Глава 1
Белым ляжет невинность снега…
Белым ляжет невинность снега.
Рисовать я её не берусь
Лишь пою, лишь пою свою грусть
Будут дети как прежде бегать.
Получив начало с 1584 года, в большинстве построенный на приболоченной местности по обоим берегам Северной Двины, окружённой хвойными массивами, Архангельск возводился именно этим самым доступным материалом — строительным лесом.
И даже в середине двадцатого столетия на окраинах города можно встретить дощатые тротуары и следы-остатки некогда проложенных деревянных дорог.
Не говоря о порой неплохо сохранившихся домах из бруса, обшитых потемневшей доской, стоящих нижними венцами на медленно подгнивающих сваях (не на фундаменте). Многие из этих упрямых и прочных реликвий, дожили до времён асфальта и "внутреннего сгорания", чувствительно покачиваясь от проезжающих мимо тяжёлых грузовиков.
Однако вернёмся немного назад — к началу двадцатого века, когда ещё полновластно двигал "пар". Впрочем, и от пбруса массово ещё не совсем отказались.
Архангельская губерния — северный "фасад" империи, раскинувшийся от Финляндии до Урала, соприкасающийся с холодными водами Ледовитого океана, суровая правда жизни окраины, более полугода заснеженной, прихваченной льдами.
Потерявший своё значение как город-порт после основания Санкт-Петербурга, Архангельск только к девятисотым годам второго тысячелетия от Р.Х., с развитием торгового мореплавания, дотянувшейся (наконец) узкоколейной железной дороги, прокладкой телеграфной связи, получил новый импульс к развитию порта, как и всей губернии.
Летом с открытием навигации Северная Двина несёт мимо Архангельска мутные жёлтые воды, давая выход к просторам океана с рыболовным и зверобойным промыслом, к торговым морским путям и европейским странам.
Зима же — долгая, и ледостав, длящийся 180 — 190 дней почти до конца мая, сковывает берега не только Двины, но и Белого моря, закупоривая морскую дорогу к архангельским причалам и от…
С приходом зимы пикантный привкус портового города с прямыми новостями из Европы, веяньями и модами, заметеливается, замораживается…, жизнь замирает. Северный край, словно впадает в спячку, снова становясь захолустьем империи.
И если посмотреть с высоты полёта (не важно, чьего или чего), то — огромная территория превращалась в сплошное белое заснеженное поле. Тракты и гужевые дороги к поселениям и местечкам засыпает, обновляет чистым снегом. В архангельские гавани на зимний прикол обустраиваются суда.
Дошедшая от Вологды к левому берегу Северной Двины железнодорожная ветка, как это у нас водится, регулярно требовала ремонта и восстановления после размыва грунтовыми водами, оползней и прочих каверз природы и дураков. Поэтому курьерская почта, хоть и претендовала на регулярность, доходила с запозданием.
Тем не менее, единственный на то время незамерзающий порт русского севера — Александровск (в будущем г. Полярный) был включён в линии губернской телеграфной связи и дальше…
И дальше по сети "Архангельск-Санкт-Петербург", проложенной вдоль почтового тракта, пусть окольным путём, но вполне надёжно, молодой город губернии Александровск привязывался к Центральной России.
Ещё в незамерзающих заливах и бухтах Мурмана существовали становища поселенцев и рыбных промысловиков, а на восточной стороне Мурманского берега были основаны спасательные станции, к которым в том числе протянуты ветки промыслового телеграфа.
Не сказать, чтобы Архангельск зимы-весны 1904 года был совсем уж "сонным царством". Всё-таки на другом краю империи шла война с Японией, что, как минимум, не могло не остаться без внимания. Более того — волновало! Кого-то и лично — по сухим данным статистики, более четырёх тысяч уроженцев Архангельской губернии были призваны и отправлены на Дальний восток.
Однако новость пришла в тихий Архангельск совсем с другой стороны. С моря.
О, нет! Вести с моря приходили частенько…, вплоть до эпохальных…!
Тогда, когда были связанны с героическими экспедициями к полюсу…
Смелыми первооткрывателями…
Пропавшими полярниками…
Спасёнными из ледяного плена (часто через год-два) зимовщиками…
И трагическими смертями.
Нынешняя же сенсация всколыхнула и взбудоражила своей фантастичностью, буквально на грани неверия, если бы не нашлись свидетельства от разных источников…
Наскоро сделанные одним любителем рисунки (которым почему-то особо поверили) и даже реальное фото.
Фото-позитивы, правда, дошли до Архангельска чуть позже, как и позже закрутились все шестерёнки этой истории.
Через край непокорной рекою.
Когда кольский* уездный исправник телеграфировал в Александровск, что около берегов Мурмана замечены иностранные траулеры, под парами в Екатерининской гавани стоял только пароход "Лейтенант Скуратов". Или как тогда было принято орфографией — "Лейтенантъ Скуратовъ".*(Кольский полуостров (устаревшее название Мурман, Кола) — полуостров на северо-западе Европейской части России. В 1899 году Кольский уезд переименовали в Александровский, но жители по привычке продолжали поминать прежнее название.)
Получив с посыльным от начальника пограничной стражи предписание выйти в море, командир "Скуратова" немедленно отдал соответствующие распоряжения.
Вообще-то для такого дела лучше бы подошли более скоростные боты-крейсера…
"Скуратов" же, винтовая шхуна английской постройки, бывшее посыльное судно "Бакан", имел один существенный недостаток — малый, всего 9-узловый ход.
Ранее, пребывая в роли "охранного крейсера", обладая четырьмя орудиями, "Бакан" зачастую просто отпугивал браконьеров только появлением своего силуэта на горизонте — норвежцы быстро поднимали пары и нередко легко уходили от преследования.
В дальнейшем шхуну разоружили, исключили из списка судов, затем переименовали в блокшив?5, намереваясь переделать в плавучую мастерскую для нужд Дирекции. Однако после проведения капитального ремонта переквалифицировали в транспорт и вновь включив в список, как пароход "Лейтенант Скуратов".
Правда, установленные в ходе ремонта новые котлы Балтийского судостроительного завода прыти пароходу не добавили.
Командовал "Скуратовым" Престин Константин Иванович. Будучи простого, не дворянского роду, закончив штурманское отделение Технического училища Морского ведомства, Константин Иванович сумел дослужиться до штабс-капитанского чина Корпуса флотских штурманов.
Вторым офицером на судне был старший помощник — мичман "из отставки".
Прохлюпав в указанный район, разглядев в бинокль нарушителей, Престин удостоверился, что траулеры на поверку оказались — одной средненькой паровой шхуной и двумя ботами под норвежскими флагами. Достаточно плюгавыми, что не мешало им нагло заниматься промыслом трески в российских водах.
Русского тихохода видимо тоже опознали и, не дожидаясь близкого контакта, бросились наутёк.
Два бота, наваливая из длинных труб густо и чёрно, весьма резво бодали волну с ясной целью уйти к своим берегам, тогда как не менее чадящая шхуна совершенно неожиданно отвернула на норд-ост.
Константин Иванович честно посомневался — "парочка" на взгляд была перегружена уловом. Подрезая курс, боты с трудом, но можно было бы догнать. С другой стороны, отвернувший "одиночка" едва ли давал 7 узлов.
Решив не усложнять, русский капитан погнался за более доступной целью.
Но как оказалось, норвежцы его провели!
Дождавшись, когда подельники уйдут на безопасное расстояние и погоня за ними будет уже немыслима, "норвежец" прибавил, став постепенно отрываться от преследователя.
Какое-то время думали загнать браконьера в ловушку, прижав к дрейфующему ледяному полю, до которого, правда, было несколько миль. Но капитан шхуны видимо тоже был в курсе ледовой обстановки и стал отворачивать на "вест".
Гонка на 9 узлах продолжалась ещё несколько часов, всё дальше уходя в зелёные волны северного Баренца. А потом капитан "Скуратова" понял её бесперспективность и дал отмашку поворачивать домой. К тому же над водой стал стелиться туман, и браконьерская шхуна совсем потерялась из виду.
