Глава двенадцатая

Мои руки перепачканы кровью. А у ног лежал парень, тот, который играл ножом. Кровь струилась по его лицу. Нос явно сломан, а нога вывернута под неестественным углом. Нож парня торчал из его же бедра. Я не помнила, чтобы втыкала нож ему в ногу. Я не помнила даже, что прикасалась к нему. Но кровь на моих руках свидетельствовала именно об этом. Да и костяшки были сбиты, а на ладони саднил мелкий порез – возможно, от ножа. Сначала я чувствовала онемение. Время, казалось, замедлило ход. А затем меня пронзила мысль и волной боли прокатилась по всему телу. Что я сделала?

Закрыв глаза, я несколько раз глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, надеясь, что тело парня просто исчезнет. Все это просто исчезнет. Но ничего не исчезло. И на этот раз глубокое дыхание не помогло вспомнить. Будто черная стена стояла перед моим мысленным взором.

Затем до меня донеслись звуки борьбы, и я вспомнила о парне с железной трубой. Повернувшись, я увидела, как он борется со златовласым мужчиной.

Златовласый невозмутимо схватил хулигана за шею и поднял вверх, пока его ноги не повисли в воздухе. Бандит извивался и размахивал руками, не в силах выдавить ни звука. Его труба валялась на дорожке, в нескольких шагах от него. Когда златовласый крепче стиснул пальцы, сжимавшие горло хулигана, его рукав задрался, и я увидела три высеченные на коже линии. Метка Отряда.

Я была права… о, боже, я была права. И это означало, что член Отряда видел, как я сделала… Я даже не знала, что именно сделала, но он это видел. Впрочем, он и сам прямо сейчас душил кого-то у меня на глазах. Но готова поспорить, он, по крайней мере, запомнит, что делал это.

Бандит перестал отбиваться, и златовласый бросил его тело на землю.

– Ненавижу драться с людьми, – проворчал он, отряхивая брюки. – Приходится все время следить, чтобы не убить их.

– Вы кто? – спросила я.

Он поднял бровь.

– Что, даже не скажешь спасибо?

– Спасибо, – поблагодарила я дрожащим голосом.

– Пожалуйста. Было бы как-то не по-джентльменски, если бы я не помог. – Он взглянул на парня, лежавшего у моих ног. – Хотя и не уверен, что ты нуждалась в помощи. Это было то еще шоу.

Шоу? Он протянул ко мне руку и почти коснулся пальцами моей кожи, но я отпрянула. Он не носил кольца.

– А, – он понял мое недоверие. Затем достал из кармана серебряное кольцо, показал мне три линии, вырезанные на нем, надел на палец и снова протянул мне руку. На этот раз я нехотя подала ему свою. В голове пророкотал его шум, низкий и размеренный, точно биение сердца.

– Как ты узнала? – спросил он, поворачивая мои руки и проверяя, не сломаны ли кости.

– Осанка. Внимательность. Самомнение.

Его губы тронула легкая улыбка.

– А я решил, что ты просто увидела метку, – он провел пальцем по моим костяшкам. – Или потому что мы уже встречались.

Я поморщилась, когда он ощупывал мои руки.

– В твою защиту могу сказать, – добавил он, – что официально нас не познакомили.

И вдруг меня осенило. Когда в прошлом месяце нас с Уэсли вызывали в Архив давать объяснения, как мы позволили подростку-Истории сбежать в Коронадо, там был этот златовласый. Он появился позже. Вошел, обнимая за плечи свою напарницу, и лениво мне улыбнулся. Услышав, что мы с Уэсли были в паре три часа до того момента, как История сбежала, он рассмеялся. Его напарница – нет.

– Я сразу узнала тебя, – соврала я.

– Нет, не узнала, – сказал он, ощупывая мои пальцы. – Ты думала, что я на кого-то похож, но знать человека в лицо – совсем другое дело. Смотри довольно долго на кого угодно, и начнешь думать, что видел его раньше. Кстати, меня зовут Эрик. – Он выпустил мои руки. – Ничего не сломано.

– Зачем ты следил за мной?

Он изогнул брови.

– Просто радуйся, что я оказался рядом.

– Меня такой ответ не устраивает, – огрызнулась я. – Так зачем ты за мной следил?

И снова он лениво улыбнулся.

– Зачем в Архиве кто-то что-то делает? Потому что ему велено так делать.

– Но зачем? И кто тебе велел?

– Мисс Бишоп, думаю, сейчас не подходящее время для расспросов, – он кивнул на тела хулиганов и затем снова на меня. Я посмотрела на свои окровавленные руки, которые ко всему прочему дрожали. Поэтому сжала кулаки, вытерпев вспышку боли.

– Мне нужен ответ.

