17

Тильда решает, что сад – наилучшее место, где можно снова попробовать надеть браслет. Ей кажется, открытый воздух подходит для этого лучше: снаружи безопаснее. Как будто энергия, которую высвобождает эта штука, слишком мощна, чтобы пытаться запереть ее в помещении. Лучше, чтобы ее и браслет не окружали каменные стены. Работая, она держала его в кармане рубашки или на верстаке, но удерживалась от искушения надеть его вновь. До настоящей минуты. Она чувствует себя так, словно долго не позволяла себе насладиться восхитительным угощением, но одновременно ее одолевают опасения. Тильда ясно помнит странные видения и ощущения, которые приносил ей браслет; однако вера в то, что удастся взять под контроль такую силу и при этом не пострадать, несколько ослабла. Воспоминание о первом соприкосновении с браслетом, о разбушевавшемся огне, о том, как Дилана отбросило к дальней стене, о головокружительном вращении и хаосе все еще слишком свежо.

Тильду немало удивило то, что к ней больше не приходил страшный призрак из могилы в раскопе. Она думала, что это связано с возвращением камня на место, но потом вспомнила: призрак начал являться к ней еще до того, как камень был сдвинут. Размышляя об этом сейчас, она чувствует уверенность, что прекращение визитов призрака как-то связано с браслетом. А вернее, с тем, что происходит, когда она его надевает. А если это правда, ей тем более нужно научиться противостоять той пугающей силе, которую он высвобождает. Нужно отыскать способ обуздать ее и поставить себе на службу, чтобы уберечь от нее Дилана и себя.

Везде по-прежнему лежит покров смерзшегося снега. Все в маленьком саду, от невысокой стены, деревянных ворот, мощенной каменными плитами дорожки, небольшой лужайки до замерзшей купальни для птиц покрыто слоем белого инея. Сверкающая ледяная корка покрывает и расстилающуюся внизу долину, и само озеро. Далекие горы кажутся отсюда похожими на Альпы. Тильда натягивает вязаную шапочку на уши, застегивает деревянные пуговицы-палочки пальто и встает в центре лужайки, спиной к дому. Чертополошка смотрит на нее вопросительным взглядом. Под кустом остролиста малиновка ищет корм. Фермер, неспешно едущий на квадроцикле, темной линией высыпает из мешков на снег сахарную свеклу, которую с жадностью поедают овцы. Все красиво и обыкновенно – типичная сцена из зимней жизни села. Все, кроме дрожи, которая пробегает по спине Тильды, когда она достает браслет из кармана рубашки. Эта дрожь порождена не холодом, а щекочущим нервы смешением предвкушения, возбуждения, неуверенности и страха.

Надевая браслет, она видит, что кончики пальцев, не прикрытые митенкой, посинели от холода. Неловкими движениями она проталкивает золотое украшение под рукав пальто, толстовки с начесом, утепленной футболки с длинными рукавами, пока не ощущает уже знакомую теплоту металла на коже. Изменения происходят мгновенно. Энергия браслета тотчас пронизывает все ее тело, вытесняя зябкость декабрьского дня, наполняя ее теплой силой. Тильда чувствует, как золото обжигает кожу, и понимает, что на этот раз жар драгоценного металла оставит след. Однако у нее нет желания снять браслет. Боль – это цена, которую она готова платить.

Она снова слышит шепчущие голоса и краем глаза видит неясные мелькающие фигуры. Стоящая рядом с нею Чертополошка начинает скулить. Тильда понимает, что собака встревожена, и хочет что-то ей сказать, успокоить, ободрить, но не может произнести ни слова. Все ее существо охвачено буйством ощущений, вызванных прикосновением браслета к запястью. Тильда снова замечает, что свойства света вокруг нее изменились. Даже здесь, солнечным днем. Воздух фосфоресцирует. На периферии поля ее зрения продолжается движение, голова кружится, и в животе екает все сильнее.

Она крепко зажмуривается, и фигуры тут же становятся яснее, четче, ярче. Она снова видит зайцев, бегущих вскачь зигзагами, прижав уши. И охотничью собаку, мчащуюся за ними. И снова птиц – на этот раз каркающих ворон и охотящегося сарыча, широко раскинувшего величественные крылья и бросающего на землю большую тень. Тильда оглядывается по сторонам в поисках лиц. И в поисках Аванк. Ей хочется снова увидеть это древнее великолепное существо. Хочется вновь почувствовать его магическую близость. Но сегодня Аванк не является, а животные движутся все быстрее и быстрее, усиливая ее головокружение. Звон в ушах тоже нарастает, быстро достигает громкости, вызывающей боль…

Инстинктивно Тильда открывает глаза, и ее потрясает неестественно яркий свет, от которого она начинает моргать и задыхаться. Ее чувствительные глаза болят, а зрение затуманивается. На мгновение Тильде кажется, что у нее ничего не получится, что сейчас она может сделать только одно – сорвать с запястья браслет, чтобы все это прекратить. Она кладет на него левую руку, готовая сдернуть, но все же останавливается.

Она медленно убирает с браслета пальцы и вытягивает руки в стороны, чтобы обрести равновесие. Больше фигуры не появляются, остается только слепящий белый свет, отражающийся от снега. Ни женщины с глазами, сияющими, словно бриллианты, ни мифического водяного чудища. Только свечение и звон, болезненные и непосильные. Тильда слышит, как колотится сердце, как пульсирующая кровь бьет по барабанным перепонкам. Ощущение свободного падения все нарастает и грозит ей потерей сознания.