Взглянув на хронометр, прислушавшись к мерному стуку машины, Престин прикинул, сколько им ещё идти обратно до Александровска — всё одно особо спешить некуда. И, приказав сбавить ход до шести узлов, разочарованно ушёл к себе в каюту.
А уже через три часа его вызвал возбуждённый помощник. Поднимаясь по трапу на палубу, в глаза сразу бросилось то, из-за чего случился переполох…
Со стороны "норда", практически там, куда умотала шхуна-браконьер, и где раскинулись сплошные ледяные поля, медленным белым светом наливался горизонт, поднимаясь выше к небу. Это не было похоже на вспышку, на мерцание северного сияния — а именно медленное заволакивание серой хмари и тумана наползающим белым светом.
А ещё накатил на голову зудящий звон, как в ушах бывает…, да быстро вышел весь.
— Вы когда-нибудь нечто подобное видели, Константин Иванович? — Заворожено смотря за корму, вымолвил помощник.
Капитан не ответил, подсознательно подмечая, как стих ветер, перестав посвистывать в такелаже, и все звуки стали словно глухими, исказив голос мичмана. На поверхность воды упал полный, совершенно неестественный штиль.
— Велите перекладывать руль, — приказал он мичману, — надобно взглянуть поближе на это.
Выписав принуждённую циркуляцию, лохмато задымив из трубы, "Лейтенант Скуратов" поспешил на разведку.
Через час странный белый свет стал рассеиваться, поддёрнуло выше и серую дымку, оголяя ширину горизонта. По-прежнему подозрительно штилило.
"Норвежца" обнаружили на румб левее, чем ожидалось. Шхуна, едва куря дымком из трубы, судя по всему, наворачивала неуправляемые круги — её чёрная метка на поверхности воды, то становилась совсем маленькой, то распластывалась в профиль.
Уже походили ближе. В бинокль подтверждалось — "норвежец" будто потерял управление и никак не реагировал на русское сторожевое судно.
Слышали уже почухивание его машины, на палубе — ни движения. И только когда обшарпанный борт и надпись названия, которую прочитали, как "Витбёрн" (Белый медведь) стали различаться невооружённым взглядом, на шхуне словно проснулись — на палубе появилась пошатывающаяся одинокая фигура в шапке-малахае.
Мичман дёрнул свисток и "Лейтенант Скуратов" взвыл сиреной — требование остановиться. На мачте затрепыхали сигнальные флажки, с тем же приказом.
Поравнялись бортами с браконьером. В нос ударил смешанный запах рыбы и ворвани, наверное, пропитавший старую шхуну до самых "косточек".
Взяв рупор Престин на ломаном норвежском прокричал:
— Требую остановиться.
Ноль внимания — кряжистый рыжебородый норвежец лишь поднял багровое, обветренное лицо и снова опустил, шаря рассеянным взглядом по палубе своего судна.
— Вы говорите по-русски? — Снова в упор в рупор.
Норвежец что-то бормочет в ответ, подымая тяжёлый взгляд, отрицательно покачивая головой — доносится:
— Нау!
— Застопорите ход! — Престин настырно пробует немецкий и английский языки, — кэптен "Витбёрн", стоп машин!
Норвежец мечет угрюмые взгляды, пытается раскуриться — не получается. Засунув обратно кисет и трубку, он, наконец, грузно спускается вниз.
Спустя минуту мотор браконьера прекратил постукивание, и шхуна легла в дрейф.
Полный штиль позволял притереться бортами и перепрыгнуть на "иностранца". Что и проделала часть русской команды во главе с командиром.
Картина, что открылась им за фальшбортом шхуны, производила впечатление: норвежские матросы — как на подбор плечистые парни, привалившись, кто куда, будто контуженные лупали глазами, открывая рты, мыча что-то нечленораздельное.
Стуча деревянными подошвами грубых сапог, из трюма появляется "рыжебородый", успев видимо побывать в своей каюте — сменил шапку на старую, потрёпанную капитанскую фуражку. Теперь видно, что это немолодой мужчина и его рыжая борода скорее вся седая. Взгляд шкипера прыгает, меняясь от злого (на русских), до растерянного (на своих матросов).
— Что произошло? — Спрашивает Престин.
— Белый свет, — хрипит шкипер, — а потом корабль — чёрно-красный демон Валгаллы с зубатой пастью. Огромный корабль!
Видно, что команда шхуны медленно приходит в себя — кто-то даже привстал, опираясь на заляпанные салом вонючие бочки.
Шкипер немного успокаивается, облегчённо вздыхая. Снова достаёт свой кисет, не торопясь набивает трубку. Весь его вид говорит: "чёрт вас, русских, принёс!".
На вопросы он отвечает неохотно, упомянув Сваальбард (видимо порт приписки). А на произошедшее с ними, опять заладил про "большого красного демона", прибавив "рошен шиф" (русский корабль) и махнул рукой на "норд", дескать "туда ушёл".
Престин на "рошен шиф" внимания не обратил, став высматривать в бинокль горизонт на севере и неожиданно заметил красную точку, удивившись вслух:
— А ведь этот старый норвежский медведь не врёт!
И подумал:
"Конечно, на воде зрительно расстояние обманчиво, но каким бы не показался огромным этот загадочный корабль норвежскому шкиперу, его красные очертания весьма хорошо просматриваются. Возможно, не так уж он и далеко. Попробовать нагнать? Тем более там уже скоро граница ледяного поля… Куда он денется?".
Престин ещё сомневался, когда вернулась досмотровая команда, доложив, что рыбы в трюме совсем мало.
Возиться с браконьером не имело смысла, а некая загадка — вон она! Совсем близко!
Не став выполнять даже минимальных формальностей, русские моряки перемахнули на борт своего судна.
Раскочегарив 800-сильную паровую машину, "Лейтенант Скуратов" быстро набрал фактические 9 узлов.
Но быстро не получалось. Вожделенная "красная тряпка" вроде бы, как и не уменьшалась в приблизительных размерах, но и не приближалась, маяча на горизонте, к которому масштабно добавился новый пейзаж — сначала тёмная, а потом побелевшая полоска ледовой границы.
На пути "Скуратова" всё чаще стали появляться ледяные обломки и целые мини-айсберги. Приходилось лавировать, и к привычным звукам шелеста волн и пыхтения паровой машины добавлялись глухие стуки о борт докучливого мелкого крошева.
Престин поглядывал на хронометр, на небо и снова брался за бинокль, выискивая цель.
Май — начало полярного дня. Солнце раздумывало у горизонта, в серой пелене неба, совсем потускнув. Время вторило вращению планеты лишь циферблатом и стрелками. Красный "летучий голландец" безмерно удивлял — уже шёл в белом заснеженном поле. Эдакое красное на белом. Палубу качало и изображение, проходя через объективы, призмы и окуляры, прыгало, размазываясь багровыми мазками.
Присмотревшись, угадывалась сизая дорожка взломанного льда.
Старший помощник, порой баловавшийся живописью, делал размашистые наброски цветными карандашами на чистом листе, хватаясь для уточнения за бинокль.
— Ледокол! — Догадавшись, выдохнул мичман и удивлённо взглянул на капитана, — это ж сколько он выжимает? А ведь там дальше не пара футов, там все шесть…, там толщина льда ого-го-го!
"Силище! — Не вслух согласился Константин Иванович, подкручивая ролик своего бинокля в настройке резкости. И всё ровно, ничего кроме угловато-коробчатой надстройки красного цвета с венчиком узкой высокой чёрной трубы, рассмотреть не удавалось, — вид строго с кормы. Но не дымит! На нефти? Кто сейчас может строить такое? Наверняка наши законодатели во флоте — британцы. Но могут и немцы…, и даже датчане! Сей факт следует срочно донести до начальства и военного ведомства".
Дымка на горизонте совсем уж уплотнилась, либо солнце, наконец, ушло за край, уступив немного ночи. Вскоре стало понятно — идти при такой видимости во льдах и айсбергах опасно.
"И надо доложиться", - ещё раз для себя утвердился Престин, — и вообще…, это требует определённого догляду и дознания".
