Глава тридцать шестая

Скучая, я облокотилась о перила на крыльце. Мы дожидались, пока Берди умоется и наденет нарядное платье, чтобы вместе отправиться на ночные гулянья на площади. Позади был долгий день, я все еще переживала случившееся во время метания ножей и странное чувство, что за мной кто-то наблюдает, в момент, когда на меня смотрели сотни глаз. Казалось бы, одной парой меньше, одной больше,…

– Паулина, – помявшись, спросила я, – с тобой так бывает, что ты понимаешь вдруг, что знаешь о чем-то? Просто знаешь?

Подруга долго молчала, будто не слышала вопроса, но потом вдруг подняла голову.

– С тобой так бывает, правда? Помнишь, мы шли мимо кладбища, и ты увидела, что Микаэль мертв.

Я резко выпрямилась.

– Что? Нет. Я…

– Я потом часто это вспоминала. Выражение твоего лица в тот день. Твою просьбу остановиться. Ты видела его смерть.

Я неистово замахала руками.

– Нет. Это другое, – я села рядом с Паулиной. – Я не сиарра. Я не вижу так, как моя мать. Тогда я правда почувствовала что-то неясное, хотя и сильное. В тот день я просто поняла, что что-то случилось.

Паулина обдумала мои слова и пожала плечами.

– Тогда, возможно, это не дар. У меня иногда тоже бывают похожие ощущения. Вообще-то я тоже чувствовала, что с Микаэлем что-то произошло. Что он не приедет. И от этого, кажется, мне еще сильнее хотелось, чтобы открылась дверь таверны и он вошел. Чтобы оказалось, что мои предчувствия неверны.

– Так ты считаешь, что это не дар.

– У твоей матери были видения, – она с виноватым видом опустила глаза. – По крайней мере, раньше.

Видения перестали посещать маму после моего рождения. Иные злые языки поговаривали, что я похитила ее дар, находясь в утробе – смехотворное утверждение. Тетушка Бернетта говорила, что я тут совсем ни при чем, просто с тех пор, как мама поселилась в цитадели, ее дар постепенно слабел вдали от родной земли. Другие заявляли, что у нее и вовсе не было никакого дара, но я сама была свидетельницей того, как он проявлялся – давно, когда я была маленькой. Я видела, как она устремляла невидящий взгляд серых глаз куда-то в пространство, а потом начинала действовать, решительно и собранно. Однажды она вдруг поспешно согнала нас всех на обочину, а через минуту по дороге галопом пронеслись испуганные кони. В другой раз мать вытащила нас из спален незадолго до сильного землетрясения и очень часто прогоняла из гостиной, предчувствуя, что отец придет раздраженным и лучше не выводить его из себя.

Она всегда отмахивалась от расспросов, утверждая, например, что просто издалека услышала конский топот – но я тогда была уверена, что все это проявления дара. Я видела ее лицо. Мама видела события раньше, чем они случались, или узнавала, что происходит где-то далеко – как в тот день, когда умер ее отец. Она тогда провела целый день в слезах у себя в комнате, а гонец с известием о гибели отца добрался до нас лишь через две недели. Но то было давно, а в последние годы ничего подобного не случалось.

– Пусть не видение, все равно это может быть дар, – заговорила Паулина. – Знать можно по-разному.

У меня по спине пробежал холодок.

– Как ты сказала?

Она повторила свои слова, почти дословно совпадающие с тем, что утром я услышала от жреца. Видно, на лице у меня отразилось смятение, потому что Паулина засмеялась.

– Лия, не переживай! Это у меня открылся дар видения! А не у тебя! И знаешь, у меня как раз видение – прямо сейчас! – Она вскочила на ноги и приложила руки ко лбу, изображая транс. – Я вижу женщину. Красивую старую женщину в новом платье. Ее руки уперлись в бока. Губы ее плотно сжаты. Она устала ждать. У нее…

Я округлила глаза.

– И я вижу! Она стоит у меня за спиной, не так ли?

– Да уж, стою, – сказала Берди.

Обернувшись, я увидела, что она стоит в дверях таверны, в точности, как описала Паулина.

– Старая? – переспросила Берди.

– Почтенная, – поправилась Паулина и чмокнула ее в щеку.

– Ну, подружки, готовы?

О, я была готова. Этого вечера я ждала всю неделю.

Радостно стрекотали кузнечики, приветствуя закат. Тонкие полоски нежно-розовых и сиреневых облаков испещрили кобальтово-синее небо над заливом. Бронзовый серпик месяца уколол первую звезду. Волшебно красив был в тот вечер Терравин.

