав, тут же их порвала.
Потом все затихло – видимо, он успокоился.
Я ни разу не видела маму плачущей, ни разу. Но она словно застыла. Нет, она жила в прежнем ритме – ходила на работу, готовила обед, гладила и убирала квартиру. Но с тех пор моя хохотушка мама ни разу не засмеялась.
Спустя семь лет мы узнали, что у отца родился тяжело больной ребенок. Кажется, там был тяжелый ДЦП – мальчик не ходил, не говорил, не держал ложку. Словом, был абсолютным овощем.
Я, человек мягкий и незлой, демонически расхохоталась:
– Так им и надо, гадам! Отцу и его зайке! И поделом!
Мама посмотрела на меня с тихим ужасом:
– Господи, Марина! Как же ты можешь? При чем тут ребенок? Немедленно замолчи! Я и подумать не могла, что ты на такое способна!
Бедная моя мама. Она так и не устроила жизнь. Мне кажется, что она и не подумала об этом ни разу. А было ей тогда тридцать шесть.
После разговора с мамой я позвонила Инге, своей приятельнице.
Я отлично понимала, как сложится разговор, и мне было необходимо, чтобы кто-то меня поддержал. Порадовался за меня. В конце концов, позавидовал мне!
Конечно, все сложилось именно так, как я предполагала. Выслушав меня, Инга сухо спросила:
– Я так понимаю, тебя можно поздравить?
Я глупо хихикнула:
– А я еще согласие не дала!
– А, поняла! – протянула подруга. – Выпендриваешься? Ну-ну! Смотри, не довыпендривайся, дорогая! Такие мужики на дороге не валяются!
Я что-то залепетала в ответ, что-то невероятно глупое, вроде того, что невеста имеет право, так положено и вообще пусть подергается.
– Понятно, – коротко ответила Инга. – Ну раз положено… А тебе не кажется, что в нашем возрасте это выглядит по меньшей мере идиотизмом? Ладно, мне некогда! – оборвала она разговор. – Некогда мне выслушивать эти глупости! Все, будь здорова! Эх, не та баба попалась хорошему мужику! Обычная жизненная несправедливость! Да и ладно! Хоть одной дуре повезло в нашей паскудной бабской жизни! – И Инга бросила трубку.
Я живо представила ее лицо – красное и злое. Мне стало стыдно – ну зачем я ей позвонила? Инга права, я дура.
Нам обеим было непросто, мы многое пережили. Но я была вдовой, и меня не предавали. А ее подло предали – муж ушел к ее близкой подруге.
У меня была взрослая дочь, у Инги – два сорванца парня. У меня была мама, Инга росла с мачехой.
Бедная Инга и глупая я. Определенно со мной что-то не так.
Я слонялась по квартире, не зная, чем себя занять. Все валилось из рук. Что делать, господи? Отказать и уже навсегда остаться одной? На новую встречу и на любовь я не надеялась – смешно. Шансы мои равны нулю. Да и если – нужна ли мне новая встреча? Кажется, уже нет.
У меня оставался один день. Через сутки я должна позвонить Геннадию и дать ответ. И правильно, хватит выпендриваться, мы взрослые люди!
Кстати, в эти дни он мне не звонил. И я не расстроилась.
Я по-прежнему пребывала в сомнениях, но, как обычно бывает, мудрая жизнь все решила за нас, расставила все на места. И мне стало понятно, что нужно делать.
На следующее утро мне позвонила Ника и сообщила, что она беременна. Голос ее звучал как колокольчик.
– Мама! Я счастлива! – кричала дочь. – Я же уже не надеялась, понимаешь?
Это была хорошая – нет, прекрасная, чудесная новость!
Господи, я отмолила! Сколько лет после того аборта я вымаливала прощение! «Только бы обошлось! Только бы… Только бы моя дочь не попала в те самые три-пять процентов!» Кажется, вымолила. Меня простили. Счастье. Какое счастье, господи! Все обошлось!
