Глава 9

– Эй, Деций, проснись!

Это был Гермес. Я пошарил вокруг в поисках кинжала. Пора было прикончить мальчишку. Потом я вспомнил, какой сегодня день. Раб протопал в мою спальню – сплошное веселье и жизнерадостность.

– Io Saturnalia! Как насчет завтрака, Деций? Давай, вставай!

Каждый сустав у меня скрипел и ныл, когда я потянулся вверх и сел на край постели. Свет резал глаза, и я закрыл лицо ладонями.

– Почему я не убил тебя вчера, когда это было законно? – простонал я.

– Уже поздно, – радостно ответил Гермес. – Во время Сатурналий ты не можешь даже казнить предателя. Иди принеси мне что-нибудь поесть.

Тут он увидел, как я выгляжу.

– Чем ты занимался прошлой ночью? Наверное, был в самом буйном лупанарии города… – Юноша осмотрел несколько моих самых бросающихся в глаза ран. – Держу пари, то было одно из мест, где хозяйка приковывает тебя к столбу, а девушки избивают бичами. Ты должен испытать себя в роли раба – тогда ты сможешь жить так все дни напролет.

Я нашел кинжал и двинулся к слуге, но тот показал на оружие со странным выражением лица. Я поднял кинжал: весь клинок был в коричневатой крови.

– Надеюсь, ты никого не убил в Городе, – сказал Гермес.

Я немного поразмыслил, глядя на оружие.

– Надо смыть эту кровь, иначе клинок заржавеет.

– Ты можешь смыть ее на кухне, – предложил мой раб. – А пока будешь там, найди мне что-нибудь поесть.

Я устало зашаркал в сторону кухни. Из комнаты Катона и Кассандры доносился храп. Что ж, по крайней мере, им я не должен приносить завтрак. Я налил воды из кувшина в таз и окунул туда клинок, отчищая запекшуюся чешуйками кровь грубой тканью и губкой. Когда вся кровь исчезла, я осмотрел кинжал. Слишком поздно. Прекрасный блеск испанской стали испортили крошечные оспинки. Кровь – самое худшее, что существует в мире для оружейной стали. Если задуматься, это странно. Я сделал мысленную заметку заглянуть к ножовщику и отполировать клинок, когда люди снова вернутся к работе.

Потом я некоторое время рылся на кухне, пока не нашел хлеб, сыр и несколько сушеных фиг. Я не сомневался, что мои рабы сделали запасы на праздник, но понятия не имел, где они сложили провизию, и был не в настроении устраивать детальный обыск кухни.

Гермеса я нашел на внутреннем дворе – он развалился на стуле, который обычно занимал я. Я начал было усаживаться на стул напротив, но слуга увещевающе погрозил мне пальцем.

– Ай-яй-яй. Только не сегодня.

Я все равно сел.

– Не перебарщивай. Нам не полагается помнить, как ты ведешь себя в Сатурналии, но мы все равно помним.

Затем я схватил еду и принялся поглощать ее.

– Мои клиенты вскоре будут здесь. Катон и Кассандра забрали свои подарки? – наконец спросил я Гермеса.

– Они в атриуме, – сказал тот, жуя сыр. – Кстати, как насчет денег, чтобы я мог как следует отпраздновать?

Мой раб и в лучшие времена был дерзким, а во время Сатурналий становился попросту невыносимым. Я отправился в свою спальню, открыл сундук и вынул оттуда кошелек, сперва пересчитав содержимое, чтобы убедиться, что он уже не присвоил часть денег.

– Вот, – сказал я, бросив кошелек на стол перед ним. – Держи его подальше от чужих глаз. На улицах, которые тебе нравится часто посещать, тебе перережут горло из-за такой суммы. Не принеси домой какую-нибудь экзотическую болезнь, и я не хочу, чтобы завтра у тебя было такое похмелье, что ты станешь мне бесполезен. Я влип во что-то очень плохое и ожидаю хлопотливого дня.

– Хочешь, чтобы на этот раз тебя убили? – спросил юноша, делая большой глоток разбавленного водой вина.

Не успел я ответить, как начали прибывать мои клиенты. Последовал обычный цикл приветствий, и они вручили мне подарки. Поскольку в большинстве своем клиенты были бедными людьми, подарки в основном состояли из традиционных свечей. По обычаю, несмотря на свое весьма скромное положение, я раздал более ценные дары. Барру я вручил новый меч для его сына, который служил в Десятом легионе и вскоре должен был очутиться в гуще боев с галлами и германцами, завоевывая славу для Цезаря.

Из моего дома все мы выступили в сторону дома моего отца. Его толпа клиентов выплеснулась на улицу, и нам пришлось поодиночке пробираться сквозь нее. Попав, наконец, в дом, я увидел, что отец разговаривает с парой утонченных людей, хотя трудно было догадаться, какой у них чин, поскольку они носили простые туники. Я официально выразил свое уважение, и отец представил этих двоих как Тита Ампия Бальба и Луция Апулея Сатурнина, двух преторов нынешнего года. Бальбу на следующий год предстояло управлять Азией, а Сатурнину – получить Македонию. Отец, несомненно, думал, что я должен льстить и добиваться расположения этой парочки, которая занимала подающие надежды должности и могла предложить и мне прекрасные назначения, но мне требовалось переговорить с главой нашего семейства наедине.

– Чего тебе? – нетерпеливо спросил он, когда мы слегка отдалились от остальных. – Ты же знаешь, что сегодня официальные дела запрещены.

– А ты знаешь, что я действую строго неофициально. Я наткнулся на нечто важное, и мне нужно прояснить несколько моментов. Целер занимался подавлением или изгнанием из Рима запрещенных культов?

– Что за идиотский вопрос? Он был претором, а не цензором. А когда ни один цензор не занимает эту должность, такими вещами занимаются эдилы, как и общественной моралью.

– Ты и Гортензий Гортал были нашими самыми последними цензорами, – настаивал я. – Вы предпринимали действия, касающиеся таких культов?

Отец нахмурился. Но, с другой стороны, он хмурился постоянно.

– Мы с Горталом сделали перепись, провели люструм и очистили Сенат от некоторых особо мерзких его членов, – рассказал он. – Кроме того, мы контролировали выдачу государственных заказов. Я сдал знаки своего должностного отличия в прошлом году, и тема непристойных чужеземных культов ни разу не поднималась.

– Не чужеземных культов, отец. Местных культов. Туземных италийских культов, действующих в Риме и сразу за его пределами. Культов, членами которых являются некоторые очень высокопоставленные римляне.

– Объяснись, – сказал он.

И я кратко изложил ему то, что пережил за последние два дня, ничего не упустив. Ну, во всяком случае, упустив совсем немного. Когда я дошел до жертвоприношения, отец пробормотал: «Отвратительно!» – и сделал сложный жест, чтобы отогнать сглаз – наверное, научился ему в детстве у нянюшки-сабинянки.

– Культ ведьм, а? – сказал он, когда я закончил. – Человеческое жертвоприношение. Тайный мундус. И в дело впутаны благородные римляне?

Затем отец с отсутствующим видом потер шрам, пересекающий его лицо, – характерный жест, означавший, что он строит злые планы против своих врагов.

– Вот шанс избавить Рим от трех наихудших женщин. Как минимум – изгнание. Из которого они никогда не должны вернуться.

– Не забывай мужчину, который хотел выколоть мне глаза, – напомнил я.

– А, этот… Да, очень жаль, что ты не увидел его лица.

То было сказано для проформы. Если хочешь избавиться от кровожадных людей, лучший способ – запереть двери Сената во время заседания и поджечь здание. Убийство было приятным развлечением знатных мужчин, но именно скандальные женщины возмущали мужчин вроде моего отца.

Он положил руку мне на плечо.

– Послушай, мы не можем стоять вот так, в стороне от всех. Люди заподозрят, что мы занимаемся чем-то официальным. Я смогу в течение дня отвести в сторону эдилов, чтобы все обсудить.