– Даже если я солгу? – пожал плечами Эрик.

Парень с ножом в бедре зашевелился.

– Тебе пора домой, – сказал Эрик. Он подобрал трубу, стер отпечатки рукавом и снова отбросил ее на землю. – О них я позабочусь.

– Что вы с ними собираетесь сделать?

– Сделаю так, чтобы они исчезли, – пожал он плечами. Потом отрегулировал мой велосипед и подкатил его ко мне. – Езжай и будь осторожна.

В руках все еще не утихала дрожь, но я взялась за руль, перекинула ногу и поехала. По пути домой, когда волнение прошло и в голове прояснилось, воспоминания, живые и яркие, начали вспыхивать одно за другим. Я вспомнила хруст костей, когда ударила первого парня в нос. Он вскрикнул и, осыпая меня проклятьями, вслепую сделал выпад ножом. Я ударила его ботинком под колено. Раздался треск, затем мгновение тишины, и вот уже выкидной нож у меня в руках. Лезвие вошло ему в бедро. Он издал вопль. Я ударила его кулаком в лицо. Хрустнула кость, и он повалился вперед. И все за считанные секунды, поразилась я. Какие-то несколько мгновений, а я успела так его отделать, пока добежал Эрик.

Я не сразу все вспомнила, но ничуть не раскаивалась в содеянном. Я хотела причинить ему боль. Хотела, чтобы он пожалел о том, что считал меня беспомощной, слабой, неспособной дать отпор. Не останавливаясь я бросила взгляд на сбитые костяшки. Нет, я больше не слабая… но кем же я становлюсь?

– Что случилось с твоими руками? – воскликнула мама, когда я вошла. Она прижимала к уху телефон и торопливо бросила в трубку: – Позже поговорим.

Затем положила телефон и кинулась ко мне.

– Упала с велосипеда, – сказала я устало, скидывая сумку. Это не было совсем уж ложью. Не рассказывать же ей, что на меня напали на обратном пути после того, как я по ее просьбе доставила заказ. Это бы ее подкосило.

– Ты как, в порядке? – спросила она, беря мою руку. Я поморщилась и не столько от боли, сколько от пронзительного треска, едва не взорвавшего мою голову, когда она коснулась меня. И все же я сумела сдержаться, не вырвалась и покорно прошла с ней на кухню.

– Со мной все хорошо, – соврала я, держа руку под краном, пока она поливала холодной водой сбитые костяшки. – Ты сегодня рано пришла, – решила я сменить тему. – Мало народу было в кафе?

Мама удивленно посмотрела на меня.

– Маккензи, – сказала он, – сейчас почти семь часов.

Я взглянула в окно. Уже почти стемнело.

– Ох.

– Ты задерживалась, и я начала беспокоиться. Теперь вижу, что не зря.

– Со мной правда все в порядке.

Она выключила воду, промокнула руку полотенцем и достала из-под раковины флакон со спиртом. Промывая ссадины, она нежно дула на кожу. Это было приятно – не из-за спирта, конечно, от него просто адски щипало. Мне нравилось, что мама ухаживает за мной. В детстве я часто приходила домой со всякими ссадинами – ничего такого, обычные детские проказы. Мама усаживала меня на стол и обрабатывала порезы и царапины. Как бы я ни поранилась, она всегда могла помочь мне. Став Хранителем, я больше не выставляла напоказ свои раны, наоборот, прятала их, и, глядя, как мама обрабатывала ссадины Бена, замечала в его глазах то же, что чувствовала сама.

Я настолько привыкла скрывать свои порезы и ушибы и отвергать мамину заботу, уверяя, что со мной все в порядке, даже когда это было вовсе не так, что испытала невероятное облегчение только от того, что на этот раз можно было не прятать раны. Пусть даже пришлось немного приврать. Потом пришел папа.

– Что случилось? – спросил он, поставив свой кейс. «Это даже забавно, что они так хлопочут над сбитыми костяшками», – с горькой усмешкой подумала я. Страшно даже представить, как бы они отреагировали, если б увидели другие мои шрамы, гораздо более жуткие. Что бы сказали, узнай они правду о моем сломанном запястье. Я едва не засмеялась, но вовремя спохватилась – все-таки в этом нет ничего веселого.

– Упала с велосипеда, – повторила я. – Со мной все нормально.

– А с велосипедом? – спросил он.

– И с велосипедом все в порядке, – ответила я.

– Лучше я его проверю, – сказал он, поворачиваясь к двери.

– Пап, я же говорю, с ним все в порядке.