Тильда взмахивает раскинутыми руками и запрокидывает голову.

– Перестань! – кричит она, и слово летит по долине, эхом отражаясь от окрестных холмов, повторяясь и настаивая: – Перестань! Перестань! Перестань!

И все прекращается. Во всяком случае, та часть, которую она не контролировала. Оглушительный звенящий шум мгновенно стихает. Слепящий белый свет превращается в мягкое сияние. Ощущение вращения и сбивающего с толку головокружения исчезает – теперь она стоит твердо, уверенная и сильная. Кисти рук и ступни покалывает тысячью иголок, и, присмотревшись, Тильда видит, что кончики пальцев искрятся. На них, потрескивая, пляшут крошечные вспышки голубого пламени, похожие на электрические разряды, возникающие при коротких замыканиях. Тильда подходит к покрытой снегом каменной поилке для птиц на стене и протягивает руку, чтобы коснуться ее, – снег и лед отступают, тая так быстро, словно к ним поднесли огонь. Тильда осторожно дотрагивается кончиками пальцев до щеки. Она слышит тихий свист, будто мимо проносится пуля, и чувствует вибрацию, но не ощущает ни жжения, ни боли. Она оглядывает сад. Чертополошка стоит рядом, не сводя глаз с хозяйки. Если собака и напугана, то не подает вида.

– Что это? – спрашивает Тильда, обращаясь не только к собаке, но и к себе. – Что я должна делать с… этим?

Она быстро вытягивает правую руку вперед, и из нее вылетает что-то невидимое, но осязаемое; светящийся воздух пульсирует и бурлит. Разряд попадает в куст остролиста, и каждая лежащая на нем снежинка разлетается на миллионы кристалликов, которые тут же тают и испаряются. Теперь блестящие вечнозеленые листья небольшого растения странно выделяются на фоне окружающей его белизны. Тильда пробует свою силу еще раз. Теперь она взмахивает рукой в направлении садовой скамьи. Хотя скамья стоит на расстоянии трех широких шагов, лежащий на ней снег мигом исчезает, как будто по нему прошлась горячая метла. За несколько секунд посеревшее от непогоды дерево обнажается, а слой снега под скамейкой отступает, открывая желто-зеленую траву лужайки.

Тильда смеется, сначала робко, а потом радостно и бесшабашно. Чертополошка чувствует, что напряжение спало, и начинает вприпрыжку бегать по саду, гоняясь за комьями снега, которые Тильда сбивает с крыши коттеджа, за потоками мелких льдинок, которые она обрушивает вниз с веток яблони. Собака пытается поймать зубами дюжины снежков, которые хозяйка бросает ей, ни на шаг не сдвигаясь с места, используя лишь магию, которая переполняет ее; наслаждаясь теплом и радостью, которые эта магия с собой несет; не переставая смеяться и чувствуя себя такой счастливой, такой целостной и завершенной, какой еще не была никогда.

Наступает утро Рождества, и Тильда видит, как из-за вершины холма, на склоне которого стоит ее коттедж, поднимается веселое солнце и его лучи отражаются от мерзлого снега, по-прежнему покрывающего все вокруг. Дальше откладывать визит к Дилану и его дяде нельзя. Тильда берет браслет и, положив его в карман толстовки с начесом, закрывает карман на молнию, наслаждаясь радостным возбуждением, которое дает его близость. После того как она первый раз надела браслет в саду и этот эксперимент увенчался успехом, она надевала его еще дважды, с каждым разом обретая все больше контроля, вела себя смелее, открывая новые необъяснимые перемены, которые он вызывал в ней самой. Теперь Тильда не может и помыслить о том, чтобы куда-либо пойти без браслета, но она знает, что еще не готова рассказать кому-либо о том, как он преображает ее. Даже Дилану. Теперь, более чем когда-либо, она чувствует желание и настоятельную потребность узнать, кому принадлежал браслет. Откуда он взялся. Почему достался ей. Почему он высвобождает силу из таких глубин ее существа, о существовании которых она прежде и не подозревала.

В спальне Тильда несколько секунд стоит перед зеркалом. Она осознает, что не принарядилась к празднику, и вспоминает, что Дилан видел ее только в костюме для бега. Или обнаженной. Она улыбается этой мысли. Повинуясь порыву, она расплетает косу и распускает волосы. Они выглядят красиво, но Тильда знает: к тому времени, когда она доберется до дома Старой Школы, они превратятся в спутанные космы. Она подходит к прикроватной тумбочке и, открыв выдвижной ящик, достает маленький бархатный мешочек. Она колеблется секунду, прежде чем вытряхнуть его содержимое на руку. Выпавшая заколка приятно холодит ладонь. Украшение состоит из витых и искусно сплетенных полосок серебра, образующих затейливый кельтский узел. Это последний подарок Мэта. Талисман на счастье для их новой жизни в новом доме. С тех пор как муж погиб, ей не хватало духа даже взглянуть на заколку, но теперь все изменилось. Она чувствует, что сейчас самое время надеть ее. Тильда ловко скручивает волосы в узел и фиксирует его на затылке серебряной заколкой Мэта.

