15 июня 2006 года

– Странная картина.

Это было первое, что сказал Питер после долгого молчания. Он наморщил лоб и напряженно прищурился, разглядывая картину, приклеенную скотчем к стене над кроватью Ронды. Точно так же он много лет назад рассматривал открытки, полученные от Лиззи.

С рисунка Ронды на Питера смотрела Лиззи, его давно исчезнувшая сестра. Лиззи в возрасте одиннадцати лет. Лиззи в тот год, когда они ставили «Питера Пэна». В год, когда она потеряла голос.

– С ней Эрнестина Флоруччи, – объяснила Ронда. – Для работы у меня была лишь фотография с листовки.

– Я сам понял, кто это, – сказал Питер, вытаскивая из кармана футболки пачку сигарет и прикуривая. Он не сводил с рисунка прищуренных глаз, как будто изображение находилось где-то далеко, на расстоянии.

Ронда провела весь день, работая над рисунком – картинкой из своего сна, а как только закончила, то сразу позвонила Питеру. Для нее было важно, чтобы он увидел ее творение. Ронда не представляла, как он отреагирует, увидев портрет своей сестры. Хотя подумай она как следует, то поняла бы, что есть опасность, что Питер замкнется в себе. Лиззи была еще одной темой, которой было не принято касаться, не совсем табу, как с Дэниэлом, но близко к этому.

Дело дошло до того, что Ронда редко позволяла себе даже думать о Лиззи. Она как будто перекрывала клапан на трубопроводе под названием Лиззи. Этому трюку Ронда научилась у Питера. Но теперь вот она, ее бывшая близняшка, вернулась, потому что проклятый кролик сорвал клапан.

Когда после исчезновения Дэниэла Лиззи перестала говорить, сначала никто не воспринимал это всерьез. Естественно, девочка расстроена, и если отреагировала чересчур драматично, то ведь ей всегда было это свойственно, верно? Она заговорит, как только будет к этому готова. Агги же была так убита исчезновением Дэниэла, что почти не заметила молчания Лиззи.

Хотя, в конце концов, ее показали врачам – логопеду, психиатру, даже детскому неврологу в Дартмуте. Последний исключил физическую причину и назвал ее состояние «избирательной немотой». Впрочем, диагноз был, по существу, тем же, что уже был сделан жителями Пайкс-Кроссинга: Лиззи заговорит, когда сочтет нужным.

Потянулись месяцы, затем годы, но Лиззи продолжала молчать. А однажды утром, через две недели после начала учебного года, Лиззи исчезла.

Питер предложил подвезти ее в школу, но она лишь помахала рукой – мол, дойду сама. Он был последним, кто ее видел: с перекинутым через плечо рюкзаком она шла по Лейк-стрит.

Но на рисунке Ронды Лиззи была из более давнего времени, еще до ее исчезновения. Ронда поместила в подводную лодку Лиззи в образе капитана Крюка, как это было в ее сне. Ту Лиззи, которая каждый день по пятнадцать минут висела на перекладине в дверном проеме чулана, чтобы вырасти повыше. Та, чей голос был красивым и сильным, когда она горланила свои безумные песни или угрожала своим жертвам, что, мол, заставит их пройти по доске. Девочку, которая больше всего на свете хотела попасть в состав «Рокеттс».

Ронда сначала сделала карандашный набросок, а затем тонким пером обвела его черной тушью. Перекрестными штрихами она нанесла на субмарину тени, а саму лодку сделала на несколько оттенков светлее, чем темное море. Воду Ронда изобразила размытыми чернилами и населила океан жуткими чудовищами, чьи черты были едва различимы среди бурных волн.

Это чем-то напоминало один из рисунков, который несколько лет назад им давали в школе – пейзаж, в котором нужно было отыскать скрытые изображения: тачку, часы, лопату и чайник. С той разницей, что в океане Ронды таились не мирные предметы, а морские чудовища. Гигантский кальмар, зубастая акула, дракон с плавниками. И еще среди волн были призраки, жуткие привидения, чьи тела не имели формы, лишь лица с широко раскрытыми, кричащими ртами.

Кролик и две девочки смотрели в иллюминаторы, вглядываясь в темноту морской пучины. Кролик, огромный, с лапами размером с головы девочек, стоял впереди, работая рычагами управления. Он вел субмарину вперед, и его глаза сверкали безумной яростью. Девчонки выглядели так, будто смирились со страхом и уже не ждали спасения.

– И что все это значит? – спросил Питер и отвернулся от рисунка, чтобы посмотреть Ронде в глаза. При этом он отбросил со лба волосы, отчего стал виден его шрам, этот знак их неразрывной связи.

Казалось, сердце застряло у Ронды в горле, не давая ей говорить. Ей ужасно хотелось, чтобы Питер понял смысл рисунка. Она отчасти надеялась, что он скажет ей, что это значит. Но он, похоже, был лишь недоволен тем, что из-за этого ему пришлось приехать в город. Интересно, что он расскажет Ток? Неужели начнет сочувственно вздыхать… Бедная, сумасшедшая Ронда. Ронда и ее странный рисунок. Ронда, которая никак не может выбросить из головы всякую муть. Бедняжка.

