Глава шестидесятая

Рано утром я уже была на ногах, в надежде, что успею выпить кружку горячего цикория до того, как из шатра выползет Малик. Спала я плохо, но это было и неудивительно. То и дело я просыпалась среди ночи, увидев во сне остановившийся взгляд окровавленной куклы, которая вдруг превращалась в Грету.

Одни кошмарные сны сменялись другими. В них я видела Рейфа таким, как при первой нашей встрече, потом его облик начинал исчезать, растворяясь подобно призраку в образах руин, леса, огня и воды. А затем я снова слышала голос, тот же, что слышала в Терравине. Тогда я подумала, что это чье-то поминовение. В самом дальнем краю, я тебя разыщу. Но на этот раз я понимала: голос принадлежит Рейфу. Но самыми страшными были сны, в которых на меня шел Эбен с лицом, забрызганным кровью, с топором в груди. Я в ужасе кричала, просыпалась от собственного крика, обливаясь потом и повторяя слово «невинные». Пора к этому привыкнуть. Но я не смогу к этому привыкнуть, никогда. Лгал ли мне Каден и в другом? Кажется, во лжи он преуспел больше всего. Проснувшись утром, я чувствовала себя так, будто всю ночь боролась с демонами.

Птицы в предрассветном лесу еще только начинали петь и переговариваться, когда я вышла из кибитки – и была удивлена, увидев своих венданских спутников уже сидящими у костра. Мне удалось сдержаться и подавить вздох удивления: все они выглядели так, точно ночью боролись с диким львом. За ночь царапины потемнели, воспалились и теперь казались кровавыми шрамами. Больше всех досталось Малику – все лицо у него было истерзано, а кожа под левым глазом, куда я ткнула ногтем, переливалась синим и фиолетовым – но даже у Гриза на носу красовалась ссадина, а у Финча была располосована одна рука. При моем приближении Малик сверкнул свирепым взглядом, и Каден тут же привстал, готовый вмешаться в случае необходимости.

Никто не сказал ни слова. Под их взглядами я возилась, пытаясь удержать в забинтованных руках чашку и наполнить ее горячим цикорием из кувшина. Я собиралась уйти с чашкой в большой шатер, чтобы избежать их общества, но, встретив злобный взгляд Малика, передумала. Если я сейчас повернусь спиной, он решит, что я испугалась, а это его лишь раззадорит. К тому же я держала в руках чашку с кипятком и была готова облить ему исцарапанную физиономию, если только он сделает шаг в мою сторону.

– Уверена, вы все сегодня хорошо спали, – заговорила я намеренно легкомысленно и весело. В ответ на взгляд Малика я изобразила улыбку, не разжимая плотно сомкнутых губ.

– Да, спасибо, – поспешно ответил за всех Каден.

– Как жаль, – я отпила цикория и только сейчас заметила, что среди них нет Эбена. – А Эбен до сих пор спит?

– Нет, – отозвался Каден. – он готовит лошадей.

– Готовит? К чему?

– Сегодня мы уезжаем.

Цикорий покачнулся в моей чашке, и половина выплеснулась на землю.

– Ты же говорил, что мы пробудем здесь еще три дня.

Финч со смехом потер свою изодранную руку.

– Ты думала, что он выложит тебе всю правду? Чтобы накануне ты дала деру?

– Она же принцесса, – вставил Малик. – А мы все – тупые огры. Конечно, она так и думала.

Каден отмалчивался. Потом обратился ко мне.

– Поешь и собери свои вещи. Вынеси их из Рининой carvachi. Мы трогаемся через час.

– Видите, принцесса, вас уведомили заранее! – заржал Малик.

Каден в ледяном молчании наблюдал, как я забинтованными пальцами пытаюсь собраться. Он прекрасно знал, где я прятала мешок со съестным к побегу – куски пирогов, шарики козьего сыра, обвалянные в соли, картофель и репа, которые я стянула у кочевников. Не сказав ни слова, он вытащил мешок из-под кибитки Рины и ушел, чтобы навьючить его на лошадей вместе с другими припасами, предоставив мне возиться, собирая свой седельный вьюк. Зашла Дихара, принесла мне баночку мази для пальцев и немного травы чига, на случай, если они будут очень сильно болеть.