* * *
Но первыми весть о странном корабле, как и о необычном явлении "белого свечения", принесли промысловики одного из крестьянских судохозяйств на побережье Мурмана, что ближе к Белому морю, у залива Святого Носа.
Набив треской трюмы, в своё становище рыбаки обернулись быстрей, нежели ещё кто-то из промышлявших поблизости. По губернской программе, посёлок был обустроен промысловым телеграфом, и перепуганные колонисты не преминули (со всем почтением) сообщить о "бесовщине" уездному исправнику.
Посумлевавшись немного, тот о происшествии доложил наверх.
Далее подогрели новость поморы, две парусные шняки которых забрели в Екатерининскую гавань.
Быстро избавившись от улова, суровые обветренные старожилы поначалу были сдержанно хмуры, описывая "красный призрак", но как все коренные жители Севера, имевшие слабость к крепким напитками, оседлали припортовое питейное заведение, и медленно "набираясь" раз за разом пересказывали всем желающим, не отказывая себе в приукрашивании.
Так что почва была подготовлена! И когда "Лейтенант Скуратов" вернулся в Александровск, слухи уже гуляли, расползаясь мгновенно, как водится, обрастая новыми подробностями от пересказа к пересказу.
Начали судачить не только в порту — матросы, рыбаки и остальная припортовая братия. Тема была самая обсуждаемая, как на рынках у черни, среди у купцов и разночинцев, так и у местной знати.
Любительские зарисовки мичмана выхватили писаки из "Губернских новостей", состряпав чуть ли не на второй странице статейку — нечто конспирологическое, вообще найдя в "красном на белом" японский след. А на возражение скептиков: "как загадочный корабль могли видеть одновременно в разных местах", тиснули вполне научную гипотезу некоего "учёного инженера из столиц" об "атмосферных линзах, рефракции и миражах".
Читатели, надо сказать, не поняли, но приняли на веру.
Заскучавший за зиму Архангельск жадно впитал и подхватил эту маленькую сенсацию, причмокивая за чаями-кофеями вполне уважаемыми и серьёзными гражданами.
Архангельский губернатор Николай Георгиевич Бюнтинг само собой, чисто по-человечески тоже интересовался… Скажем, не без снисходительности и иронии, так как, имея немецкие корни, был человеком прагматичным, здравомыслящим, не допускавшим всякие фантазии и прочий спиритизм. Ко всему недавно вступив в должность, не совсем проникся местными реалиями. Да и статус не позволял принимать сплетни и домыслы.
Но когда объявился свидетель, состоящий на службе у государства, то бишь лицо "в ранге", Николай Георгиевич с чувством удовлетворения дал ход своему начальственному любопытству. Более того потребовал к себе практически единственного официального очевидца.
И получилось на удивление быстро (у Престина) — и в Архангельск съездить, и обратно.
А поскольку губернатор в докладе командира "Лейтенанта Скуратова" увидел трезвый и взвешенный взгляд на произошедшее (без всяких там глупых умозаключений, "но факт остаётся фактом"), то посовещавшись с морскими чинами, решили организовать патрулирование и дозор силами охранных судов, для прояснения необъяснимого случая.
Какое судно получит это задание, сомнений ни у кого не возникло. Так как было видно, что начавшийся весенний лов трески потребует усиленного присутствия скоростных ботов-крейсеров в противодействии норвежским браконьерам, а тихоход "Скуратов" самое оно!
— Что ж, голубчик…, - Николай Георгиевич Бюнтинг признаться себе, не знал, как лучше обращаться к капитану Престину.
"Люди те же, чины и звания такие же, — мелькнуло в любопытных глазах нового губернатора, — но тут, на севере, все разговаривают и относятся друг к другу немного иначе. Что вроде бы проявляется неуловимо, но заметно…, сторонним взглядом".
— Так, что Константин Иванович, как говориться — чья инициатива, тому и выполнять, — Бюнтинг слегка развёл руками, — на мой взгляд — сухопутного и невоенного человека, совершеннейшая полумера, но в ваших северных…, полярных условиях я совершенно несведущ. Да и повода пока горячиться не нахожу, несмотря на усилия газетчиков раздуть "японскую" панику. Однако коль изыщите нечто любопытное, всенепременно извещайте меня, в любое время дня и ночи-с.
Вот и получилось (повторяясь) — быстро, несмотря на встречи-чаепития, прощания, напутствия-инструкции, вёрсты санные пути…
И судно, по прибытию в Александровск, к новой вылазке по велению губернатора, стараниями портового начальства, старпома и команды было справно и готово.
Задачу "Скуратову" с экипажем поставили бесхитростную и не сложную, не включающую в себя преследование по льду, либо по воде — просто подойти к границе ледового поля и курсировать в дозоре. Вдруг вернётся…
Престин не стал высказывать сомнения, что неизвестный корабль может и вовсе не возвращаться. Или вообще уйдёт другим маршрутом, учитывая с какой лёгкостью он взламывал лёдяное поле.
Ответил по-военному "есть", и откланялся.
Что ещё можно сказать? Откуда появились фотоснимки так и не выяснили (никто и не пытался). Хотя чего уж там — пара "норвежцев" и один "англичанин" в Екатерининскую гавань заходило, пока суть да дело. И где бродяжничали, чего видели — они не особо распространялись. Стало быть, кто-то из них.
Белым ляжет вечность — время…
…и дорога! Фа'та
Снегом белым всё укрыла
И несет, словно на крыльях
Куда-то…
И вот же чертовщина какая, мы только на третьи сутки примерно сообразили, после того как облазили Землю Александры и ближайшие острова, куда…, верней в "когда" нас занесло.
Пусть это и было самое простое решение, но в той ситуации вполне в логике — пошли утверждённым маршрутом, взламывая лёд и мозг: что же с нами всё-таки произошло?!
Кто-то потирал ушибленные углы человеческого тела, кто-то затылки — всё с тем же вопросом: "что за фигня!?", поминая "белый свет в глаза" перед тем как потерять сознание…
— Всё вокруг стало ну точно, как кинолента засвечивающаяся, и-и-и…, бац…! — Взъерошено прокомментировал главмех. Сам он любитель-кинооператор ещё с лохматых времён, вот у него и возникли первые ассоциации.
Это было самое точное описание последнего, что успели выхватить многие перед отключкой.
Только скрытая тайна всё тело наполнит…
Иногда ветер с севера подхватывал повышенную влажность, тянул сыростью, и шхуна покрывалась белым пушком изморози. Дым из трубы смешанный с паром, оседал на полуюте, такелаже грот-мачты грязными сосульками, которые при волнении бились друг о друга мелодичным звоном. Боцман периодически гонял матросов счищать лишние наросты.
Не смотря на упрямый "норд", нахлёстывающий встречной волной в левую скулу, "Скуратов" уверенно держал 9 узлов.
Волнение было небольшим — балла 4 — 5, но иногда нос судна слегка вздрагивал, сорокаметровая шхуна плавно перекатывалась на длинной волне. И если прислушиваться к работе машины казалось что в такие моменты она меняла тональность — перестук слегка учащался, затем растягивался и опять…
— Будь мы на ровной воде, я бы не удивился, если наш старичок выдал бы свои паспортные, как на мерной мили верфи "Братьев Самуда", - прячась от пронизывающего ветра, мичман, тем не менее, излучал удовольствие, — что скажете Константин Иванович?
— А с чего вдруг такая ходкость?
— Уголёк-с! Старший механик говорит, хороший нам уголёк-с загрузили давеча в порту.
По прошествии вторых суток ход пришлось сбавить — "норд" гнал отколовшиеся от ледяного массива сначала мелкие айсберги, затем стали попадаться более крупные экземпляры. Их удачно обходили стороной, но получив пару раз основательный "бумс" в железные обводы корпуса от мелких ледяных обломков, Престин приказал перейти на "средний".
Ходовая рубка не особо возвышалась над шкафутом, поэтому при опасном маневрировании необходимо было выходить на открытый мостик, основательно утеплившись, естественно.
Долго вахтенных сигнальщиков на холоде не держали, регулярно загоняя в тёплое отогреться и попить горячего чая.
Мичман, постоянно отслеживающий горизонт, вскоре доложил, что уже видит в бинокль ледовое поле.
