Когда он выехал на магистраль FV-1, на лобовое стекло упала крупная капля дождя. Эрхард разглядывал ее с хладнокровным любопытством; посмотрев на небо, заметил плотные серые облака. Как правило, он любил облака, но сегодня они по какой-то причине казались ему зловещими. Он включил радио и через несколько минут услышал, как ведущий «Радио Муча» говорит о погоде. Когда он жил в старом доме, он, услышав такой прогноз, бывало, спешил домой, чтобы все закрыть и закрепить брезент на крыше. Если приходили козлы, он впускал их в сарай. В дождь они становились пугливыми. Харди способен пробегать большие расстояния в поисках укрытия. Наверное, инстинкт самосохранения заставлял его искать убежища. Но теперь крыша починена, а Харди… кто знает, куда убежало несчастное животное? А самое главное, Эрхард там больше не живет. Теперь он директор. Ему казалось, что дождь возобновится, но нет, он прекратился. Эрхард бесшумно въехал на подземную парковку под домом. Лобовое стекло снова сухое.

В лифте он томился от усталости и нетерпения. И хотя Беатрис пробыла одна всего на несколько часов больше обычного, он чувствовал себя виноватым. Он ведь сам видел, как мочеприемник заполнился почти доверху. Ей трудно будет мочиться… Да, тяжело поддерживать в ком-то жизнь. Иногда Эрхард подозревал, что самой Беатрис жить не хочется. Она как будто старалась по возможности затруднить ему жизнь… Конечно, он помнил слова доктора. То, что он делает, – бесчеловечно и недостойно. Он готов был согласиться с доктором, но понимал, что в любой момент может наступить перелом. Врач сам говорил: есть надежда, что она выживет. Надежда! Если это правда, что еще ему остается? Он будет поддерживать ее независимо от того, сколько у нее шансов остаться в живых.

Он достал ключ и вошел в квартиру. Заметил, что придверный коврик, тонкий, черный резиновый коврик, лежит не на месте. Проверил запасной ключ – по-прежнему приклеен под лестницей. Может быть, доктор заходил, не сказав Эрхарду?

Он запер за собой дверь и поспешил в темную спальню. Услышал странное пиканье. Провел рукой по стене, нашел выключатель от двух ночников. Мигнула лампочка аппарата ИВЛ; штатив валялся на полу. Половина постели, на которой спал Эрхард, была застелена, а на той половине, где лежала Беатрис, никого не было.

Потом он увидел ее правую руку. Из нее по-прежнему торчала трубка капельницы; рука поднята, и кажется, будто Беатрис ему машет. Она лежала на полу.

Эрхард подбежал к ней и подхватил на руки, словно боясь, что она вот-вот исчезнет. Беатрис извернулась в неестественной позе среди трубок и проводов, но глаза у нее блестят. Оба глаза. Губы шевелятся, а рука почти теплая.

– Би! Моя Би…

Она не ответила. Эрхард придвинулся ближе, чтобы видеть ее лицо, ее глаза. Ее лицо по-прежнему красиво и по-прежнему удивляет его своей прямой простотой: никакой косметики, никаких серег. Но приглядевшись, он понял, что красоты больше нет, она ушла. Ничего не осталось, спасать нечего. Он не мог точно сказать, что изменилось, но ее лицо стало как маска. Как будто глаза и та личность, которая внутри, принадлежат кому-то совершенно другому. Она моргала. Ее глаза блестели, а зрачки были слегка расширены, словно в темноте. Это глаза живого существа, но не той молодой женщины, которую он знал. Он хотел позвать ее по имени, обнять – пусть даже в последний раз. Впрочем, все не важно. Обнимать больше некого – остался набор клеток. Она дышала при помощи аппарата, но это не Беатрис. И все же в память о прошлом он гладил ее грязные, сальные волосы.

– Э…

Эрхард был почти уверен, что слышит пиканье аппаратуры. Ее губы не двигаются, но с них слетает звук:

– Э…

– Би, это ты, Би? Ты здесь, Би?

Он не сводил взгляда с ее сухих губ. Они приоткрыты. Как будто она не может их облизнуть.

– Эм…

– Беатрис, ты меня слышишь? Кивни или скажи «да», если ты меня слышишь!

– Э…

– Беатрис, кто это сделал? Кто тебя ударил?

– Эма… – Звуки с трудом вылетали из ее горла. Она моргала. Это было невыносимо. Как ей, должно быть, больно! Глаза Эрхарда наполнились слезами.

– Беатрис, очень важно, чтобы ты мне ответила. Постарайся, пожалуйста! Кто это с тобой сделал?

– Э…

Она умолкла.

Прошло несколько секунд. Эрхард не смел пошевелиться. Глаза ее оставались открытыми, неподвижными. В изголовье кровати загорелась красная лампочка.