– Не уверен, что это хорошая идея. Мне не нравится, как Мурена справился с убийством женщины по имени Гармодия. По какой-то причине он изъял официальный отчет об этом деле и спрятал или уничтожил его. Он или что-то скрывает, или защищает кого-то.

– Ты придаешь происшествию слишком большое значение. Раб, которого послали за документом, наверное, по дороге в суд заглянул в таверну, напился и потерял его. Такое все время случается. Просто очередное убийство очередного ничтожества. Но если это тебя успокоит, я буду сторониться Мурены и посоветуюсь только с Виселлием Варроном и Кальпурнием Бестией и другими. Еще мне надо поговорить с Цезарем, хотя тот, наверное, слишком занят подготовкой к галльской кампании, чтобы сильно заинтересоваться случившимся. И все-таки его долг, как верховного понтифика, объявить об опасности развращающего негосударственного культа. Тем временем ты должен отправиться к своему другу-бандиту Милону и заручиться у него какой-нибудь защитой. Поскольку тебя не убили и не ослепили, то, может быть, уже ищут.

– Я не могу пойти к Милону, – сказал я. – Он собирается жениться на Фаусте и просто без ума от нее. Он может убить меня, если я стану угрожать ей разоблачением!

Отец пожал плечами.

– Тогда пойди к Сатилию Тавру и одолжи у него гладиаторов. А теперь – идем. Мы должны сделать наш обход.

Вместе с отцом я зашел еще в несколько домов, но просто не чувствовал атмосферы праздника. К тому же отец рассуждал нереалистично. Какой мне толк нанимать громил, если люди, с которыми я имею дело, специализируются на чарах и ядах? Пока я был вооружен и находился в знакомой обстановке, меня не беспокоила никакая деревенщина с кинжалом. Однако необходимость следить за всем, что я ем или пью, меня угнетала. К счастью, на время праздника ларьки с едой стояли повсюду. Марсы не стали бы травить весь город, чтобы достать меня.

А вот насчет волшебства я не был так уверен. Как и большинство здравомыслящих, образованных людей, я очень сомневался в силе и даже в самом существовании магических чар. С другой стороны, благодаря недавним событиям мое здравомыслие осыпалось, словно перхоть. Предполагалось, что ведьмы могут насылать на своих врагов болезни сердца, печени, легких и разных других органов, а также слепоту и импотенцию. Но если они на всё это способны, спрашивал себя я, как же получается, что у них вообще есть враги?

Поздним утром я сумел оторваться от отца и его толпы, но пока я брел по улицам, веселье праздника превращалось перед моими глазами в нечто зловещее и дурное. Зачем столько людей носят маски, как не затем, чтобы принять личину демонов? Что послужило причиной всего шумного торжества, как не примитивный страх, поражающий нас посреди зимы: если мы немного не развеселим богов, они не дадут нам на следующий год весны?

Я понимал, что просто слишком меланхоличен. Люди носили маски, в основном потому, что пользовались сумятицей, чтобы покрутить с чужими женами и мужьями. Они праздновали потому, что для римлян любой предлог для пирушки – хороший предлог. Перевернутый вверх тормашками мир был просто уникальным мгновением Сатурналий. Во время прочих наших ритуалов случались еще более странные вещи. В Луперкалии группа мальчиков-патрициев бежала по улицам голышом, раздавая удары женщинам ремнями из окровавленной козьей шкуры, а во Флоралии респектабельные женщины и шлюхи выходили на люди и трубили в трубы. В нашем годовом календаре официальных праздников имелись и другие, каждый – со своими божествами-покровителями и особыми обрядами. Сатурналии были просто самым большим праздником года, только и всего. И все равно я не мог стряхнуть с себя это настроение.

На Форуме празднование шло полным ходом. На судейских помостах перед базиликами мимы представляли пародии на суды, которые обычно там проходили: представления изобиловали грязными жестами и непристойными словами. Люди, притворявшиеся великими государственными деятелями, читали с ростры речи, еще более бессмысленные, чем речи настоящие. На ступенях курии Гостилии двое мужчин с преувеличенно большими знаками цензоров торжественно запрещали такую деятельность, как кормление детей, соблюдение пристойных ритуалов государственных богов, службу в легионах и так далее.

Музыка была какофонической и оглушающей. Повсюду танцевали и покачивались люди. Никто как будто не шел, как ходят обычно. Я многое отдал бы за то, чтобы свериться с кое-какими записями суда и Сената и опросить нескольких официальных лиц и секретарей, но сегодня об этом нечего было и думать. Я бродил там и здесь, высматривая на улицах участников ритуала минувшей ночи. В такой громадной толпе это было бессмысленно. Я точно знал только о трех патрицианках, о Фурии и, предположительно, еще о паре человек.

Отправившись к палатке рядом с курией, я проговорил с ее владельцем достаточно долго, чтобы удостовериться, что он – не марс, и купил хлеб, начиненный виноградными листьями, оливками и крошечными солеными рыбками, щедро пропитанными гарумом. В придачу я прихватил достаточно вина, чтобы успокоить нервы, и сел на нижнюю ступеньку, уминая еду, пока псевдоцензоры объявляли наказание за выказывание уважения своим родителям и запрещали сенаторам являться на собрания в трезвом виде.

Я с удовлетворением заметил, что недавние душераздирающие переживания не повлияли на мой аппетит. Хотя, если подумать, на него ничто никогда не влияло. Я подбирал последние крошки, когда меня окликнул человек, которого я меньше всего ожидал увидеть:

– Деций Цецилий! Как хорошо увидеть в Риме еще одного человека, которого Клодий ненавидит почти так же сильно, как меня!

– Марк Туллий! – вскричал я и встал, чтобы пожать ему руку.

Мы были достаточно хорошо знакомы, чтобы обращаться друг к другу так фамильярно. Цицерон постарел с тех пор, как я видел его в последний раз, но мало кто из нас молодеет. Было странно встретить этого человека в полном одиночестве, поскольку обычно его сопровождала толпа друзей и клиентов. Никто не обращал на него внимания, и, вполне вероятно, никто и не узнал великого и достойного оратора в этой выцветшей старой тунике, из-под которой торчали костлявые колени и тощие ноги, в потрескавшихся сандалиях, с небритым лицом и неприбранными волосами. Он выглядел таким же печальным, каким я себя чувствовал. Военный послужной список Цицерона был непримечательным, как и мой собственный, и я понимал, почему вижу его таким. Ему никогда не удавалось выглядеть кем-то другим, кроме как юристом или ученым.

– Уж наверняка тебя не покинули все твои друзья? – спросил я.

– Нет, я просто хотел для разнообразия побродить в одиночестве, поэтому отпустил всех своих приверженцев. Это единственный день в году, когда я, наверное, могу не опасаться нападения. Впрочем, Клодий вряд ли попытался бы прибегнуть к насилию уже сейчас. Он жаждет славы трибуна, отправившего меня в изгнание. И такая слава у него будет. Следующий год – его год, и даже я не собираюсь с этим бороться.

– Отправляйся в какое-нибудь мирное место и займись наукой и писательским трудом, – посоветовал я. – Тебя призовут обратно, как только Клодий лишится власти. Насколько я слышал, у тебя не было другого выхода, кроме как разрешить те казни. Даже Катон на твоей стороне, а Юпитер знает, насколько он ярый приверженец законности.

– Я ценю твою поддержку, Деций, – любезно сказал Марк Туллий, как будто я был настолько важным человеком, чтобы моя поддержка что-нибудь значила.

Я махнул в сторону страшной Тарпейской скалы.

– Есть люди, которые сегодня разгуливают целыми и невредимыми, хотя заслуживают скалы за свое участие в том деле.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – печально вздохнул Цицерон. – Кальпурний Бестия и дюжина других. Большинство из них спаслись благодаря протекции Помпея, а остальные были закадычными друзьями Цезаря или Красса. Привлечь их сейчас к ответственности нет никаких шансов. Ничего, в следующий раз мы достанем их за что-нибудь другое.

