18

К тому времени, когда Дилан сажает Тильду в машину, чтобы отвезти ее домой, начинается нежданная оттепель, и «Лендроверу» приходится, хлюпая и скользя, пробираться сквозь талую снежную кашу. В коттедже темно, но печка на кухне все еще греет, так что дом встречает их радушным теплом. Но Дилан все равно утверждает, что им будет теплее в кровати.

В спальне Тильде делается неловко от того, что она нервничает. Их первая близость была спонтанной, у них просто не было времени на неуклюжие приготовления. Раздеться и вместе лечь в постель – все это кажется сейчас Тильде слишком интимным. Она привыкла спать, не снимая утепленного нижнего белья, со свернувшейся у нее в ногах Чертополошкой. И теперь она не знает, как себя вести.

Понимая, что Тильде не по себе, Дилан берет ее за руку. Они стоят возле кровати, она в футболке с длинными рукавами и теплом нижнем белье, он в джинсах, раздетый по пояс; его тело блестит в неверном свете стоящей на прикроватной тумбочке свечи. Он осторожно расстегивает ее заколку и кладет на тумбочку, потом запускает пальцы в ее распущенные волосы, ниспадающие неровными волнами после того, как они долго были скручены в узел.

– Сегодня был особый день. Я провел Рождество с тобой…

– Еда была потрясающая, – пытается заполнить неловкую паузу Тильда. – И твой дядя такой милый. Он мне так помог.

– Ты спасла нас от печального Рождества, на которое обречены холостяки.

– Спасибо, что попросил дядю остановить часы. Спасибо за… все. За то, что терпишь все мои странности. За то, что слушаешь, как я не переставая толкую о призраках, ведьмах и бог знает о чем еще…

– Да ладно, Тильда, я ведь хочу быть с тобой. – Он убирает волосы с ее лица. – Но я знаю, что тебе было нелегко. Я не хочу, чтобы ты думала, будто… я на тебя давлю.

– Я так и не думаю. Слушай, давай просто заберемся в постель, ладно? Здесь, наверху, жутко холодно.

Они ныряют под пуховое одеяло, смеясь и прижимаясь друг к другу. Чертополошка подходит к краю кровати, принюхивается и сердито отворачивается.

– О господи. Теперь она меня точно возненавидит.

– Она ушла обратно на кухню. Там теплее. Там ей будет хорошо.

– А как насчет тебя? Тебе хорошо?

Она колеблется. В эту минуту, чувствуя себя защищенной в объятиях Дилана, успокоенная добротой его дяди и его собственными помощью и неизменной поддержкой, сытно и вкусно поев и все еще ощущая расслабляющее действие хереса и вина, она уверена – ей сейчас и впрямь хорошо. И она отвечает на его вопрос долгим и страстным поцелуем.

– Я буду считать, что это означает «да», – шепчет Дилан. Он отстраняется и пристально смотрит на Тильду, освещенную тусклым светом свечи. – Я знаю, пялиться невежливо, – поддразнивает он. – Но я не могу наглядеться. Ты… восхитительна. Такая красивая. Ты выглядишь слабой, хрупкой, но на самом деле ты одна из самых сильных людей, которых я когда-либо встречал.

– Это распространенное заблуждение, – отвечает она, стараясь говорить тоном, не похожим на тон ведущего информационной телепередачи. – Альбиносов часто считают болезненно хрупкими. Это одна из тех вещей, которые других людей пугают во всех нас и во мне в частности. Они боятся, что я сломаюсь.

– Но ты не сломаешься. Ты бегаешь быстрее и дальше, чем кто-либо из тех, кого я знаю. Я видел, как ты обращаешься с зубилом и киянкой.

– Но мне приходится не выходить на солнце. В летний день я могу покрыться волдырями, правда, в наше время существуют по-настоящему сильные солнцезащитные кремы. Раньше таким людям, как я, должно быть, было ох как нелегко. Только представь, каково им приходилось несколько веков назад.

– Думаешь, та женщина в лодке имела ту же особенность, что и ты?

– Кто бы ни была та, которую увидела, когда надела браслет – то есть гривну, – у нее явно были все признаки альбинизма.

– Должно быть, ей приходилось тяжело. Никто тогда не понимал, что это такое. Наверняка на нее показывали пальцами.