Она закрыла заслонки дровяных печей в кухне и студии, чтобы они еще грели, когда она вернется домой. Она берет с собой Чертополошку и бумажный сверток, запирает за собой черный ход и начинает спускаться по склону холма. Чертополошка, радостно подпрыгивая, бежит рядом. Энергичные движения собаки напоминают Тильде, что она уже давно не выходила на пробежку.

– Сегодня нам с тобой придется ограничиться быстрой прогулкой, девочка, – говорит она Чертополошке и улыбается, глядя, как собака резвится на снегу.

Дом Старой Школы выглядит как картинка: и скаты, и низкий свес крыши, и карнизы глубоко утопленных в стены окон украшает пушистый снег, а каждое растение в саду одето сверкающим инеем. Тильда начинает испытывать чувство вины из-за того, что отговорила родителей от приезда. Они были разочарованы, но смирились с тем, что по дорогам все еще невозможно проехать, а погода слишком неустойчива. По крайней мере, ей удалось успокоить их заверениями, что она проведет праздник со своими замечательными соседями, успешно нарисовав картину всеобщего сельского дружелюбия и коллективизма, чтобы отец наконец перестал о ней беспокоиться. Сделав глубокий вдох, Тильда стучится в выполненную в виде стрельчатой арки парадную дверь.

Ее открывает Дилан. Он широко улыбается и отступает в сторону, чтобы гостья могла пройти в коридор.

– Ничего себе, – говорит он, воззрившись на нее. – Ты выглядишь… потрясающе.

Тильда пожимает плечами.

– Это мое лучшее пальто, – признается она, снимая капюшон, хотя понимает – Дилан имеет в виду отнюдь не ее одежду. Она знает, что изменилась и что эту перемену, не поддающуюся четкому определению, не уловить невозможно.

– Счастливого Рождества! – говорит она, показывая на веточку омелы, подвешенную к потолку.

Дилан обнимает ее, нежно прижимает и не торопясь целует в губы. Хорошо, когда тебя так тепло и непринужденно обнимают. Хорошо, когда тебя хотят.

– Сегодня у тебя другая прическа, – замечает Дилан, дотрагиваясь до серебряной заколки. – Она красивая и очень тебе идет.

Тильда не чувствует никакой неловкости, совмещая эти две вещи: подарок Мэта и поцелуй Дилана. Она была дорога Мэту, а теперь дорога Дилану, а ей дороги они оба. Она чувствует облегчение от того, что шагнула от одного мужчины к другому. Она отвечает на поцелуй, и они отстраняются друг от друга, только когда слышат голос профессора Уильямса.

– А, наша гостья уже здесь. Отлично. Счастливого Рождества, моя дорогая, – говорит он, протягивая Тильде руку и расплываясь в улыбке, когда она подходит совсем близко и быстро целует его в щетинистую щеку. Тильда видит на его лице удивление и вспоминает, что сегодня на ней нет контактных линз.

– Счастливого Рождества, профессор, – говорит она, снимая пальто и вручая ему сверток.

– Подарок! Но, моя дорогая, мы же договорились, что не будем… Дилан сказал мне…

– Я знаю. – Она улыбается. – Но мне так захотелось. Это всего лишь маленькая вещица, правда.

Профессор смотрит на Дилана, но тот пожимает плечами, как бы говоря, что ничего об этом не знал. Профессор разворачивает коричневую оберточную бумагу и находит под ней одно из ранних произведений Тильды – слепленную вручную и хранящую отпечатки больших пальцев глиняную чашку, насыщенно-коричневую и шероховатую на ощупь.

– Какая прелесть! – говорит профессор с широкой улыбкой. – Большое спасибо. Она займет заметное место на моем письменном столе. А теперь давайте перейдем в гостиную – там теплее. Как хорошо, что вы пришли к нам, двум одиноким мужчинам. Если бы не ваш визит, мы могли бы так и не отпраздновать Рождество. Но поскольку вы обещали навестить нас, мой храбрый племянник принял вызов и устроит настоящий пир.

– Ты опять прочесал все полки деревенского магазина? – спрашивает она Дилана.

– Должен тебе сообщить, что за индейкой и овощами я ездил на сельскохозяйственный рынок, а за пудингом – в лучшую булочную-кондитерскую в Бреконе. – Он помогает ей раздеться и перехватывает быстрый взгляд, который Тильда бросает на напольные часы.

– Они не работают, – говорит она, и Дилан улавливает в ее голосе паническую нотку.

Профессор качает головой.

– Представьте себе, Дилан внезапно обнаружил, что не может спать, когда они отбивают время! Этот бой практически был для него колыбельной, когда он жил у нас ребенком, и вдруг теперь он заявляет, что больше не может его выносить. Бедный мальчик попросил меня что-нибудь с этим сделать, и на Рождественские дни я решил дать часам неделю выходных.

Из-за спины профессора Тильда одними губами говорит Дилану «спасибо», тот в ответ только пожимает плечами. Тильда напоминает себе, что Дилан просто не может знать, насколько все изменилось – насколько она изменилась – за прошедшие с их последней встречи несколько дней. Еще совсем недавно она боялась бы вызвать отключение электричества в доме Старой Школы, но теперь все по-другому. Она знает, что контролирует ситуацию. Знает, что может сама решать, воздействовать ей на электричество и механизмы или нет.