Меня вдруг озарило, что именно с этим своим другом я и должен посоветоваться.

– Марк Туллий, могу я попросить тебя об одолжении? Я оказался в гуще самого странного расследования за всю свою карьеру, и мне нужен твой совет.

– Я к твоим услугам, Деций. Мне нужно как-то отвлечься от своих несчастий. – Оратор раздраженно огляделся по сторонам. – Здесь слишком шумно… Однако сегодня в Риме есть место, где наверняка тихо, и оно всего в нескольких шагах отсюда. Пошли.

Он начал подниматься по широкой лестнице, и я последовал за ним.

Внутри курия была призрачно-тихой. Здесь не осталось даже раба, подметающего пол: государственные рабы тоже получили сегодня выходной. С этих расположенных ярусами сидений приходили решения, которые объявляли войны и руководили ими, регулировали переговоры с чужеземными властями, определяли права и обязанности граждан и провозглашали миру наши законы. Здесь придумывалось также большинство наших худших глупостей, а в придачу без меры процветали коррупция и мошенничество. Но, по крайней мере, даже подлейшие наши сделки заключались в крайне величественной обстановке. Старая курия отличалась суровой простотой, которая некогда отличала большинство наших публичных зданий.

Мы спустились по центральной лестнице и уселись на мраморных стульях, приберегаемых для преторов, рядом с давно пустующим стулом фламина Диалиса.

– А теперь, мой юный друг, чем я могу тебе помочь? – спросил Цицерон.

По внимательному выражению его лица я видел, что он и вправду надеется на какую-нибудь головоломную загадку, чтобы отвлечься от грозного сонма своих печалей, – и задался вопросом, как мне обсудить дело так, чтобы меня не приняли за сумасшедшего.

– Марк Туллий, ты один из самых образованных людей нашего века. Прав ли я, что твое познание богов так же глубоко, как твоя эрудиция в законах, истории и философии?

– Во-первых, позволь сказать, что ни один человек не может по-настоящему знать богов. Но я много изучал написанное и сказанное о них.

– Как раз то, что мне нужно. Если я могу осмелиться задать столь личный вопрос – во что именно веришь ты сам?

Мгновение мой собеседник помолчал.

– Двадцать лет назад я предпринял длинное путешествие в Грецию, – заговорил он затем. – Я сделал это, чтобы учиться, чтобы восстановить свое пошатнувшееся здоровье и, между прочим, чтобы спастись от внимания Суллы. Он все еще был диктатором и имел причины меня не любить. Я учился у Антиоха, самого выдающегося и образованного человека. В то время меня также посвятили в элевсинские мистерии. Я был скептиком до мозга костей, но мистерии стали для меня самым просвещающим и волнующим переживанием. Их, конечно, запрещено обсуждать с непосвященными, но достаточно сказать, что с тех пор я убежден не только в возможности хорошей жизни, но и в бессмертии, или, по крайней мере, в преемственности душ.

Сам я не переживал ничего настолько глубокого.

– Понимаю. И все-таки большинство людей в большинстве частей мира имеют собственных богов, которые, как они считают, управляют вселенной. У этой веры есть хоть какие-то основания?

– Людьми по большей части правит страх, – сказал Цицерон. – Они боятся мира, в котором живут. Они боятся того, что видят, и того, чего не могут видеть. Они боятся своих собратьев. Под всеми этими страхами, поспешу заметить, есть свои основания. Мир и вправду опасное и враждебное место. Люди ищут силы, которые контролируют этот мир, и ищут, как бы их умиротворить.

– А могут ли эти силы быть такими, какими мы их воображаем? – спросил я.

– Ты имеешь в виду, вправду ли Юпитер – величественный мужчина средних лет, которому прислуживают орлы? А у Нептуна голубые волосы и трезубец? А Венера – роскошная, бесконечно сексуально притягательная женщина?

Оратор засмеялся.

– Мы взяли это от греков, Деций. Для наших предков боги не имели формы. Они были силами природы. Им поклонялись в полях, в лесах и в усыпальницах. Но трудно вообразить себе бога, не имеющего формы, и, когда мы увидели образы, созданные греками и олицетворяющие их богов, мы их присвоили.

– Но мы и вправду как-то влияем на богов своими ритуалами, церемониями и жертвоприношениями?

– Мы влияем на самих себя. Признавая эти невыразимые силы, мы видим самих себя в правильной перспективе, а именно – в смиренной. Наши ритуалы укрепляют порядок в обществе, начиная с ежедневных церемоний, проводимых главой каждого семейства, до великих государственных обрядов. Все они проводятся сообща и все подчеркивают строгую иерархию государства в подчинении государственным богам. Что касается жертвоприношений, то все люди понимают принцип обмена. Человек дает нечто ценное в обмен на нечто другое. Для обычного люда жертвоприношение именно таково – обмен материальных предметов на менее материальные, но, тем не менее, ощутимые выгоды, получаемые от богов. Образованные люди воспринимают жертвоприношение как символический жест, приводящий к единству наших смертных личностей и высших сил, верховенство которых мы признаём.

– А человеческие жертвоприношения?

Цицерон посмотрел на меня пронизывающим и слегка раздраженным взглядом.

– Деций, ты говорил о расследовании. Могу я узнать, к чему ты клонишь?

– Пожалуйста, будь ко мне снисходителен, Марк Туллий. Мне хотелось бы услышать, что ты думаешь об этом вопросе, прежде чем я перейду к деталям. Скоро я все проясню. Настолько, насколько ясно смогу это изложить, во всяком случае.

– Как пожелаешь. Большинство людей, включая нас, римлян, практиковали человеческие жертвоприношения. Такая жертва всегда была самой чрезвычайной из всех приношений богам. Некоторые общества печально прославились этим, самые известные из них – карфагеняне. Мы давным-давно запретили этот обычай, не только в пределах Рима, но и во всех частях мира, где правят римляне. Будь я циником, я мог бы сказать, что причина запрета в том, что мы мало что ценим меньше человеческой жизни и потому не можем себе представить, чтобы наши боги захотели такую жертву. Однако это не совсем так. Во время человеческого жертвоприношения мы предлагаем богам то, что больше всего напоминает нас самих. Идентичность – самый важный фактор в религии и в магии. Мы можем презирать нашего ближнего как хозяйственную единицу даже меньшего достоинства, чем домашнее животное, но признаем то, что он – существо, очень похожее на нас. Чтобы быть справедливым к жестоким карфагенянам, должен признать, что они не только соблюдают принцип величайшей ценности жертвы, но и ближайшей тождественности к ее первичной форме, потому что на своих самых ужасных церемониях приносят в жертву собственных детей. Ближе к концу нашей последней войны с ними они принесли в жертву своим богам сотни детей, но им это нимало не помогло. Каждый из нас смутно осознает жизненную силу, разделенную между всеми нами, и надеется, что именно приношение этой силы порадует богов – надо только сделать все в нужном месте, в нужное время и с соблюдением нужного ритуала. Если б не последние факторы, скотобойни, поля сражений и арены были бы самыми священными местами в мире. А теперь скажи, Деций, почему ты спрашиваешь о человеческих жертвоприношениях?

Я сделал глубокий вдох.

– Потому что я стал свидетелем такого жертвоприношения минувшей ночью.

Марк Туллий в упор посмотрел на меня.

– Понимаю. Пожалуйста, продолжай.

– Я сейчас в Риме потому, что меня вызвала семья, дабы расследовать смерть Метелла Целера. Ты знаешь, что многие думают, что его отравила Клодия?

– Конечно. Но это просто слухи. – Оратор снова пристально посмотрел на меня. – Во всяком случае, пока это было слухами. Что ты выяснил?