– Это просто рисунок, Питер, – наконец выдавила из себя Ронда, как будто оправдываясь. – Обычный рисунок.

Ей хотелось напомнить ему, что когда-то ее рисунки ему нравились. Что он поощрял ее художественные начинания. Когда они были детьми, он, бывало, позировал для нее в одном из своих театральных костюмов. Как же хорошо она знала тогда его тело, каждый его контур, каждое крошечное несовершенство. Ее альбомы для рисования были полны его портретов. Она могла отвести целую страницу только для одного его носа, пытаясь уловить мягкие очертания. Или для его рта – тонкие губы, небольшая щербинка между передними зубами, через которую он умел свистеть.

После обеда, когда они, бывало, ходили купаться в Бухту Гагары, Ронда соединяла веснушки на его спине и плечах, к которым, увы, теперь не могла прикоснуться, и говорила, что они похожи на созвездия, и описывала каждый рисунок, который она там разглядела. Иногда казалось, будто вся его жизнь выложена в виде этих «рисунков» на его спине – Ронде оставалось лишь прочитать ее, постичь смысл каждого изображения, как будто она какой-то древний звездочет или цыганка, гадающая по чайным листьям на дне чашки.

Когда Питер присел на край ее кровати, Ронда подумала о том, как сильно он изменился, о том, каким незнакомым кажется теперь его тело. Живот нависал над ремнем джинсов, плечи ссутулились. Когда же Питер начал сутулиться? Он всегда держался прямо, гордо, как будто с вызовом расправляя плечи.

Сделав над собой усилие, Питер потушил сигарету в стеклянной пепельнице и откинулся на кровать, закинув за голову скрещенные руки. Его выцветшая черная футболка была заправлена в джинсы с дырками на коленях. На нем были баскетбольные кроссовки, черные, с высоким холщовым верхом, какие он носил всю свою жизнь. Он как будто проходил все эти годы в одном и том же наряде, отчего ткань истончилась и износилась по краям.

Иногда, как и сейчас, когда Питер лежал на ее кровати, Ронда представляла себе, как он заигрывает с ней – дразнит, напоминает о той власти, которую все еще имел над ней. Иногда она по-своему, неловко, отвечала на его заигрывания, позволяя себе прикоснуться к его руке, посмеяться слишком громко над тем, что он сказал, убрать волосы с его лба и потрогать пальцем шрам. Увы, это всегда заставляло ее почувствовать себя жалкой, никчемной, второстепенной.

– Я рад, что ты снова стала рисовать, – сказал Питер почти шепотом. – Просто это немного странно. Странный выбор темы. Разве нельзя было нарисовать, допустим, вазу с фруктами или еще что-то в этом роде?

– Как, по-твоему, это похоже на Лиззи? Я правильно передала ее черты? – уклонилась от ответа Ронда, рассматривая рисунок, приклеенный скотчем к стене.

– Ты все нарисовала правильно. Я сразу понял, кто есть кто, – сказал Питер, глядя на Ронду. В его лице было столько нежности. Лежа на ее кровати, он казался спокойным и расслабленным. Ронда на миг представила, что это их общая кровать. Что он, устав за день, просто лег в постель, в их общую постель, в которой они спят каждую ночь.

– Ты никогда не думаешь о ней? – спросила Ронда, снова заглянув ему в лицо. – Разве ты не надеешься, что в один прекрасный день она вернется и все объяснит?

– А что тут объяснять? – с легким раздражением спросил Питер и лег поудобнее.

– Не знаю… наверное, почему она ушла. Что делала все эти годы. Вдруг она замужем и у нее есть дети? Ведь ты можешь быть дядей! Разве ты никогда не задумывался о том, что она делает каждый день, что видит каждое утро, когда просыпается? Неужели тебе это не интересно?

– Конечно, интересно, но мы не знаем, каков ее выбор.

Ее выбор. Ронда подумала о том, какой разный выбор все они сделали – и в какой степени это было их сознательное решение?

– Согласись, что это несправедливо, – сказала она.

– Ронни, на свете много несправедливого. Несправедливо то, что случилось с Эрнестиной Флоруччи. – Питер посмотрел на потолок, лишь бы только не встречаться с ней взглядом. – Но Лиззи не похищал никакой кролик. Мы потеряли ее, но иным образом. Именно этого я и не вижу в твоем рисунке.

– Потеря в любом случае потеря, – сказала Ронда. – Наверное, мой рисунок об этом. Как легко одна потеря переходит в следующую.

Она закусила губу и посмотрела на Питера. Вот он, возможно, ее самая большая потеря.

– Помнишь, – спросила Ронда, – как Лиззи хотела танцевать в «Рокеттс»? Как постоянно тренировалась высоко задирать ногу и делала всякие безумные вещи для того, чтобы стать выше?

Питер кивнул.

– Может, она и сейчас танцует? – предположила Ронда.

– Ронни, вряд ли кто-то из нас вырос и стал тем, кем мечтал стать в детстве. Разве не так?