Не без труда он подполз к телефону. Он выучил номер доктора наизусть, но пальцы с трудом нащупывали большие квадратные кнопки. Пришлось долго ждать, прежде чем доктор ответил. Эрхард испытывал такое облегчение, что его била дрожь.

– Мичель, это я. Она говорила!

На том конце линии повисло молчание.

– Не может быть, – просто ответил доктор.

– А сейчас она… она снова ушла, и аппарат шумит, гудит.

– Все нормально?

– Нет, она упала с кровати и запуталась в шнурах и проводах.

– Уложите ее снова в постель, поправьте аппаратуру. Пусть отдохнет. Возможно, она снова очнется. Возможно, ее тело посылало знак.

– Знак? Что вы имеете в виду?

– Некоторые пациенты ненадолго просыпаются, выходят из комы… а потом тромб проникает в сердце или в мозг.

Иногда профессиональное хладнокровие доктора вызывало у Эрхарда отвращение.

Он бросил трубку, подбежал к ней. Поправил катетер, трубку, как его учили, наложил маску. Аппарат запустился снова. Пульс у нее еле слышный и неровный. Пиканье прекратилось, но красная лампочка не мигала. Пижама на Беатрис порвана, и он видел в прореху ее кожу и обвисшие груди. Эрхард почувствовал себя ужасно; ему было тошно при виде такой Беатрис. Еще тошнее ему стало из-за собственных фантазий, какие возникали у него при виде ее тела. Как будто он хотел именно ее тело, а не ее саму. Наконец-то он понял, что все было наоборот: поскольку от нее осталось только тело, только оболочка, он больше не испытывает никаких желаний… Даже кожа у нее не смуглая, а серая, как дешевая мука.

Мочеприемник почти полон; он взял в туалете новый и поменял его.

«Эма»… Хотя она говорила тихо и невнятно, ошибиться невозможно. «Эма»… Жаль, что она не в частной клинике, далеко отсюда, далеко от «Эмы» и от него. Сейчас уже поздно о чем-то сожалеть, но, может быть, еще не поздно зайти с другой стороны. Может быть, еще не поздно…

Стук в дверь. Осторожный, ритмичный стук.

Он понятия не имел, кто к нему пришел. После его возвращения прошло минут пять, не больше. Он закрепил мочеприемник и замер, ожидая услышать шаги в коридоре или грохот лифта. Но ничего не услышал. Он осторожно подошел к двери. Снова услышал стук.

Эрхард отошел на несколько шагов и отвернулся.

– Кто там? – крикнул он в гостиную, изображая, что он в глубине квартиры.

– Сеньор директор, вы дома?

Глупый вопрос. Он узнал голос соседки снизу.

– Минутку, – сказал он. Закрыл дверь спальни. Он не знал, что думать об этой соседке. Если она – обыкновенная проститутка, то ведет себя почти до нелепости наивно. Но она подозрительно настойчива. Возможно, она обходит все квартиры. Или ей просто одиноко. Он чуть приоткрыл дверь.

– Я вам помешала? Вы один?

Она смеется. На ней все тот же наряд. Похоже, она под кайфом; нос у нее покраснел.

– Все нормально.

– Вы один? – переспросила она.

– Да, я…

И вдруг он увидел мужчину, который до сих пор прятался сбоку, и вдруг вломился в квартиру. Он схватил Эрхарда за рубашку и с силой ударил его головой о стену. Эрхард с трудом выпрямился и, спотыкаясь, побежал по коридору. Неизвестный шел за ним по пятам. Эрхард отчего-то был не слишком удивлен. Странные вопросы соседки теперь выглядели своего рода предупреждением. Кстати, лицо мужчины показалось ему знакомым: узкое, с бородой, наполовину скрытое темными очками. Он похож на персонаж старой итальянской комедии. Недоставало лишь соломенной шляпы и сигары. Он был строен и мускулист; в его жестах чувствовалась злая, с трудом сдерживаемая сила. Он разодрал на Эрхарде рубашку и потянулся к его горлу.

Эрхард попятился к двери спальни; в длинном коридоре было темно. За мужчиной стояла соседка снизу; она держалась немного настороженно, видимо ожидая, когда все закончится. Эрхард понимал, что звать на помощь бессмысленно. Кто его услышит? Только эта соседка, но от нее помощи ждать не приходится.

Он хотел спросить: «За что?» Почему они к нему вломились? Конечно, он заранее знал ответ. Неизвестный должен избавиться от него. Все как-то связано с мертвым младенцем. А с кораблем, «Морской Гестией», моряками и Эммануэлем Палабрасом? Может быть, тип в темных очках – отец ребенка? Может быть, он был на «Морской Гестии»? А если его подослал сам Палабрас? Соседка, скорее всего, подкуплена; возможно, Палабрас платит ей с первого дня, как Эрхард здесь поселился… Самое странное, что он уже видел раньше этого типа. Может быть, он уже давно следит за Эрхардом? И где Эрхард мог его видеть? В самолете, на Тенерифе или в зеркале заднего вида по пути на работу или на улице? Случайно заметил его в магазине Силона, где он делал вид, будто увлеченно рассматривает чемоданы? А что, если соседка снизу – мать мальчика?!