Трудный вопрос. Ходили сплетни – и у меня имелись причины им верить, – что Цицерон некогда крутил роман с Клодией. Возможно, и до сих пор крутит, что могло сделать дело щекотливым. А если нет, то он просто входил в огромное римское братство мужчин, которых эта женщина использовала, а потом вышвырнула. Последнее казалось более вероятным, поскольку Клодия интересовалась главным образом мужчинами, имеющими в данный момент потенциал к обладанию политической властью, а солнце Цицерона, похоже, садилось. В любом случае, по-настоящему она была верна только своему брату. Хотя это не значило, что Цицерон не может быть по-прежнему в нее влюблен.

– Первый вопрос заключается в следующем: отравили Целера или нет? – начал я. – Я проконсультировался с Асклепиадом, и тот сказал, что в отсутствие классических симптомов крайне маловероятно доказать применение хорошо известных ядов.

– Абсолютно верно, – одобрительно кивнул Туллий.

– Но почти наверняка источник яда – если убийцы и в самом деле пустили в ход яд – раздобыли у травницы, которая ведет внушительную медицинскую и прорицательскую практику рядом с цирком Фламиния, поскольку эдилы выгнали таких людей из Города.

– Великая италийская традиция, – сухо заметил Цицерон. – Государственные культы не в силах удовлетворить некоторые основные потребности простых людей, которым вечно надо докучать великим космическим силам, выспрашивая детали будущего своих незначительных жизней.

– У меня была довольно волнующая беседа с женщиной по имени Фурия, и во время этой беседы позвучало имя «Гармодия». Дальнейшее расследование показало, что женщину по имени Гармодия убили. Убийством недолго занимался эдил Лициний Мурена, но спустя несколько дней он отнес отчет в храм Цереры, и похоже, отчет исчез.

– Подожди минуту, – резко перебил меня мой друг. – Когда ты говоришь «он отнес отчет», ты имеешь в виду, что Мурена сделал это лично?

Вопрос заставил меня замолчать и задуматься.

– Нет, теперь, когда ты об этом упомянул… мальчишка-раб из храма сказал, что приходил раб из суда городского претора и сказал, что эдилу нужен отчет.

– Очень хорошо. Продолжай.

– Я отправился к Фламинию и там опросил ночного сторожа, который нашел тело Гармодии. Он рассказал мало важного об этом инциденте, но Гармодия была одной из травниц, и сторожа крайне тревожило то, что вообще приходится говорить на такую тему. Он боялся способности ведьм насылать проклятья и чары, и сказал, что у них есть священное место на Ватиканском поле, где имеется мундус. По его словам, травницы закатывают там огромный праздник в ночь перед Сатурналиями.

– Это не слишком меня удивляет, – сказал Цицерон. – Ведьмы, саги, стриги и так далее – в основном они остались от древних культов земли, некогда господствовавших во всем Средиземноморье. Они уже были, когда явились дорийцы, чтобы принести в Грецию небесных богов, и они жили в Италии, когда сюда мигрировали предшественники латинов. Мы признаем подземных богов, отмечая вечером, после заката, их ритуалы. Но эти уцелевшие сторонники архаичной веры исполняют свои обряды, как делалось в древности, в глубокой ночи. Что касается мундуса, то за него сойдет любая дыра в земле, если человек настроен верить в подобные вещи. По всему миру величайшие праздники проходят в одно и то же время года: весеннее и осеннее равноденствия, летнее и зимнее солнцестояния. Сатурналии – наш праздник зимнего солнцестояния. Логически рассуждая, поклонники земных культов в таких случаях будут веселиться в ночное время.

Временами Марк Туллий мог становиться педантом.

– Наверное. Как бы то ни было, прошлой ночью я был там и видел все сам, – объявил я и рассказал ему, что случилось в роще.

Цицерон слушал очень внимательно и серьезно. Когда я дошел до патрицианок, которых узнал, он меня перебил:

– Фауста? Ты уверен, что это была она?

Похоже, оратор встревожился.

– Она была самой поразительной из всех знатных женщин. Даже без одежды ее ни с кем не перепутаешь.

«Почему он беспокоится из-за Фаусты? – задумался я. – Почему не из-за Клодии?»

– Это… огорчительно, – сказал Туллий.

– Не так огорчительно, как то, что случилось после, – заверил я его и рассказал о жертвоприношении.

В отличие от моего отца, Цицерон не делал суеверных жестов, хотя лицо его выражало легкое отвращение – скорее, из-за примитивности обряда, чем из-за самого убийства. В те времена никто не занимал в Риме высокую должность, не став свидетелем обильного кровопролития. Когда я рассказал, как провел тех, кто меня схватил, и вернулся в город, мой друг засмеялся и похлопал меня по плечу.

– Поздравляю с героическим спасением, Деций! Никогда не встречал другого человека, способного так выпутываться из самых трудных ситуаций. Ты, наверное, потомок Улисса. Когда-нибудь ты должен подробно рассказать мне о делах в Александрии. Я получил четыре поразительно разных письма от друзей, которые были в то время там, и все они говорят, что не хотят тебя там видеть.

Потом Марк Туллий заговорил серьезным тоном:

– Что же касается неприятных дел на Ватиканском поле, это может оказаться щекотливой темой.

– Почему? Человеческие жертвоприношения запрещены законом, разве не так?

– Так, за исключением самых экстренных причин. Людей никогда не приносят в жертву без серьезных государственных санкций, и такое жертвоприношение выполняется освященными должным образом официальными представителями государственных культов. Мы считаем это пережитком нашего примитивного прошлого и всегда приносим в жертву того, кто уже приговорен к смерти за гражданские правонарушения. Но…

Оратор поднял руку, растопырив пальцы, как делают юристы, и начал отсчитывать возражения – так убирают яйцо и дельфина, отмечая каждый круг гонки колесниц.

– То, чему ты стал свидетелем прошлой ночью, происходило за стенами Города, по другую сторону реки, в местности, которая раньше была Тускией. Только это сильно умерит негодование, которое могло бы вскипеть, если б все происходило в пределах стен, в каком-нибудь уединенном доме или саду.

– Да это было не больше чем в часе ходьбы отсюда! – запротестовал я.

Цицерон покачал головой.

– Мы, римляне, владеем чуть ли не всем миром, но мысленно мы – до сих пор обитатели маленького города-государства, расположенного на одной из самых малозначительных италийских речушек. Римлянину очень трудно почувствовать, что нечто, случившееся за городскими стенами, и вправду его касается. – Туллий загнул еще один палец. – У тебя были какие-нибудь свидетели?

– Ну, да… Но все они танцевали вокруг костра и принимали во всем этом участие.

– Другими словами, вряд ли они поддержат твои показания. Ты обвиняешь трех женщин из очень могущественных семейств…

Следующий палец был загнут.

– Конечно, эти женщины широко известны своей дурной репутацией, но ты представляешь, сколько несчастий они могут навлечь на твою голову? – Сестра Клодия и его невеста, а также невеста твоего доброго друга Милона, а она из рода Корнелиев, дочь диктатора и подопечная Лукулла, который до сих пор пользуется большой властью и влиянием. Если бы мы имели дело всего лишь со сворой крестьянок и деревенских жителей – это было бы другое дело. Далее – жертва.

Еще один загнутый палец.

– Будь он гражданином, особенно из хорошей семьи, толпы штурмовали бы курию, требуя что-нибудь предпринять. Ты его узнал?

– Нет, – признался я.

– Наверное, он был чужеземцем-рабом. По закону, их можно расходовать как угодно – это всего лишь собственность, не имеющая прав. Факт жертвоприношения, может, и является нарушением закона, но жертва не имела никакого значения.

Цицерон опустил руки и положил их на расставленные колени.

– Но хуже всего, Деций, время года. Никто из действующих преторов или эдилов не захочет назначать судебное разбирательство всего за несколько дней до того, как им предстоит оставить должность.