– Мы нарядили елку, – сообщает профессор, первым проходя в гостиную.

Чертополошка направляется прямиком к коврику перед камином, где останавливается и встряхивается, так что снег и лед с шерсти летят в огонь и с шипением превращаются в пар. В угол комнаты в самом деле втиснута елка – похоже, профессор нашел свободное место там, где его быть не могло. Дерево увешано разношерстными елочными игрушками, одни из которых, видимо, хранились в семье с давних времен, а другие, как подозревает Тильда, были куплены второпях в последние дни. На нижних ветках висит современная мишура, а на верхушку надета обсыпанная стеклянными блестками золотая звезда. Елка выглядит прелестно – по-домашнему и без претензий.

– Боюсь, я в этом не силен, – извиняется профессор Уильямс. – Вот Грета была мастерицей наряжать елку и украшать дом к Рождеству, я же в последние годы не обращал особого внимания на такие вещи.

– Все просто замечательно, – уверяет его Тильда. – А вот я свой коттедж не украсила даже веточкой остролиста. Честно говоря, думаю, я бы вообще не отметила в этом году праздник, если бы вы не пригласили меня в гости.

– Если ты хочешь поесть, – уточняет Дилан, – имей в виду – я пойду на кухню и могу что-нибудь приготовить прямо сейчас. Да, кстати, – добавляет он, подойдя к двери. – Наша плита работает на мазуте и не нуждается в электричестве. Я подумал, что тебе будет интересно это узнать.

Тильду трогает его чуткость.

– Иди, иди, мы тут справимся и сами, – говорит профессор, беря с буфета бутылку хереса. – Итак, что вы будете пить и любите ли вы какие-нибудь игры? Боюсь, я давно не практиковался, но когда-то я хорошо играл в канасту. И, кажется, где-то в доме есть коробка с «Монополией»…

Он замолкает, вглядываясь в ее лицо, явно замечая что-то помимо не скрытых голубыми линзами бесцветных радужек глаз и заставляя Тильду задаться вопросом, как же еще изменилась ее наружность.

Желая поскорее прервать неловкое молчание, Тильда говорит:

– Одна из книг, которые вы дали мне почитать… та, в которой говорится о легендах и мифах, связанных с озером…

– Ах да, мне казалось, она будет вам интересна. Знаете ли, мы, историки, обращаем внимание не только на даты и битвы. Мне интересны все аспекты прошлого. Будучи антропологом, Грета на многое открыла мне глаза. История имеет дело, прежде всего, с людьми. А люди – это многогранные создания, ведущие необыкновенно сложно организованную жизнь. Система верований, обряды, магия, то, что не поддается рациональному объяснению… все это такая же неотъемлемая часть того, что происходило в этом загадочном месте задолго до нас, как и победоносное вторжение вражеской армии или смена политической ориентации. О боже, похоже, я читаю вам лекцию. Приношу свои извинения, но просто меня так вдохновляет ваше общество – общество человека, который по-настоящему интересуется историей здешних мест. Я получаю немалое удовольствие, заново изучая все, что имеет касательство к нашему озеру.

Тильда улыбается.

– А вам удалось узнать что-нибудь новое о женщине, похороненной в раскопанной могиле? Или о моем браслете?

– Пока нет, но теперь, когда вы здесь, думаю, мы сможем продвинуться.

– Я буду очень признательна, если мы попытаемся больше узнать о том, кто лежит в могиле и кому принадлежал браслет.

– Отлично! – Профессор надевает очки для чтения, достает из буфета два высоких бокала и быстро наливает в них по изрядной порции вязкого коричневого хереса. – Вот, пусть это будет нашей уступкой праздничному веселью. Ваше здоровье! – И он поднимает бокал.

Тильда отпивает густой сладкий напиток и вслед за Уильямсом подходит к его письменному столу.

– Я снова принесла его вам.

Она вынимает браслет из кармана и кладет его на расстеленную карту озера. И приходит в замешательство, вдруг осознав, насколько ей не хочется с ним расставаться, даже на несколько минут.

– На тот случай, если мы захотим еще раз взглянуть на узор.

– Прекрасно. Так вот, на днях я наткнулся на кое-какие сведения в одной книге… куда же я ее положил? И, кстати, вам может быть интересен этот отрывок. – Профессор вручает ей толстый том, и она читает заглавие – «Англо-саксонские хроники». Уильямс между тем продолжает говорить, просматривая кипу бумаг и книги на полу, потом протягивает руку к одной из верхних полок набитого томами книжного шкафа. – В нем содержится одно из немногих упоминаний об искусственном острове в те времена, когда он еще был обитаем. Я заложил для вас нужную страницу. Да, и вам может быть интересно еще и вот это…

Пока профессор продолжает поиски, Тильда открывает заложенную страницу.

– Вот этот отрывок? Да, вижу… «916 год от Рождества Христова. В этот год до летнего солнцестояния в шестнадцатый день до июльских календ случилось злодейское убийство ни в чем не повинного аббата Эгберта. В тот же день отмечали праздник святого Сириция-мученика со товарищи. И в течение трех ночей после сего убийства королева Мерсии Этельфледа послала в Уэльс войско и взяла штурмом Бреконмир; и захватила в плен жену короля и еще тридцать четыре души». Ага, я знаю, Бреконмир – это одно из старых названий озера Ллангорс, а второе его древнее название – Ллин Сайфаддан…

– Я вижу, вы и сами уже изучили историю озера. Я впечатлен.