– Без обид, Мак, но в велосипедах ты разбираешься хуже…

– Не трогай его, – отрезала я, и мама подняла глаза от аптечки и посмотрела на меня долгим, настороженным взглядом. Я закрыла глаза и сглотнула. – Ну, может, краска слезла в двух местах… – Вроде я поцарапала его о тротуар. – Но он в рабочем состоянии и будет ездить. Мне больше досталось, – я показала ему руки.

На этот раз папа не купился на мои слова. Скрестив на груди руки, он спросил:

– Объясни мне, как вышло, что ты упала с велосипеда.

«Сомнения, – говорил дед, – как течение реки, против которого тебе надо плыть».

– Питер… – начала мама, но он поднял руку, призывая помолчать.

– Я хочу знать, как это произошло.

Он пристально смотрел на меня.

– На тротуаре была выбоина, – пояснила я, чувствуя, как забилось сердце, и изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Наскочила на нее передним колесом. А когда полетела вниз, вытянула руки вперед, но перевернулась и ударилась об асфальт костяшками, а не ладонями. А сейчас, если с допросом и лазаретом покончено, я пойду делать уроки, – закончила я и отстранилась от мамы.

Пройдя мимо папы, я влетела в холл, а затем в свою комнату, хлопнув для убедительности дверью. Потом сползла по стене, чувствуя, что запал иссяк. Я пыталась изобразить подростковую истерику, и, кажется, это сработало. За весь вечер никто из них меня больше не потревожил.

Роланд нахмурился.

– Что у тебя с руками?

Он ждал меня в Атриуме, сидя на краю стола и держа на коленях папку. Когда я вошла, он сразу заметил мои ссадины.

– Упала с велосипеда, – ответила я автоматически.

В его глазах промелькнуло разочарование. Роланд отошел от стола.

– Я ведь тебе не мама с папой, мисс Бишоп, – сказал он, идя через комнату. – Не оскорбляй меня ложью.

– Прости, – смутилась я, выходя вслед за ним из Атриума. Мы шли по коридору, ведущему к комнатам Библиотекарей. Он оглянулся через плечо.

– Неприятности с Историей?

– Нет. С человеком.

– Что за неприятности?

– С этим уже разобрались. – Я подбирала слова, чтобы рассказать Роланду об Эрике. Но как только я решила рассказать ему, что кто-то из Архива следит за мной, тотчас засомневалась. Не подумает ли он, что я не в себе? Что у меня паранойя. В глазах Роланда и без того отчетливо читалось беспокойство. Меньше всего мне хотелось, чтобы он тревожился еще больше. К тому же, у меня нет доказательств, а позволить Роланду проникнуть в мою голову я не могла. Ведь если он увидит, в каком я состоянии, он… Нет, я не стану рассказывать про Эрика, пока не узнаю, почему он следит за мной.

– Наши милые привратники видели твои руки?

– Стражи? Нет.

Хотя Патрик видел. Он и словом не обмолвился, но смерил меня таким взглядом, будто я никчемный ребенок. Мол, то нос разбит, то руки, не быть ей такой же успешной, как все. Видел бы он, что стало с тем парнем.

– У тебя опять была отключка? – спросил Роланд.

Я посмотрела на руки.

– Я помню, что случилось.

Остаток пути до его комнаты мы прошли в молчании. Он впустил меня и достал из кармана свои часы. Я видела, как он провел большим пальцем по их поверхности и затем положил часы на столик у кровати. Это меня зацепило. Все точно так же, как и прошлой ночью. Те же действия в той же последовательности. Так трудно думать о Роланде, как об Истории, но эти повторяющиеся движения напомнили мне, что не только его внешность остается неизменной. Он кивнул на кушетку, и я с благодарностью опустилась на мягкую постель. Тело требовало отдыха.

– Хорошего сна, – пожелал он, садясь в кресло. Я закрыла глаза, слушая, как он делает пометки в документах, которые принес с собой. Тихое царапанье карандаша по бумаге успокаивало, словно шелест дождя. Я почувствовала, как погружаюсь в сон. На короткий миг мелькнула пугающая мысль о ночных кошмарах, что поджидают меня. Но страх рассеялся, и я уснула.

Я почувствовала, как Роланд тряс меня, пытаясь разбудить. Я села, еще не до конца проснувшись, осмотрела свежие синяки на руках. Роланд начал расхаживать по комнате. Страх затмил облегчение, которое я чувствовала после нескольких часов здорового сна. Вспомнились обрывки разговора, подслушанного за дверью. «Это не выход». Роланд прав. Так продолжаться не может, нельзя приходить сюда каждую ночь. Но это единственное место, где меня не преследуют ночные кошмары.

– Роланд, – позвала я тихо, – если все будет становиться хуже… если мне будет хуже… Агата?..

– Пока ты выполняешь свои обязанности, – ответил он, – она ничего тебе не сделает.