Но оказалось, что это здоровенный кусок дрейфующий отдельно. Его обогнули и только тогда по курсу разглядели сизо-белое разрозненное скопление, раскинувшееся по горизонту и вдаль.
— А ведь пока мы ходили туда-сюда льды неслабо спустились к югу, — Престин лично поколдовал со счислением, бормоча, — ну-с! На какой мы широте? 76R15’ примерно. Солнце ещё низенько. После обеда установлю точней.
Спустя пару часов переложили рули вправо, следуя вдоль ледяного массива. Углубляться северней командир посчитал нецелесообразным — край поля дробился, приходилось лавировать между льдинами, стараясь огибать опасные участки с крупным крошевом, дабы не повредить винты. Ход держали 3 — 4 узла.
Сигнальная вахта теперь наблюдала и по ходу и по левому борту, выискивая загадочный корабль.
Глядя на ледяной хаос и дальше на белую пустыню, затея отыскать тут кого-то теперь казалась абсурдной и даже глупой, порождая в голове ворчливое недовольство.
Какое же было удивление, когда один из сигнальщиков заорал:
— Вижу!
* * *
— Красная у него только надстройка, — не скрывая волнения, комментировал старший помощник, — такая…, коробчатая и широкая, как под каюты. Похоже на большой пассажирский океанский пароход, но…, ледокол.
— Обводы корпуса чёрные, — добавил Престин, в свою очередь, не отрываясь от бинокля.
— Повернём к нему навстречу?
— По-моему он сам идёт на нас. И весьма быстро. Можно вообще лечь в дрейф, поджидая.
Расстояние сокращалось. Ледокол довернул точно на "Скуратова" и стал наблюдаться только с носовой проекции.
Было в этом что-то такое…, вынуждающее подпитывать увиденное доводами разума, при оценке примерной толщины льда, размера судна, его скорости и всех странностей, включая отсутствие признаков работы машин — дыма.
Казалось, что он просто скользит по поверхности, не имея осадки, водоизмещения, если бы…
Если бы в его носу словно бурун не вздыбливался лёд, ломаясь, выплёвывая брызги и…
Престин не мог понять, что это:
"Как будто парит или снежная пыль… Кипит она под ним, что ли? И что там такое краснеет"?
— Господи! — Дрогнул голосом мичман, — это вижу только я?
Теперь и Престин рассмотрел на чёрном фоне носового обвода корабля красную пасть, окаймлённую белыми зубами. Зловещую.
"А вдруг это действительно "японец"? А вдруг"? — Побежало холодком по спине.
Пальцы, сжимающие бинокль закостенели на морозе не смотря на далеко не пижонские перчатки. Константин Иванович поднял взор чуть выше, где чернели и уже явно видно, что не трубы, а толстые странной конфигурации мачты.
— Вы бы спустились вниз, отогрелись, Константин Иванович, — побеспокоился помощник, — я за ним присмотрю. Никуда он от нас не денется.
— Это такая махина. Как бы нам сами деваться не пришлось, — проворчал в ответ Престин. Тем не менее, последовал совету — холод уже пробирал до костей.
* * *
Выйдя из сплошных льдов, "красный ледокол" против ожидания не попёр напрямую через отколовшиеся участки, а избирательно огибал по открытой воде, подставляя свой полный профиль под жадные взгляды-окуляры с мостика "Скуратова".
Всё больше деталей любопытного судна удавалось рассмотреть в бинокль.
Первое что бросилось в глаза — по чёрному борту, хоть и тронутому белой наморозью, вполне читаемые белые буквы: "РОСАТОМФЛОТ".
Сразу вопросы: "на аглицком, расейском? А где же "еръ"? Что за нескладица"?
Потом распознали принадлежность судна. За высоким гротом торчал короткий огрызок решетчатой мачты, вот на нём и трепыхался…
"Будем считать его гюйсом", - к своему стыду Константин Иванович испытал облегчение, опознав его как флаг Североамериканских штатов — всё-таки "японцев" он со счетов не сбрасывал, — и бог ты мой! Недооценили размеры корабля. Он же огромен"!
— Да в нём тонн поболе чем в броненосце будет, — вторил его мыслям мичман, — это его надстройка…, она издалека вносит путаницу в представление о пропорциях. Но чем ближе, тем всё более поразительней!
Дальше офицеры перебрасывались короткими репликами, озвучивая свои соображения по конструктивным особенностям незнакомца. Узнавая, предполагая и полностью не понимая предназначения некоторых.
— Орудий не вижу. Это не промысловое судно, не китобой, но смотрите какие у него мощные стрелы кранов? Мачты металлические с марсовыми площадками…, и такие вычурные антенны беспроводного телеграфа… Какой-то белый купол, прожекторы…, - частил старпом, совершенно не обращая внимания, слышит ли его капитан или нет, — а вон непонятная штука оранжевая с синим на юте. Балка торчит, сверху — как усы или растяжки такие…? Для каких целей? Неужели американцы отстроили это всё для исследований полюса? С таким заделом они побьют все рекорды.
Престин молчал. Неожиданно он понял, что этот "красный гигант", словно не от мира сего. Почему? А вот ощущение! Но и не только. Детали, узлы, исполнение, функциональная завершённость…
А ещё было в этом что-то такое…, что стоит только прикрыть, даже представить, что прикрываешь глаза и… Призрак!
"Этот корабль как призрак! Не бывает таких, не может быть! Кто сейчас такое в силах построить? Чья школа"?
Он видел "Ермак" английской верфи по российским чертежам, считая, что это передовая, лучшая техника ледовой проходки.
"А этот многотонник, судя по носовому обводу (да и кормовой оконечности), строился именно как лёдопроходный корабль. Серьёзный корабль.
Есть толстосумы, вкладывающие в исследования Арктики. В том числе и американские миллионеры. Есть у янки свои ледокольные паромы для Великих озёр, но во сколько обойдётся вот этот фантастический монстр? Это просто какой-то "жюль верн-наутилус" в надводном исполнении"!
Престин слегка отвлёкся на своего старшего помощника, который продолжал восторженно комментировать…, предполагать и даже придираться к каким-то техническим деталям, подмеченным на палубе и надстройках чужака.
"Неужели он не видит, не понимает, что от этого судна исходит нечто пугающее…, чего не бывает или не может быть. И пугает он не пастью нарисованной и не огромностью своей… Кажется, что эта махина несёт в себе то, чего так всегда боялся и к чему всегда так тянулся человек — необъяснимое, непонятное, новое, неведомое.
С ума сойти. Ещё не хватало перекреститься с придыханием: "нечистая!". Что это на меня нашло"?
Будучи человеком дотошным, любившим "разложить всё по полочкам", Константин Иванович Престин и не подозревал, что столкнулся с психологическим противоречием, название которому придумают через пол столетия — футуршок.
Несоответствием его представлений о технических вершинах современного кораблестроения, и с тем, что он видит.
А два судна неумолимо сближались. Бинокль позволял уже видеть даже, как говориться, заклёпки, которых, кстати, на чужаке не наблюдалось. Совсем.
— Куча всякий антенн, штырьков по верху всей надстройки, — шевелил губами Престин, — "Ямал" кириллицей (странно) и вот там по-иностранному. На возвышении юта — это однозначно машина, судя по окошкам. Или иллюминаторам. Подводный аппарат? Не похоже. Слишком тонкие детали и стоит сей агрегатус на колёсиках.
Ледокол обогнул очередной айсберг и снова правил на "Скуратова" своим оскалившимся в носу "эх, проглочу". Тем не менее, на встречных курсах, согласно правилам, принимал вправо.
В широких иллюминаторах ходового мостика теперь чётко заметны непокрытые головы экипажа.
— Хорошо им там, наверное, тепло!
Престин невольно зябко поёжился на это замечание мичмана и тут же вздрогнул, услышав крик сигнальщика.
— Он выбросил флажный сигнал "имею важное сообщение"!
Несколько дней назад или на сто лет вперёд.
Рисовал каприз руки — "Люди или призраки"?
