22

…И просыпаюсь под грохот ружейной канонады. Только на самом деле не просыпаюсь, ибо, хотя глаза у меня и открыты, я все еще вижу смутные обрывки сна. Под веками щиплет, и это даже не просто ощущение, но какое-то движение, безостановочная дрожь, которая не дает прийти в себя. Я вижу… даже не знаю что. Людей в хромированном помещении, в котором рассеян какой-то болезненно-зеленый свет, исходящий как будто оттуда-то сверху. Зверьки, безволосые, с шкурками розового оттенка, беспомощные в своих клетках. Провода, тянущиеся из ванн, в которых пузырится пена. И то, и другое, и третье смешивается, превращается в калейдоскоп, но трудно сказать, вижу ли я все это своими глазами или мне просто кажется. Еще раздается какой-то шум, потом – грохот. Очередной выстрел? Подлинный или воображаемый?

Нет, это звук падения моего собственного тела. Все кости трещат. Кроме черепа. Голову придерживает чья-то рука, не давая ей удариться об пол. Я ощущаю теплое прикосновение, приносящее чувство удивительной надежности.

Наконец предметы перестают двоиться, и я вижу Лэчлэна. Он прижимает меня к себе, бережно укладывает на пол. Я улыбаюсь. Не знаю уж, что тут взаправду, а что мне только представляется, но ощущение на редкость приятное.

– Надо вытаскивать тебя отсюда, – говорит Лэчлэн. – Сильно ударилась при падении?

Телом я ощущаю прикосновение его свободной руки, той, что не придерживает мою голову. Щекотно, я хихикаю. При этом он как-то странно смотрит на меня, и это возвращает меня к действительности.

Выстрелы. Линзы-импланты. На нас напали.

Лежа, я начинаю бешено вертеть головой. Фактически я лежу прямо под операционным столом. Странно, но скальпели и всякие другие инструменты разбросаны по полу. Я пытаюсь подняться, но Лэчлэн удерживает меня.

– Они у входа. Двое, может, трое зеленорубашечников. К счастью, твой талантливый киберхирург еще и умелый хакер; кажется, ей удалось взломать базу и модифицировать пару ботов-охранников так, что они выполняют ее команды и держат зеленорубашечников под контролем. Подняться можешь?

– Да я уж пробовала, – раздраженно говорю я; отпечатавшиеся на внутренней поверхности век, меня преследуют видения этой необычной комнаты.

– Флейм нигде не видно. – В руке у Лэчлэна винтовка. Я и понятия не имела, что она у него с собой, ничего похожего на футляр при нем не было.

– Надо выбираться отсюда. – Он как-то странно смотрит на меня, и моя рука невольно тянется к глазам. Хотелось бы взглянуть на них, но вряд ли сейчас время искать зеркало. На ощупь они выпуклые и нежные, но мир в них отражается как обычно. А то, что мелькало, – все эти зверки, – должно быть, последствия анестезии.

– Стреляют у главного входа, – шепчу я, стараясь по беглым впечатлениям, что успели осесть в памяти, восстановить расположение помещений в Серпантине. – Может, через черный удастся выйти?

– Может быть. Но через забор снова пропущен ток.

В плену нас держит та самая сила, что была предназначена удерживать нас на расстоянии.

– А отключить его никак не нельзя?

– Тут где-то должна быть трансформаторная коробка, но…

Я следую за ним взглядом.

– …Скорее всего у входа, – обреченно заканчиваю я. – Что же нам делать?

– Нам? Ты – остаешься здесь. Я – немного помогу этим нашим союзникам – ботам-охранникам.

– Но…

Он бросает на меня гневный взгляд.

– Ты что, даже в такой момент собираешься спорить со мной? – Я набираю в грудь воздуха для следующего аргумента, но он прижимает мне палец к губам. – Тихо. Сиди на месте.