– Но это так и было? Королева Мерсии действительно напала на остров из-за убийства аббата?

– Так сказано в хронике. Но королева Этельфледа была в ссоре с кимрами, то есть валлийцами, уже много лет – она вполне могла использовать убийство этого несчастного аббата как предлог для пересечения границы.

– И тридцать четыре человека, нет, тридцать пять, включая жену короля…

– В действительности она скорее носила звание принцессы, – перебивает Тильду профессор. – Мы знаем, что искусственный остров был возведен для одного валлийского принца, это был дар его отца, у которого были собственные владения где-то южнее. Наверное, он хотел поскорее отделить сына. И при этом женить его на женщине из влиятельной семьи. В те смутные времена все государи старались заключать выгодные брачные союзы.

– Итак, принцесса и еще тридцать четыре человека с острова были взяты в плен. А что случилось с остальными? С жителями деревни?

– Мы должны исходить из того, что при нападении они были перебиты. Поселение на искусственном острове было предано огню и сгорело до основания – остался только каменный фундамент, который возвышается над водой и поныне. Полагаю, все жилища на берегах озера были также сожжены. При таких набегах владения противника полностью опустошались.

Перед мысленным взором Тильды мелькают картины – воображение рисует ей, каким было этот нападение. Бегущие женщины и дети. Люди, пытающиеся спастись на укрепленном острове и понимающие, что он стал для них ловушкой. Множество убитых. За несколько минут все строения охватывает огонь. А что сталось с той женщиной в лодке? Что произошло с этой другой версией ее самой? Была ли она в числе выживших?

– Профессор, а где-нибудь есть список тех, кто был захвачен в плен?

– Я таких сведений не находил, хотя в Национальной библиотеке Уэльса в Аберистуите в последнее время начали архивировать новые документы, и пока мы с вами разговариваем, этот процесс продолжается. Собрание документов оцифровывается, так что, кликнув мышью, мы сможем читать слова, написанные более тысячи лет назад. Поистине поразительно.

Профессор замолкает, поскольку лампочка в торшере, стоящем рядом с ним, начинает угрожающе шипеть, а остальные огни становятся тусклее.

Нет, только не сейчас. Осторожнее. Дай им светить. Ничего не делай, просто дай им светить.

Тильда с тревогой смотрит на браслет, страстно желая схватить его со стола и спрятать, но понимая, что это выглядело бы по меньшей мере странно. Лампочка в торшере с громким хлопком гаснет, однако остальные светильники в комнате снова начинают гореть ярко и ровно.

– Вот это может быть вам интересно. – Профессор Уильямс наконец нашел нужную книгу, пыльный переплетенный в кожу том, и держит его так, что на открытую страницу падает свет из окна. – Я только на днях вспомнил, что у меня есть эта книга. Она написана неким Хамфризом – специалистом по огамическому письму. От этого текста мало что осталось, но Хамфриз взял на себя труд перевести на английский то, что уцелело. Разного рода фрагменты. Он датирует следующий отрывок примерно 914 годом нашей эры, хотя должен сказать – это, по всей вероятности, просто его предположение. Вот здесь запись в монастырских анналах того времени, как ни странно, не на латыни, но почему, мы, вероятно, никогда не узнаем. Автор этого отрывка неизвестен, но в нем упоминается пир, который дал принц Бринах «…на своем искусственном острове Бреконмире, и на сей пир явились все жители ближайшей деревни, ибо принц пригласил всех отпраздновать сопутствующую им удачу, и гостьей на сем пиру была провидица Сирен Эрайанейдд, которой воздали особые почести за ее вклад в спасение острова». Понимаете?

– Что я должна понять?

– Думаю, речь идет о женщине в лодке. Той, которую вы видели на картинке.

Тильда вспоминает, что солгала, будто видела ту женщину на картинке в какой-то книге, и ей становится стыдно от того, что она не рассказала правды, как бы безумно ее рассказ ни прозвучал.

– То, как вы описали мне ее одежды, – продолжает профессор, – говорит о том, что она была жрицей-прорицательницей. То есть ей являлись видения, и она умела их толковать. А стало быть, она была весьма важным членом тогдашнего общества. Вы помните, какого цвета были ее волосы?

Тильда колеблется. На голове той женщины был высокий головной убор из звериной шкуры – волосы были не видны. А у женщины, которую Тильда увидела, надев браслет, волосы были серебристо-белокурые, как и ее собственные. Она не может даже попытаться объяснить все это профессору Уильямсу, который, глядя на нее поверх очков, ждет ответа.

– Я точно не знаю, – размышляет Тильда. – Первый раз, когда я… увидела женщину в лодке, ее волосы были покрыты. А потом… я не уверена.

– Я спрашиваю вас об этом, потому что подсказка, позволяющая судить о том, как она выглядела, кроется в ее имени.

– В самом деле?

– Сирен – это и в наши дни распространенное валлийское имя. Оно означает «звезда». Красивое, правда? А вот «Эрайанейдд» – очень необычно. Я никогда не слышал, чтобы кого-нибудь еще так называли. Это означает «серебро». Значит, она была известна как «Серебряная Звезда». Что говорит о том, что у нее, скорее всего, были очень светлые волосы. Совсем как ваши.