– Погоди, – остановила я ее, когда она пошла к выходу. Сунув руки в свои вещи, я вынула украшенный драгоценными камнями золотой ларец, украденный мной у книжника. Вынув книги и спрятав их на дне вьюка, я протянула ей ларец.

– Зимой вы отправитесь на юг и окажетесь в Малых королевствах, где в городах могут оказаться книги и учителя. На деньги, вырученные за ларец, можно купить много. Никогда не поздно научиться чему-то и узнать о новом даре. Хотя бы ради детей. – Я сунула ларец ей в руки. – Ты сама говорила, хорошо знать разные пути.

Дихара кивнула и положила ларец на кровать. Подняв руки, она нежно обхватила ими мое лицо. Ascente che ores ri vé breazza. Она прижалась ко мне морщинистой щекой и шепотом добавила, Zsu viktara.

Когда она отошла, я развела руками. Я не успела выучить их наречие.

– Обращай свое ухо к ветру, – перевела Дихара. – Будь тверда.

Натия внимательно следила за тем, как Каден помогает мне взобраться в седло. Малик настаивал, что до отъезда руки мне нужно отрезать или хотя бы связать. Неделю назад Каден спорил с ним, но сегодня не стал, и руки у меня были связаны. Натия и женщины наскоро подобрали мне одежду для верховой езды, потому что старые мои лохмотья были сожжены. Было очевидно, что никто из них не догадывался о нашем отбытии. Они нашли для меня длинную юбку с большими разрезами и запа́хом, чтобы сидеть в седле, и удобную белую рубашку. С собой мне дали старый плащ на случай холодов, и я упаковала его в свой вьюк. Рина сказала, что ее синий шарф отдавать не надо, она дарит его мне.

Гриз громко дружески попрощался, но никто из кочевого племени не ответил. Может быть, они не любили прощаний.

А может, как и я, чувствовали, что все происходящее неправильно. Ведь напутственные слова рождаются в ответ на свободное решение человека уехать, а сейчас все знали, что это не было моим решением. Однако в последнюю минуту Рина и Натия побежали за нами, и Каден велел остановить лошадей.

Свои прощальные слова они, как и Дихара, произносили на родном языке – возможно, так им было проще и выходило более искренне. Но обращены эти слова были только ко мне одной. Женщина и девочка встали по обе стороны от моего коня.

– Revas jaté en meteux, – еле слышно сказала мне Рина с тревогой и надеждой в глазах и перевела: – Ходи гордо и правильно.

Взяв себя за подбородок двумя пальцами, она приподняла его, показывая, что и я должна ходить с гордо поднятой головой. Я кивнула и наклонилась, чтобы коснуться ее рук своими связанными.

Натия с другой стороны подергала меня за юбку. Она смотрела на меня горящими глазами. “Kev cha veon bika reodes li cha scavanges beestra!” Ни нежности, ни надежды не было в ее голосе. Она повернулась к Кадену, посмотрела на него, будто прося перевести. Он нахмурился, но заговорил.

– Пусть камни из-под копыт твоего коня летят в зубы твоим врагам. – Голос Кадена прозвучал безжизненно, в нем было ни капли страсти, вложенной в эти слова Натией.

Чувствуя, как щиплет глаза, я обменялась взглядом с Натией, поцеловала пальцы и подняла их к небу.

– От твоего благородного сердца – в уши богам.

С этим последним напутствием Натии мы и уехали. Каден держался рядом с мной, считая, видимо, что я способна бежать и со связанными руками. А я чувствовала странное спокойствие, не понимая, что этому причиной – устала я, опустошена или сломлена. Конечно, прощальные слова Дихары, Рины и Натии меня очень поддержали, подняли мне дух. Я и в самом деле подняла голову. Меня в очередной раз обманули, но я не побеждена. Еще нет.