– Как ни странно, в те времена это не было сопряжено с такими проблемами, как теперь. Это современная реакция – отвергать людей, которые не вписываются в представления о том, как должен выглядеть нормальный человек. Есть свидетельства, что много веков назад людей, выделяющихся из общей массы, напротив, считали особенными, более важными, чем все прочие. На них смотрели как на что-то большее, а не на что-то меньшее. – Тильда на секунду замолкает, чтобы подумать, потом продолжает: – Так что если Сирен Эрайанейдд была похожа на меня и если, как говорит твой дядя, она была здешней прорицательницей, то ее уважали и перед ней преклонялись. И для нее самым тяжелым последствием альбинизма была проблема защиты от солнца. Возможно, у нее также были проблемы со зрением, хотя не у всех альбиносов они есть.

– Тебе контактные линзы больше не нужны. Твое зрение стало лучше с тех пор, как ты переехала в Тай Гвин.

– Это точно. – Тильда прижимается к нему теснее. – Ты себе представить не можешь, как это чудесно – перестать скрывать за ними глаза.

Дилана осеняет.

– Слушай, дядя Ильтид сказал, что эту гривну сделали для ребенка. Раз на ней выгравированы все эти ведьминские знаки и она оказывает на тебя такое поразительное действие, имеет смысл предположить, что она принадлежала той женщине, которую ты видела, поскольку она была прорицательницей и, вероятно, ведьмой. И ясно…

– Ясно, что у нее был ребенок. Теперь хорошо бы узнать, выжил ли кто-нибудь из них после набега на остров и деревню.

Дилан покрывает поцелуями лоб, лицо, шею Тильды.

– Потому что если они уцелели, – шепчет он, – то может статься, что у Сирен были внуки и правнуки. – Он целует ее ключицы, потом снимает с нее футболку, стягивает лямки бюстгальтера и двигается все ниже. – И так далее, далее, далее, сквозь века, от поколения к поколению, пока мы не доходим… – Он смотрит на нее и улыбается.

Тильда улыбается в ответ.

– До меня. Пока мы не доходим до меня.

Тануэн весело играет с цветами рядом с нашим маленьким домом. Это так радостно – видеть, как любознательный юный ум тянется ко всему, что предлагает мир. Ее увлеченность лепестками лютика, восхищение крыльями бабочки, ярость от того, что ее обожгла крапива, – с каждым новым опытом она растет. Я уже сейчас вижу в ее глазах свет волшебства. Ее благословила сама Аванк, и она моя дочь, но дело не только в этом – дар волшебства заключен в ее душе. Я буду пестовать его, растя ее, и когда-нибудь она станет моей достойной преемницей.

Она слышит, нет, чувствует, что кто-то приближается. Я слежу за ее взглядом и вскоре вижу громко топающую Несту. Я готова объяснить чуткость дочери тем, что она унаследовала мою кровь, но, по правде говоря, тугоухий пьяница, валяющийся у пустой бочки из-под эля, и тот услыхал бы, как по тропинке тяжело шагает прислужница принцессы. Она несет ивовую корзину. Уже смеркается, но я могу разглядеть на пухлом лице не свойственную ей улыбку.

– Доброго тебе дня, Сирен Эрайанейдд. И тебе, малютка. Какой она стала хорошенькой.

Я поднимаю брови. Неста тщится изобразить сердечность, но я вижу ее потуги насквозь, вижу так же ясно, как если бы смотрела сквозь дорогой стеклянный бокал, полный чистой озерной воды. Я не отвечаю на ее приветствие, и тем не менее она не снимает маску дружелюбия.

– Прости, что не навещала тебя столько долгих месяцев, пророчица. Моя госпожа любит, чтобы я всегда была при ней.

– А сама она не захотела прийти? – Насмешкой, заключенной в вопросе, я бросаю Несте вызов, но она, похоже, к нему готова.

– На сей раз, – говорит она, слегка понизив голос, – я действую по собственному почину. Моя госпожа не знает о моем желании переговорить с тобой. Я ускользнула от нее незаметно.

Мне трудно в это поверить, но я решаю подыграть ей, чтобы выяснить, что ей от меня надобно. Ибо Неста делает лишь то, что выгодно самой Несте, пусть и косвенно.