По спине Тильды пробегает холодная дрожь.

– Но мы не знаем, пережила ли она нападение на остров. – Тильда вздыхает, и тут ей в голову приходит ужасная мысль. – Лукас кое-что рассказал об останках в раскопанной могиле. Иногда женщин хоронили, положив на тело тяжелый камень, если считалось, что при жизни они были ведьмами. Когда остров был обитаем, могли ли его жители считать, что та, у кого бывают видения, ведьма?

– На этот вопрос нелегко ответить. Обычай предсказывать будущее очень древен, и мы находим его в самых различных культурах. У ранних кельтов были свои жрицы, предсказывавшие будущее, и они считались влиятельными людьми, но это умение не считалось магией. Его относили к особым талантам или дарам. – Профессор усмехается. – Возможно, на таких провидиц смотрели тогда, как мы сейчас смотрим на синоптиков, которые дают прогнозы погоды.

– Значит, они не были ведьмами?

– Ну в кельтской литературе полно ведьм, много их и в древних валлийских легендах. И нигде не сказано, что провидица не могла одновременно быть ведьмой.

На Тильду внезапно наваливается усталость. Она допивает сладкий херес, и напиток приятно ее расслабляет. Но ее мысли вконец запутались.

– Я начинаю думать, что чем больше информации получаю, тем меньше я ее понимаю.

На этот раз профессор уже не усмехается, а смеется от души.

– Моя дорогая девочка, добро пожаловать в мир историков!

Дилан возвращается из кухни и встает рядом с Тильдой.

– У тебя от моего дяди еще не закипел мозг?

– Он пытается помочь, но я не могу ожидать от него дельных ответов, если не сформулирую осмысленных вопросов.

– Может быть, вам поможет еще один бокал хереса? – предлагает профессор Уильямс.

– Ничего себе. – Дилан шокирован. – Не удивительно, что у тебя ничего не получается. Сядьте оба. Обеда ждать еще целую вечность. Я сейчас открою бутылку хорошего вина, и мы с тобой вместе наверняка сможем грамотно сформулировать, что именно ты хочешь выяснить. Идет?

Полчаса спустя по настоянию Дилана Тильда заканчивает составлять список вопросов. Но ей не хочется зачитывать его вслух.

– На бумаге они выглядят еще безумнее.

Профессор улыбается.

– Если я чему-либо и научился за время учебы и исследований, так это тому, что вещи, которые поначалу кажутся невероятными, становятся вполне приемлемыми, если посмотреть на них под другим углом.

Тильда не может не задаться вопросом, поверит ли он в те вещи, которые происходят, когда она надевает браслет.

Дилан мягко отбирает у нее список вопросов.

– Давай буду читать я. Первое – кем была женщина в лодке и была ли это та же самая женщина, которая явилась в видении, когда ты надела браслет?

Тильда морщится.

– Вот видишь, я же тебе говорила. – Она бросает взгляд на профессора.

– Профессор, когда я надела браслет, произошло кое-что странное. Я увидела… женщину. Думаю, я видела ее и раньше. Как-то утром, когда я бегала по берегу озера.

– Полагаю, это случилось в то утро, когда мы встретились в первый раз, – отвечает профессор. – Я не был с вами знаком, но было очевидно, что вас что-то потрясло.

– Я хотела рассказать вам, но… – Тильда оставляет предложение незаконченным, видя, что профессор понимающе кивает.

Дилан продолжает читать:

– Второе – кем была та женщина, которая похоронена в верхней части могилы в раскопе? Третье – один и тот же ли это человек? Почему страшный призрак пытается на тебя напасть? Что она говорила, когда набросилась на тебя в студии? Наконец, последнее, но не менее важное, – кому принадлежал браслет? – Он взмахивает листком бумаги, на котором записаны эти вопросы. – Проще простого.

– Это по-твоему! – Тильда отпивает еще вина, не обращая внимания на голодное урчание в животе. – По правде сказать, я не верю, что жуткое существо, которое мне угрожало, и женщина в лодке – это одно и то же лицо. Лицо страшного призрака было чудовищно изуродовано, размозжено, но теперь, когда я их сравниваю, то вспоминаю, что фигура у нее была совсем другая: она ниже ростом и толще. И, по-моему, волосы у нее были темнее.

– Вот видишь, – говорит Дилан. – На один из вопросов уже есть ответ.

– Выходит, я имею дело сразу с двумя призраками. Класс. Да, и еще кое-что. Тот жуткий призрак; я тут думала о словах, которые она крикнула, обращаясь ко мне в студии. По-моему, она говорила по-валлийски, и ее слова было очень трудно разобрать. Все, что я поняла, звучало как «бевит». Или, может быть, «бувит»? Я искала нечто подобное в словаре, но ничего не нашла.

– Гм-м, – задумчиво тянет профессор, даже не думая ставить под сомнение слова Тильды. Вместо этого он закрывает глаза и начинает неразборчиво бормотать по-валлийски, пока не доходит до слова, которое, как ему кажется, может подойти. – Как насчет «бивид»? Это значит «жизнь».

Тильда кивает.