Проехав по долине около мили, Каден заговорил.

– Признайся, ты все еще замышляешь побег?

Я посмотрела на свои связанные руки, лежащие на луке седла, на бесполезные поводья, которые я не могла сжать.

– Должна ли я солгать тебе и сказать «нет», если мы оба знаем ответ?

– Одна ты погибнешь здесь, в этой безжизненной пустыне. Тебе некуда идти.

– У меня есть дом, Каден.

– Забудь, он остался далеко. Венда станет тебе новым домом.

– Ты все еще можешь отпустить меня. Я не вернусь в Сивику, не стану укреплять альянс. Даю тебе в этом торжественную клятву.

– Ты неумело лжешь, Лия.

Я повернулась, чтобы посмотреть ему в лицо.

– Нет, вообще-то я очень хорошо это умею, но иногда для лжи требуется время. Тебе ли не знать. Ты в этом настоящий мастер.

Каден долго молчал, не отвечая, а потом у него вдруг вырвалось:

– Прости меня, Лия. Я не мог сказать тебе, когда мы выезжаем.

– А также рассказать о мосте?

– Что бы это изменило? Это только осложнило бы все для тебя.

– Ты не ошибся? Ты хотел сказать, это бы все осложнило для тебя.

Он резко натянул поводья, остановив свою и мою лошадь. В глазах плескалось разочарование и злость.

– Да, – признал он. – Осложнило бы для меня. Что ты хотела услышать? Ты думаешь, что у меня есть выбор, Лия, но у меня его нет. Когда я говорил, что пытаюсь спасти твою жизнь, я не обманывал тебя.

Я понимала, что он верит в то, что говорит, но от этого сказанное не становилось для меня правдой. Выбор есть всегда. Просто иногда сделать его нелегко. Мы не отрываясь смотрели друг другу в глаза, но, наконец, он плюнул в сердцах на дорогу, щелкнул поводьями, и мы продолжили путь.

Долина постепенно сужалась, а через несколько миль превратилась в длинную извилистую тропу, петляющую по склону горы. Начался утомительный спуск. На одном из поворотов перед нами открылся вид, и я увидела плоскую равнину, простирающуюся насколько хватало глаз – только на этот раз нас ждала не пустыня, а степь. Зеленые и золотые травы переливались волнами под ветром.

На севере у самого горизонта я разглядела еще что-то переливчатое, но по-другому – там мерцала широкая белая полоса, похожая на дорожку полуденного солнца на море и такая же далекая.

– Заброшенные земли, – пояснил Каден. – В основном белые камни, пустая порода.

Проклятые места. Ад на земле. Я слышала о них. Правда, на большом расстоянии они не казались такими уж страшными.

– Ты бывал там когда-нибудь?

Он кивнул, потом показал в сторону других всадников.

– Не с ними. Они не станут подходить ближе. Говорят, что в заброшенных землях обитают лишь призраки тысяч измученных Выживших, которые не знают, что уже умерли, да стаи голодных пачего, которые грызут их кости.

– И таковы все северные земли?

– Почти. На эти земли не заходит даже зима. Сразу превращается в пар. Говорят, к этому привело уничтожение.

– Варвары тоже верят в историю уничтожения?

– Право знать свое прошлое принадлежит не только вам, принцесса. У венданцев тоже есть свои истории.

Тон, которым Каден сказал это, от меня не укрылся. Он негодовал из-за того, что я назвала его варваром. Но ведь он постоянно позволяет себе проезжаться по поводу особ королевской крови и бросает мне в лицо слово «принцесса», как ком грязи. Так что дает ему основания ожидать от меня другого?

Когда мы спустились с гор, воздух снова стал жарче, но над степью хотя бы дул свежий ветер. Пересекая ее, мы встречали на удивление мало руин, словно их унесло куда-то неведомой силой.