– Но есть же преторы и эдилы будущего года, – возразил я.

– И кто из них захочет затевать такое сомнительное судебное преследование, в которое будет втянут человек, на следующий год сделающийся некоронованным царем Рима? – усмехнулся оратор, а затем спросил уже более мягко: – Деций, как думаешь, ты сможешь снова найти то место?

Я задумался, пытаясь вспомнить, где именно я свернул с Аврелиевой дороги на проселочную тропу, в каком месте тропы услышал вопль совы и последовал за этим зовом к глубоко утоптанной дорожке. И как далеко по той дорожке идти до уединенной рощи?

– Наверное, – нерешительно сказал я. – Ватикан – большое место, но, полагаю, если я буду искать достаточно долго…

– Я так и думал. Сегодня Сатурналии. Готов прозакладывать свою библиотеку против твоих сандалий, что до конца месяца ты не сможешь отыскать нужное место. Больше того – я поспорю, что даже если ты сумеешь его найти, все свидетельства жертвоприношения исчезнут. Ты не найдешь ни костей, ни колдовских принадлежностей, всего лишь опаленный участок земли. А этого мало, чтобы представить суду.

– Ты меня просто обескураживаешь, – пожаловался я.

– Прости, что не могу предложить более существенной помощи и поддержки.

– Ты мне очень помог, – торопливо запротестовал я. – Как всегда, прояснил суть дела и придал ему правильную перспективу. Возможно, ты еще и спас меня от того, чтобы я выставил себя дураком.

Марк Туллий ухмыльнулся – я рад был видеть это выражение на его печальном лице.

– Что это за жизнь, если время от времени нельзя выставить себя дураком? Я регулярно этим занимаюсь… Могу я еще чем-то тебе услужить?

– Ты можешь сказать, что мне делать теперь?

– Продолжай свое расследование смерти Целера. Сосредоточься на фактах, имеющих связь с этим делом, и забудь про ведьм и их омерзительные ритуалы. То, что ты обнаружил, – древний, но глубоко укоренившийся культ, который никогда не будет полностью уничтожен, и стайка скучающих, ищущих острых ощущений женщин, которым требуется что-нибудь чуть более яркое, чем государственная религия, чтобы кровь быстрей побежала по жилам.

Оратор встал.

– А сейчас я возвращаюсь на праздник, Io Saturnalia, Деций!

– Io Saturnalia! – ответил я, когда мой друг начал подниматься по ступеням.

Потом он скрылся из виду, а я сел, чтобы немного поразмыслить. Цицерон, несомненно, прав. Если я сейчас начну судебное разбирательство, это будет не только бесполезно, но и навлечет на меня насмешки. Я слегка утешился при мысли о том, что отец и его друзья станут искать способ обратить мои открытия к своей выгоде. Там, где терпит поражение строгая законность, может преуспеть политическая злоба.

Куда отправиться дальше? Я попытался вспомнить, в какой момент отвлекся от своей цели, и решил, что это произошло во время беседы с Фурией. Я позволил ее фиглярскому мошенничеству отвлечь меня. Посреди колдовских декораций она всучила мне Гармодию. «Забудь, что Гармодия была одной из ведьм, она была травницей, – сказал я себе. – Она могла продать кому-нибудь яд, чтобы убить Целера, и, без сомнения, ее прикончили, чтобы заставить молчать. Если Целера отравили потому, что тот собирался расправиться с ведьмами, разве они убили бы одну из своих?»

С огромной неохотой я время от времени посещал уроки философии и логики и смежных с ними предметов – иногда в изгнании было мало других занятий. Порой эти науки пересекаются с такими необходимыми науками, как юриспруденция и риторика, поскольку одна из самых неприятных вещей при выступлении в суде – это запутаться в логическом узле, допустив в своих доводах элементарную ошибку. Один философ в Афинах однажды сказал мне: когда ты понимаешь, что взял неправильный курс, потому что сделал неверное предположение, ты должен поступить так, как поступают охотники, – вернуться на то место, где ты наверняка держался верного следа.

Я обдумал все это и решил, что сбился со следа, войдя в палатку Фурии, и что мне надо повернуть обратно и действовать так, будто я никогда туда и не заходил. Во всяком случае, в целях моего истинного расследования. Я не собирался забывать увиденное в роще и не был до конца убежден, что эти два события никак не связаны, что бы ни говорил Цицерон.

Все начало понемногу проясняться. Вот что мне следовало сделать – найти другую травницу, куда менее грозную, чем Фурия, и расспросить ее о Гармодии. Не могут же все травницы принадлежать к культу ведьм. Должно быть, не очень трудно найти ту, что наверняка не была на Ватиканском поле прошлой ночью. Скажем, слепую. Никто не может так отплясывать, не имея глаз.

Приняв решение, я встал и вышел из зала Сената. Но не успел спуститься и до половины лестницы, как по ней взбежала Юлия, которая схватила меня за руку.

– Деций! Я повсюду тебя искала! Что, во имя неба, ты делаешь в курии?!

– Я созвал свое собственное заседание Сената, – сказал я. – Пришли немногие.

Меня ужасала мысль, что придется снова повторить рассказ о своих приключениях прошлой ночью, тем более Юлии, которая была воспитана до некоторой степени лучше, чем ее ужасающие коллеги по патрицианскому сестринству, склонные к человеческим жертвоприношениям. Но я знал, что она все из меня вытянет.

– Деций, что с тобой?

Моя невеста отодвинула меня на расстояние вытянутой руки и осмотрела.

– Ты снова дрался!

Как будто в этом было что-то неправильное. Женщины такие странные…

– Пойдем, моя дорогая, – сказал я. – Просто дело приняло новый оборот, неизмеримо худший.

Рука об руку мы спустились по ступеням.

– Но прежде чем ты услышишь мой рассказ, поведай мне, что ты выяснила, – попросил я. – Судя по тому, как ты тяжело дышишь и дрожишь, у тебя есть новости.

– Я не тяжело дышу и не дрожу, – ответила моя невеста.

Это была правда. Юлия была настолько хорошо воспитанной патрицианкой, что воспитание не изменило бы ей даже во время землетрясений или на тонущих кораблях, но если знать, к чему присматриваться, можно было обнаружить, что она взволнованна.

– Мои извинения, – сказал я. – Пожалуйста, продолжай.

Мы подошли к палатке и запаслись кое-чем, что могло поддержать нас в течение целого дня веселья.

– Ты знаком с купальней Уциния? – спросила Юлия. – Красс построил ее на Палатине в прошлом году, и она стала самой модной в Риме. Ее устройство изумительно, она куда роскошней, чем все, что мы видели раньше. Как бы то ни было, там по утрам есть женские часы, и я только что оттуда.

– По-моему, от тебя особенно прелестно пахнет, – сказал я.

– Лучше, чем от тебя, – резко ответила Юлия, сморщив нос. – Чем ты занимался?

– Не беспокойся об этом. Просто расскажи, что ты выяснила.

– Хорошо, если ты запасешься терпением.

Моя собеседница откусила большой кусок хлеба с зарумяненным сыром на корке, посыпанного нарубленной острой колбасой.

– В общем, каждая следящая за модой госпожа туда ходит. Ну, ты знаешь – члены кружка Клодии.

– Погоди минутку, – перебил я. – Там была Фауста или Фульвия?

– Ты имеешь в виду Фульвию-младшую? – Юлия нахмурила брови. – Нет, их я там не видела. А почему ты спрашиваешь? – В ее голосе звучало глубокое подозрение.

– Просто потому, что нынче утром они должны отчаянно нуждаться в ванне, – усмехнулся я.

– Деций! Чем ты все это время занимался? – спросила моя невеста, рассыпав крошки.

– Все прояснится в свое время, моя дорогая. Молю тебя, продолжай.

