Глава 34
Гибсон спал до тех пор, пока лучи солнца, прогоняя тень с подоконника, не коснулись его глаз. Он тут же проснулся и сел на диване. Билли был наверху в одной из спален. Они долго разговаривали, просидев до самого вечера, хотя и не пришли ни к какому выводу. Бросив взгляд на телефон, Вон увидел, что уже далеко за десять утра. Когда в последний раз он спал так долго? К тому же на диване… Но после четырех дней езды в машине старый потрепанный диван был чертовски хорош!
Никакого повода сомневаться в том, что рассказал ему Билли, не было. Во всяком случае, пока.
Билли вовсе не шутил, когда сказал, что чердак – это своего рода святыня для семьи Терренса Масгроува. Прошлым вечером он показал его Гибсону. Вдоль стен были ровными рядами уложены коробки, и каждая была подписана – «Картины и фотографии из гостиной», «Кабинет 1», «Кабинет 2», «Всякая всячина из ванной» и так далее. Как будто Масгроувы собирались вернуться и им мог понадобиться любимый шампунь.
Билли отправился прямиком к коробкам с надписью «Комната Джинни».
– Сюзанна жила в комнате Джинни, – сказал он. – В ней все еще было полно вещей девочки, и мне казалось, что так ей будет комфортнее. Я думал, что она будет чувствовать себя несколько скованной в постели мертвой девочки, но Джинни сказала, что это ее не беспокоит.
Билли порылся в коробке, вытащил розовый рюкзак с надписью «Хеллоу Китти» и вручил ему.
– Издеваешься? – усмехнулся Гибсон.
– Я же говорил, что хочу вам кое-что показать.
– А сестра Масгроува, что же, не заметила его?
– Девчачий рюкзак в девчачьей спальне? Едва ли. Ведь не зря же говорят: если хочешь что-то спрятать получше, положи на самое видное место.
– И он пролежал здесь все это время?
– А где парень, которому чуть больше двадцати, может хранить детский рюкзак?
Они отнесли его вниз, и Билли наблюдал, как Гибсон раскрыл его и выложил все на журнальный столик: компакт-диск, расческу, коробочку для украшений, старый «Айпод» первого поколения, наушники, несколько футболок и пар нижнего белья, джинсы. Еще издание в твердом переплете «Братства кольца» — книгу, которую Гибсон читал ей вслух. И потрепанная бейсболка с надписью: «Филадельфия филлис».
Гибсон протер глаза, прогнав остатки сна, и взял в руки бейсболку. Он держал ее аккуратно, как будто это была семейная реликвия из другой эпохи. Эта вещь вызвала у него еще более гнетущее чувство, чем рюкзак. Он перевернул ее и, наверное, в сотый раз с прошлой ночи, – осмотрел подкладку. Черным маркером там были выведены инициалы «С.Д.Л.» – Сюзанна Дэвис Ломбард. Буквы выглядели немного потускневшими – видимо, от времени. Но написаны они были почерком Сюзанны. Значит, это ее бейсболка.
Бейсболка. Что это вообще значило?
Теперь, при ярком утреннем солнце, в голове у него завертелись мысли, которые не давали ему покоя. И были они так или иначе связаны с подкладкой. Обычно со временем подкладка у бейсболки обесцвечивалась, особенно та ее часть, которая соприкасалась со лбом. Но здесь подкладка выглядела едва потертой, хотя остальные части кепки были сильно потрепаны. Эмблема «Филлис» была протерта и заметно износилась. Возле шести небольших отверстий шов разошелся, а кнопка на самом верху вообще отсутствовала. Как можно так повредить бейсболку, не нося ее?
А потом еще эта фотография с «Полароида»… Билли показал ее вчера вечером, но она все-таки не выглядела настоящей. Возможно, он просто не хотел, чтобы она была настоящей. На фото Медвежонок лежит на диване, на котором спал Гибсон. Завернутая в какой-то синий халат, с раскрытой книгой на животе. И это был действительно живот, потому что на фотографии Сюзанна выглядела беременной. Вид усталый, но более довольный, чем на снимке, который Билли сделал в ночь приезда. Гибсон не смог долго смотреть на это фото. Вид беременной девушки делал фотографию вполне реальной…
Сонный Билли спустился вниз и зашел на кухню выпить воды.
– Иду спать, – сказал он, вернувшись.
– Эй, постой! Один вопрос! Ты когда-нибудь видел, чтобы Сюзанна носила эту вещь?