Вечером мы сделали привал. Я предложила похитителям выбор: или они развязывают мне руки, чтобы я смогла сходить в туалет, или потом до конца путешествия наслаждаются запахами моей испорченной одежды. Оказалось, даже варвары не готовы выходить за рамки допустимого, и Гриз освободил меня. После этого они меня больше не связывали. Мне преподали урок: напомнили, что я снова презренная пленница, а не гостья – и не должна распускать руки.

Несколько дней пейзаж вокруг почти не менялся, разве что однажды мы миновали участок выгоревшей дотла травы – он напоминал чей-то исполинский обуглившийся след. Ничего – только несколько пучков соломы и какие-то груды неопределимых остатков. Однако среди черной гари уже появлялись зеленые побеги, пытаясь стереть с лица земли страшный шрам.

Все ехали молча, но я заметила, что Эбен отвернулся. Невозможно было поверить, чтобы здесь, в полной глуши, кто-то устроил поселение. Зачем кому-то строить дом в таком забытом богами месте? Нет, должно быть, это результат удара молнии или заброшенное кострище кочевников… Но я все возвращалась мыслями к странным комьям, которые гнили посреди черного великанского следа.

Варвары.

Мне вдруг стало не по себе, будто это слово лишилось смысла.

Прошло много дней. Мы достигли внушительных развалин громадного древнего города. Они тянулись во все стороны, и конца им не было видно. Из травы поднимались остатки странных строений, но все они были не выше, чем по пояс, – как будто великан из моей сказки аккуратно скосил их серпом. До сих пор можно было различить, где среди руин проходили улицы, но теперь они не были вымощены камнями, а сплошь заросли травой. Посередине одной из улиц протекал неглубокий ручей.

Еще удивительнее, чем этот усеченный город и травяные улицы, были животные, которых там было множество. На траве между руин мирно паслись стада больших зверей, похожих на оленей. Их элегантные ребристые рога были длиной с мою руку. Завидев нас, они разбегались и перепрыгивали через низкие стены с грацией танцовщиц.

– Хорошо еще, что они такие пугливые, – заметил Каден. – Их рога – грозное оружие.

– Как они называются? – поинтересовалась я.

– Мы зовем их miazadel – создания с пиками. Их стада я встречал только здесь и немного южнее, но в саванне вообще немало таких животных, которых больше не увидишь нигде.

– Опасные?

– Только некоторые. Говорят, они пришли из дальних миров, Древние привозили их сюда и держали как домашних питомцев. После уничтожения они оказались на свободе, а некоторые прижились и размножились. Так поется в одной из песен Венды.

– Вот откуда вы узнаете свою историю? Ты как будто называл Венду безумной.

– Возможно, не во всем.

Я не могла представить себе никого, кто стал бы держать таких странных животных в качестве домашних любимцев. Видимо, Древним и на самом деле всего шага не хватило до богов.

Во время путешествия я много раздумывала о богах. К этому располагала сама обстановка, этот ландшафт. Иногда в этой бескрайней степи они представали более великими, чем боги, ограниченные Священными текстами и косным миром Сивики. Здесь они казались более могущественными. Непостижимыми, даже для королевского книжника и его армии буквоедов. Дальние миры? Я была уверена, что уже достигла одного из них, но есть, значит, и другие? Какие еще миры они сотворили – или покинули, как этот мир?

Я подняла в воздух пальцы, прося прощения за кощунство, привычка оказалась сильнее меня – но в молитвенном жесте не было искренности, которая наверняка требовалась богам.

Впервые за долгое время я улыбнулась, вспомнив Паулину. Надеюсь, она не слишком беспокоится обо мне. Теперь у нее есть дитя, требующее забот. Но я, конечно, знала, что она волнуется. Может быть, даже каждый день ходит в Сакристу и молится обо мне. Я надеялась, что боги ее слушают.