Страшась стать у него на пути (да и вообще страшась), я не шевелюсь, а он тем временем, вскинув ружье на изготовку, пригибается и слегка отворяет дверь. Стрельба прекратилась, не слышно ни звука. Как это понять? То ли зеленорубашечники отброшены, то ли боты-охранники выведены из строя? Если первое, надо бы радоваться. Но тут я представляю себе Грача в его форме, распластавшегося на земле и истекающего кровью. Мне не хочется новых смертей, пусть даже жертвой станет тот, кто хочет меня убить.

Лэчлэн смотрит сквозь щель в двери, сосредоточенно вслушивается. Он не двигается с места, все мышцы его напряжены, он весь – сгусток силы и энергии. Видна ему только небольшая часть соседнего помещения, но чувствуется, что он готов встретить любую угрозу. Через какое-то время, однако, он слегка расслабляется.

Поворачивается ко мне с успокаивающей улыбкой.

– Вроде все чисто. И все же оставайся на месте, не шевелись.

Что он ошибается, я убеждаюсь не сразу, хотя все происходит с молниеносной быстротой. Он бросается к двери буквально за мгновение до того, как отвернуть от меня свое улыбающееся лицо, но это мгновение становится фатальным. Неужели это моя вина? Неужели это я задержала его своим взглядом, отпустив слишком поздно?

Лишь на миг он ослабил бдительность. Но пришелся этот миг не ко времени. Грохочет выстрел, оглушительно, совсем рядом, и его отбрасывает назад. Я вижу зависшую в воздухе струю крови, но раны не различаю. Он цепляется за низкую табуретку и падает на пол, однако, ему еще хватает присутствия духа, чтобы при падении попытаться захлопнуть дверь.

Какой-то миг я сохраняю надежду… но в дверную щель вклинивается черный ботинок, и дверь снова распахивается. На пороге возникает зеленорубашечник и направляет длинный, очень длинный ствол – это винтовка – на Лэчлэна. Не знаю, имеют ли в таких делах значение размеры, но оружие Лэчлэна в этот момент кажется всего лишь игрушкой.

Меня зеленорубашечник не видит – ему мешает операционный стол. Пока не видит.

– Поднимайся, – рычит он Лэчлэну.

Лэчлэн стонет и переворачивается на раненый бок. Зеленорубашечник пинает его, и мне стоит огромных усилий не закричать при виде того, как Лэчлэн вздрагивает и обхватывает голову руками. Трудно сказать, сколько крови он потерял, насколько серьезно ранен. Может, дело обстоит хуже, чем мне показалось. Похоже, его ранило в руку – в чем тоже нет ничего хорошего, – но прошла ли пуля и через грудь, обездвижила ли его? Почему он не сопротивляется? Просто лежит, не движется. Приходится зажать ладонью рот, чтобы не выдать себя.

Зеленорубашечник снова грубо велит Лэчлэну подняться, затем, осклабясь и сердито бормоча что-то, закидывает винтовку за плечо, снимает с пояса пару наручников и опускается на колени рядом с потерявшим, судя по всему, сознание Лэчлэном.

Ну же, Лэчлэн, сделай хоть что-нибудь, мысленно умоляю его я. Но он не шевелится. Зеленорубашечник надевает наручники; раздается щелчок, эхом отдающийся от стен операционной.

Лэчлэн разом оживает, начинает действовать здоровой, скованной в запястье рукой, стараясь притянуть зеленорубашечника к себе. Тот явно этого не ожидал, не успевает вовремя отпустить наручники и растягивается на полу. Лэчлэн опирается на раненую руку, издает громкий стон, но ни на секунду не прекращает борьбы. Он вырывает наручники у зеленорубашечника, подтягивает здоровой рукой к костяшкам пальцев свободно болтающийся конец и, как кастетом, изо всех сил бьет зеленорубашечника в висок – раз, другой…

Но зеленорубашечник меняет точку опоры и хватает Лэчлэна за руку. О, Земля Великая, сколько же крови! Соперники только что не плавают в ней, пытаясь найти твердое место на скользком полу. Лэчлэн перекатывается через зеленорубашечника и на мгновение оказывается наверху. Но тот выворачивается и хищно тянется сплетенными пальцами к пулевому отверстию в руке Лэчлэна. Тот смертельно бледнеет и, кажется, вот-вот потеряет сознание. Зеленорубашечник встряхивает его, бьет в скулу и наконец вспоминает про винтовку.