Научно-экспедиционное судно "Михаил Сомов", которое практически было закреплено таскать грузы на архипелаг Франца-Иосифа для военных, по явно какой-то великой надобности, а может и просто с бодуна "кинули" в рейс раньше мая, когда в Ледовитом океане ещё лежат тяжёлые льды.
Дизель-электроход "Сомов" был всего лишь судном ледового класса, ему для этого дела требовался поводырь — полноценный ледокол. Вот и припахали "Ямал".
А поскольку аренда "Сомова" в сутки — три миллиона рубликов, а у полновесного атомного ледокола и того больше, вояки решили суда порожняком не гонять и настояли на основательной загрузке и атомохода.
На тот момент никаких заказов (даже туристических) для "Ямала" не было и Росатомфлот особо не артачился, отклонив уж совсем крупногабариты, и то на усмотрение капитана судна. Хотя погрузка конечно затянулась.
На борт приняли бочки с ГСМ, строительные наименования, контейнеры с военной маркировкой (тут ведали только вояки и суперкарго), два вездехода "Макар" и взвод личного состава морпехов под командованием старшего лейтенанта. От военного ведомства была ещё пара в "гражданском", которые "носились" с тремя среднего габарита ящиками, требуя аккуратности при кантовании и размещении на борту. Командир морпехов предупредил старпома, о наличие некоторого вооружения в одном из контейнеров — решили не привлекать к этому особого внимания, заставив нужный контейнер другими с невозможностью быстрого доступа.
Пока загрузились, и буксиры стали править отход ледокола от причала, "Сомов" уже сутки как был в море. Правда, дальше широты северной оконечности Новой Земли, где лёд толщиной до метра, дизель-электрохода уже не прошёл бы.
А "Ямал" нагонял упущенное время, давя 19,5 узлов. Где-то между 73 и 74-ой параллелью (крайняя запись на автопроходчике) всё и случилось…
* * *
"И вот же чертовщина какая, мы только на третьи сутки примерно сообразили, после того как облазили Землю Александры и ближайшие острова, куда…, верней в "когда" нас занесло".
Капитан ледокола "Ямал" Чертов Андрей Анатольевич покряхтывая, массировал всё ещё колющий болью локоть, снова вспоминая как всё было с того момента как экипаж вернулся к дееспособности.
Сам он очнулся у себя в каюте на полу, непрезентабельно распластавшись плашмя. По этому "плашмя" и получал от пола серией неравномерных вибраций, пинков и ударов.
Всё знакомо и почти привычно — ледокол шустро пёр с постоянной скоростью, перемалывая льды.
"Примерно от метра до полутора, — на глазок, но вполне профессионально и однозначно верно оценил Чертов, — а при особо чувствительном толчке можно смело говорить обо всех двух с половиной — торос разрубили. Опыт не пропьёшь! Но что за херня? Чего это я разлёгся"?
Вот тут, наконец, пришло понимание, что что-то произошло, выплеснув и раскидав адреналин по клеточкам.
Вскочил даже сразу не ощутив боли в ушибленном локте. Побежал по трапу наверх на мостик, услышав, как за спиной зазвонил внутрисудовой телефон, но возвращаться не стал — тут рядом.
Первый кто ему попался — начальник радиотехнической службы:
— А я к вам, звоним — вы не отвечаете…
Пока суть да дело — осматривались во всех помещениях, отсеках и каютах, показалось скупое полярное солнце, штурман быстро его "поймал" своими штурманскими прибамбасами и озадаченно выдал координаты. Вот тогда сразу поверили независимым хронометрам, отсчитывающим не только часы и минуты. И стало понятно, почему вокруг сплошное белое снежное поле с исчезающей за кормой бороздой проломленного льда, и сколько миль отмотали за 16 часов.
Понятно, что поднялись выше к северу, к 78 параллели, но штурман сразу отметил кое-какие нестыковки со средней скоростью и расчётом времени между точками координат от места до места.
— И температура, несмотря на то, что мы находимся ближе к полюсу, всё ровно не соответствует карте погоды — ниже на 9 -12 градусов.
— Потом покумекаем, — отмахнулся Чертов, бросив в довесок раздражённый взгляд на начальника радиотехнической службы, который снова порывался доложить о том, что не успел по пути на мостик, — да погоди ты со своей связью!
От самой мысли, что судно столько времени шло неуправляемым, без контроля со стороны экипажа, у капитана волосы вставали дыбом.
Беглый взгляд на приборы, дублирующие устройства управления, индикаторы винтов, энергетической установки, радиационной безопасности, на вахтенных, которые уже считали показания и не выказывали каких-либо тревог, немного успокоил. Но всё ровно, прикидывая, что могло произойти с судном без контроля, становилось не по себе.
А могли запросто влететь в айсберг, в другой корабль, на рифы. Потерять лопасти, в конце концов…
Не удовлетворившись видом с рубки, Чертов накинул чего потеплей, поднялся на открытую площадку надстройки, огляделся вокруг по горизонту — почти белая равнина, с редкими шагреневыми торосами. Ещё реже вмёрзшие возвышающиеся айсберги. На востоке тусклое, унылое рассветное солнце в стылой дымке — первые утренние потуги пробиться и заискрить на кристалликах замёрзшей воды.
— Эк, морозцем резануло, — выдохнул паром, — ничего — привычны.
Быстро протрусил к правому крылу, облокотившись на леера, глянул вниз.
Ледокол мощно из-под штевня от борта проминал, выдавливал крупные колотые куски, лопающиеся с каким-то жутковатым харкающим звуком, встающие на ребро, краем уходя в воду.
В месте излома (в разрезе) льдины практически однородно зеленовато-изумрудного цвета с верхней снежной шапкой.
"Остаточный однолетний, — резюмировал со знаем опытного полярника, — холодно-то чего так, не пойму"?
И поспешил вниз.
— Судя по тому, как навалено и разбросано всё то, что не было закреплено, в лёд мы вошли на полном ходу. Об этом говорит и просмотр записей с видеокамер системы физической защиты, — старпом уже принял большинство докладов от руководителей служб судна о состоянии на борту, — система предупреждения столкновения стояла…, в общем, только на "предупреждении".
Предположу, что по краю ледяного поля был окрепший нилас. Да и по кромке — однолетний лёд. Так что удар был, но небольшой. Ничего серьёзного с мест не сорвало. Сдвинуло один контейнер с креплений на палубе, но они там плотно…, сильно не разогнался.
— А люди?
— А все уже лежали…! Более того, кто был на полу — даже меньше пострадал, чем те, кто в койках. Сыпануло что-то малость со столов, да незакреплённое с полок… На удивление обошлось без фатальных травм — ушибы, синяки. Дохтур выборочно провёл диагностику, взял анализы у потерпевших и не очень — говорит, что никаких необычностей и отклонений.
— Потерпевших?
— Самое авральное случилось на камбузе — маленький пожар. Но автоматика вырубила предохранители электроплит. Автоматика же потушила и возникший пожар.
Сейчас там разгребают бардак, да поварята немного траванулись дымом.
Военные пассажиры — там тоже почти в норме. Их старлей говорит — он сам и сержант шлёпнуться всё ж умудрились. А рядовые как раз жим лёжа выполняли. Так бравой шеренгой и "прикорнули" в коридоре на третьем ярусе.
— Ну, надо ж…! — Сразу подумав: "пассажиры — это всегда проблемы. Эти хоть военные — без лишних вопросов и паники".
— Так вот, — продолжил помощник, — а потом повезло — торосистость мелкая, редкая, вгрызались в лёд, считай, что постепенно. Ход плавно ушёл к минусам. Так и гребли, ломая, раскалывая поле. Пневмообмыв на автоматике стоял — пошёл отлив от бортов. Да чего там…, мы "пак" в штатном порядке и до 3 метров сломим, а тут, судя по толщине — ещё молодой, однолетний.
Уже погоняли в разных режимах — вибрации на винтах нету, значит, лопастей не потеряли…
— Н-да-а, при таком дифференте…, - скорей задумчиво, чем удивлённо констатировал капитан, — теперь по связи…?