К вечеру мы остановились на ночевку посреди этого величественного, но ныне всеми забытого города. Каден и Финч отправились добывать какую-нибудь мелкую дичь к нашему ужину, Гриз, Эбен и Малик занимались лошадьми, мне же было сказано набрать хвороста для костра, хотя в округе не было практически ничего, похожего на дерево. Внизу у ручья виднелись какие-то высокие кусты. В надежде, что там я смогу найти сухих веток, я направилась туда, на ходу расчесывая волосы. Я поклялась себе, что больше не позволю превратить себя в загнанного зверька, каким прибыла в кочевой стан, – грязного, со спутанными волосами, жадно хватающего куски еды… мало чем отличались от животных.

Я остановилась, пальцы машинально нащупали колтун в волосах, начали его распутывать. Я вспомнила мать и то, как она в последний раз расчесывала мне волосы. Мне было двенадцать. К тому времени я уже не один год причесывалась самостоятельно, не считая торжественных случаев, когда мастерица делала особую укладку. Однако в то утро мама сама пришла за мной поухаживать. Каждое мгновение того дня до сих пор было живо в памяти… ясная заря – редкость для наших зим, теплое лучистое солнце, день, который не имел права быть таким радостным. Мамины пальцы, нежные и легкие, двигались размеренно, она что-то негромко напевала, и это было так похоже на песню ветра в ветвях деревьев, что я невольно забыла, почему она заплетает мне волосы. Но она погладила меня по щеке и, наклонившись, шепнула на ухо: «Закрой глаза, если хочешь, Никто не узнает». Но я не стала закрывать глаза, потому что мне было только двенадцать и я еще ни разу не присутствовала на публичной казни.

Я стояла рядом с братьями как обязательный свидетель, прямая и высокая, неподвижная, как истукан – так и следовало, волосы безукоризненно причесаны и заколоты. Каждый миг, объявление вины, затягивание веревки, плач и мольбы взрослого мужчины, безумный вой, последний сигнал, а потом глухой стук уходящего из-под ног пола, краткий и ничтожный звук, разрывающий нить между жизнью и смертью, последний звук, который он слышал – вся это время я простояла с открытыми глазами.

Вернувшись в свою комнату, я бросила в огонь одежду, в который была, и вынула все заколки из волос. Я расчесывала волосы, расчесывала, пока не вошла мать и не прижала меня к груди, а я рыдала, повторяя, что жалею, что не могла помочь осужденному бежать. Отнять жизнь, прошептала она, даже у того, кто виновен, всегда тяжело. Иначе и быть не должно, а иначе мы бы мало чем отличались от животных.

Тяжело ли было Кадену отнимать жизни? Но я знала ответ. Даже гнев и отчаяние не помешали мне увидеть его глаза в ту ночь, когда я просила, скольких он убил. Тяжкий груз лежал у него на сердце. Смерти стоили ему дорого. Кем мог бы стать этот человек, если бы родился не в Венде?

Я продолжила путь, теребя колтун, пока он наконец не исчез. Дойдя до ручья, я разулась и поставила башмаки на низкую стену. Какое наслаждение – пройти босиком по прохладному песку и шевелить пальцами, позволяя песчинкам просачиваться между ними. Я вошла в воду, зачерпнула ее ладонями и смыла пыль с лица. То, что длится вечно. Здесь, среди разрушенных стен, это звучало насмешкой. Простые радости вроде купания оказываются долговечнее величественных городов. Руины и возрождение всегда рядом.

– Решила освежиться?

Я вздрогнула, обернулась. На берегу был Малик. Его глаза светились злобой.

– Да, – спокойно ответила я. – А вы уже закончили с лошадьми?

– Они могут подождать.

Бандит подошел ближе, и я осознала, что здесь мы скрыты от глаз остальных. Он стал расстегивать застежку на штанах.

– Составлю, пожалуй, тебе компанию.

Я вышла из воды.

– А я возвращаюсь. Ручей в твоем распоряжении.

Он поймал меня за руку, дернул.

– А я хочу, чтобы ты осталась, но в этот раз ты не будешь распускать свои паршивые коготки.

Рывком он заломил мне руки за спины и сдавил так, что я поморщилась.

– Ах, простите, принцесса, кажется, я был слишком груб?