– Да, наверное, это и есть то самое слово. Она… призрачная женщина повторила его дважды.

Дилан смотри на нее.

– Жизнь за жизнь?

Воцаряется неловкое молчание. Наконец профессор Уильямс берет браслет со стола, приносит с каминной полки увеличительное стекло и, сев в стоящее у камина кресло, начинает рассматривать браслет снова.

– Я чувствую, что некоторые ответы, которые вы стремитесь получить, кроются в этом украшении. Это очень ценная вещь. Должно быть, она принадлежала какому-то высокопоставленному лицу.

Дилан подливает вина в бокал Тильды.

– А ты не помнишь, был ли этот браслет на ком-нибудь из женщин, которые являлись тебе в видениях?

– Нет, я уверена, что запомнила бы, если бы увидела нечто подобное.

Профессор поднимает браслет, так что на него падает свет из окна.

– Мне кажется, для браслета он широковат.

– Верно. – кивает Тильда. – Когда я его надела, он оказался слишком велик для моего запястья. И я предположила, что он предназначался для ношения на предплечье.

– Возможно. – Внезапно профессора осеняет, и он, подавшись вперед, садится прямо. – Ну конечно! Это вообще не браслет.

– Как не браслет? – Тильда сбита с толку.

– Это гривна. Как глупо с моей стороны не понять этого раньше. Дилан, пожалуйста, передай вон ту книгу, которая лежит на дальнем конце моего стола. Ту, в красном переплете. Спасибо. – Он листает том, пока не находит то, что ищет. – Вот, видите? Эти гривны довольно простые, они не так искусно украшены, как ваша, но форма у них такая же. Окружность, но не замкнутая, с закругленными краями и небольшими утолщениями на концах. Это гривна, ее носили на шее. Теперь я в этом уверен.

– Но эта штука слишком тесная, чтобы я могла надеть ее на шею.

Профессор, улыбаясь, сдергивает с переносицы очки.

– Это, моя дорогая, потому, что вы – взрослая женщина. Это прелестное украшение было изготовлено для ребенка.

Вот пришла и миновала еще одна зима, а жизнь вокруг озера кажется такой же размеренной и неизменной, какой была всегда. Сейчас трудно себе представить, что мы так долго жили в страхе, ожидая опасности, предвидя беду. Не обманная ли уловка судьбы – наше нынешнее спокойствие? Она может быть такой жестокой хозяйкой. Не затем ли она убаюкивает нас, ослабляет руки, которыми наши воины держат мечи, усыпляет нашу бдительность, чтобы в будущем нас было легче разгромить? Мне все еще являются видения, в которых мой принц погружается в воды озера, но теперь он не верит, что эта угроза реальна. И как я могу с ним спорить? По мере того, как недели складываются в месяцы, времена года снова завершают свой цикл, а наша жизнь идет, как прежде, мои пророчества теряют вес. У меня были с тех пор и менее важные видения, и я, как полагается, продолжаю заниматься мелкой ворожбой, но мое мнение относительно брата принцессы окончательно утратило влияние на принца. Я вижу, как Родри с каждым месяцем важничает все больше, не упуская случая напомнить принцу Бринаху, что это он, и никто другой, сумел заключить договор с королевой Мерсии, что это он помог принести на наши земли мир. Он всегда ошивается рядом с принцем, и вместе с ним Венна, всегда готовая демонстрировать всем и каждому свое положение законной супруги. Ей повезло, что ее брата принц считает человеком ценным и важным, ибо другое мое видение сбылось. Она так и не подарила мужу наследника и не подарит никогда. И все же у ее мужа есть ребенок. Наша дочь.

Сегодня я взяла ее с собой на рыбалку. Ей уже почти год, она хорошо растет, у нее серебристые волосы, сверкающие, как бриллианты, глаза. Она уже начинает ходить. Сейчас, сидя в лодке, она наслаждается ее быстрым движением, когда я гребу одним веслом, а позже, убаюканная покачиванием, заснет на ее дне. Она чувствует себя как дома рядом с озером, на озере и в озере, ибо так и должно быть. Это наше с ней любимое время суток – солнце только что зашло за горы, в воздухе разлита прохлада раннего вечера, свет смягчился: наступила ленивая пора сумерек. Только рыбы сейчас заняты делом, выпрыгивая из воды и хватая жужжащих и вьющихся у ее поверхности мух.

– Не наклоняйся слишком низко, Тануэн, – предупреждаю я, когда она перегибается через борт лодки, чтобы окунуть кончики пальцев в воду.

Она улыбается мне, и в этой улыбке я вижу улыбку ее отца. Я назвала ее Белым Огнем, ибо это имя описывает ее внешность и натуру. По тому, как натянулась леса в моей руке, я понимаю: что-то поймала. Я жду, когда рыба проглотит наживку, потом быстро вытаскиваю лесу из воды и держу ее высоко, глядя, как трепыхается славный молодой окунь. Тануэн смеется и хлопает в ладоши, когда крапчатая рыба обдает ее брызгами воды. Я кладу улов на дно лодки и убиваю одним коротким ударом рукоятки ножа. Тануэн это зрелище не расстраивает. Она видела подобный переход от жизни к смерти, от живого существа к пище много раз. Она понимает, как устроен мир, и быстро усваивает, какое место занимает в нем сама.