– Не желаешь ли присесть? – И я показываю на расстеленное на земле одеяло. Сейчас еще слишком тепло, чтобы развести костер, но на одеяле лежат подушки, так что на нем можно приятно отдохнуть. Пыхтя и тяжело дыша, Неста наконец опускается на красно-зеленую шерсть. Она улыбается Тануэн, которая смотрит на нее, решает, что эта женщина не представляет интереса, и возвращается к своим цветам.

Я сижу напротив Несты.

– Ты не из тех, кто наносит визиты просто так, – замечаю я. – Что же тебе от меня надо?

– О, ничего, – уверяет она. – То есть ничего лично для меня. Как я уже говорила, я нахожусь здесь без ведома моей госпожи, но я пришла к тебе ради ее пользы. И, думаю, также ради твоей. – Неста замолкает, чтобы собраться с мыслями, а может быть, для того, чтобы вспомнить выученную наизусть речь, затем продолжает: – Моя госпожа, по причинам тебе понятным, не чувствует, что может прийти к тебе сама. Однако это вовсе не означает, что она о тебе не думает.

– Думаю, у нее насчет меня есть свое мнение, но не уверена, что нуждаюсь в том, чтобы кто-нибудь мне его передал.

– И все же ты находишься… в непростом положении…

От этих слов я не выдерживаю и смеюсь. Тануэн смотрит на меня и улыбается, а наша гостья злобно хмурится.

– У тебя немало талантов, Неста, я это признаю. Но дипломатический дар не входит в их число. Быть может, принцессе следовало вместо тебя послать ко мне своего брата, чтобы лить в мои уши медовые слова.

– Повторяю, принцесса не знает, что я к тебе пошла. – В голосе служанки звучит обычная сварливость. Чувствуется, что ее терпение уже на пределе. – Я пришла только потому, что хочу услужить моей принцессе. А еще я хочу поговорить с тобой как одна ведьма с другой.

Теперь хмурюсь я.

– Я, может быть, и ведьма, а ты мастерица готовить зелья и припарки, но не путай свои навыки с моим даром, прислужница принцессы! Я бы не унизилась до того, чтобы нашептывать черные слова, которые ты называешь магией. Это гнусное и опасное искусство. Ты мне не ровня и никогда ею не будешь.

Неста ерзает на своем объемистом заде, ее неистовая ненависть ко мне так и рвется, так и просится наружу, но настоятельная необходимость, заставляющая ее оставаться со мной любезной, продолжает держать эту ненависть под спудом.

– Прости меня, – с притворной улыбкой говорит она. – Горячее желание склонить тебя на свою сторону сделало меня бестактной. – Она мнется и несколько мгновений молча наблюдает за Тануэн. – Она очень похожа на тебя. И все же в ней есть что-то и от ее отца. Это очевидно всем, – добавляет она, снова устремляя на меня взгляд поросячьих глазок, видимо, для пущей убедительности.

– Ни для кого не секрет, кто ее отец.

– Верно. И моя госпожа это приняла.

– А разве у нее был выбор?

– Она… допустила, чтобы все было так, как есть сейчас.

– Разве могла она этому помешать?

– Она могла бы воздвигнуть между тобою и своим мужем еще больше препятствий. Сделать так, чтобы он навещал тебя не столь часто. Найти новые способы помешать ему приходить к тебе.

– Еще больше препятствий? Новые способы? Ты провозглашаешь правду с каждым сказанным словом, несмотря на все потуги скрыть ее. Принцесса мирится с любовью принца Бринах ко мне и его желанием быть со своею дочерью, потому что другого выбора у нее нет.

– Она терпит такое положение дел с достоинством, как и подобает принцессе!

– И что, я должна быть ей за это благодарна?

– Неужто тебя не мучает совесть за то, что ты украла чужого мужа?

– Принц Бринах – не чье-то имущество, которое можно украсть. Он может дарить свою любовь той, кому пожелает. И проводит время со своим ребенком, как и любой любящий отец.

– А любая любящая мать, несомненно, хочет наилучшей судьбы для своего ребенка.

– Разумеется. В этом я не отличаюсь от других матерей.

– И тем не менее, возможно, ты не видишь, что сама мешаешь возможному благу дочери. Не даешь ей занять место, которое подобает ей по праву рождения.