– Кроме той ночи, когда я ее сюда привез? Нет. Никогда. Она вообще была не из тех девчонок, которым нравятся бейсболки.
– Тогда как кепка могла так истрепаться?
– О, в этом была вся Сьюз. Она часто сидела и комкала ее в руках. Вы ведь видели, как собака забавляется с мягкой игрушкой? Вот так и Сьюз с этой бейсболкой.
Билли вышел, оставив Гибсона наедине со своими мыслями.
Вон наморщил лоб. Что же ты мне скажешь, Медвежонок? Что могла девочка, которая, по словам ее родителей, ненавидела бейсбол, делать с бейсболкой «Филлис», которую она, по сути, никогда не носила? Можно предположить, что Сюзанна купила ее в дороге, чтобы как-то скрыть свое лицо. Но если она надела ее только один раз – именно тогда, – зачем писать на подкладке свои инициалы? Обычно так поступали с вещами, которые боялись потерять…
Что говорил Билли о записи с камеры слежения на автозаправочной станции? То, как Медвежонок смотрела в камеру… Не была ли бейсболка частью какого-то послания? Эта кепка беспокоила Гибсона так долго, что, увидев ее, он надеялся сразу же что-то понять; думал, что сразу о чем-нибудь догадается, получит какую-то подсказку. Но по-прежнему топтался на месте…
С этими вопросами, которые, словно рой пчел, безжалостно атаковали его мозг, Вон с трудом поднялся, схватил бейсболку и книгу и отправился на кухню. Выбор в холодильнике не отличался разнообразием, и Гибсон вынужден был довольствоваться двумя банками консервированных персиков. Он уселся на заднем крыльце с книжкой Сюзанны, фруктами и вилкой. Утром на озере гуляла легкая зыбь, и, размышляя о Медвежонке, он наблюдал, как волны по диагонали медленно накатываются на берег.
Гибсон мысленно представлял, как она читает книгу во время вечеринки. Сюзанна пила чай, ухватив, как и ее мать, чашку обеими руками. Она тихонько дула в нее, пристально глядя в окно. Вон поднес книгу к самому носу, надеясь услышать запах, который заставит его еще глубже окунуться в детство… Но это ведь была просто старая книга. Он листал ее и доставал кусочки персиков из банки.
С начала и до конца все поля были испещрены заметками. Прошлой ночью Билли показывал ему эти заметки; он признался, что однажды ночью сильно напился и поклялся прочитать всю книгу и все ее записи, искренне надеясь, что отыщет хоть какую-нибудь подсказку. И сможет понять, что с ней произошло. Но примерно на пятидесятой странице сдался. И пришел к выводу, что это просто заметки ребенка.
– Некоторые адресованы космосу и еще бог знает кому. Не знаю. Для меня это слишком глубоко и непонятно.
Гибсон открыл первую страницу и принялся читать.
Заметки Сюзанны были сделаны аккуратным, мелким почерком, без определенного порядка или какой-либо хронологии. Насколько он мог судить, они велись несколько лет; разноцветными чернилами, причем некоторые записи выцвели сильнее других. Некоторые действительно относились к «Братству кольца», но таких было явное меньшинство. Большинство представляло собой отрывки из текстов песен, цитат из фильма, списков любимых и нелюбимых вещей, случайных наблюдений. Это были яркие цветные размышления рано повзрослевшей девушки. Гибсон мог представить себе, как Элли занимается чем-то подобным через несколько лет, хотя, с учетом ее почерка, ей понадобились бы намного более широкие поля.
Он медленно прочитал несколько страниц, а потом, потеряв терпение, начал листать их быстрее, думая, что вот-вот выхватит глазом что-нибудь важное. Перевернул десять страниц, потом сразу двадцать. До сих пор мелькали только синие, розовые, зеленые и красные чернила. Вдруг Гибсон остановился.
Оранжевые.
Он сразу вспомнил об одном эпизоде, и от этих воспоминаний у него похолодело внутри.
Дело было в доме Ломбардов в Памсресте. Однажды Вон зашел на кухню. Миссис Ломбард угостила его сэндвичем с сыром, а потом он читал комиксы. Тут к нему, запыхавшись, подскочила Медвежонок.
– Гиб-сон. Гиб-сон.
– Угу, – рассеянно ответил он.
– Гибсон! Мне нужно кое-что у тебя спросить.
Он прекратил читать и посмотрел на нее.
