Глава двадцать пятая
Лишь малый остаток уцелел
Малый остаток от целой земли.
На протяжении трех поколений
Они испытывали и судили,
Отделяя чистейших от тех,
Кто все еще смотрел в сторону тьмы.
– Священное писание Морригана, том IV
Я прогуливалась по Терравину, помахивая перевязанными бечевкой свертками, которые держала в каждой руке. Один для меня, другой для Паулины. Сегодня я отправилась в город одна: хотела вольно, неторопливо побродить на улицам и переулкам, а с такой легкой поклажей я могла управиться и без Отто.
На постоялом дворе все было приведено в порядок, и Берди сама предложила взять выходной и провести его по своему усмотрению. Паулина по-прежнему проводила дни напролет в Сакристе, так что я отправилась одна и с вполне определенной целью. Конечно, я мечтала, чтобы от кавы не осталось и следа, но это не означало, что пока она не сойдет, я обречена ходить в рваных брюках, тяжелых юбках из плотной ткани и блузках с длинными рукавами. Сейчас от кавы оставалась только часть узора на плече, в котором не было и намека на принадлежность к королевскому роду и на обряд обручения. Останется ли она навсегда или, наконец, исчезнет – я больше не желала, чтобы моя одежда от этого зависела. Я чувствовала потребность обновить свой гардероб срочно, не медля ни дня.
Я спустилась к докам, где воздух наполняли запахи соли, рыбы, мокрой древесины и свежей краски из такелажных мастерских. Этот крепкий, бодрящий запах вызвал у меня улыбку и мысль о том, что я успела полюбить Терравин, полюбить даже его воздух.
Мне вспомнились слова Гвинет: Терравин не рай, Лия.
Конечно, в Терравине хватало своих проблем. И без напоминаний Гвинет было ясно, что здесь не все идеально. Но в Сивике несвобода чувствовалась в самом ее спертом, удушающем воздухе, атмосфера отдавала подозрительностью и напряжением, будто кто-то бдительно выжидал, готовый в любую минуту схватить тебя и сломить. Здесь же, в Терравине, воздух был просто воздухом, а запахи просто запахами. Этот город никого не брал в заложники, никого не удерживал насильно – и это читалось в лицах горожан. Они чаще улыбались, приветствовали вас взмахом руки, охотнее приглашали в свои лавки попробовать что-то, обменяться шуткой или новостью. В этом городе царили непринужденность и легкость.
Паулина справится со скорбью о Микаэле. Ей нужно смотреть в будущее. Мы будем помогать ей – Берди, Гвинет, я и, конечно, сам Терравин, ее любимый город, ее дом. Лучшего места для нас нельзя было выдумать.
Сегодня, накануне первого дня празднеств, всюду слышались молитвы поминовения – моряки напевали их, вытягивая сети, драя палубы, крепя паруса. Любимые строки того или другого поминовения естественно вплетались в будничный труд, и та песнь, что возникала при этом, тронула мое сердце так, как никогда не трогали храмовые песнопения. Хлопанье парусов над головами, зазывные крики торговок рыбой, вопли крачек над волнами, рынды на дальних судах, устроивших перекличку, миг затишья, вновь нестройный перезвон, крик, смех, молитва, шуршащие взмахи метлы, свист брошенной веревки – все это сливалось в единую песнь, непостижимым магическим образом отзывающуюся в моем существе.
Верные, верные,
Тянем! Вира помалу!
Чистые сердцем, чистые разумом,
Священный Остаток, благословенные свыше,
Камбала! Окунь! Бычки! Кефаль!
Звезды и ветер,
Дождь и солнце,
Выжившие, избранники, Священный Остаток,
День избавленья, свободы, надежды,
Крути лебедку! Вяжи канат!
Верные, верные,
Благословенные свыше,
Солнце и небо, рыба и чайки,
Возвысьте голос,
Воспойте песнь!
Морриган ведет нас
По милости богов,
Свежая рыба! Морская лисица! Тунец! Треска!
Конец скитаниям, через долину наш путь,
С якоря сниматься! Ставь паруса!
Морриган благословенна
Во веки веков.
Я свернула в тихий проулок, оттуда на центральную улицу, оставляя в воздухе позади себя многоголосую песнь. «Во веки веков», – шептала я, по-новому прочувствовав поминовения, воспринимая собственный голос как часть чего-то нового, что я, возможно, когда-то смогу понять.
