Глава семнадцатая

Это плохой сон. Это ночной кошмар. Папа вел машину на бешеной скорости, а мама сидела сзади и зажимала рану на моей руке. Я закрыла глаза, ожидая пробуждения. Это сон. Мне все приснилось. Однако порез был настоящим. И боль настоящая. И кровь, забрызгавшая раковину в ванной, тоже настоящая. Что со мной произошло?

Я – Маккензи Бишоп. Я – Хранитель Архива. Та, кто просыпается среди ночи, та, кто не спит. Девушка из стали. А это все – дурной сон, и я должна проснуться.

– Мы почти на месте, – сообщила мама. – Все будет хорошо.

Нет. Хорошо уже не будет. У меня серьезные проблемы. Кто-то пытается меня подставить, но им и стараться необязательно. Потому что я не гожусь для этой службы. То есть, я изо всех сил пытаюсь, но ничего не получается. Ты устала?

Я зажмурилась. Я не осознавала, что по моим щекам катятся слезы, пока мама не прижала ладонь к моему лицу.

– Прости, – прошептала я, ощущая кожей ее шум.

Потребовалось четырнадцать стежков, чтобы зашить порез на левой руке. Царапины на правой, сжимавшей осколок стакана, оказались мелкими и с ними не пришлось долго возиьтся. Средних лет женщина-врач с волевым подбородком и сильными, уверенными руками зашивала рану, неодобрительно поджав губы, как будто я порезала себя, чтобы привлечь внимание к своей персоне. Все это время родители стояли рядом и наблюдали. Они не выглядели сердитыми, скорее, грустными, подавленными и напуганными. Они как будто не понимали, как же вышло, что вместо двух здоровых детей, у них остался один, и тот не в себе.

Я хотела что-нибудь сказать им, но не придумала ничего, чтобы хоть как-то разрядить ситуацию, а правда только все усугубит. Поэтому, пока мне обрабатывали рану, в кабинете стояла тишина.

Папа сжимал мамино плечо, а мама держала в руке телефон, однако у нее хватило сил не звонить Коллин, пока доктор не закончила и не попросила родителей пройти вместе с ней. В кабинете было окно, и сквозь жалюзи я видела, как они идут по коридору. Я осталась одна и осмотрела себя. Меня заставили надеть больничный голубой халат с поясом. Я молча оглядела руки и ноги, подмечая не только свежие ушибы и ссадины, но и старые шрамы, полученные за последние четыре года. За каждым из них стоял случай из прошлого: кожа, содранная о стены Коридоров; следы ногтей и зубов отбивающихся Историй. Затем я подумала об увечьях, незаметных глазу: сломанные ребра и запястье, которое не заживет, потому что я постоянно кручу им, слушая, как щелкает кость. Щелк, щелк, щелк.

Однако вопреки утверждениям Коллин, порез на руке, скрытый сейчас под ослепительно-белыми бинтами, – первое увечье, которое я нанесла себе сама. «Я этого не делала, – подумала я. – Я не…».

– Мисс Бишоп? – раздался голос.

Я подняла голову. Я не слышала, как открылась дверь. На пороге стояла женщина, которую я никогда раньше не видела. У нее были грязные светлые волосы, небрежно собранные в хвост, однако ее тон и безупречная осанка заставили меня насторожиться. Отряд? Я никогда ее не встречала, но в фолианте полно страниц, а мне знакомы лишь несколько. Затем я прочла ее имя на бейдже, приколотом к отвороту облегающего костюма, и почти пожалела, что она не из Отряда.

Даллас МакКормик. Психотерапевт. В руках она держала блокнот и ручку.

– Предпочитаю, чтобы меня называли Маккензи, – отозвалась я. – Чем могу помочь?

На ее лице мелькнула улыбка.

– Этот вопрос должна задать я. – Она села на стул рядом с кроватью. – Похоже, у тебя был тяжелый день, – заметила она, указывая на мою забинтованную руку.

– Вы и половины не знаете.

– Почему бы тебе не рассказать? – просияла Даллас.

Я молча смотрела на нее, она не отводила взгляд. Затем подалась вперед, и улыбка сошла с ее лица.

– Думаю, ты нарастила слишком крепкую броню, – сказала она. Я нахмурилась, но она продолжила. – А в броне интересно то, что она не только держит других на расстоянии. Она и нам самим не дает выйти наружу. Мы наращиваем броню, не осознавая, что загоняем себя в ловушку. В итоге ты превращаешься в двух разных людей. И один из них – этот блестящий металл…

– А человек внутри распадается на части.

– Я – нет.

– Ты не можешь быть сразу двумя. В конце концов ты станешь никем.

– Вы меня не знаете.

– Я знаю, что ты порезала себе руку, – сказала она просто. – И знаю, что иногда люди причиняют себе вред, потому что это единственный способ выбраться из брони.

– Я себя не резала, – возразила я. – Я этого не хотела. Это вышло случайно.

– Или же это признание. Крик о помощи.

У меня внутри все перевернулось от этих слов.

– Я здесь, чтобы помочь, – добавила она.