Он с обеих сторон стискивает Лэчлэна коленями и пригвождает к полу. Теперь зеленорубашечнику торопиться некуда. Он уверен, что взял верх. Лениво, словно ничего особенного не происходит, он снимает винтовку с плеча и направляет дуло прямо в лицо Лэчлэну.

– Так-так, второрожденный? – Действуя стволом, как рукояткой, он поворачивает голову Лэчлэна и вглядывается ему в глаза. Ствол слишком длинный, ему неудобно и приходится откинуться немного назад. – Ты хоть представляешь себе, что с тобой сделают в Центре? – Он издает гнусный смешок. – Да я милость бы тебе оказал, застрелив прямо на месте. – Он вдавливает дуло в лоб Лэчлэну, а я изо всех сил зажмуриваюсь. Лэчлэн, ну пожалуйста, сделай хоть что-нибудь!

Но в следующий момент я широко раскрываю глаза. Чего я жду, почему Лэчлэн сам должен действовать?

Зеленорубашечник не подозревает, что я здесь. А прямо рядом со мной валяется скальпель. Он упал, когда Лэчлэн швырнул меня на пол, чтобы защитить. Лезвие короткое, но убийственно острое.

Зеленорубашечник продолжает разглагольствовать, злорадствует насчет ужасов, которые ожидают Лэчлэна. От его слов у меня внутри все переворачивается, но и сил прибавляется, и решимость укрепляется. Я осторожно переворачиваюсь на бок и подбираю скальпель. Он очень мягко, почти нежно ложится мне в ладонь – слишком тонкий инструмент для насилия.

Но и достаточно острый, чтобы угроза насилия была реальной.

Изощряясь в насмешках, зеленорубашечник не слышит, как я подползаю к нему сзади, чтобы приставить скальпель к горлу. Я уже приготовила команду: оружие на пол, встать медленно – иначе вену перережу. Мы свяжем его. А потом скроемся.

Но в тот момент, когда лезвие прикасается к горлу зеленорубашечника, Лэчлэна словно подбрасывает, и скальпель, не встречая сопротивления, входит внутрь, как будто шея у зеленорубашечника не кожей обтянута, а тончайшим шелком.

Я отстраняюсь, откидываюсь, но – слишком поздно. Из его горла бьет струя крови, толчками, в ритм биению сердца. Лэчлэн вырывает у него из рук винтовку и отбрасывает в сторону, а зеленорубашечник поворачивает ко мне удивленный взгляд, и он разрывает мне сердце. Глаза у него большие, вид такой, будто он что-то собирается сказать… и тяжело, но в то же время едва ли не с некоторым изяществом оседает. Кровь из перерезанного горла теперь течет медленнее, постепенно образуя на полу рядом с ним красную лужу. Опять. А потом и сам зеленорубашечник, и его кровь застывают.

Лэчлэн освобождается от его тяжести и с трудом встает на ноги. Я не могу оторвать взгляда от мертвого зеленорубашечника. Это моих рук дело. Я забрала у него жизнь…

На моих ладонях даже нет крови.

Лэчлэн тянет меня за руку.

– Пошли, надо уходить!

Но я не могу двинуться с места.

– Надо уходить отсюда, найти тебе какое-нибудь безопасное убежище. – Он заставляет меня закинуть ему руку на плечо и буквально волочит к двери. А ведь должно быть все наоборот. Это мне следует его поддерживать. Но ноги отказывают мне. Подгибаются.

– Не могу… – начинаю я. Но знаю, что должна.