– Хорошо, – мрачно сказала она. – Но я буду ждать от тебя исчерпывающего объяснения. Итак, я была на массажном столе с Корнелией-младшей и твоей кузиной Фелицией, а на других столах в комнате было еще человек пять… У них там есть огромный нубиец и тренированный лидиец, лучшие массажисты в мире…

– Мужчины? – спросил я, полностью шокированный.

– Нет, глупый. Евнухи. Это прекрасное место для того, чтобы узнать самые последние слухи и поговорить о вещах, которые женщины обсуждают, только когда мужчин нет поблизости.

– Вам, наверное, приходится говорить довольно громко, – сказал я, уносясь мыслями в не относящиеся к делу мечты. – Я имею в виду – все эти хлопки по голому телу… Все эти постанывания и выдохи, когда по хрупким женским телам молотят смуглые руки мускулистых массажистов…

– Ты просто сам хотел бы там быть. Итак, я дала знать, что вскоре мне могут понадобиться услуги саги из-за состояния, которое должно оказаться затруднительным, поскольку я не замужем.

– Юлия! Ты меня шокируешь!

– Это не такой уже редкий предмет обсуждения в той компании. Они обмениваются именами самых известных мастеров абортов точно так же, как именами продавцов жемчуга или парфюмеров.

– О, вырождение нравов! – пожаловался я. – И в этой беседе всплыли какие-нибудь знакомые имена?

– Первым упомянули имя Гармодии, но кто-то сказал, что ее убили.

– Ты помнишь, кто знал о ее убийстве? – спросил я.

– Думаю, это была Сициния, та, которую зовут Лебедью из-за ее длинной шеи. Это важно?

– Вероятно, нет. Может, она захотела нанять Гармодию, поспрашивала в окрестностях Фламиния и узнала, что та убита.

– Еще рекомендовали Фурию. Ты упоминал ее вчера, не так ли?

– Да, упоминал, – ответил я.

– Но не рассказал мне всего, верно?

– Не рассказал.

Мы подошли к святилищу, перед которым была низкая каменная ограда. Я смахнул с нее пыль, и мы сели. Повсюду вокруг люди продолжали сходить с ума, прекрасно проводя время. В нескольких шагах от нас огромный мужчина в львиной шкуре, с несообразного размера дубиной демонстрировал чудеса силы. На углу Священного пути и Кливус Орбиус была воздвигнута платформа для испанских танцовщиц из Кадиса, которые исполняли один из самых знаменитых танцев своей местности – в другие времена этот танец был запрещен законом из-за своей крайней похотливости.

– Деций! Прекрати глазеть на этих танцовщиц и обрати внимание на меня! – потребовала Юлия.

– Э?.. Ах да. Продолжай. Ты выудила еще что-нибудь из своих томных компаньонок в бане?

– Одна из них сказала, что женщина по имени Аскилта достойна всяческого доверия и что у нее есть палатка под аркой номер шестнадцать у цирка Фламиния.

– Аскилта? По крайней мере, непохоже на марсийское имя… Оно самнитское, не так ли?

– Я думаю – да. И разве ты не говорил, что палатка Гармодии была у Фламиния?

– Ургул сказал, что у Гармодии была девятнадцатая арка. Между ними оставалось только две. Возможно, Аскилта – именно та женщина, которую я должен расспросить.

– Ты имеешь в виду – «мы», Деций. Мы должны ее расспросить.

Я вздохнул. Мне следовало бы предвидеть, что так будет.

– Как всегда, Юлия, я ценю твою помощь. Но не понимаю, каким образом дела пойдут лучше оттого, что ты отправишься со мной.

– Деций, – ласково сказала моя невеста, – я никогда раньше тебе этого не говорила, но временами ты можешь быть удивительно тупым. Особенно когда имеешь дело с женщинами. Думаю, я смогу поговорить с этой травницей и заслужить ее доверие. А ты явишься туда как обвинитель и заставишь ее в страхе замкнуться.

– Я вовсе не такой страшный! Я – душа дипломатии, если захочу.

– Со всеми этими порезами и синяками ты даже хуже обычного. Тебе не только не хватает такта, ты даже не правдив. А теперь расскажи мне о Фурии.

Я не был до конца уверен, почему моя невеста так говорит и каким образом из ее первоначального утверждения вытекает ее последнее требование. Тем не менее, я слишком хорошо ее знал, чтобы что-нибудь утаивать, и рассказал о своей выбивающей из равновесия беседе с Фурией в ее палатке. Слушая, Юлия вперилась в меня сердитым взглядом.

– И ты решил, – сказала она, когда я закончил, – что меня расстроило бы то, что ты ласкал вымя этой стриги!

– Я не ласкал! – запротестовал я. – Эта женщина овладела моей истекающей кровью рукой и прижала ее к своей грудной клетке. В любом случае, «вымя» – неправильное слово. Скорее уж, привлекательный придаток, если хочешь знать.

– Хватит с меня! – воскликнула Юлия.

– В любом случае, – продолжил я, чуть ли не корчась, как ученик перед неумолимым учителем, – все было не так. Но она сказала, что я – любимый охотничий пес Плутона и что вся моя жизнь – это смерть тех, кого я люблю. Ты знаешь, Юлия, что я не суеверный человек, но я имел дело с мошенниками по всему миру и знаю, когда сталкиваюсь с чем-то другим. Та женщина оставила след в моей душе.

Юлия сделала глоток терпкого вина и уселась поудобнее, явно смягчившись.

– Теперь расскажи мне остальное. Что случилось прошлой ночью после того, как ты меня покинул?

Этот рассказ занял немного времени. Я говорил об этом уже в третий раз, а ведь еще даже не наступил полдень. Юлия хладнокровно слушала, пока я не дошел до описания жертвоприношения. Тут она побледнела и уронила медовое пирожное, от которого собиралась откусить. Моя невеста не была ожесточенной охотницей до власти или развращенной аристократкой, искательницей острых ощущений.

– О! – сказала она, когда я закончил. – Я знала, что эти женщины безнравственны, но никогда не думала, что они по-настоящему злые!

– Интересное различие. Насколько я понимаю, ты имеешь в виду патрицианок, а не ведьм?

– Именно. Стриги, похоже, всего лишь примитивные люди, вроде варварок или тех, кто жил во времена Гомера. Но Клодия и остальные должны были заниматься всем этим только из-за своей порочности!

– Цицерон сказал почти то же самое, – сообщил я.

– Цицерон? Когда ты с ним разговаривал?

Я пересказал нашу беседу с Марком Туллием. Юлия почему-то любила философские рассуждения и слушала с пристальным вниманием. К счастью, у меня была хорошо натренированная память, и я смог повторить реплики Цицерона слово в слово. Я был слегка расстроен оттого, что смертельная опасность, которой я подвергался, и мое отчаянное сражение не заставили мою невесту затрепетать. Конечно, я был здесь, рядом, и она видела, что в этом испытании я выжил, но я ожидал, что она как-то выкажет свое участие. То было не единственное разочарование в моей жизни.

– Он прав, – сказала Юлия, кивая. – То, что ты видел, было ритуалом очень древней религии. Вот почему те деревенские мудрые женщины выглядят довольно невинными, в некотором ужасном смысле слова.

– Философская отстраненность – похвальная черта характера, – ответил я, – но эти люди хотели меня убить. Во всяком случае, выколоть мне глаза.

– Наказания за осквернение и святотатство всегда жестоки. Кроме того, ты выбрался оттуда живым и невредимым. Не надо поднимать из-за этого такой шум. Вообще-то, ты не герой какой-нибудь эпической поэмы.

Было ясно, что Юлия все еще сердится на меня.

– Сам Цицерон сравнил меня с Улиссом, – возразил я.

– Цицерон иногда склонен к риторическим излишествам. Большинство политиков таковы. А теперь – как мы найдем Аскилту?

Спорить было бесполезно.

– Может, нам придется подождать, пока она не вернется под свою арку у цирка Фламиния. Наверное, она где-то там, – я широко обвел рукой переполненный народом Форум, – но будет бесполезно пытаться ее найти.

