Глава двадцать вторая
Хотя уже наступила середина лета, настоящая жара только теперь добралась, наконец, до морского побережья, и я все чаще бегала к насосу, чтобы ополоснуть разгоряченное лицо. В Сивике лето иногда не наступало вовсе, а по холмам круглый год клубился туман. Только выезжая на охоту в глубь страны, мы могли в полной мере прочувствовать настоящий летний зной. Теперь я поняла, что легкие юбки и открытые блузки местных девушек в этих краях не только приличны, но и необходимы. Тот скудный гардероб, который мы с Паулиной привезли из Сивики, совершенно не соответствовал климату Терравина, однако принятые здесь блузы и платья без рукавов создавали для меня проблему другого сорта: я не могла разгуливать по городу с вызывающей свадебной кавой на плече.
Я призвала на помощь Гвинет, кусок едкого мыла для стирки и жесткую щетку – одну из тех, которыми Берди скребла картофель. День был жаркий, так что Гвинет с радостью отозвалась на мою просьбу, и мы отправились к ручью на заводь.
Гвинет осмотрела каву, поводила пальцами по моей спине.
– Ты знаешь, а ведь бо́льшая часть уже сошла. Остался только небольшой участок на плече.
Я вздохнула.
– Прошло уже больше месяца. За это время рисунок должен был бы сойти полностью.
– Но на плече он еще очень яркий. Я даже не знаю…
– Вот! – и я решительно протянула через плечо картофельную щетку. – Не бойся, нажимай как следует.
– Берди с тебя шкуру спустит, если узнает, что ты делаешь с ее кухонной утварью.
– Неужели моя спина грязнее картошки?
Гвинет хмыкнула и приступила к делу. Я старалась не отклоняться, пока она терла мою кожу жесткой щетиной и разъедающим мылом. Через несколько минут женщина смыла мыльную пену, плеснув водой. Осмотрев результаты своих трудов, Гвинет вздохнула.
– Ты уверена, что это только кава, а не постоянная татуировка?
Я отплыла чуть поглубже и обернулась к ней.
– Что, никак?
Она молча покачала головой.
Я окунулась с головой, не закрывая глаз и глядя на расплывающийся мир надо мной. Это не поддавалось логике. Десятки раз, по случаю разных праздников и торжественных событий, мне наносили подобные украшения на лицо и руки, и всегда через неделю-другую они блекли и исчезали.
Вынырнув, я вытерла лицо.
– Попытайся еще раз.
У Гвинет вытянулось лицо.
– Пойми, Лия, рисунок не сходит. – Она присела на полузатопленный камень, поднимающийся над водой, словно панцирь черепахи. – Ты уверена, что жрец во время обряда не применял магию?
– Кавы тоже подчиняются законам природы, Гвинет. Никакой магии в этом нет.
– Магия на каждом шагу попирает законы природы, – возразила она. – Что уж говорить о крохотном упрямом кусочке кавы на плече у одной девушки. Ты уверена, что мастера не сделали ничего другого?
– Совершенно убеждена.
Тем не менее я попыталась припомнить. Я, конечно, не могла видеть мастеров за работой, но готова поклясться, что весь рисунок был выполнен в одно время, одними и теми же кистями и красками. Я вспомнила, как мама дотронулась до меня, чтобы подбодрить во время церемонии, но вместо нежного прикосновения я ощутила жгучую боль в плече. Уж не тогда ли что-то произошло? А еще та молитва – на родном языке матери, она не была частью традиционного ритуала. Пусть боги препояшут ее мощью, пусть дадут ей в защиту отвагу, истина да будет ее короной. Это была необычная, странная молитва с неясным смыслом, но, конечно же, сами по себе эти слова не имели силы.
– Ты знаешь, а выглядит-то совсем недурно. И уже непонятно, что это королевская – и вообще свадебная кава. Герб Дальбрека и королевские короны исчезли. Осталась только часть когтистой лапы и виноградная лоза. Никому и в голову не придет, что они означают. Мне кажется, с этим можно жить.
Жить с этим? До конца жизни ходить с частицей дальбрекского герба на коже? Не говоря уже о том, что этот когтистый мифологический зверь даже не упоминается в фольклоре Морригана. И все же я невольно вспомнила, что кава вызвала мое восхищение, когда я впервые на нее взглянула. Совершенство, сказала я тогда, но тогда же подумала, что скоро рисунок будет смыт – я не знала, что он превратится в постоянное напоминание о той жизни, от которой я отказалась. Ты всегда останешься собой, Лия. От себя не убежишь.
– Рисунок сойдет, должен сойти, – сказала я упрямо. – Нужно просто попробовать еще разок.
Пожав плечами, Гвинет подняла голову и посмотрела на золотистые листья раскинувшегося над нами кружевного дерева – в обрамлении изумрудной листвы других деревьев. Гвинет улыбнулась с грустью.
– Смотри-ка, до чего яркий желтый цвет. Осень жадина, верно? Уже ворует деньки у лета.
Я тоже рассматривала преждевременную желтизну.
– Рано, это правда. Но, может быть, все еще уравновесится. Я уверена, наступят дни, когда лето не захочет уступать и откажется сдавать осени свои позиции.
Гвинет снова вздохнула.
– Законы природы. Но даже природа выходит из повиновения. – Женщина разделась, небрежно швырнула одежду на берег. Зайдя поглубже, окунулась с головой, а потом отжала темные красновато-рыжие волосы, скрутив их в длинный жгут. Над водой виднелись только ее молочно-белые плечи.
– Ты вернешься обратно когда-нибудь? – спросила она как бы невзначай.
До меня доходили слухи о войне. Я понимала, что Гвинет тоже их слышала. Она продолжала считать, что я, будучи Первой дочерью, могу изменить положение вещей. Однако дверь дара так и не приоткрылась для меня, а теперь не оставалось никаких сомнений, что она закрыта наглухо. Гвинет же, вероятно, увидела в упрямой каве знак, и я засомневалась, так ли уж она старалась соскоблить ее. Она смотрела на меня, ожидая ответа. Ты вернешься обратно когда-нибудь?
Я нырнула. Под водой мир снова стал мутным и расплывчатым, золотистые листья были еле видны, в висках глухим эхо отдавались удары сердца, из носа выбегали пузырьки воздуха – и вскоре вопрос Гвинет растворился. Его просто унесло течением ручья, вместе со всеми надеждами, которые она на него возлагала.