– Вы не можете помочь, – я закрыла глаза. – Это все сложно.

– Жизнь вообще непростая штука, – Даллас пожала плечами.

Воцарилось молчание, но я боялась сказать лишнее. Наконец Даллас поднялась и убрала блокнот, который она так и не открыла.

– Ты, должно быть, устала, – предположила она. – Я вернусь завтра утром.

У меня в груди екнуло.

– Но мне уже зашили рану. Я думала, что смогу уйти.

– К чему такая спешка? – спросила она. – Куда-то торопишься?

– Просто ненавижу больницы.

Даллас мрачно улыбнулась.

– Добро пожаловать в наш клуб.

Потом она велела мне отдыхать и вышла из палаты.

Да, нужно отдохнуть. Отдых пойдет мне на пользу.

Даллас вышла, я хотела отвернуться от окна, но вдруг заметила, что в коридоре ее остановил мужчина. Сквозь жалюзи я видела, как они немного поговорили, а потом он указал на мою дверь. На меня. Его золотые волосы блестели даже при искусственном больничном освещении. Это был Эрик.

Даллас разговаривала с ним, скрестив руки на груди. Я не умела читать по губам, так что могла только догадываться, что она ему говорила. Когда они закончили разговор, он оглянулся. Я ожидала увидеть такое же самодовольное выражение, как у Сако: Хранительница сама вырыла себе могилу – разве это не повод позлорадствовать? Но в его глазах сквозило беспокойство. Он коротко кивнул, повернулся и ушел. Прижав руку к груди, я нащупала под тонкой больничной сорочкой свой ключ. Вскоре пришла медсестра с двумя маленькими таблетками и водой в картонном стаканчике.

– Обезболивающее, – пояснила она.

Мне хотелось принять таблетки, но я боялась, что обезболивающее окажется снотворным. К счастью, она оставила таблетки на столике, и я спрятала их в карман, пока родители не увидели.

Остаток вечера мама говорила по телефону с Коллин, а папа притворялся, что читает журнал, хотя на самом деле наблюдал за мной. Никто из них не сказал ни слова. И это хорошо, потому что я бы не нашлась сейчас, что им ответить. Когда наконец они задремали – папа на стуле, а мама на кушетке, – я встала с кровати. Моя одежда лежала на стуле. Я переоделась, убрала телефон в карман и выскользнула в коридор, отправившись на поиски автомата с газировкой. Больницу окутала непривычная тишина. Обнаружив автомат, я вставила купюру в освещенный слот и почувствовала царапанье в кармане. Я достала архивный список и увидела в нем четыре имени. Четыре Истории, которые я не смогу вернуть. Я тут же вспомнила предупреждение Роланда: «Просто делай свою работу, и все будет в порядке».

Глубоко вдохнув, я вытащила из кармана телефон.

Мак: Привет, соучастник преступления.

В следующую секунду пришел ответ от Уэсли.

Уэс: Привет. Надеюсь, этой ночью тебе не так тоскливо, как мне.

Мак: Да уж.

Я хотела написать ему обо всем, что случилось, но из-за бинтов пальцы еле двигались, да и время для объяснений было неподходящее.

Мак: Мне нужна помощь.

Уэс: Говори.

Я прикусила губу, обдумывая, как сформулировать свою просьбу.

Мак: Несколько детишек проснулись среди ночи. Уложи их вместо меня?

Уэс: Не вопрос.

Мак: Спасибо. Буду должна.

Уэс: Все в порядке?

Мак: Забавная история. Завтра расскажу.

Уэс: Ловлю тебя на слове.

Я убрала телефон и список в карман, забрала из автомата газировку и села на скамью. Было уже поздно, и в коридоре стояла тишина. Я задумалась о преступлении, произошедшем в доме мистера Филлипа. Я знала, что́ видела там. Это действительно была дверь в бездну. Логично предположить, что открылись еще две: одна – на дороге, рядом с машиной Бетани, вторая – там, где исчез Джейсон. Пропали три ни в чем неповинных человека.

Если в том, что я здесь застряла, и есть что-то хорошее, так это то, что никто больше не пострадает.

Я допила газировку и поднялась. Действие местной анестезии прошло, и рука разболелась довольно сильно – я даже стала подумывать о таблетках, спрятанных в кармане. На всякий случай я их выбросила, вернулась в палату и легла в кровать. В сон меня не тянуло, но и бодрости я не чувствовала. Я вспомнила о Линдси, которая всегда умела поднять мне настроение, и написала ей.

Мак: Не спишь?

Линдс: Глазею на звезды.

Я представила, как она, подняв лицо к небу, сидит по-турецки на крыше с чашечкой чая.

Линдс: А ты?

Мак: Наказана.

Линдс: Я в шоке!

Мак: Потому что я сделала что-то не то?

Линдс: Нет. Потому что тебя поймали

У меня вырвался короткий невеселый смешок.

Мак: Спокойной ночи.

Линс: Сладких снов.

Часы на стене показывали без четверти двенадцать. Ночь обещала быть долгой. Я развернула на коленях архивный листок и в течение следующего часа наблюдала, как исчезли имена.