Ты не уйдешь от меня, теперь не уйдешь.
Я оглянулась, ища того, кто произнес эти странные, замогильные слова, так не вязавшиеся с остальным разноголосьем – но увидела только вид на залив. Морской бриз унес звуки.
– Красавица, подходи! Не желаешь ли корону к празднику?
Я стремительно повернулась. На табурете у входа в мелочную лавку примостился, щурясь на полуденном солнце, морщинистый беззубый старик. С его руки свисали украшения для волос – яркие гирлянды из крашеных сухих цветов. Я остановилась полюбоваться, хотя тратить лишние деньги остерегалась. Большую часть своего месячного жалованья я уже потратила. Оставались еще, конечно, драгоценные камни, и я собиралась как-нибудь выбраться в Луизвек, чтобы продать часть, но хотела отложить вырученные за них деньги для Паулины. Ей они скоро понадобятся, а мне нужно было привыкать обходиться тем малым, что имею. Но, подняв руку с гирляндой, я представила себе, как она будет выглядеть на моих волосах, как Рейф наклонится, чтобы полюбоваться цветком, попытается уловить его слабый аромат. Я вздохнула – было очевидно, что ничего подобного не случится.
Тряхнув волосами, я улыбнулась.
– Они очень хороши. Но не сегодня.
– Всего грош, – заметил старик.
Раньше, в Сивике я могла бросить медный грош в фонтан ради забавы, просто чтобы посмотреть, как монетка будет падать на дно. И в самом деле, грошик небольшая плата за такую нарядную, веселую вещицу – да и праздник бывает только раз в году. Я купила две гирлянды, одну с ярко-розовыми цветами для светловолосой Паулины, другую с цветками лаванды – для себя.
С полными руками покупок я повернула в обратный путь, к постоялому двору, представляя себе, как хорош будет красочный венок на голове у Паулины вместо траурной повязки. Правда, у меня не было уверенности, что удастся уговорить подругу снять белый платок и надеть гирлянду. К постоялому двору я пошла по верхней тропе. Грязная и разбитая, эта дорога имела свои преимущества: она была тенистой и при этом малолюдной и спокойной. Ветер шуршал в верхушках сосен, нашептывал что-то утешительное, время от времени тишину нарушала своим стрекотанием сойка, ей ворчливо вторила белка. В одном из свертков у меня лежало кое-что для Вальтера и Греты. Прелестная крошечная вещица, вся из кружева. Мне хотелось вручить им подарок как можно скорее. Представляя себе, как Вальтер неуклюже держит его в руках (которые при этом кажутся огромными), я улыбалась. Что-то он мне расскажет, когда приедет в следующий раз?
Будь осторожна, сестренка, будь осторожна.
У меня вдруг закружилась голова, живот свело холодом. Я остановилась. Предостерегающий окрик брата раздался над самым ухом, совершенно отчетливо – и в то же время как будто издалека.
– Вальтер? – позвала я, понимая, что его здесь не может быть, и все же…
Шаги я услышала слишком поздно и даже не успела обернуться, когда меня ударили кулаком в грудь, дернули в сторону. Чья-то рука грубо схватила меня за запястье. Я закричала было, но почувствовала лезвие ножа у горла и услышала приказ не издавать ни звука. Я чувствовала зловоние гнилых зубов, запах сальных немытых волос, тошнотворный душок пропотевшей одежды. Рука сдавила меня крепко, не давая шевельнуться, из-под приставленного к шее ножа потекла струйка крови, щекоча кожу.
– У меня нет денег, – прохрипела я. – Только…
– Слушай внимательно, повторять я не буду. Верни то, что украла.
Слева под курткой у меня висел кинжал, но я не могла дотянуться до него левой рукой, а правую нападавший крепко стиснул. Что ж, попытаюсь хотя бы выиграть время.
– Я много чего украла на своем веку, – заговорила я. – Что именно вам…
– Этот нож – привет от книжника и канцлера, – рыкнул негодяй. – А вот это поможет тебе вспомнить.
– Я ничего у них не брала.
Чуть ослабив хватку, он перехватил нож повыше, и мне пришлось прижаться к нему головой, чтобы лезвие не врезалось в кожу глубже. Я замерла, боясь двинуться, и, кажется, не дышала. Наконец он извлек откуда-то листок бумаги и потряс у меня перед глазами.