Вот мы и добрались до сути. То, что она сказала сейчас, – не пустые слова, и Неста видит, что я это почувствовала.

– Я желаю всего самого лучшего для своей дочери, это мое заветное желание. Я все делаю, чтобы она хорошо питалась, была хорошо одета и всегда чувствовала мою любовь. Она ни в чем не нуждается и учится тому, чему должна учиться.

– Верно, ты учишь ее быть прорицательницей. И ведьмой. Чтобы жить на отшибе, как живешь сама. Чтобы пойти по твоему пути, однако…

– Однако что? Выкладывай то, что пришла мне сказать, Неста Мередит, пока эти слова не застряли в твоей глотке и не задушили тебя.

– Существует способ проявить истинное благородство и великодушие по отношению ко всем, кто имеет касательство к этому делу. Способ сделать жизнь принца легче. Способ сделать жизнь принцессы счастливее. И дать твоему драгоценному ребенку жизнь, достойную особы королевских кровей.

Неста ждет, когда я до конца пойму, что она предлагает. При мысли об этом у меня пересыхает во рту. Сердце начинает учащенно биться. Хоть бы мое лицо не выдало от гнева. И моего страха.

– Ты пришла сюда, к моему дому, чтобы сказать: я должна отдать моего ребенка? Отдать ее Венне?

– Подумай об этом. Не позволяй сердцу управлять тобой. В жилах твоей дочери течет королевская кровь. Она дочь Бринаха. И ты, и я знаем, что принцесса Венна никогда не подарит ему наследника. А он обожает твоего ребенка. Она его принцесса. А моя госпожа вовсе не так холодна, как тебе хочется думать. Ее страстное желание иметь ребенка лишь отчасти порождено стремлением упрочить свое положение. Она женщина, и она жаждет ребенка, которого сможет держать на руках, любить и лелеять как мать. Она готова взять дитя мужа в свой дом, воспитать ее как собственную дочь, несмотря на то, от кого она…

– Несмотря на то, от кого она родилась! – Я больше не могу сдерживаться и вскакиваю. – На одном дыхании ты сначала просишь, чтобы я рассталась с тем, что моему сердцу дороже всего, и тут же пронзаешь его шипами своих признаний! Как может Венна полюбить дитя, как две капли воды похожее на женщину, которую ее муж желает и страстно любит? Как я могу отдать дочь, свою плоть и кровь в это змеиное гнездо, в котором никто не примет ее как родное дитя и все всегда будут смотреть на нее как на то, чего следует опасаться? Как на существо, пришедшее из другого мира? Я бы не согласилась обречь дочь на такое существование ни за какое золото, ни за какие меха и дорогие шелка, которые могло бы дать ей то привилегированное положение, о котором ты толкуешь. Ты говорила о месте, которое она должна занять по праву рождения. Так вот, это место здесь. Рядом со мной! Она прирожденная ведьма, магический дар у нее в крови, даже ты можешь его увидеть. И я выращу ее как будущую прорицательницу, ибо именно это и написано у нее на роду!

Лицо Несты застывает, губы сжимаются в тонкую линию. Взгляд становится непроницаемым. Она отводит глаза и сутулится, словно признав свое поражение.

– Я вижу, тебя не переубедить, – тихо говорит она. – Ты не согласишься на мое предложение даже ради блага своего ребенка.

– Именно ради блага моего ребенка я и отказываюсь его принять.

Она медленно кивает.

– Я надеялась вернуться к моей госпоже с вестью, что моя миссия увенчалась успехом. – Она скалится, стараясь придать улыбке что-то похожее на грусть. – Только представь себе, как известие о твоем согласии обрадовало бы ее бедное сердце! Все эти годы Венна была мне хорошей госпожой, она никогда не унижала меня, всегда была добра. Я даже думаю: она питает ко мне привязанность. Я так надеялась принести ей радостную весть и увидеть, что она снова счастлива.

– Каждая из нас – хозяйка собственного счастья. Мы должны добывать его себе сами, а не искать у других.

Неста неуклюже встает.

– Я вижу, ты не желаешь рассматривать мой план, несмотря на все преимущества, которые он мог бы дать, и мне ясно, что ты отказываешь не из стремления досадить моей госпоже, а из любви к своему ребенку. Я считаю, ты не права и твоей дочери было бы лучше жить рядом с принцем, но я не могу отрицать, что твои намерения чисты. Ты действуешь так, как велит тебе совесть.