– У тебя есть занятия получше? – нетерпеливо спросила девушка.

– Ну, это же праздник, а у меня была трудная ночь. Я собирался ублажить себя небольшим кутежом…

Юлия оттолкнулась руками от ограды и легко приземлилась на свои изящные ножки высокородной девицы.

– Пошли, Деций, давай ее поищем.

Бойкая энергия моей возлюбленной угнетала меня. Без сомнения, она-то ночью прекрасно выспалась. Волей-неволей я решил, что бродить по городу – такой же хороший способ провести время, как и любой другой, а в развлечениях у нас точно недостатка не будет.

И вот мы отправились в путь, вглядываясь в палатки и тенты, останавливаясь, чтоб посмотреть на какое-нибудь из бесчисленных представлений или дать цепочке празднующих бездумно протанцевать мимо нас.

Заведения предсказателей судьбы были повсюду. Вместо того чтобы собраться в одном месте, как в обычные дни, они устроились везде, где смогли найти место. И их было куда больше обычного, потому что предсказатели из всех деревень и городков на много миль вокруг Рима сошлись на праздник в Город. Они явились даже из такой дали, как Лука к северу и Капуя к югу.

Казалось, в этот день в Рим втиснулась бо́льшая часть италийского полуострова. И еще тут были обычные толпы чужеземцев, явившихся в центр мира, чтобы таращиться с глупым видом – от сирийцев в длинных робах до галлов в клетчатых штанах и египтян с их подведенными сурьмой глазами. Каким-то образом Рим стал космополитичным городом. Полагаю, нельзя быть столицей мира без того, чтобы здесь не бродило множество чужаков.

Сразу после полудня мы исчерпали все возможности Форума Романум, поэтому решили попытать удачи на Бычьем форуме, скотном рынке. Относительно малое число памятников, трибун, помостов и тому подобного облегчало изучение этого места, поскольку многие мелкие торговцы воздвигли здесь своеобразный палаточный городок, похожий на лагерь легионеров, с почти правильной сеткой улиц. Тут было меньше предсказателей судьбы и больше людей, продающих разные товары: ленты, детские игрушки, статуэтки, маленькие масляные лампы и другие вещицы по пустячной цене, которые сходили за подарки.

Моя спутница вела себя так, будто находилась на великом рынке Александрии, восклицая над каждой новой выставкой безвкусного хлама, словно внезапно обнаружила золотое руно, висящее на дереве в Колхиде. Полагаю, то было именно в Колхиде.

– Юлия, я и не знал, что у тебя такая тяга к вульгарности, – сказал я. – Я это одобряю. Благодаря этому ты кажешься… Ну, кажешься более римлянкой.

– Умеешь ты делать комплименты.

Девушка взяла маленькую терракотовую скульптурную группу: две знатные женщины сплетничали, держа на коленях своих собачек.

Я выбрал живописного маленького гладиатора, замершего для нанесения удара и раскрашенного в реалистичные цвета. Он держал крошечный бронзовый меч, и на его шлеме был гребень из настоящих перьев.

– Он мне нравится, – заявил я.

– Еще бы, ты ведь не только вульгарен и римлянин, ты еще и мужчина. Понеси-ка их.

Юлия протянула мне свои покупки и быстро добавила к ним полдюжины других. Я подумал, что она забыла о своей миссии – найти Аскилту, но у нее была редкая способность делить свое внимание между разными задачами. Пытаясь решить, взять алый шарф или пурпурный, моя невеста заметила палатку, расписанную кричащими цветочными узорами.

– Давай попробуем вон ту, – сказала она, зашагав прочь и оставив меня жонглировать всеми ее безделушками.

Я купил красный шарф, чтобы все в него завернуть, и догнал Юлию у входа в палатку.

– Останься здесь, – сказала она. – Если это женщина, которую мы ищем, я хочу немного поговорить с ней наедине. Я позову тебя, когда понадобишься.

Затем она откинула закрывающий отверстие полог и вошла.

Когда Юлия не вернулась спустя несколько минут, я решил, что мы нашли нашу женщину. Я не привык кому-нибудь эдак прислуживать и неловко переступал с ноги на ногу, гадая, что мне делать. Когда я так же покидал Гермеса, он обычно ускользал куда-нибудь, чтобы выпить. Я всегда бранил его за эту привычку, но теперь такая идея показалась мне превосходной. Я огляделся по сторонам в поисках многообещающего киоска, но тут Юлия окликнула меня из палатки.

Находившаяся внутри женщина не была ни старой, ни молодой. Одетая в грубое шерстяное платье примерно того же коричневого оттенка, что и ее тронутые сединой волосы, она сидела среди обычных корзин с сушеными травами и кувшинов с мазями.

– Доброго дня вам, господин, – проговорила она с сильным осканским акцентом.

– Деций, это Аскилта, – сказала мне Юлия, хотя к тому времени мне вряд ли требовалось об этом сообщать. – Аскилта – мудрая женщина. Она много знает о растениях и животных.

– Ах, именно та госпожа, которую мы искали, – сказал я, не зная, как много Юлия ей рассказала.

– Да, но ты здесь не ради трав. Ты – сенатор, который расспрашивает о Гармодии, – сказала хозяйка палатки.

– Она догадалась, – сказала Юлия, робко улыбаясь. – Но мы с ней мило побеседовали.

– Вам, люди, не нужны красивые одежды, чтобы мы знали, кто вы такие, – заявила Аскилта. – Достаточно слышать, как вы говорите. Высокородные посылают своих рабов, когда им просто нужны травы для хозяйства. Самолично они приходят только ради ядов или абортов. Ни одна женщина не приведет с собой своего мужчину, если хочет избавиться от ребенка.

– И вправду мудрая женщина, – сказал я.

– Ты не чиновник из помощников эдила, – заметила травница. – Зачем тебе знать о Гармодии?

Для рыночного люда эдилы были всем римским чиновничеством.

– Я думаю, она продала кому-то яд, и считаю, что покупатель убил ее, чтобы заставить молчать, – ответил я. – Я расследую смерть очень важного человека, и меня предупредили, чтобы я не расследовал смерть Гармодии. Мне угрожали убийством.

Аскилта мрачно кивнула. Я как можно внимательней рассматривал эту женщину, пытаясь вспомнить, видел ли я ее на Ватиканском поле. Я пытался вообразить ее без одежды, с дико развевающимися волосами, неистово отплясывающей под музыку флейты и барабана. Она не выглядела знакомой, но их там было так много…

– Это Фурия, марсы и этруски хотят, чтобы ты держался подальше, верно? – предположила травница.

– Верно, – сказал я. – Гармодия была одной из них? Я знаю, что она из мест, где живут марсы, но была ли она членом их… их культа?

Взгляд женщины стал острым.

– Ты об этом знаешь, вот как?.. Да, была. Некоторые говорят, что она их возглавляла, и теперь Фурия заняла ее место верховной жрицы.

– Ты знаешь, продавала ли Гармодия яды? – задал я новый вопрос.

– Они все их продают. Стриги, я имею в виду, а не честные саги вроде меня. Это не такая уж необычная торговля. Как правило, жена хочет избавиться от мужа, который ее бьет, или сыну не терпится получить наследство. Иногда приходит просто кто-нибудь, кто устал от жизни и хочет безболезненно умереть. Все знают, что опасно продавать такое высокородным, людям, которые разговаривают, как вы двое. Тогда на нас набрасываются эдилы. Но многие жадны. Гармодия была жадной.

– Насколько жадной? – спросила Юлия.

Аскилту как будто озадачил этот вопрос.

– Ну, все знают, что высокородные люди могут позволить себе заплатить больше, чем другие. Продавщица запрашивает с них в десять, в двадцать, даже в сто раз больше, чем потребовала бы с крестьянки или с деревенского жителя. Для того, кто унаследует огромное поместье или избавится от богатого старого мужа, чтобы выйти замуж за богатого молодого любовника, деньги – пустяк.

