Медвеженский фронт откатывался. Дезертиры, поднявшие восстание в окрестных сёлах против белых, были уничтожены, и дорога на Ставрополь теперь открылась.

Добровольческая армия овладела станцией Тихорецкой и приближалась к городу. А здесь, на его подступах, уже вовсю орудовали «волчьи сотни» полковника Шкуро. В штаб отряда прибывало всё больше беженцев. Многие из них утверждали, что красные оставили Ставрополь и отходят в сторону Невиномысской.

Войсковой старшина Летов только что принял под своё командование казачий полк в шестьсот пятьдесят шашек. Он искренне обрадовался, увидев Клима Пантелеевича.

Старые знакомые сидели в хате, пили чай и вспоминали события четырёхлетней давности в Персии. Потом разговор коснулся офицерского мятежа.

— Больше половины восставших погибло, — рассказывал казачий офицер. — Я сам чудом спасся. Пришлось отсиживаться в парниковой печи в саду Глущенко на Гимназической улице.

— Вам повезло. Да и мне тоже. А вот что случилось с моими сокамерниками — неизвестно. Может, кого-то ещё и удастся спасти?

— Будем надеяться.

— Кстати, когда планируете наступление?

— Жду команды. Сегодня или завтра выдвинемся к селению Птичьему. Оно расположено, как раз около железной дороги Ставрополь — Кавказская. Выясним диспозицию и вперёд. Большевики уверены, что у нас много орудий. Это хорошо. Пусть боятся. Не будем их разубеждать, хотя, на самом деле, в нашем распоряжении всего один бомбомёт.

Неожиданно дверь отворилась, и появился вестовой. Он передал Летову запечатанный сургучом пакет. Тот вскрыл его и сказал:

— Ну вот, выступаем. Мне пора.

Летов надел папаху и выскочил во двор. Вскоре казачья труба заиграла сбор.

Полковник Шкуро рассматривал в бинокль рубежи, которые ему предстояло атаковать. Но какие это рубежи? Это был почти родной город, в котором он встретил свою любовь, бродил по тенистым аллеям Николаевского проспекта, где обвенчался, откуда уехал с молодой женой (дочерью директора народных училищ губернии Потапова) в свадебное заграничное путешествие.

Прежде чем перейти в наступление из станции Палагиада его разъезд отбил телеграмму начальнику ставропольского гарнизона: «Требую сдать город в течение 24-х часов. Сложивших оружие отпущу на все четыре стороны. В противном случае, открою огонь из тяжёлой артиллерии».

И вот тут началось! Из Ставрополя побежали подводы, экипажи и ландо с комиссарами так, что в клубах пыли было невозможно сосчитать их количество. Правда, перед этим большевики ограбили банк и несколько дорогих магазинов.

Удирали все: и матросы на подводах, и изменившие присяге бывшие офицеры, продавшиеся красным, и интернациональный батальон, и часть рабочих, участвовавших в массовых расстрелах. Но быстрее всех летели авто с членами Исполкома. Однако местное ЧК оставило в городе разветвлённую подпольную сеть. Сам же начальник гарнизона Ашихин, переодевшись в штатскую одежду и вооружившись двумя наганами, попытался скрыться. Только это ему не удалось. Местные жители опознали злодея, скрутили и закрыли в сарае до прихода Добровольческой армии.

Большевиков в Ставрополе не было, и Шкуро отдал приказ начальнику штаба Слащёву занять город. Вместе с ним губернскую столицу освобождал и отряд генерал-майора Уварова.

Лабинские и хопёрские казаки в колоне по три в потёртых черкессках, в папахах с белыми полосками устало двигались вверх по Николаевскому проспекту на исхудавших рабочих лошадях. Кто с карабинами, а кто и просто с обрезами, висевшими дулом вниз под левое колено. Некоторые были с берданками и даже охотничьими ружьями.

Горожане приветствовали казаков восторженными возгласами и криками «ура!», дамы бросали цветы и старались угостить, чем могли. А они, немногословные, стеснительно отказывались, соглашаясь принять только папиросы.

Полки собирались и выстраивались на Базарной площади.

Ставрополь имел ужасный вид. Перевёрнутые повозки, разбитые стёкла окон, прикрытые ставнями, смотрелись точно повязки на глазах слепцов. Горы мусора и навоза лежали прямо перед домами. Повсюду валялись трупы красноармейцев, не успевших отойти вместе со своими начальниками. Вот против них и повернули штыки дружины рабочих, возмущённые бессудными расстрелами участников офицерского восстания. Получив оружие от красных, они принялись добивать своих вчерашних союзников. Многих красноармейцев рабочие ловили во дворах, как разбежавшихся кур и доставляли в подвалы аптеки Байгера, где ранее содержались арестованные гимназисты и офицеры.