– Что происходит?
– Какой твой любимый цвет?
Он сказал ей, что оранжевый – благодаря бейсбольной команде «Ориолз».
– Хорошо, – сказала она с серьезным видом. – Значит, твой цвет – оранжевый, правильно?
Как будто он знал, что это теперь значило…
– Да, правильно, оранжевый – это мой цвет.
– Не забудь, – почти шепотом сказала Медвежонок.
Сколько им тогда было? Вон не мог вспомнить. Он перевернул назад несколько страниц, пока не увидел слова, написанные оранжевой ручкой.
«Солнце». Сын. Гиб-сон. Оранжевый был его цветом. Он чувствовал наплыв эмоций. Сожаление. Глубокое чувство вины и безнадежной тоски… Опустив голову, Гибсон заплакал. Боже, как он скучал по ней…
В течение следующего часа Вон лихорадочно листал книгу и читал все записи, сделанные оранжевыми чернилами. По большей части это были мысли маленькой девочки.
Солнце, ты любишь виноградный сок? Я люблю.
Солнце, я хочу, чтобы все ушли домой. Кроме тебя.
Солнце, научи меня плеваться.
И все в таком духе. Некоторые фразы звучали забавно. Некоторые – задумчиво. А потом, где-то в самой глубине книги, Гибсон нашел запись, отличающуюся от других. Она была тоже адресована ему и написана более зрелым почерком:
Солнце, сегодня были похороны. Мне очень жаль. Надеюсь, у тебя все хорошо. Меня туда не пустили. Я хотела пойти туда ради тебя. Мы ведь все еще друзья? Если нет, я пойму, но я скучаю по тебе. (389)
С нарастающим страхом Гибсон перелистал вперед до страницы 389. Поля были чисты, за исключением единственной заметки, написанной с использованием двух разных оранжевых ручек. Если он не ошибался, то эти надписи были сделаны в разные годы. Первая была такой:
Солнце, прости, что я сорвала игру. Не сердишься?
А затем – уже другой ручкой и бог знает насколько позже:
Я должна была рассказать тебе после игры. Я должна была рассказать тебе сто раз. Я так рассердилась на тебя за то, что ты не видел. Прости. Мне бы хотелось рассказать тебе сейчас. Здесь есть озеро. Оно не такое симпатичное, как в Памсресте, но мы могли бы пойти и посидеть у воды, а я могла бы тебе все рассказать. Я хочу этого больше всего. Мне так не хотелось, чтобы ты уезжал. Надеюсь, ты не думаешь, что я виновата?
Гибсон захлопнул книгу. В чем он мог ее обвинять? Вон вспомнил кое-что, но потом, словно увлекаемое какой-то невидимой волной, это воспоминание начало куда-то уплывать от него. Вот оно все дальше и дальше… Он закрыл глаза, боясь того, что только что промелькнуло у него перед глазами. Но знал, что должен вспомнить.
Игра. Что это значило? Отец брал его на разные игры. Могло ли так случиться, что Медвежонок тоже оказалась там – вместе с ним? У него остались лишь невнятные, смутные воспоминания. Он вспомнил, что как-то раз Медвежонок целый день вела себя как избалованный ребенок, что было ей не свойственно. Нет, здесь явно было что-то еще. Воспоминания вдруг прояснились, и появились чьи-то глаза, безжалостные и большие. Они смотрели на него неотступно, и от этого взгляда ему стало нехорошо.
Это была однодневная поездка на матч «Ориолз». Сейчас он уже не мог точно вспомнить, кто был тогда их соперником. «Ред сокс»? Вполне возможно. Сначала собирались поехать только он и отец, но потом об этом узнал сенатор и взял с собой Сюзанну. Супруга Ломбарда уехала за город, поэтому двое мужчин захватили на бейсбольный матч своих детей… и еще машину с охраной, которая следовала на почтительном удалении. Наполовину семейный пикник, наполовину политический театр. Но потом, уже на бейсбольном стадионе, у Медвежонка, мягко говоря, «поехала крыша», и бо́льшую часть матча они пропустили…
Нет, неправильно. Это началось раньше.
Гибсон напряг память. Ага, припоминается… Медвежонок к тому времени уже была не в духе. Вела себя замкнуто. А по дороге в Балтимор стала для всех сущим кошмаром. У нее случилась истерика. Сюзанна била ногой по спинке сиденья. Поедала свирепым взглядом любого, кто поворачивался в ее сторону. Ничто не выдавало в ней веселую маленькую девочку, рядом с которой он вырос. Когда Гибсон спросил, что с ней, она не ответила. Такого раньше никогда не происходило. Дюк Вон, которому всегда удавалось вызвать улыбку на ее лице, получил в ответ лишь угрюмое молчание.