Тихий воздух хранил дневное тепло. Все дышало покоем. Мы подошли к главной дороге, и над головами у нас замерцали бумажные фонарики. А потом, словно недостаточно было красоты вокруг, зазвучала песнь.

Такого пения молитв я не слыхала никогда прежде. Поминания раздавались отовсюду. Голоса разделялись, сплетались, соединялись в хор, слаженный и гармоничный. Пели в разном ритме, слова не совпадали, голоса взмывали и затихали, мелодия струилась, набегала волнами, истинная, пронзительная до боли.

– Лия, да ты плачешь, – прошептала Паулина.

Разве? Я потрогала щеку, мокрую от слез. Это был не плач, а что-то совсем другое. На подходе к городу голос Берди, глубокий и проникновенный, все чаще сбивался с песни на приветствия, поминовения растворялись в дне сегодняшнем.

Кузнец и медник, рыбаки и приказчики из лавок, портниха, мыловар, напомнивший, чтобы Берди забежала познакомиться с новыми образчиками – все наперебой здоровались, а вскоре кто-то и вовсе утащил Берди от нас.

Мы с Паулиной наблюдали, как готовятся к выступлению музыканты. Они поставили стулья, разложили на них инструменты – зитар, фиолу и барабан-дарбуку, а сами пошли закусить перед тем, как начать играть. Паулине захотелось маринованных яиц, и она побежала их искать, а я подошла к инструментам, чтобы лучше рассмотреть зитар. Он был сделан из вишневого дерева со вставками беленого дуба. Темно-красное дерево протерлось в тех местах, где инструмента годами касались руки музыканта.

Присев, я дернула струну. Низкий вибрирующий звук проник мне в душу. Изредка мать и ее сестры втроем играли на зитарах, их игра завораживала, а мама пела без слов, и ее звенящий голос казался мне голосом ангела, взирающего на сотворение мира. В такие мгновения жизнь в цитадели замирала, время будто останавливалось. Эта магия действовала даже на отца. Он слушал издалека, прячась на верхней галерее. То была музыка маминой родины, и меня всегда мучил вопрос – что заставило ее пожертвовать домом ради того, чтобы стать королевой Морригана? Ее сестры приехали двумя годами позже, чтобы быть с ней, но что еще оставила она в родном краю? Может, отец, слушая и наблюдая за ней украдкой, задавал себе те же вопросы.

Народ все подходил, чтобы поучаствовать в вечернем праздновании, разговоры и смех сливались в умиротворяющий гул. Торжество началось, музыканты заняли свои места, и воздух наполнили веселые мелодии, но чего-то недоставало.

Я пробралась к Паулине.

– Ты его не видела?

– Не волнуйся, он где-то здесь. – Паулина хотела увести меня любоваться плавающими свечами в фонтане на площади, но я отказалась, только пообещала, что присоединюсь позже.

Встав в тени около аптеки, я смотрела на руки музыканта, игравшего на зитаре. Они порхали над струнами, перебирали их – сами эти движения казались колдовским танцем. Мне вдруг стало жаль, что в свое время мать не обучила меня игре на этом инструменте. Я хотела подойти поближе, но меня остановила рука, взявшая меня за талию. Он здесь. Мне стало жарко от волнения, я обернулась – но это оказался не Рейф.

Я подавила разочарованный вздох.

– Каден.

– Я не хотел тебя напугать. – Он оглядел меня с головы до ног. – Ты сегодня просто ослепительна.

Смутившись, я потупила глаза, меня кольнула вина за то, что накануне своим поведением могла дать ему надежду.

– Спасибо.

Он махнул рукой в сторону улицы, где танцевали люди.

– Там музыка.

– Да. Только что заиграла.

Влажные светлые волосы были зачесаны назад, а от кожи пахло свежестью и мылом. Он снова показал на музыкантов, по-детски неуверенно, хотя больше ничего детского в его облике не было.

– Потанцуем? – спросил Каден.

Я помедлила с ответом, надеясь, что следующий танец окажется быстрой джигой. Мне не хотелось, чтобы он вел меня, обняв за талию, но и отказать в этой простой просьбе не было повода.

– Да, хорошо, – решилась я наконец.

Каден взял меня за руку и повел к площадке перед музыкантами. Его рука осталась лежать у меня на спине, а второй он взял меня за руку. Я завела сдержанный разговор о дневных играх и состязаниях, надеясь, что это поможет нам держаться друг от друга на расстоянии – но, стоило беседе на миг замереть, Каден привлек меня к себе. Он держал меня осторожно, но крепко, его щека была горячее моей.

– Ты так добра ко мне, Лия, – заговорил он. – Мне…

Он надолго замолчал, чуть приоткрыв рот. Потом откашлялся.