Но еще и неважная новость – Никин жених потерял работу. И они, мои дети, возвращаются, то есть переезжают ко мне, потому что новые обстоятельства снимать квартиру не позволяют.
– Проживем, мам! – повторяла Ника. – Вместе же проще?
Проще. Вот это точно заблуждение. Несколько месяцев мы жили с Сережиной мамой. Прекрасная, надо сказать, была женщина. Ни одного плохого слова я про нее не скажу! Но все равно нам всем было сложно – свекровь привыкла к одному, я к другому. Готовила и убирала я не так, как надо. Нет, она ни слова не говорила, но я видела, что она недовольна. Мы забывали гасить свет в коридоре, и это ее раздражало. Я садилась за пианино, у нее начинала болеть голова. Вечером мы могли выпить вина, она поджимала губы и твердила, что мы алкоголики.
Потом мы жили у моей мамы. Это было, конечно, попроще. И все же проблемы были! Что перечислять? Опять все то же – у всех свои привычки. Я поняла одно: жить надо отдельно! Непререкаемая и непреложная истина – дети не должны жить с родителями. И как только мы съехали, отношения со всеми тут же наладились.
Мы пять лет мотались по съемным квартирам, а потом умерла Сережина мать, и мы переехали туда, к нему.
Нет, я все понимаю: это Никина жилплощадь, и она здесь прописана. Это ее полное право – вернуться домой. Это ее полное право рожать и жить с ребенком в своей, а не в съемной квартире. Все так. Я очень люблю свою дочь, и у меня никого нет дороже. Конечно, я буду обожать и своего внука или внучку, какая разница? Но своего зятя, а точнее Никиного сожителя, этого хама и дурака, я не полюблю никогда. И никогда не смогу находиться с ним в одном пространстве – ужинать и завтракать за одним столом, пользоваться одной ванной и смотреть телевизор.
Я себя знаю. Меня можно осуждать, презирать, ненавидеть. Но это так, и никак иначе. А моя дочь пусть живет с ним и будет счастлива, если получится быть счастливой с этим жлобом и бездельником. Конечно, я желала бы ей другой участи. Но это ее выбор. И мне остается только смириться.
И еще одно – я поняла, как мне поступать. Я не должна мешать молодым. Я не должна раздражаться, видя их вместе. И я ухожу.
Я сказала Нике, что выхожу замуж за Геннадия Валерьевича и переезжаю к нему. Надо сказать, что моя дочь страшно обрадовалась, просто скрыть свою радость не смогла – так ее распирало. Ну что ж, ее можно понять. Ника не дура – она все понимала, хорошо представляла, во что превратится наша совместная жизнь.
Через час я позвонила Геннадию и задала один вопрос:
– Куда мы едем в свадебное путешествие?
Молчание и очень взволнованный голос:
– Куда и когда, решать, Марина, тебе! Я согласен на все.
– Ну, я подумаю, – пококетничала я.
Мне полагалось кокетничать: я невеста. И как оказалось – невеста без места.
Конечно, в моей голове крутился один вопрос – как примет меня Люба. Мы были с ней во вполне приличных и даже хороших отношениях. И все-таки я думала, что ей будет не совсем приятно общаться с женщиной, занявшей место ее матери. Любочка была уже студенткой первого курса, девушкой разумной и не по годам взрослой. Отца она обожала, может, даже была рада, что он не один. И все-таки ей было бы легче, если бы рядом с отцом оказалась посторонняя и незнакомая женщина, а не ее учительница музыки.
Я страшно нервничала. Одно дело – встречаться с ее отцом раз в неделю, а другое – поселиться в их квартире на правах новой жены.
Люба была человеком сдержанным – в отца. Я понимала, она ничего не скажет. Но и молчанием можно выразить недовольство и раздражение тоже.
На следующий день после телефонного разговора мы с Геннадием встретились, и оба казались очень смущенными – у нас был новый, совершенно другой статус.
Мы сходили в кино – я понимала, что это почти подвиг для моего жениха, а после зашли в кафе, и он тоже заказал себе кофе. Но пил его с таким явным отвращением, что мне стало смешно.