— НАВТЕКС, ГЛОНАСС — полный ноль! — Наконец начсвязи получил возможность отчитаться, — пропала связь со штабом Росатомфлота и с военными. Не отзывался "Сомов", который и на радарах не обнаружен. Молчит радиомаяк "Нагурский". Сервер вообще ни одного спутника не обрабатывает, так что и GPS отсутствует. Аппаратура протестирована — исправна. Из предпринятых мер — пока только подача аварийного сигнала на внутренних частотах. Не принимаем сигнала береговых телецентров.
Последнее было сказано скорей уж так — от набитой привычки к бытовому комфорту и для полноты картины. И дополнил:
— Я сначала думал, что пожгло у нас приёмо-передатчики…
— Погоди, эфир вообще пуст, что ли? — Перебил удивлённо капитан, выписав рукою круг на слове "эфир".
— Почти. Не ловим ни одного контрольного сигнала.
- "Почти"? А длинные волны?
— Вот именно на длинных волнах пробиваются какие-то обрывки морзянки, — как будто виновато пожал плечами начсвязи, — еле-еле, ни черта не разобрать.
— Ясненько, — в никуда сказал капитан, — значится так. Экипажу передать по трансляции — занять места согласно штатному расписанию. Ожидать.
Дождавшись пока старпом зачитает сообщение, капитан, развернувшись на крутящемся кресле ко всем присутствующим на мостике, спросил, — какие будут предложения?
— Собираться не будем в конференц-зале? — Решил уточнить штурман.
— А зачем? Все и так тут, — капитан уставился на старпома, — так и…?
— Я думаю нам надо возвращаться и попытаться обнаружить "Сомова" или то, что от него осталось.
— Поясни.
— Если с "Сомовым" произошло тоже что и с нами, и он врезался в ледовое поле… Вероятно, он, как и мы, смог какое-то время пройти во льдах. Потом застрял, остановился…
— Но на связь он не выходит…
— Совершенно верно, — хмуро согласился помощник капитана, — его могло зажать льдами. Утонул. Экипаж вероятно высадился на лёд.
— Но почему они не выходят на связь? — Попытался оспорить начсвязи, — у них есть радиомаяки, которые в такой ситуации эвакуируют одними из первых.
— Откуда мы знаем, как там у них всё произошло? — Почти огрызнулся старом, — может они тоже в отключке были.
— Так, на полтона ниже, — приструнил капитан и обратился к штурману, — уточни-ка ещё раз наши координаты, курс…
Тот, скосив глаза на свою карту, помимо координат указал примерное расстояние до границы ледового поля на юге (откуда они пришли) и до архипелага Франца-Иосифа. Штурман сразу понял, что капитан хочет продолжить движение к пункту назначения, видя в этом основную причину — расстояние. До Земли Александры было всего 200 миль, против более чем вдвое больше обратно. И 300 к вероятному местонахождению "Сомова".
— В общем, выбор у нас небольшой, — неожиданно подытожил Чертов, — либо возвращаться, либо дойти до "Нагурского" и уже там прояснить обстановку. Я решил идти дальше. На поиск "Сомова" отправим вертолёт. Естественно пилотам следует взять всё необходимое для спасательной операции. Если судно или спасшийся экипаж не обнаружат — по возращению, прежде чем сесть на борт, пусть "забегут" по нашему курсу и разведают ледовую обстановку. Всё же мне что-то не нравится эта подозрительно опустившаяся температура.
Вот так — спокойно, почти обыденным тоном, как будто каждый день экипаж поголовно теряет сознание, и судно остаётся без управления.
И ни удивления, ни выразительного вздёргивания брови, у тех, кто знал Чертова давно (по быту и по работе). И у тех, кто из новеньких, успевших проникнуться флегматичным характером капитана. И манерой поведения — донельзя неторопливой.
Нередко за глаза именуя кэпа "Чёртом". Исходя от фамилии.
* * *
Вертолётное обслуживание Росатомфлота обеспечивал 2-й Архангельский объединённый авиаотряд.
В основном на ледоколах перешли на эксплуатацию судовых соосных Ка-32С, но в этот рейс на "Ямале" базировался увалень — "милевский" Ми-8Т в транспортной версии.
Экипаж слегка усечённый — пилот, он же командир Вова Шабанов. По складу ума — математик, да и по жизни не романтик. Бортинженер Славик Осечкин — почти творческая личность, со склонностью к браваде с лёгким налётом личной нереализованности.
Должен быть ещё второй пилот (типа "из пополнения") — но, так сказать, немного не перенёс местных реалий…, или кухни…, или ещё чего. В общем, отстранился (или отстранили) от работы — остался на судне.
Пролетев вдоль скованной ниточки-трещины прохода "Ямала", пилот довёл почти до края ледяного поля, ещё издалека увидев хмурые воды Баренца, местами поигрывающие на солнце изумрудно-бутылочным цветом.
Связь с судном "вертушка" поддерживала постоянную, ещё раз подтверждая, что с аппаратурой всё в порядке. И никаких иных сигналов в эфире так и не зафиксировали.
Оранжево-синяя машина прошлась-покружила вдоль границы между белым и густо-зелёным. Пару раз на снегу замечали в бинокль что-то тёмное — подлетали, зависали… Ошибочка.
На всё про всё (поиск, маневрирование) убили не меньше часа.
При очередной встряске, получив окулярами по надбровным дугам, Осечкин чертыхнуся:
— Да нет тут их. Айда обратно — два часа пыхтеть как минимум.
— Забыл? Нам ещё по курсу "Ямала" разведку провести…
— Тем более! Из дополнительных почти уже всю выжгли.
— Лады. Вызывай "Ямал".
— Да у меня с базой практически онлайн, — легкомысленно заявил бортмеханик и переключился на аппаратную ледокола, — Миша!
В ответ хрюкнуло, потом разборчиво:
— Слухаю.
— Мы возвращаемся.
— Никого?
— Вах, дарагой! Всё видел: лёд видел, морэ видел, белий медведь видел! Параход — не видел!
— Погоди…, с мостиком переговорю.
И минуты не прошло на разрешительную отмашку.
С виду неуклюжий "ми-восьмой" крутанул хвостом и целеустремлённо направился на "норд".
— Жиманём? — Предложил Славик, сползая с кресла второго пилота, собираясь пройтись в хвост по человеческим надобностям.
Шабанов, молча, добавил оборотов, наклоняя машину под встречный поток.
Внизу белая слепящая равнина с пятнами-надгробиями вмёрзших айсбергов. Оглянешься чуть назад по левому борту — по снегу ползет серая тень вертолёта, не отставая, гибко стелясь по буграм торосов.
Большую часть пути к удивлению Шабанова летели молча — Осечкин ещё тот любитель поболтать. А тут бортовая связь доносила лишь невразумительные мычания-напевы, бормотанья — коллега-вертолётчик сидел сзади, перематывая видеозапись, которую вели параллельно помимо визуального наблюдения. Видеосъёмка — мера вполне адекватная. При аварийно-поисковых работах человеческий взгляд бывает порой замылен и не заметит то, что зафиксирует камера.
Видимо даже такой пассив надоел и пилот, слышав в наушниках нетерпеливое покряхтывание, сам спросил:
— Чего там тебе неймётся?
— Нравится мне полярка, — после небольшой паузы нейтрально начал Осечкин, — красота своя, неописуемая, платят хорошо. И люди. Я ведь многих с "Сомова" знал.
- "Знал"?
— Бля…, оговорочка по Фрэйду. Ещё и Чёрт наш — кэп. Словно как не хотел посылать нас, зная, что нифига тут не найдём. И непонятно…, радоваться, что никого не обнаружили или наоборот. Примеряешь невольно на себя…
— Да ты офигел. С какого перепугу ты их хоронишь!? Случись что — следы бы один хрен остались — у них "поплавков" до едрени фени, что-нибудь да лежало бы на поверхности. Так что брось, — командир фыркнул, переключаясь на конструктивное, — на видео — нифига?
— Белым бело. Я на ускоренке уж…
— Всё одно на "Ямале" отмониторят.
И совершенно неожиданно в ответ:
— Ёб-те нате! Смотри какой…!
— Что, мать твою, случилось?
— Да ты посмотри. Мы ж на море почти не пялились и не заметили. Только погляди, какой раритет! Такелаж…, труба метра три! И дымит как тот паровоз!