Вокруг все плывет, края стираются. Картинки вроде тех, что мелькали, когда я только-только очнулась, складываются вновь – то ли перед глазами, то ли в сознании. Фигуры в белых халатах. Прибор, измеряющий чей-то пульс и другие жизненно важные показания. Возникает и еще одно видение, которое мне, на удивление, вовсе не хочется отгонять, – видение леса, настолько реальное, что я ощущаю запах влажной земли. И все-таки я гоню эти образы, и передо мной в проеме двери возникает Флейм. Она подзывает меня к себе. Лэчлэн направляет на нее отобранную у зеленорубашечника винтовку, но она не обращает на это ни малейшего внимания.

– Спасибо большое, чтоб всех вас! – взрывается она. – Жила, никого не трогала, работала изо всех сил здесь, в Серпантине, чтобы перебраться в другое кольцо, поприличнее этого, и нате вам пожалуйста! – Она косится на меня, всматривается в глаза. – А тебе нельзя было вставать.

– Как будто у нее был выбор, – говорит Лэчлэн сквозь стиснутые зубы. – А вы где пропадали?

– Надо было срочно проверить систему защиты ботов-охранников. Показалось, что надо принять срочные меры. Но ничего, мои боты сами со всем разобрались. Черт! черт! черт! – Она трет лоб и мерит шагами комнату. – Ну что мне придумать, чтобы хоть как-то прикрыть свою задницу? Конечно, можно растворить тела. Избавиться от биоматериалов. – Не останавливаясь ни на секунду, она продолжает рассуждать сама с собою, горячо и настойчиво, и у меня возникает на редкость странное ощущение, что, как бы она там ни ругалась, случившаяся беда для нее – всего лишь задержка в постановке научного эксперимента. Она поднимает голову, и на губах ее появляется легкая и тоже очень странная улыбка.

– Слушайте, ребята, вам есть куда пойти?

Лэчлэн кивает.

– А вам?

– Неужели вы думаете, что, балансируя всю жизнь на границе черного рынка, я не озаботилась парой-другой тайных лежбищ? Ладно, шагайте. А со всем этим я как-нибудь разберусь. – Она хмуро смотрит на мертвого зеленорубашечника. – По крайней мере, надеюсь. – Она пожимает плечами и шуточно грозит Лэчлэну пальцем, явно давая понять, что все недоразумения забыты. Мне начинает казаться, что Флейм слегка не в себе. – Отыщи ей место, где она могла бы отдохнуть, хотя бы денек. Ей надо полежать, чтобы глазное давление не выросло. Мы же не хотим, чтобы глаза – бах! – и вылетели наружу, не так ли? Понадобится какое-то время, чтобы ее нейронная система пришла в порядок. В конце концов, теперь она встроена – более или менее – в общую систему Экопана.

Я моргаю, глаза мои горят. Столько нового навалилось.

– Я подсоединила тебя к источнику, который твой приятель обеспечил. Ничего не скажешь, связи у этого малого имеются! – В ее голосе звучит уважение. – Тот, что предлагала твоя мать, явно раскрыт, иначе тебя бы не выследили. – Но у парня есть другие ходы. – Она многозначительно смотрит на Лэчлэна. – Ощущение такое, будто он долго, очень долго готовился к этой операции. Мельчайшие детали надо было предусмотреть. Например, гендерные. Но теперь Экопан официально зарегистрирует тебя под именем Ярроу. Правда, какое-то время потребуется на адаптацию, так что несколько месяцев у тебя будут глюки. Может, не всякому боту удастся проверить тебя. И во всяком случае, просто чтобы не рисковать, держись подальше от тех, про которых Центру лучше не знать.

Я с трудом ловлю ртом воздух. Выходит, мне нельзя вернуться в Подполье? Куда же идти? Домой нельзя. Меня охватывает паника. Я теперь одинока, бездомна, беспомощна, словно плывущий по течению бумажный кораблик.

И тут перед глазами – как те, прежние видения, только ярче – вспыхивает еще одно: кисть сирени.

– Ларк, – решительно говорю я. – Ларк пустит меня к себе.