– А в этой записке говорится совсем другое. И книжник велел тебе передать, что ему не было смешно.
Я узнала записку. Она была написана мной.
Очень интересные штучки, да только вот беда, плохо лежали. Зато теперь лежат хорошо. Надеюсь, вы не обидитесь.
– Если я это отдам, ты меня убьешь, – единственное чем я могла сейчас двигать, были ноги. Я стала возить правым башмаком по грязи, пытаясь нащупать ногу наемника позади себя. Наконец, я наткнулась на что-то твердое. Кровь стучала в ушах, я вся горела.
– Мне заплатили за твое убийство в любом случае, – возразил он, – но я могу сделать это более мучительным для тебя, если ты этого хочешь. А потом наступит очередь твоей хорошенькой подружки…
Резко подняв колено, я с размаху опустила каблук на его ступню, вложив в удар всю силу, одновременно нанеся удар локтем под ребра. Отскочив, я развернулась и, выхватив кинжал из ножен, бросилась на наемника. Тот надвигался на меня, морщась от боли, но вдруг резко остановился. Глаза у него неестественно расширились, их взгляд стал бессмысленным. Негодяй согнулся и упал на колени. Я в недоумении уставилась на кинжал, пытаясь понять, как могла ударить его, сама не заметив. Убийца ничком упал к моим ногам, пальцы его царапали грязь.
Я заметила движение и подняла голову. В десяти ярдах позади стоял Каден с арбалетом, а чуть подальше – Рейф. Оба побежали ко мне, но резко остановились за несколько шагов.
– Лия, – Рейф протянул руку, – дай сюда кинжал.
Я посмотрела на оружие, которое все еще сжимала в руке, потом снова на Рейфа и помотала головой.
– Со мной все в порядке, – я отряхнула куртку и попробовала вернуть кинжал в ножны, но пальцы сами разжались, и он упал на дорогу. Каден поднял его и сам вложил в тонкий кожаный чехол. А я глядела на то, что осталось от нарядных гирлянд – они валялись под ногами разорванные, втоптанные в грязь, лепестки розового и сиреневого цвета разлетелись по лесной траве.
– Твоя шея, – сказал Рейф, – позволь, я осмотрю.
Приподняв мне подбородок, он большим пальцем вытер кровь.
Мне казалось, что и он, и Каден двигаются слишком быстро и резко. Рейф вынул кусок материи – платок? – и прижал к моей шее.
– Дома Берди посмотрит, что там. Сможешь держать вот так?
Я кивнула, и он поднял мою руку и прижал пальцы к ткани. Отошел, пнул лежащего человека в плечо, убеждаясь, что тот мертв. Я-то знала точно, что он умер. Он больше не скреб пальцами землю.
– Я услышал твой крик, – пояснил Каден, – но никак не мог взять его на мушку, пока ты не отскочила.
Опустив арбалет, он опустился на колено у трупа и выдернул стрелу у него из спины. Вдвоем с Рейфом они перевернули его.
Мы смотрели на лежащего мужчину, глаза у которого все еще были открыты. Кровь заполнила глубокие морщины в углах рта, отчего он казался похожим на испуганную куклу-марионетку. Ни одного из моих спасителей вид трупа, кажется, не взволновал. Возможно, они повидали такого достаточно. Я не имела подобного опыта. Ноги у меня подкашивались.
– Тебе он знаком? – спросил Рейф.
Я помотала головой.
Каден поднялся.
– Что ему было надо?
– Денег, – машинально ответила я, сама удивившись. – Он просто хотел денег.
Я не могла сказать им правду, не раскрыв, кто я такая. И тут я заметила записку, маленький листок бумаги, исписанный моей рукой, всего в нескольких дюймах от его пальцев.
– Вызовем констебля? – спросил Каден.
– Нет! Не надо, прошу вас! Я не могу… – я шагнула вперед, ноги подогнулись, в глазах потемнело, и все завертелось. Я почувствовала, как сильные руки поймали меня и подхватили.
Отнеси ее, а я займусь телом.
У меня кружилась голова. Я попыталась глубоко дышать, боясь, как бы меня не стошнило, прижимала ткань к шее. Дыши, Лия, дыши. Все будет в порядке… но мир завертелся еще быстрее, и я даже не была уверена, чьи слова слышу – Кадена или мои собственные.