* * *
На ледоколе восстанавливались. Слово "восстанавливались" можно было бы произнести всё сплошь с большой буквы, потому что народ откровенно пребывал в прострации. Произошедшая потеря сознания, неожиданная заблуда во льдах, отсутствие связи, да что там — потухшее телевиденье и тырнэт! Это ж почти нонсенс! Люди, не то что бы все такие уж избалованные и расслабленные, просто уже привыкшие к благам цивилизации.
К определённому образу быта между вахтами.
Радиорубка — связь с внешним миром, побила все рекорды посещаемости. И начальник радиотехнической связи, в конце концов, психанув, приказал запереться и не открывать "всяким шастающим". Тем более — ничего существенного на приёме. И это отсутствие чего-либо (вообще!!!) уже несомненный факт выпадения из ординарности.
Ледокол — организация не военная, при имеющейся дисциплине, разговорчики побрели по отсекам-помещениям. Короткая речь старпома (а затем кэпа) по судовой трансляции, уверенности и спокойствия не принесла. Но все призадумались и воедино согласились — подождём!
Слетавшая на дальняк "вертушка" особых новостей не добавила, лишь заинтриговав зафиксированным камерой реликтовым пароходом.
В результате курсовой разведки выяснилось, что ледяное поле обрывается через 25 миль. Вертолётчики, разглядев бинокль широкую полосу воды, повернули обратно, не став залетать дальше, сославшись на ограниченность по топливу. В то же время, проведя визуальную разведку и ряд дистанционных замеров толщины льда, установили на пути ледокола несколько параллельных гряд торосов большой протяжённости.
Посадив машину, Шабанов стянув с себя лишь комбинезон, отправился на мостик с докладом.
Ходовая рубка ледокола в самом верху широкой надстройки. От борта до борта — 30 метров, с прекрасным обзором прямоугольных иллюминаторов.
— Давай сюда, — сходу начал капитан, подзывая к штурманскому столу в левом крыле, — показывай.
Размашисто протопав за кэпом, Шабанов с таким же размахом провёл рукой по карте:
— А чего тут показывать? Дальше пойдёт старый лёд, местами до 4 метров. Выше к "норду" километров на десять, не больше. Плюс торосистость, которую…, я не знаю — есть ли смысл обходить. И только ближе к краю поля появляются разводья и полыньи — там наблюдаются подвижки льда.
Чертов зыркнул, всем видом давая понять, что "он сам будет решать — обходить или идти напрямую".
Но недолго предавался сомнениям, оценив и взвесив, выбрав прямой путь.
— Объяви по судовой трансляции экипажу и предупреди вахтенного механика о переводе СЭУ на маневренный режим, — приказал он старпому.
Ещё полчаса шли 5-узловым ходом, вполне сносно куроча белый панцирь. Затем стали попадаться первые торосы, горбатящиеся большими гребнями и застывшими под разным углом льдинами, так называемый ропак, порой внушительной толщины. Что не замедлило сказаться на скорости хода.
Попеременно, то капитан, то старпом поглядывали на показания лага, брались за бинокли, обозревая белую промёрзлую пустыню. Матрос на руле косился на начальство, но иных приказов не поступало — впереди не наблюдалось даже намёков на удобные для прохода перемычки или трещины.
Пошла крупная торосистость, заметно возросла вибрация корпуса, началась своеобразная раскачка — нос приподымался, заползая на льдину, та не выдерживала веса громилы ледокола, проламывалась, уступая, и судно клевало носом, чтобы затем всё повторялось вновь.
С треском и грохотом…
И клёкотом взбиваемой винтами воды…
Сквозь стылую среду, шумоизоляцию рубки…
До уже привычных перепонок…
На "телеграф" (ручки управления движения судна, их три на каждый винт) становится старпом — впереди намечался сложный участок.
— Средняя три узла! — Поступил доклад.
Так прошли с милю. В очередной раз, оседлав поверхность, "Ямал" мощно, но неожиданно беспомощно замолотил винтами, застыв на месте.
— Хрена себе, — раздаётся за спиной капитана незнакомый голос.
— Полный назад! — Командует Чертов и только потом оборачивается, — о! Пассажиры пожаловали! У вас какие-то вопросы товарищ старший лейтенант?
Машины крутили реверс, и махина ледокола стащилась с неподатливого поля.
Командир морских пехотинцев молчал, уставившись на отступающий от пролома нос судна.
Пропятились метров на сто и новая команда:
— Полный вперёд!
Визгнула на коротком сигнале предупреждающая сирена. Все за что-нибудь ухватились, зная, что сейчас будет толчок.
"Ямал" вгрызается в сделанный во льдах пролом, с грохотом, с вибрацией и с тряской отвоёвывает участок пути ещё на полкорпуса.
Звякнул стакан в подстаканнике, подпрыгнула трубка на рычаге телефона, покатился, упал карандаш с штурманского стола…
— Полный назад!
— Да тут не четыре метра, — ворчит старпом, — что-то летуны недобдели.
— У них на борту стоит аппаратура СВЧ-зондирования. А она, как известно, даёт немалую погрешность. Оказалось, что в неудобную для нас сторону — видимо паковый участок, — нисколько не напрягаясь от сложности прохода судна, замечает Чертов. И снова командует, — полный вперёд!
Протяжный скрип, удар, в очередной раз нос судна лезет выше.
Стоящий позади офицер, снова не сдерживаясь, что-то удивлённо бормочет.
— Что, молодой человек, первый раз видите ледокол в тяжёлых льдах?
— Впечатлён! Гефестово воплощение!
Такое неожиданное экспрессивное сравнение вызвало удивление. Морпех не просто крепкий парень лет тридцати — выпирающая грудь, тугие мышцы шеи и рук при среднем росте немного квадратили его фигуру, что не производило впечатления интеллектуала.
— Вон он сейчас главный наш "гефест", - чуть погодя указал Чертов на старшего помощника, снова отыгравшего аверс-реверс, — тут важно при переводе с хода вперёд, назад и далее, не остановить винт, чтобы он постоянной струёй отгонял обломки льдин.
— А не то…?
— А не то? — Переспросил капитан, слегка покривившись на манеру речи старлея, — а не то застрянет льдина в винтах — можно лопасть потерять. Я видел, вы во время погрузки разглядывали наши запасные на верхней палубе…?
— Вот те огромадины? — Удивился офицер, — и обломать?
— Они самые, — подтвердая жестом, — и обломать вполне…, как дураку стеклянный, простите, член — на раз!
Новый разгон сделали со 150-и метров. Ледокол влез на льды чуть ли не всем корпусом, оставив в воде кормовую часть с бешеным бурлением винтов. И замер. Ни туда, ни сюда.
В этот раз уже кэп сказанул:
— Ну да ни хрена ж себе заползли!
И стоял, чуть наклонив голову набок, как будто прислушиваясь, слегка сгримасничал морпеху, дескать "видишь, как бывает". И уж собирался дать команду заполнить носовые дифферентные цистерны, как похожим на выстрел звуком лопнула здоровенная льдина и изломанной змеёй побежала вперёд чёрная дорожка трещины, ветвясь поперечинами. Зубовным скрежетом "Ямал" осел корпусом, ширя для себя вместилище, на мгновенье создав эффект ухода палубы из-под ног.
— Отлично, — осклабился капитан, с довольством и превосходством глядя, то на покоренную природу, то на старлея, как бы говоря: "видал, как могём!".
— Полный вперёд!
Морпех приник иллюминатору, глядя как расползается трещина и судно уже с меньшим усилием, да какое там, почти непринуждённо после таких-то "туда-сюда", устремилось вперёд.
— Хребет мы ему сломали, — компетентно заявил старпом, передавая ручки управления вахтенному, — теперь пойдём легче.
— Так что вы хотели молодой человек? — В свою очередь спросил капитан у офицера морской пехоты.
Видимо после всего увиденного, старлею все его вопросы показались мелкими и незначительными, однако, не был бы он военным… Дрессировка как ни как!
— Товарищ капитан…, - военный потупился не находясь, как правильно обратиться к капитану судна, — э-э-э…, можно вас по…
— А вас?