Я дотронулась до его руки:
– И к чему такие муки? Это совершенно не обязательно, слышишь?
Он смутился:
– А может, привыкну? Постараюсь любить то же, что и ты.
– Вот этих жертв точно не надо. И разве в них дело?
Спустя пару минут Геннадий сказал:
– Марина! Я уверен, что ты волнуешься по поводу Любы. Так ведь?
Я промолчала – мол, понимай как знаешь.
– Так вот, – продолжил он, – Люба переезжает жить в бабушкину квартиру. Мы так решили. Точнее – решила она, а я ее поддержал. Люба – взрослый и серьезный человек, и ей вполне можно доверять. Пусть попробует жить самостоятельно. Не понравится – всегда можно вернуться.
Я кивнула, пытаясь скрыть свою радость. Это была, надо сказать, очень приятная новость.
Я пыталась смотреть на Геннадия сторонним взглядом – что ж, вполне приятный мужчина, солидный мужчина. Как говорится – фактурный. С ним не стыдно «пройтиться», как говорила наша соседка баба Настя.
Я немного успокоилась, особенно после сообщения о Любочкином переезде. Мне было стыдно за себя, но я себя же и оправдала – в конце концов, нам, двум взрослым людям, и так будет непросто. А уж при наличии взрослой девушки в доме!
Все складывалось вроде удачно. Только почему мне поскорее хотелось с ним распрощаться и вернуться домой? Почему так хотелось остаться одной?
Я не знала, не понимала. Но оказавшись дома, я облегченно выдохнула – как же мне хорошо и спокойно! И вот с этим настроением я собралась за него замуж? Мне стало так грустно, что я расплакалась. Однако, вспомнив про новоявленного зятька, слезы утерла.
Так, берем себя в руки!
«Нет, сейчас я не усну», – подумала я и открыла компьютер.
В почте было одно письмо – пишут мне мало, друзей у меня почти нет, я одиночка.
Но это единственное письмо было от Максима Ковалева! И у меня перехватило дыхание и задрожали руки. Я никак не могла решиться его открыть, словно первоклассница, маленькая девочка, ожидающая от жизни сказочного сюрприза и так боящаяся разочарований.
Через минуту я нажала на мышку – показать письмо. Я пробежала его глазами – быстро-быстро, чтобы скорее узнать, что там, и тут же начала перечитывать снова – медленно, обстоятельно, по слогам, возвращаясь к уже прочитанным строкам. Перечитав его раз пять или шесть, я откинулась на спинку кресла.
У меня слегка закружилась голова – он мне ответил! Наверное, его тронуло мое письмо. Наверное, зацепило! Иначе он бы не стал отвечать. Мало ли ему пишут со всего света? Мало ли идиоток признается ему в любви? А тут просто одна из них.
И все равно мне он ответил! Господи, я же совсем не ждала!
Было сложно описать мое состояние, и поделиться мне было не с кем. Меня никто не поймет, надо мной можно только посмеяться. Мне и самой было неловко. И все-таки – как хотите, – но я очень счастлива!
Я стала писать ответ. Вдруг меня торкнуло – что я делаю? Ведь я ставлю человека в дурацкое положение. Хотя – уверена! – на второе письмо он не ответит. Но и оставить без внимания его послание я не могу, как можно проигнорировать такое внимание?
Нет, я отвечу. А что он подумает обо мне – дело десятое. В конце концов, знать об этом мне не дано.
Дорогой Максим Александрович! Спасибо вам за ответ! Честно говоря, не ожидала! И еще – очень обрадовалась! Любимый автор нашел время. Уверена, таких, как я, сотни, тысячи! И все мы, обожающие вас и ваше творчество, крадем ваше драгоценное время. Простите нас! Но знаете, бывает, что возникает такая непреодолимая потребность поделиться эмоциями с человеком, который тебя поймет обязательно.