– Вот именно, – говорю я и инстинктивно встаю между Нестой и Тануэн.

Прислужница принцессы поднимает с одеяла ивовую корзинку с округлой ручкой и протягивает мне. Ее содержимое прикрыто подоткнутой тряпицей.

– Возьми хотя бы этот дар, чтобы я знала, что, несмотря на мое… разочарование, между нами не осталось вражды. Ты, моя провидица, можешь считать, что я тебе не ровня, но ты же не будешь отрицать, что мы обе – женщины, зависящие от тех, кого мы любим и стремящиеся к их благу. Вот возьми, тут пиво и медовый пряник для тебя и ребенка.

Мне ничего не нужно от Несты, но я не хочу еще больше разжигать неприязнь, которую она ко мне питает. Я протягиваю руку к корзинке, но когда я уже готова ее взять, Тануэн вдруг перестает играть и устремляет взгляд на меня. Ее ясные, блестящие глазки широко раскрыты и настороженны, и когда она так пристально смотрит, мне неожиданно и незвано является видение, яркое и четкое, хотя длится оно лишь мгновение. Я вижу алое небо, кроваво-красный цвет боли и черные побеги чудовищного плюща, затягивающиеся все туже и туже, высасывающие из сумерек весь воздух, несущие с собою смерть. У меня перехватывает дыхание, и я отдергиваю руку.

– Что же это за дар? В этой корзинке заключены боль и смерть!

Лицо Несты мрачнеет, и она открывает было рот, чтобы что-то сказать, но ее слова заглушает громкий топот копыт – к моему дому подъезжают Хивел и еще один воин. Капитан принца соскакивает с седла с проворством, удивительным для такого крупного мужчины. При мне уже нет стража, охраняющего меня и день и ночь, но Хивел при всяком удобном случае по-прежнему заглядывает, чтобы удостовериться, что мне ничего не грозит.

– Что за странные вещи тут творятся?

Он знает: я не доверяю Несте, да и она никогда не делала секрета из своей ненависти ко мне. Возможно, кто-то доложил ему, что она направилась к моему дому.

Неста пятится.

– Я просто навестила Сирен Эрайанейдд, чтобы передать добрые пожелания моей госпожи.

– Ха! – рычит Хивел. – Что-то мне трудно в это поверить!

– Лгунья! – яростно выкрикиваю я. – Ты утверждала, будто принцесса ничего не знает о намерении предложить мне рассмотреть твой жестокий план. А когда я отказалась слушать, ты попыталась причинить мне вред.

– Это неправда! – восклицает она. – Я пришла с добрыми намерениями. Я принесла тебе медовый пряник, который испекла сама…

– А какой яд ты положила в мед?

– Никакой! Смотри сама…

Она убирает тряпицу и отламывает кусок медового пряника, прежде чем кто-либо успевает ее остановить. Неста, громко чавкая, жует, потом глотает. Мы все смотрим на нее, ожидая, что ей станет худо, но ничего не происходит.

– Видите? – насмешливо говорит она. – Вы обвинили меня напрасно. И принцесса непременно об этом узнает. Поклеп, который вы на меня возвели, вам даром не пройдет.

Она пытается уйти, но Хивел преграждает ей путь.

– С чего это ты так торопишься удалиться, если твой приход к нашей пророчице был продиктован такими добрыми намерениями? А ну-ка, дай попробовать мне.

Он запускает руку в корзинку и отламывает от пряника еще кусок. Неста не пытается его остановить, но я вижу, как широко раскрываются ее глаза.

– Хивел, – предупреждаю я. – Не надо…

Но он уже задумчиво жует. Потом пожимает плечами.

– И верно, добрый пряник. Попробуй…

Он берет корзинку и снова опускает в нее руку, желая отломить кусок пряника для меня. Но на сей раз он вскрикивает, хмурится и отдергивает руку.

– Это еще что? – вопит он.

Две крошечные ранки, аккуратные и глубокие, краснеют там, где его плоть пронзили зубы гадюки. Начинается переполох. Хивел ругается на чем свет стоит, бросив корзинку на землю и сжимая правую руку левой. Приехавший с ним воин соскакивает с коня, но не знает, что делать. Змея выползает из брошенной корзинки и ползет к Тануэн.