– Мне было радостно и хорошо здесь, с тобой.

Каден говорил необычайно торжественно, и я увидела такую же серьезность в его глазах. Я непонимающе смотрела на него, удивленная этой странной переменой тона.

– Я слишком мало сделала для тебя, Каден, а вот ты спас мне жизнь.

Он покачал головой.

– Ты сама смогла вырваться и освободить себя. Я уверен, ты сумела бы и применить свой кинжал.

– Может быть, – сказала я. – А может, и нет.

– Никто никогда не узнает, как могло бы быть. – Он крепче сжал мне пальцы. – Если бы да кабы… нельзя постоянно жить этим.

– Да… наверное, нельзя.

– Нужно жить дальше.

Каждое его слово было тщательно взвешено, но он как будто думал об одном, а произносил другое. Беспокойство, которое всегда было заметно в его глазах, усилилось.

– Ты говоришь так, как будто собрался уезжать, – заметила я.

– Скоро. Пора возвращаться к домашним обязанностям.

– Ты никогда не рассказывал мне, где твой дом.

Тени у него под глазами сгустились.

– Лия, – хрипло произнес Каден. Музыка заиграла тише, у меня заколотилось сердце, а его рука спустилась ниже по моей спине. Напряженность сменилась нежностью, наши лица сблизились. – Я хочу…

Ему на плечо опустилась решительная рука, заставив вздрогнуть нас обоих. Рука Рейфа.

– Не жадничай, приятель, – Рейф говорил весело, с озорным блеском в глазах. – Дай и другим попытать счастья.

Каден даже не пытался скрыть удивления – словно Рейф свалился прямо с неба. Но в следующее мгновение он овладел собой и перевел хмурый взгляд с Рейфа на меня. Я развела руками, показывая, что это простая вежливость, требующая, чтобы я потанцевала с каждым. Он кивнул и отступил в сторону.

Его место занял Рейф. Обхватив меня за талию, он объяснил, что опоздал, потому что одежда, которую он приготовил, исчезла из бани и ушла куда-то сама собой. Пришлось ему со всех ног нестись через весь двор, обмотавшись мокрым полотенцем. Наконец, он отыскал свое платье, отчего-то в стойле у Отто. Я старалась не прыснуть, представляя себе эту картину.

– Каден?

– Кто же еще?

Рейф притянул меня к себе, его пальцы нежно пробежали по моей спине. У меня в груди будто разорвалось что-то обжигающе горячее. Мы постояли так всего несколько мгновений, и музыканты заиграли быстрый лихой мотив. Нас сразу же разлучили – новый танец требовал смены партнеров. Пляска была веселой, и вскоре я уже хохотала, бегая и прыгая в такт музыке, а все вокруг кружилось и сливалось. К нам присоединились Паулина, Берди, Гвинет, жрецы, коновал, малышка Симона, крепко схватившая отца за руку, какие-то незнакомые люди – все пели, топали, поочередно выходили на середину, чтобы показать какое-то замысловатое коленце, звуки зитара, фиолы и барабана отдавались в висках.

Наконец, разгоряченная и запыхавшаяся, я выбежала из круга и отошла перевести дух. Танец продолжался водоворотом ярких красок и движений. Рейф отплясывал разом с Берди, белошвейкой и девочками-школьницами, Каден, взявшись за руки, кружился с Паулиной, Гвинет с кожевником, мельником – бесконечная круговерть, восклицания радости и благодарности. Да, все благодарно отдавались веселью – и никого не заботило, что принесет им день завтрашний.

Слова, сказанные Рейфом, ясно прозвучали у меня в голове. Вечно длится то, что имеет значение. Эти слова, которые я еще совсем недавно готова была высмеять, внезапно показались мне удивительно верными. Сейчас как раз и происходило нечто такое, что будет длиться долго – и я была тому свидетелем прямо в эти минуты. Я вдруг увидела прошлое, больше чем прошлое – я увидела Древних, танцующих на этой самой улице. Они плясали весело, без передышки, радуясь той же радостью, что и я сегодня. Храмы, поразительные мосты, величественные монументы – все они не вечны, вечно что-то другое. Такие ночи, как эта. Они приходят снова и снова, способные пережить даже луну, потому что сделаны не из камня и металла, а из чего-то совсем иного, тихого, как биение сердца и очищающего, как ветер. Для меня нынешняя ночь будет длиться вечно.

Рейф заметил, что я стою в стороне, и тоже выбрался из толпы. Вместе мы прошли через площадь, затопленную неровным светом свечей, музыка позади становилась все тише, и скоро мы скрылись в темноте леса, где никто – ни Каден, ни Паулина, ни кто-либо иной не сумел бы отыскать нас.