Человеком, которому веришь, с которым вы во всем совпадаете. Который вытаскивал вас из петли – пусть даже в иносказательном смысле. У всех, разумеется, бывают самые черные дни. И меня они не обошли. И я отчетливо помню, как, взяв в руки ваш роман, я начинала постепенно, потихонечку, по капельке и миллиметру, приходить в себя. Вы поддержали меня, просто показав, что у всех так бывает. И самое главное – это проходит! Это был роман «То, что нас ждет впереди» – первая ваша книга, попавшаяся мне в руки. Я долго бродила между полок в книжном, брала то одно, то другое, крутила, вертела и почему-то ставила обратно на полку. И тут ваш роман. Я посмотрела на обложку и вгляделась в фото – умное, грустное, мудрое и печальное лицо. Мне показалось, что в ваших глазах читалось именно то, что называется «знания приумножают скорби». Я даже не стала читать аннотацию, понимая, что это книгу я точно куплю.
В метро по дороге домой я постоянно ощупывала книжку, лежащую на дне сумки. Зайдя в дом, тут же налила себе чаю – был суровый январь и стоял страшный холод, я очень промерзла – и тут же забралась в кресло.
И я исчезла. Меня просто не было в реальном пространстве. Я обо всем забыла – и главное, я забыла про все свои беды и горести, про свои обиды на судьбу. Я не смотрела на часы, не думала о том, что голодна, что мне завтра рано вставать, что надо погладить юбку к рабочему дню. Наконец, позвонить дочке и маме. Я утонула в вашем тексте, пропала.
Я упивалась каждым словом, каждым поворотом сюжета. Я видела в ваших героях людей знакомых и близких, людей малознакомых и незнакомых мне вовсе, но отчего-то очень понятных, почти родных. Мне стало казаться, что вам про меня все известно – мои мысли, раздумья, тревоги и сомнения. Всё! И вы так ненавязчиво, мудро и тонко, без назиданий, указали мне, куда «плыть» дальше и как это сделать! Вы направили меня, подтолкнули и посочувствовали. Вы меня поняли. Конечно, я сравнивала судьбы героев с моей судьбой. Их несчастья не утешали меня, нет! Но все-таки примиряли с жизнью.
Мне перестало казаться, что только мне, мне одной, выпали страшные испытания. Только на меня разгневалась несправедливая судьба. Я поняла, что никого, никого не минует горькая чаша. И с этим надо просто смириться, просто это принять. И главное – жить! Просто жить.
Вы пишете о жизни так, что вам сразу и безоговорочно веришь. Нет, есть много прекрасных и чутких авторов, я всегда слежу за новинками. Но я поняла, что нашла своего, который пишет именно для меня, утешает, пытается мне донести, что я смогу, непременно смогу все пережить.
Конечно, для вас все это не новость, вы слышали это – уверена! – сто тысяч раз! И многим – не только мне – вы близки и созвучны. Я все понимаю.
Наверное, подобные письма вам давно надоели. Мы, читательницы, представляемся вам бесцеремонным, восторженным и экзальтированным племенем, способным утомлять и раздражать.
Простите меня за смелость и наглость писать вам второе письмо.
Еще раз спасибо вам и нижайший поклон!
Сейчас в моей жизни происходят довольно неожиданные и, кажется, приятные события. Все именно так, как вы и писали! Как в старой песенке – помните:
Так уж в мире устоялось – за печалью будет радость.
Не бывает худа без добра.
Кто-то сделал очень мудро и послал за ночью утро,
Будет завтра лучше, чем вчера.
Так вот, и в моей жизни, кажется, наступает утро.
Спасибо вам еще тысячу раз!
Ваша верная и преданная поклонница
Марина Николаевна Сторожева
Так, все! Пора успокоиться и привести эмоции и нервы в порядок!
В конце концов, я – невеста. И мне положено быть счастливой! Или хотя бы казаться.
Я разглядывала себя в зеркало и видела грустную и печальную, совсем несчастливую и даже нерадостную женщину.
Как вы сказали? Невеста?
Что я делаю, боже?
И почему мне так откровенно грустно и плохо?