Перед отступлением большевики обчищали Ставрополь, не стесняясь. Банки лишились накоплений. Комендант Промовендов с тремя матросами ворвался в советское учреждение Чекпрод, открыл стрельбу в потолок и увёз в мешке полмиллиона рублей.

Продуктовые склады разграбили давно, и уже две недели среди населения чувствовалась нехватка продовольствия. На хлеб и крупы меняли дорогие картины, персидские и обюссонские ковры, золото и бриллианты. Наличных денег не хватало. Взамен им выпустили так называемые «твёрдые чеки», а по сути, бумажки с сериями и номерами достоинством в один, пять, десять, двадцать пять рублей, сто и пятьсот рублей, обеспеченные средствами Ставропольского отделения Государственного банка. Но и этих мер было недостаточно. Чаще всего писали записки «за мной осталось», «должен сдачи», «обязуюсь додать». На рынках можно было встретить не только донские и деникинские деньги, но и банкноты Терской республики, пятигорские «колоски», екатеринодарские векселя, владикавказские чеки, армавирскую медь и даже выпуски Азербайджана, Туркестана и Асхабада. В Ставрополь они проникали вместе с беженцами из разных уездов губернии, которые бежали и от красных, и от белых.

Все последние дни большевики казнили всех, кто вызывал хоть малейшее подозрение. Во дворе губернаторского дома обнаружили несколько десятков трупов, которых перед смертью пытали. У одних были отрублены пальцы, у других — выколоты глаза.

Своих тифозных больных и раненых новые хозяева России бросили, ни сколько не заботясь об их судьбе, оставив лишь надписи на полотнищах перед госпиталями, что надеются на гуманность белых.

Клим Пантелеевич Ардашев попал в город только поздним вечером восьмого июля, когда последний обоз с гражданскими беженцами дотянулся до его окраин. Он спрыгнул с повозки у Тифлисских ворот и пошёл вверх по проспекту.

В доме № 38 не спали.

Вероника Альбертовна, узнав об освобождении Ставрополя, тотчас же вернулась и, не потеряв надежду увидеть живого мужа, в этот день вместе с Варварой сидела у калитки.

Завидев Клима Пантелеевича, смахивая слёзы радости, Ардашева бросилась навстречу любимому человеку.

— Всё-всё, родная, не плачь, — обнимая за плечи, успокаивал жену статский советник.

А она всё не могла унять рыдания и причитала:

— Ну какой же ты …небритый. Я тебя никогда таким не видела. А сорочка-то совсем серая от грязи. Милый, милый Климушка…я верила, знала, что ты спасёшься. Ты же у меня самый умный, самый сильный. Сегодня ночью видела вещий сон. Варвара сказала — к встрече.

Он гладил её волосы и молчал.

А рядом, теребя платок, беззвучно плакала горничная.

От красных город освободили восьмого июля — в день Казанской Божьей матери, покровительнице Ставрополя. Поэтому случаю в главном храме — Казанском соборе — был отслужен благодарственный молебен.

С приходом белых Ставрополь будто воскрес и сразу же зажил обычной, уже несколько забытой, счастливой жизнью. Заработали учебные заведения. В городском саду и на проспекте опять вечерами играл симфонический оркестр. Музыканты сняли солдатские гимнастёрки и облачились в привычные фраки.

Вновь открылись магазины, лавки и рестораны. Удалось разжиться и монпансье «Георг Ландрин». С большим удовольствием он вновь вкушал забытый вкус леденцов, и как в старое доброе время, гулял по Николаевскому проспекту, выбрасывая вперёд свою трость.

Синематограф, кафешантан и даже цирк вывесили старые, невесть откуда взявшиеся, афиши прежних представлений. Театр при «Пассаже» братьев Меснянкиных показывал драму «Варфоломеевская ночь», оперетты «Король босяков» и «Продавщица птиц» шли у Пахалова в Воронцовской роще. Народный дом имени генерала Корнилова ставил «Женитьбу» Гоголя, кинематограф «Модерн» знакомил с «Местью неаполитанки» и «Княжной Делаха», электробиограф «Солей» приглашал на фильму «Чёрный корабль» (с Эрнесто Фасконом в главной роли), а «Биоскоп» демонстрировал «Гибель Титаника».

Дворники по утрам мели дворы и улицы, а на исхудавших, брошенных красными лошадях заколесили извозчики. Город будто проснулся от долгого сна и, умывшись, выглядел почти таким, каким его привыкли видеть всегда. Снова зазвонила колокольня Казанского собора, и, как и раньше, в церквях проходили богослужения. К ним добавились и благодарственные молебны за освобождение жителей от красной напасти.