– Ребенок! – вскрикивает Неста.

Но у меня нет страха. Моя дочь смотрит, как гадюка проползает по ее босым ножкам, но она не плачет и не кричит. Тануэн инстинктивно понимает, что к этому существу должно относиться с почтением и что оно не причинит вреда, если его не напугать. Воин же этого не знает и мгновенно выхватывает и заносит меч. Я хочу спасти бедное создание, но прежде чем успеваю остановить воина, он рассекает змею. Хивел тем временем корчится на земле, пытаясь достать из-за пояса нож, чтобы вырезать яд, но не может этого сделать из-за слишком сильной боли.

– Это не обычная змея! – ревет он. – Гадюки так не кусают! Эта ведьма ее заколдовала.

Я падаю рядом с ним на колени и, достав собственный нож, разрезаю плоть вокруг ранок, которая уже стала фиолетовой. Но Хивел прав – это не обычный яд. Неста сделала что-то, чтобы придать ему больше силы, использовав черную магию, действенную и мощную. Я понимаю, зачем ей это было нужно – змея должна была вонзить клыки в мою руку, и Неста знала: чтобы забрать мою жизнь, понадобится нечто более смертоносное, чем простая гадюка. Я слышу, как она неуклюже топает где-то сзади, пробираясь сквозь высокую траву. Но далеко она не убежит. Воин скоро схватит ее, и тогда ее потащат на остров на суд принца. Так что меня сейчас заботит не Неста, а Хивел.

– Лежи смирно, – приказываю я, когда он пытается встать.

– Я еще никогда в жизни не смотрел в лицо смерти лежа! – возражает капитан.

– На сей раз ты должен лежать! – И я силой укладываю его обратно на траву. – Не двигайся, Хивел. Если будешь метаться, яд распространится по твоему телу быстрее.

Я успокаиваю разум. Я должна призвать на помощь свою ведьминскую силу и колдовством перебить злые чары Несты, но на это нет времени. И нет времени приготовить зелье, которое могло бы его спасти. Нет времени призвать на помощь наших старых богов. Нет времени исправить содеянное зло. Кисть Хивела начинает источать зловоние, а рука до самого плеча стала темно-коричневой.

– Эта карга прикончила меня! – кричит он сквозь стиснутые зубы.

– Нет! Просто дай мне время…

– Времени уже нет. – Он хватает меня за руку. – Сирен Эрайанейдд, эта смерть предназначалась тебе! Эта чертова баба принесла заколдованную змею, чтобы отправить к праотцам тебя. А-а!

Он замолкает, и лицо его искажается от боли. Я начинаю читать древнюю защитную молитву и спотыкаюсь на словах, которые хорошо знаю, ибо тороплюсь хоть как-то помочь капитану, хоть что-то сделать, чтобы облегчить его боль.

– Берегись! – рычит он. – Она пришла к тебе не сама – ее послала принцесса. Венна хочет твоей смерти, моя девочка. Будь настороже.

– Я постараюсь сделать все, чтобы меня еще долго защищал ты, Хивел, – говорю я, кладя руки на его сердце, призывая магию озера и саму Аванк прийти на помощь и избавить этого несчастного от страшной отравы, которая грозит заставить его замолчать навеки.

Он трясет головой, неистово мечась из стороны в сторону, на бороду изо рта стекает пена, глаза горят, он в гневе от того, что ему приходится умирать. Хивел всю жизнь был воином и борется до последнего вздоха.

– Силы небесные! Пусть эту ведьму предадут смерти, чтобы она не могла больше творить зло! Провидица, ни на мгновение не поворачивайся спиной к Венне: она всегда будет подстерегать тебя, занеся кинжал для удара! Принцу нужна ты. И его дитя. Ты не должна терять бдительности. Не должна. Дай мне слово!

– Но, Хивел…

– Дай мне слово!

– Даю слово!

Он колотит кулаком по земле, рыча, продолжая бросать вызов смерти. И в последние свои мгновения он не ищет утешения, не просит о жалости, а, салютуя, поднимает здоровую руку и зычно кричит летним сумеркам:

– За принца Бринаха! За моего принца! За принца Бринаха!

И пока свет жизни уходит из его глаз, этот боевой клич снова и снова отдается эхом от берегов озера.