Он впился мне в губы своим ртом, а рукой пытался задрать юбку, сминая ткань.

Негодяй прижался ко мне всем телом, так что я не могла даже шевельнуть ногой, чтобы лягнуть его. Он продолжал держать меня за руки с такой силой, что, казалось, они вот-вот хрустнут и сломаются. Изловчившись, я сумела, наконец, открыть рот пошире и зубами вцепилась ему в нижнюю губу. Малик взвыл, но выпустил меня, и я упала на спину. С перекошенным от ярости лицом он с проклятиями снова наклонился ко мне, но был остановлен резким окриком. Это кричал Гриз.

Малик даже не вздрогнул, прижимая руку к кровоточащей губе, однако потом все же отошел, тяжело дыша.

Гриз протянул руку, чтобы помочь мне встать.

– Будь поосторожней, девочка. Старайся не поворачиваться к Малику спиной, – сказал он на чистом морриганском.

Это обстоятельство поразило меня больше, чем его доброе отношение. Гриз все еще держал руку протянутой, и после некоторого колебания я приняла его помощь.

– Ты говоришь…

– По-морригански. Да. Не у тебя одной есть секреты, но этот пусть останется между нами. Поняла?

Я неуверенно кивнула. Никогда бы не подумала, что у меня будут общие секреты с Гризом, хотя его совет насчет Малика и приняла с благодарностью. И все же меня куда сильнее волновало, почему он скрывает знание морриганского. Ведь остальные бандиты открыто разговаривают на нем, но явно не догадывались о том, что и Гриз им владеет. Почему он открылся передо мной? Ошибся? Спросить сейчас было бы неуместно. Да и не у кого – Гриз уже топал назад в лагерь.

Вернувшись в лагерь с парой зайцев на ужин, Каден сразу заметил распухшую губу Малика и осведомился, что случилось.

Малик выразительно зыркнул в мою сторону, но вслух сказал, что его ужалила оса.

Так оно и было. Иной раз самые мелкие существа причиняют ужасную боль. Весь вечер мерзавец был мрачнее тучи и сорвался на Эбена за то, что тот слишком много канителится со своей лошадью. Каден тоже ходил взглянуть на ногу его жеребца и тщательно осмотрел копыто, но Эбен каждую минуту бегал проверять, как он себя чувствует.

– Он получил своего коня жеребенком и вырастил, – объяснил мне Каден. – Путовый сустав на передней ноге мягкий и опух. Может, конь просто потянул мышцу.

Не обращая внимания на воркотню Малика, Эбен продолжал бегать к лошади. Это напомнило мне, как он играл с волками. Мальчику было легче найти общий язык с животными, чем с людьми. Я пошла посмотреть больную ногу и тронула Эбена за плечо, надеясь уравновесить резкие слова Малика более обнадеживающими. Парнишка огрызнулся на меня, словно волчонок, и потянулся за ножом.

– Не трогай меня, – прорычал он.

Я тихо отошла, напомнив себе, что, хотя он и выглядит как ребенок, а иногда может, забывшись, слушать сказку у костра, но в его жизни никогда не было безоблачного невинного детства. Каков его удел? Стать таким, как Малик, который похвалялся, как легко было убить кучера и Грету? Эти смерти ничего не стоили Малику, кроме пары тонких стрел.

На ночь Каден устроился рядом со мной, чтобы защитить меня, а может, Малика – я не могла бы сказать наверняка. Ненавидели мы друг друга с равным пылом, но, даже принимая в расчет мои забинтованные искалеченные руки, пока Малику досталось больше, хотя сегодня он и пытался поквитаться. Не появись рядом Гриз, я сейчас могла бы ходить с опухшим лицом в синяках, если не хуже.

Я повернулась на другой бок. Пусть Каден прав, и я умру от голода посреди степи, все равно надо бежать. Малик достаточно опасен, а скоро я окажусь в городе с тысячами подобных ему.

Невозможно вечно ждать подходящего момента. Слова Паулины сейчас казались мне мудрыми, как никогда.