Ставропольцы тоже преобразились. Чиновники надели форменные мундиры, военные теперь не опасались выходить при погонах и орденах. Дамы и барышни больше не боялись появляться в праздничных нарядах на Николаевском проспекте. Страшным сном казалось недавнее время, когда несколько пьяных красноармейцев, встретив на Александровской улице юную гимназистку, вина которой заключалась лишь в том, что на ней были новые калоши, заставили несчастную лечь на землю и тут же поочередно, с диким хохотом, справили на неё большую нужду. Испуганная девочка свернулась калачиком и рыдала навзрыд. Многие не понимали, как они выжили в это время. Иные восклицали: «Так что ж это было? Новое татаро-монгольское иго или кара Божья за прегрешения?

Теперь всё вернулось в прежнее русло. Но скорбь по погибшим все же заметно отличала настоящее время от безмятежно счастливой, ещё довоенной поры. Проводились концерты-сборы для вдов, детей-сирот погибших солдат и офицеров. Купцы, мещане и другие горожане делали добровольные взносы в пользу Добровольческой армии.

Первым Военным Губернатором был назначен полковник Пётр Владимирович Глазенап. Его помощником стал генерал-майор Уваров. Полковник Яковлев вступил в должность начальника Штаба Военного Губернатора. Всеми войсками, расположенными в Ставрополе, командовал полковник Шкуро. В его ряды влились офицеры и гимназисты, юнкера и студенты — все, кто решил дать отпор большевикам. На их основе был сформирован офицерский Ставропольский полк. Комендантом города стал полковник Архипов.

Милицию распустили. Вместо неё создали стражу из уцелевших городовых и знавших службу солдат. Образовалось городское уголовно-розыскное отделение, которое возглавил вернувшийся в Ставрополь Антон Филаретович Каширин.

С первых же дней из оврага Холодного родника и яра за Алафузовским садом были извлечены трупы казнённых офицеров. Руководителей восстания, братьев Ртищевых, с офицерскими почестями погребли на Варваринском кладбище.

Ветер, теребивший макушки деревьев с самого утра, внезапно стих, точно соболезновал горю. Родственники в присутствии врачей приступили к опознанию тел казнённых. Цезарь Аполлинарьевич Леечкин, судебный следователь по особо важным делам, возглавивший группу, вместе с прокурором Красновым следили за составлением протоколов. Для этой цели привлекли и Каширина. Из девяноста шести трупов опознали только сорок пять. Остальные были разрублены на куски. Жена одного из офицеров узнала мужа по едва заметной родинке на отрубленной руке. Многие рыдали, некоторые дамы не выдерживали и падали в обморок, к ним спешил врач.

По окончании следственных действий убиенных уложили в гробы и в сопровождении почётного военного эскорта повезли к Андреевскому храму. Солнце палило нещадно, но, несмотря на жару, внутри ограды и за пределами церкви собралась многотысячная толпа.

Епископ Михаил служил заупокойную службу и, не сдержавшись, расплакался. Затем прогремел оружейный салют, и останки опустили в братскую могилу, выкопанную рядом с обелиском Риммы Ивановой — первой женщины, награждённой посмертно Георгиевской крестом. В общую могилу опустили и гроб с телом отставного начальника сыскного отделения Ефима Андреевича Поляничко. Его супруга, давно выплакавшая все слёзы, пришла проводить мужа в последний путь. Со скорбным молчанием стояли его взрослые дети и многочисленные внуки.

Длинной вереницей к месту погребения шли люди и бросали горсти земли. Могильный холмик вырос быстро и тут же был усыпан цветами.

Ардашев возложил венок и отошёл в сторону. Вдруг позади него раздался голос:

— Не думал я, дорогой друг, что мы встретимся при таких скорбных обстоятельствах.

Обернувшись, он увидел Фаворского — бывшего помощника Терского областного жандармского управления, облачённого в форму полковника.

— Что поделаешь, Владимир Карлович. Такое наступило время, — грустно выговорил Клим Пантелеевич и протянул руку.

— А мы вас искали. В Ставке появилась информация, что вами заинтересовалось ВЧК. Как же вам удалось спастись? Как перехитрили большевиков?

— Весьма запутанная история. Я остался в живых благодаря агенту английской разведки. Он похоронен здесь, вместе со всеми. Его едва отыскали среди тел офицеров.

— Вот как?! Интересная история. Не посвятите ли меня в подробности?

— Да тут, собственно, и рассказывать нечего. Всё случилось так быстро, что я едва успел опомниться. А не хотите ли зайти ко мне? Посидели бы, поговорили, как в былые времена. Выпили бы по рюмке коньяка, помянули бы усопших.

— Пожалуй. Давно я у вас не был. Да, столько лет прошло!

— Свободного извозчика мы вряд ли найдём. Придётся пройти пешком.

— Не волнуйтесь. Неподалёку стоит мой автомобиль.

Статский советник кивнул и, пробираясь сквозь толпу, зашагал за Фаворским.