Мое внимание привлекает движение на берегу. Это Бринах пришел навестить нас. Он стоит горделиво – высокая, сильная темная фигура на лесной поляне, поросшей колокольчиками.

– Смотри, малышка, вон твой отец, – говорю я дочке, беря весло и начиная грести к берегу.

Тануэн со счастливым видом гукает, когда мы подплываем ближе к месту, где стоит принц. Он привязал коня к дереву и ждет, внимательно глядя на нас. Вернее, глядя на Тануэн. Был ли когда-нибудь на земле отец, который больше любил свое дитя? Когда лодка доплывает до мелководья, он больше не может ждать и входит в воду, чтобы поприветствовать нас.

– Вот и мои рыбачки! Ну сколько рыбы ты нынче поймала себе на ужин, дочка? – спрашивает он, одной сильной рукой хватаясь за нос лодки, а другой поднимая с сиденья Тануэн.

Я поднимаю блестящих рыб.

– Достаточно для трех человек, – говорю я.

С моей стороны это приглашение на ужин – не только предложение гостеприимства, но и вызов. Я борюсь за то, чтобы проводить с ним как можно больше времени, не только ради себя, но и ради нашей дочери. Мне известно, что Венна и Родри из кожи вон лезут, чтобы не давать ему ездить к нам.

Бринах держит лодку, пока я вылезаю из нее.

– Если ты подашь мне порцию, не приправив ее своей обидой, я охотно присоединюсь к вам.

Когда я не отвечаю, принц начинает сожалеть о своих словах и наклоняется, чтобы привязать лодку к свае. Он целует меня в шею.

– Время, проведенное с тобой, всегда слаще любого другого.

Я отталкиваю его, скорее игриво, чем сварливо.

– Неужели моя стряпня так необыкновенно вкусна?

– Вовсе нет, – признается он. – Поэтому для меня загадка, отчего, видя тебя, я всегда ощущаю голод. – Он снова хватает меня одной рукой и кусает за ухо, другой – качает Тануэн. Мы обе улыбаемся.

Бринах срывает для малышки колокольчик, сажает ее в седло и идет рядом со мной к моей хижине, медленно ведя коня под уздцы. Когда я разжигаю огонь и подвешиваю над ним рыбу, он достает какой-то предмет из своей седельной сумки и протягивает мне. Это что-то маленькое, завернутое в ткань. Ткань так искусно украшена изображениями животных, вышитых золотой нитью, что я долго любуюсь ею, не пытаясь узнать, что за предмет она скрывает.

– Какая прелесть, мой принц. Это ведь шелк, да?

Он улыбается.

– Материя предназначается тебе, моя провидица. Это знак моей любви к тебе. Подарок на память. А то, что в нее завернуто, предназначено для Тануэн.

Я разворачиваю расшитый шелк и достаю из него гладкое тяжелое золотое украшение, от блеска которого захватывает дух. Это шейная гривна, украшенная так искусно, что я никогда в жизни не видела ничего подобного. На ней выгравированы два бегущих зайца и охотничья собака. Их лапы, хвосты и головы переплетены между собой, так что кажется, что все трое бегут и бегут, без начала и без конца.

– О! – наконец я вновь обретаю дар речи, вертя гривну в руках и любуясь ею. – Мой принц, такой дар…

– Он тебе по душе?

Я смотрю на принца и вижу, что лицо у него сейчас как у юноши, жаждущего похвалы и страстно желающего угодить своей возлюбленной. Это трогает меня до глубины души. Я улыбаюсь и киваю, и он склоняется надо мною, указывая на фигурки животных на гривне.

– Вот эта зайчиха – это ты, видишь ее сильные гибкие лапки и выражение храбрости, превосходящей любого воина? А зайчиха поменьше – это наша маленькая ведьмочка, бегущая навстречу жизни.

– А охотничий пес, который желает нами пообедать?

– Нет, он не стремится затравить вас, он бежит не за вами, а вместе с вами. Как видишь, он не скалит зубы, и его глаз смотрит не вперед, а назад. Он ваш защитник.

– Здесь столько золота. На него можно снарядить и прокормить целое войско.

– Моя дочь – принцесса и должна носить украшение, достойное принцессы. – Он берет у меня гривну и опускается на колени перед Тануэн.

Он дает ей потрогать украшение, показывает ей изображения животных, говоря тихим воркующим голосом. Потом поднимает золотое кольцо и надевает его на шейку, так нежно и осторожно, что наше дитя не противится. Она водит по нему пальчиками, по гладкой его части, потом по гравировке, но у нее еще разум малого ребенка, и ее внимание целиком захватывает гусеница, ползущая мимо ее ножки – она тут же забывает, что на ней надето, и бросается ловить это маленькое создание. Бринах садится на пятки, наблюдая за нею.

– Я знаю, что она дитя лунного света. – В голосе его слышится печаль. – Я понимаю, что она должна жить так же, как живешь ты, дружа с тенью и чувствуя себя наиболее счастливой и защищенной в те часы, когда прохладно и темно. – Он поворачивается ко мне. – Но моя жизнь протекает при свете дня, Сирен. И хотя она вылитая ты, в ней течет и моя кровь. – Он кивает на золотую гривну. – И теперь я знаю, что с нею всегда, даже самой темной ночью, будет капелька солнечного света. Всегда.