– Хотела бы я тебе верить.

– Мисс Бишоп, работа Агаты заключается в оценке служащих Архива. Ее главная задача состоит в том, чтобы все шло гладко и каждый исправно делал свою работу. Она не чудовище. Она не может просто выгнать тебя или принять на службу. Как не может и стереть твою память. Даже если ей и хочется так думать.

– Но в прошлый раз…

– В прошлый раз ты призналась в том, что втянута в преступление, поэтому да, твое будущее оставили на ее усмотрение. Это разные вещи. Она не имеет права даже заглянуть в твои мысли без согласия, не говоря уж о том, чтобы стереть воспоминания.

– Нужно согласие… Очень предусмотрительно. – Однако что-то продолжало тревожить меня. – А Уэсли дал разрешение?

– Что? – нахмурился Роланд.

– Тот день… – Мы оба понимали, о каком дне шла речь. – Он его не помнит. Абсолютно. – Он сам захотел забыть? Или его заставили? Он давал Архиву разрешение стереть те воспоминания?

Роланда мои слова удивили.

– Мистер Айерс был в очень тяжелом состоянии, – сказал он. – Сомневаюсь, что он вообще приходил в сознание.

– Значит, он не мог дать разрешение.

– Это было бы нарушением протокола, – Роланд засомневался. – Возможно, Архив здесь ни при чем, мисс Бишоп. Ты, как никто другой, знаешь, как травма влияет на разум. Может, он помнит. А может, он сам решил все забыть.

Я поморщилась.

– Может быть.

– Маккензи, в Архиве есть правила, и их соблюдают.

– То есть пока я не дам Агате свое согласие, мне ничто не грозит? Мой разум неприкосновенен?

– В целом, да, – ответил Роланд, пристроившись на краешек стула. – Но как и в любой системе, здесь тоже есть обходные пути. Ты не единственная, кто может дать согласие. Если ты откажешь Агате, а у нее будут серьезные причины полагать, что ты виновна, она может подать прошение в Совет Директоров. Она так не поступит, пока у нее не будет веских доказательств, что ты совершила преступление или что ты больше не можешь выполнять свою работу. Или же она сочтет, что тебе нельзя доверить то, что ты знаешь. Но только если у нее появятся… – он замолчал.

– Если у нее появятся веские доказательства, – продолжила я.

– Мы не должны допустить, чтобы до этого дошло, – сказал Роланд. – Каждый раз, когда Совет давал ей доступ к чьему-либо разуму, того человека признавали негодным и убирали. Ее показатели говорят о том, что она не подаст запрос необдуманно. Но это также значит, что Совет ей не откажет, если она его подаст. А когда она получит доступ к твоему разуму – неважно, ты дашь на это свое согласие или Совет, – все, что она обнаружит, может быть использовано против тебя. Если она сочтет тебя непригодной, тебя приговорят к форматированию.

– К экзекуции.

Роланд поморщился, но возражать не стал.

– Я мог бы оспорить это решение. И тогда дело дошло бы до суда. Но если Совет встанет на ее сторону, я ничем не смогу помочь. Буквально все в руках Директоров. Понимаешь, только они имеют право проводить форматирование.

О Совете Директоров дед говорил мне только одно: «Тебе не захочется встретить ни одного из них». Теперь я поняла почему.

Глубоко задумавшись, Роланд нахмурился.

– Но до этого дело не дойдет. В тот раз Агата тебя помиловала. Сомневаюсь, что она ищет повод, чтобы отменить свое же решение.

Я подумала об Эрике. Кто-то ведь приказал ему следить за мной.

– Может, Агата и не ищет, – признала я, – но что если ищет кто-то другой? Тот, кто не согласен с ее решением? Например, Патрик. Мог бы он зайти так далеко? И если кто-то представит ей доказательства, не пересмотрит ли она свое решение?

– Мисс Бишоп, – сказал Роланд. – ты думаешь не о том. Не давай ей повода усомниться в тебе. Просто делай свою работу, не впутывайся в неприятности и все будет в порядке.

Его слова успокаивали, но в голосе проскальзывали тревожные нотки, да и сам он выглядел мрачным.

– Кроме того, – добавил он тихо, подходя к столику у кровати и забирая часы, – я обещал твоему деду, что присмотрю за тобой. – Он спрятал часы в карман. – И я намерен сдержать это обещание.

Я вышла за ним из комнаты, и пока мы шли по извилистым коридорам, думала о том, что он ведь и Архиву давал обещание в день моего посвящения.

«Если мы ее примем, и она проявит некомпетентность в каком-либо вопросе, – постановил один из заседателей, – она лишится работы».

«И если она окажется непригодной, – добавил другой, – ты, Роланд, устранишь ее сам».