— Старший лейтенант Волков.
— Андрей Анатольевич Чертов.
— Да…, так точно. Андрей Анатольевич, во-первых, хочу высказать беспокойство. В моём подчинении 36 человек…
— В моём семьдесят шесть…, - не перебивая, вставил капитан.
— …я, как вы поняли, в Арктике новичок. Скажите, у вас тут это часто происходит?
— В Арктике? — Чертов задумался, вспоминая все случаи, — техника иногда подводит. Не без того. Бывает — люди. Вы спрашиваете об отсутствии связи? Иногда случается. Но чтобы так — впервые.
— А то, что все вырубились? Есть какие-то объяснения? Не знаю…, магнитная аномалия, северное сияние, радиация…, война, ЭМИ?
— Радиационный фон в норме, — вступил старпом, — при электромагнитном импульсе пожгло бы электронику, а у нас всё цело. Видеомониторинг физической защиты зафиксировал, то о чём вспоминают многие перед потерей сознания — белое свечение. Возможно, это и было какое-то атмосферное явление. Или сопровождалось таковым. На моей памяти ничего подобного не было.
— А не могло это быть атакой, террористическим актом?
— Начальник службы безопасности сейчас работает над всеми версиями. Пробы воздуха ничего не выявили. Проводится анализ воды и некоторой пищи.
— Моему взводу придан груз на борту — оружие, и вы могли бы включить моих людей в обеспечение охраны, — по решительному виду офицера было видно, что он перешёл к главному.
— У вас, наверное, что-то посерьёзней, нежели в нашей оружейной комнате? Если не секрет…
— В контейнере, помимо персональных средств моих бойцов, наличествует груз военного назначения для пограничной службы ФСБ.
Капитан терпеливо ждал, не подгоняя вопросом о подробностях. Второй помощник, выполнявший роль суперкарго, говорил ему после погрузки в порту Мурманска, что вояки не предоставили список перевозимого оружия и остального взрывоопасного, отделавшись размытым "груз военного назначения".
Впрочем, старший лейтенант наверное не видел в том особой военной тайны, навскидку перечисли, то о чём знал сам:
— Помимо экипировки и оружия моих людей, со складов для нужд погранцов перевозятся боеприпасы к стрелковому оружию, включая пулемётные. Сами пулемёты "Калашникова" и два крупнокалиберных "Корда". Гранатомёты и выстрелы к ним. Два ящика с пехотными огнемётами "Шмель". Ручные гранаты…, судя по маркировке.
Сам список я осмотрел бегло — было ещё с десяток пунктов. Что-то там про сигнальные ракеты, фальшфейеры, радиостанции с ремкомплектами и всякой приёмо-передающей лабудой, сухие аккумуляторы…, честно говоря не запомнил. Но скорей всего это изобилие размещено по другим номерам.
Старпом присвистнул:
— Серьёзненько. Как они нам ещё "армату" в разобранном виде не запихнули. А что вы там говорили об экипировке своих морпехов?
— ВКПО в арктическом исполнении, бронежилет, оружие. В целом стандартный набор.
— А "вэкэпэо" — это…?
— Всесезонный комплект полевого обмундирования.
Чертов немного подумал, смотря в иллюминатор, как в сторону. Потом принял решение:
— Знаете, ваше предложение о помощи…, спасибо, конечно, но преждевременно. Пока никаких опасностей не наблюдается.
— Я понимаю, — принуждённо кивнул старлей, соглашаясь, — просто ситуация меня волнует. Произошло чрезвычайное происшествие. Я привык и хотел бы быть в курсе всех изменений. Или войти в ваш штаб. Это возможно? У вас есть штаб?
— Нет, штаба нет, — Чертов и не думал улыбаться, — есть я — капитан и мои помощники. Пока я не вижу сложностей с доставкой вас и груза для военных в пункт назначения.
Если же обстановка измениться в плохую сторону, поверьте, возможностью усилить безопасность судна мы непременно воспользуемся. То бишь, вашим предложением. Если вы привыкли держать руку, так сказать, на пульсе, можете присутствовать в рубке. Не помешаете.
Офицер снова кивнул, принимая отказ капитана, однако было видно, что он расстроился. Не стал он, и задерживаться, засобиравшись отправиться в свою каюту.
— Кстати, а те два гражданских, они у нас на третьем ярусе в каютах 14 — 16, - напомнил старпом и спросил у лейтенанта, — вы не знаете, что они перевозят? Они тоже относятся к военным?
Старший лейтенант, уже в дверях молча, сумрачно мотнул головой и вышел.
С выражением "вот так!" Чертов посмотрел на помощника и уже вслух прокомментировал:
— По-моему мы обидели молодого человека своим отказом. Да? Только мне на судне не улыбается вооружённая толпа, пусть, даже это и наши бравые морпехи.
И ещё. Надо поручить начальнику службы безопасности обязательно проверить и расспросить этих товарищей из "четырнадцатой" и "шестнадцатой". Вдруг у них в ящиках тоже чего-нибудь смертельно-разящее?
Вызывать начальника службы безопасности по судовой трансляции (а он мог быть где угодно из восьми палуб-ярусов судна) — лишний раз волновать экипаж. Подумают ещё — опять что-то случилось. Поэтому старпом сел за телефоны, намереваясь отыскать его простым обзвоном.
Чертов же подошёл к иллюминатору скрестив на груди руки и глядя в наплывающую белую целину, погрузился в размышления.
Вопросы лейтенанта о причинах и следствиях произошедшего, о прочности техники и людей заставили вспомнить (с не меньшим содроганием), что судно несколько часов шло во льдах совершенно неуправляемое.
Холодный мир Арктики настолько отличалась от природы других широт, что впору было бы сравнить её (Арктику) с другой планетой. Не очень дружелюбной к человеку.
"А мы как затерянный в ледяном космосе звездолёт, глотающий парсеки".
И почему-то вспомнился Лем и рассуждения его героя в одном из произведений.
Наверное не дословно, но почти:
"Человек — это такая крохотная капелька.
Достаточно ничтожной дряни, перегоревшего проводничка, какой-нибудь расфокусировки тяги или размагничивания полей — начинается вибрация, мгновенно свёртывается кровь и готово.
И если бы в этих условиях ещё и люди подводили…".
Трещина по носу то ширится, то сужается, извилистым изломом. Ледокол идёт почти посередине разлома, иногда подламывая острые углы без всяких сотрясений и тряски.
"А вот наш "Ямал" не подкачал, техника и механизмы вытащили, тогда, как человеческая плоть подвела, дала слабину"!
Капитан провёл рукой по внутренней обивке мостика, с уважением ощущая вибрирующую мощь.
* * *
За иллюминатором легчали льды и "Ямал" бесцеремонно хрумкал их, расталкивая, раздвигая, следуя на "норд". На чистый "норд", и по компасу и по виду, открывшейся вдалеке тёмной полосы, чистой воды Баренца.
Ледяное поле кончалось. Кончался и никак не кончался долгий полярный день. Прежде чем солнце тягуче окунулось оккупировавшую горизонт дымку, подняли "вертушку", с которой разглядели, что после примерно 50 миль чистой воды наступает опять белое безбрежье.
— Припай до самого архипелага, не иначе, — сделал вердикт капитан, велев лётчикам возвращаться, — можно было бы прогнать машину до самой Земли Александры, но…, когда там полная тишина и даже молчит радиомаяк, и туман такой плотный стелет…
— Верно, верно, затянуло-то как, а? Вот тебе и полярный день! — Поддакнул старпом, глянув на сгустившуюся до пронзительной синевы хмарь, — тихо дочапаем до припая, подгадав к утренней вахте, а уж потом определимся.
На выходящем из дрейфующих льдов "Ямале" вспыхнули прожектора, украсив некогда белое поле фантастическими пятнами, фиолетовыми отливами, очертив причудливыми линиями изломы трещин.
На выходящем из дрейфующих льдов "Ямале" вспыхнули прожектора, украсив некогда белое поле фантастическими пятнами, фиолетовыми отливами, очертив причудливыми линиями изломы трещин.