– Понимаю, – сказала Юлия. – Я вот что имела в виду – как по-твоему, Гармодия была достаточно жадной, чтобы не удовлетвориться даже непомерной ценой за свои товары? Могла ли она услышать об убийстве и потребовать денег за то, чтобы и дальше молчать?

И снова оказалось, что я поступил мудро, взяв с собой свою невесту. Сам я о таком не подумал.

– Не могу сказать точно, но такое вполне в ее духе. Она была той, что имела дело с эдилами, знаешь ли. – Губы женщины дернулись в угрюмом отвращении. – Она была той, что передавала им плату. Мы все были оценены, и немалая часть наших ежемесячных взносов прилипала к ее пальцам.

– Ужас! – пробормотала Юлия.

В некоторых отношениях она была удивительно наивной.

– Ты не знаешь, яд купил мужчина или женщина? – спросил я.

– Я не могу сказать ни кто его купил, ни когда, – покачала головой сага. – Но между праздником Октябрьской Лошади и ночью, когда Гармодия умерла, она тратила деньги щедрее, чем обычно. На ее палатке появились новые драпировки, и вся ее одежда была новой. Я слышала, что она купила ферму рядом с Фуцинским озером.

Пока что это никуда не вело.

– Скажи мне вот что, Аскилта. Ты знаешь яд, который вызывает такую смерть? – поинтересовался я и описал симптомы смерти Целера – так, как описала мне их Клодия. После этого перечисления травница на несколько минут задумалась.

– Есть яд, который мы называем «друг жены». Это смесь тщательно подобранных трав, и она вызывает смерть, о которой ты рассказал, – ее невозможно отличить от естественной кончины.

– По-моему, это должен быть самый популярный яд в мире, – заметил я.

– Его не так-то легко приготовить. Для него требуется много ингредиентов, и даже я знаю лишь немногие из них. Некоторые очень редкие и дорогие. И дать этот яд нелегко, потому что у него крайне неприятный вкус.

– Он быстро срабатывает? – спросил я.

Аскилта покачала головой.

– Очень медленно. И он накапливается в теле. Его надо давать маленькими дозами в течение нескольких месяцев, все время увеличивая дозы.

– А почему «друг жены»? – спросил я. – Почему не «друг наследника»? По-моему, он был бы идеальным для того, кому не терпится завладеть наследством.

Сага посмотрела на меня, как на тупицу.

– По большей части наследство достается сыновьям. Сколько людей ежедневно принимают пищу или питье из рук своего сына?

– А Гармодия знала, как смешивать этот яд? – спросила Юлия.

– О, да. Это специальность стриги из народа марсов…

Неожиданно Аскилта резко замолчала, как будто ее поразила внезапная мысль.

– Я вдруг подумала – в прошлом году человек, похожий на грека, дважды приходил в мою палатку за сушеной наперстянкой. Наперстянка используется в нескольких лекарствах, но это также один из ингредиентов того яда. Я вспомнила этого человека потому, что он пришел ко мне из палатки Гармодии. Ее палатка была через одну арку от моей, и я обычно сидела снаружи, поэтому видела, откуда он идет.

– И ты думаешь, что она могла продавать ему яд, но в тех двух случаях у нее закончилась наперстянка? – спросил я.

Травница пожала плечами.

– Возможно. Он просто запомнился мне, потому что не был похож на наших обычных покупателей.

– Почему? – спросила Юлия. – Ты сказала, он походил на грека. Что в нем было такого необычного?

– Ну, он был очень высоким и худым, в дорогой одежде по греческой моде, с тремя-четырьмя золотыми кольцами и ценными амулетами. А в середине нижней челюсти у него была пара искусственных зубов, прикрепленных золотой проволокой так, как делают только в Египте.

Мы поговорили еще, но женщина не смогла припомнить больше ничего полезного. Поблагодарив ее, мы с невестой дали ей денег и выбрались из тесной маленькой палатки.

– Что думаешь? – спросила Юлия. – Мы что-нибудь выяснили?

– Теперь у нас есть подходящий яд, если Целер вообще был отравлен. А что касается плохого вкуса, то у него имелась привычка каждое утро выпивать чашку пулсума. Это такая отвратительная штука, что кто угодно мог подмешать в нее дерьмо летучей мыши, и Целер не заметил бы.

– Итак, подозрение все еще падает на Клодию. А что насчет мужчины, похожего на грека?

– Возможно, совпадение. Гармодия могла продавать яд нескольким покупателям, а наперстянка в любом случае была лишь одним из ингредиентов. Как сказала Аскилта, люди, покупающие яд, обычно приходят лично; немногие хотят доверять такое дело соучастнику. И если Гармодию убили потому, что она вымогала у покупателя деньги… Что ж, это меня тоже беспокоит.

– Почему?

Мы брели обратно к Форуму, никуда в особенности не направляясь.

– Ургул сказал, что эту женщину почти обезглавили. Чтобы сделать такое ножом, нужен сильный мужчина, – объяснил я. – И я почему-то чувствую, что Клодия действовала бы более предусмотрительно и аккуратно.

– Если б она заметала следы, то намеренно пожелала бы отвлечь от себя внимание, ведь так? Город полон головорезов, которые сделали бы такое за пригоршню монет. Если хотя бы половина историй о ней – правда, она могла предложить плату натурой.

В рассуждениях Юлии было что-то ошибочное, но я не мог понять, что именно. Скорее всего, меня отвлекало страстное желание поесть и запить еду вином.

– Ты позволяешь своей неприязни к Клодии влиять на твои суждения, – сказал я своей спутнице.

– А я думаю, ты пытаешься выяснить, что она невиновна, хотя это самое маловероятное умозаключение из всех возможных. И что теперь?

– Я должен поговорить с несколькими людьми: с бывшим трибуном Фурием, с которым Целер в прошлом году так часто красочно ссорился, и с Аристоном, семейным врачом, лечившим Целера, когда тот умирал. Но вряд ли я смогу разыскать их сегодня.

Когда мы добрались до Форума, ко мне подошел человек – величественная персона, в которой я смутно узнал выдающегося юриста и одного из клиентов моего отца. Он поприветствовал меня обычным формальным салютом.

– Деций, твой отец велит тебе нынче вечером присутствовать в его доме на пиру для рабов. Можешь привести с собой собственных. Он говорит, что нужно обсудить важные дела. Он не смог сегодня послать за тобой раба, поэтому я – мальчик на побегушках.

– И ты превосходно справился, мой друг, – ответил я. – Благодарю тебя. Io Saturnalia!

Юрист ушел, а я скорчил гримасу.

– В его доме! Я надеялся на пирушку в собственном доме… Тогда я смог бы рано покончить с неприятными делами.

– Это старейшая традиция праздника, – сказала Юлия. – Без пира все остальное в нем теряет смысл.

– Если ты спросишь меня, то я считаю все это порядком бессмысленным, – проворчал я. – Все эти позы Золотого Века и фальшивое уравнивание классов… Кто может воспринимать такое всерьез?

– Считается, что боги. А теперь перестань хныкать. Твой отец, наверное, собрал каких-нибудь важных людей, чтобы посовещаться с тобой, и совещание может оказаться полезным. Я буду присутствовать на пиру в доме верховного понтифика, поэтому мне, может быть, что-нибудь удастся разузнать.

Юлия поцеловала меня и попрощалась, а я остался стоять в раздумье посреди памятников и разгульной толпы. Дело началось как многообещающее, а теперь я барахтался в море не относящихся к нему бессмысленных осложнений, с ужасом чувствуя, что, наверное, никогда не смогу выяснить, что же произошло.

При сложившихся обстоятельствах я сделал единственно возможную вещь – отправился на поиски выпивки. Когда все другие боги тебя подводят, всегда остается Бахус.