Ронда на мгновение задумалась.

– Ток это удалось, – сказала она.

– И чего, по-твоему, хотела Ток? – спросил Питер, покачав головой.

– Тебя, – сказала Ронда. – Она хотела вырасти и быть с тобой.

Их взгляды встретились. Питер вздохнул, как будто собирался что-то сказать, однако сдержался. Ронда отвернулась.

– Ток злится на тебя, ты это знаешь? – наконец сказал Питер.

– Она слишком остро реагирует, Питер, неужели ты этого не понимаешь? У меня и в мыслях не было травмировать Сьюзи. Она умный ребенок. Можно подумать, она не видит, что происходит. Наверное, для нее даже лучше, что она заговорила об этом.

– А что ты делала у Лоры Ли? – спросил он.

– Просто навестила ее, – ответила Ронда.

– Понятно. – Питер прищурился.

– Ладно, – сказала Ронда, лишь бы только сменить тему, – скажи лучше, чем ты занимаешься? Работаешь?

– Ремонтирую дом матери. Мы решили выставить его на продажу.

– Неужели?

– Вряд ли мать станет снова им пользоваться. У нас с Ток есть свой. Жаль, что в таком прекрасном доме никто не живет. К тому же нас просто задушили налоги. Лишние деньги еще никому не мешали. – Ронда согласно кивнула. – Кстати, о деньгах, ты уже что-нибудь придумала с работой?

– Боже, ты говоришь совсем как мой отец! – простонала Ронда.

– Возможно, он прав, – заметил Питер.

– Да, знаю. Он прав. Вы оба правы… – Ронда помолчала. – Питер, можно спросить у тебя кое-что?

– Что именно?

– Почему ты решил взять отгул, чтобы отправиться в поход? Ну, в тот день, когда похитили Эрни?

Питер чуть раздраженно вздохнул.

– Не знаю, Ронни. Наверное, решил, что мне полезно побыть одному. Поэтому я взял поесть, надел походные ботинки и отправился к Пушечному хребту. Что в этом такого?

Ронда закусила губу.

– По-моему, ты говорил, что был возле пруда Сойера. Когда Ток и Сьюзи отправились на твои поиски, твоего пикапа на стоянке у начала тропы, ведущей к Пушечному хребту, не было.

– Я имел в виду, – раздраженно сказал Питер, – что я уже почти отправился к Пушечному хребту, а затем, в последнюю минуту, передумал. Господи, неужели человек не может действовать спонтанно?

Интересно, что сказал бы Питер, спроси она его о ключах, найденных ею на кладбище? Ключи эти сейчас лежали в кармане ее джинсов, и, пока Питер валялся на ее кровати, Ронда сунула руку в карман и погладила кроличью лапку. Как-нибудь в другой раз, решила Ронда.

Питер снова положил голову на подушку и коротко вздохнул. Затем нахмурился.

– Что это? – спросил Питер и, перевернувшись, сунул руку под подушку. Он извлек из-под нее молоток-гвоздодер с потертой деревянной рукояткой и щербатым, покрытым черной краской бойком.

Питер посмотрел на него так же, как на рисунок Ронды и открытки Лиззи, – с растерянным прищуром. Он повертел молоток в руке, как будто первый раз в жизни видел такую штуковину. Как будто сам он не механик, а пришелец из другой галактики.

Ронда испуганно отпрянула назад, но, вспомнив, покраснела. Когда же она заговорила, объяснение ей самой показалось надуманным.

– Ах, это! – Она нервно рассмеялась и отвернулась. – Э-э-э… прошлой ночью мне приснился дурной сон… после того кошмарного сна с подводной лодкой. А он… – Она кивком указала на молоток, – дал мне чувство безопасности. И знаешь, сработало. Зная, что эта штука у меня под рукой, я снова уснула.

Питер покрутил в руках старый молоток, попробовал его на вес. Затем посмотрел на нее. Она отлично знала этот взгляд. Его бедная, достойная жалости Ронда.

Питер встал с кровати и, захватив с собой молоток, вышел в коридор. Ронда увидела, как он положил его на прежнее место, в ящик кухонного стола.

– Хочешь совет? – сказал Питер, выходя из кухни и поворачиваясь, чтобы уйти. – Лучше рисуй фрукты. Натюрморты. Будешь крепче спать.

Ронда стояла в дверях спальни, глядя, как закрывается входная дверь в ее квартиру. Было слышно, как Питер спускается по лестнице. Затем Ронда услышала, как взревел мотор его пикапа, слишком громко и быстро; как взвизгнули шины. Питер был не любитель долгих прощаний.

Ронда повернулась и с расстояния посмотрела на рисунок над кроватью. Ей было жаль девочек, угодивших в ловушку подводной лодки. Она вглядывалась в призрачные лица, кружившиеся в танце внутри субмарины. А самое крупное лицо, самое жестокое, довлевшее над подводной лодкой, глядя на девочек и злобно им подмигивая, – или это только ее воображение? – было как две капли воды похоже на лицо Питера.