Гибсон помнил, как был разочарован Бенджамин Ломбард, как он хотел, чтобы все приятно провели время. Дюк предложил тогда повернуть обратно на полпути, но сенатор не послушал его. Эта поездка превратилась в пантомиму оптимистичного подшучивания, и каждый, несмотря на натянутые улыбки, подспудно чувствовал сильное напряжение.
К тому времени, когда они подъехали к стадиону, у всех уже пропало всякое настроение смотреть бейсбол. Переполненный «Кемден-ярдс» гудел, кругом стоял невообразимый шум. Лишь только когда они добрались до своих мест, Гибсон понял, что Медвежонок плачет. Если раньше это был непослушный, капризный ребенок, то теперь он видел, что Сюзанна не просто расстроена, она чем-то напугана.
Я так рассердилась на тебя за то, что ты не видел.
Чего он такого не видел?
Когда они заняли свои места, игра на поле быстро завела толпу. Гибсон, сидевший у прохода, повернулся на шум, а когда оглянулся назад, Медвежонок уже плакала. Дюк даже опустился на колени, чтобы успокоить ее, но Сюзанна сжалась в комочек, и плечи ее тряслись от безутешных рыданий.
Гибсону стало не по себе, когда он попытался вспомнить, что произошло потом.
Ломбард схватил дочь за руку и поволок к главному вестибюлю. А Дюк Вон так и остался на месте, провожая их взглядом. Лицо у него вытянулось и выражало крайнюю озабоченность.
Что же произошло на бейсбольном стадионе? Что он упустил? Все эти годы Гибсон считал, что его отец покончил с собой потому, что был пойман с поличным. Потому что незаконно присвоил себе деньги Ломбарда. Каким же долгожданным облегчением стала для него новость о том, что это были проделки самого Бенджамина! И эту новость он узнал от Калисты Доплэз. Но сразу же возник новый и крайне неприятный вопрос: что же привело Дюка Вона к самоубийству?..
У Гибсона завибрировал телефон. Он схватил его, довольный, что временно отогнал от себя назойливую мысль. И перед тем как ответить, проверил, кто звонит.
– Привет, Дженн.
– Гибсон. Как там Вирджиния?
– Превосходно. Тебе обязательно нужно здесь побывать.
– Мне эта мысль тоже приходила в голову.
– Ай-яй-яй! Неужели соскучилась по мне?
– Да, но ты ведь все время был занят.
– Ты тоже, – сказал он.
– Нам нужно поговорить. Ты заманил нас в какую-то ловушку.
– Я?! Неужели это я надоумил вас похитить и пытать американского гражданина? Потому как если нет, то не пошли бы вы ко всем чертям, ребята?
– Тейт мертв, Гибсон. Его кто-то убил.
Вон положил телефон на бедро и тихо выругался. В ушах у него звенело. Значит, Тейт мертв. И наверняка это убийство при отягчающих обстоятельствах. Они что же, казнят людей в этой чертовой Пенсильвании? Он снова приложил телефон к уху.
– Кто-то, говоришь?
– Да. Как я уже сказала, нам нужно срочно с тобой поговорить.
– Про то, что творилось на заброшенном складе?
– Послушай, для этого у нас еще будет время. Возможно, ты и прав. Но не сейчас. Сейчас мы должны поделиться информацией, потому что кое-что происходит. И что бы это ни было, одна из причин – это мы.
– Не знаю, Дженн. С одной стороны, мне хотелось бы оставить тебя с Хендриксом, чтобы выяснить все самому. И понять.
– Очень ценю твои благородные намерения, но мы уже здесь. Тебе придется поговорить с нами. Я предпочла бы дружескую беседу.
– Что ты имеешь в виду под «здесь»?
– Мы у дома Масгроува. В самом конце дороги. И хочу заранее предостеречь: мы не собираемся устраивать разборки с тобой. Нам просто нужно поговорить.
Гибсон уже вскочил на ноги.
– Не думаю, что это такая уж хорошая идея.
– Хорошая эта идея или нет, но мы уже едем. И, пожалуйста, держи язык за зубами, – сказала Дженн и повесила трубку.