В последний раз Эрхард дрался лет восемь назад, а может, и больше. И даже тогда все окончилось для него не слишком удачно. Даже тогда он был слишком старым и не сумел причинить своему противнику сколько-нибудь серьезный урон: только рассек ему бровь, рассадив при этом себе костяшки пальцев. Сегодня все может окончиться куда хуже. Правда, сегодняшний поединок едва ли можно было назвать дракой; скорее все это напоминало рестлинг. Самое важное – чистая сила и выносливость. Эрхарду не тягаться с плотным, мускулистым противником. Сквозь его голубую рубашку просвечивали плечи, похожие на стальные трубы. От незнакомца пахло своеобразно: жареными каштанами, дымом, потом, а еще чем-то кислым – адреналином… Эрхард пытался вспомнить, как выглядит его противник без темных очков, но обычная память на лица его подводила на этот раз.

Эрхард изо всех сил уворачивался, одновременно пытаясь сбить с противника очки и увидеть его глаза. Отчего-то ему казалось, что они у него голубые. Противник не поддавался. То, что происходило, уже не было похоже даже на рестлинг, потому что неизвестный вовсе не хотел драться. Он хотел накинуть Эрхарду на шею полосу твердого пластика. Дважды он промахнулся и ударил Эрхарда твердой полосой по голове. В третий раз он наконец набросил петлю Эрхарду на голову и опустил ее на шею.

– Ах ты, сволочь! – крикнул Эрхард, со всей силы молотя противника кулаками по лицу; ему удалось оторвать полосу от шеи. Но противник умело блокирует удары, выставив вперед локти. Вдруг распахнулась дверь спальни, и они оба, пятясь, ввалились в темноту. У Эрхарда было небольшое преимущество, потому что он знаком с местностью; он сделал шаг в сторону, и его противник с глухим стуком ударился о низкие перила кровати. Быстро опомнившись, он двинулся на Эрхарда и снова набросил петлю ему на горло, на сей раз сдавив сильнее, так что сдавленную кожу саднило. Эрхард захрипел; силы покидали его. Противник скрестил руки и стал стягивать пластиковую удавку. Эрхарда пронзила острая боль. Только теперь пришел страх. Жестокость неизвестного ошеломляла. Еще немного – и он перестанет сопротивляться. Самое легкое – сдаться, уступить. В каком-то смысле все уже кончено; ему не победить. Он скользил вниз по стене, а его противник еще сильнее затягивал петлю. Эрхард выпустил его руки. Пока в легких еще есть воздух, он отогнал от себя страх.

Соседка снизу щелкнула выключателем и завизжала:

– А это еще что такое?!

Наверное, она увидела Беатрис. Из ее горла вырвался пронзительный вой, как у ведьмы банши.

Ее спутник машинально повернул голову к кровати. На миг петля на шее Эрхарда ослабела; он жадно хватал воздух ртом. У него кружилась голова и немели пальцы. Но вот неизвестный снова переключился на него; он еще сильнее сдавил ему горло. Эрхард представил, как твердый пластик режет дряблую, старую плоть… как сырорезка.

Уронив ладонь на прикроватную тумбочку, Эрхард нащупал что-то теплое и мягкое – вначале ему показалось, что он дотронулся до Беатрис. Но потом он понял, что это, и – глоток кислорода словно удесятерил его силы – замахнулся и ударил неизвестного полным мочеприемником по лицу. Темные очки слетели на пол; по лицу неизвестного потекла теплая желтая жидкость, попадая в глаза, капая на шею, на рубашку. Сначала тот как будто ничего не заметил, только разозлился. Неожиданно у него дернулось лицо. При свете лампы Эрхард увидел его глаза – действительно, голубые! – и вспомнил: он в самом деле уже видел их раньше!

Потом противник поморщился, зажмурился и истошно закричал.

По комнате расползалась страшная вонь – тошнотворная, гнилостная. Это было гораздо хуже, чем просто запах мочи.

Соседка снизу снова завизжала:

– Какого дьявола? Что это?

Судя по всему, она не собиралась искать источник отвратительного запаха. Ее каблуки зацокали в коридоре; она не переставала вопить и ругаться:

– Ты говорил, все будет легко, ты говорил…

Эрхард больше не слушал. Он встал, сам не понимая, откуда берутся силы, и стал толкать противника назад, назад, назад. Пластиковая удавка со стуком упала на пол, и противник, оглушенный вонью, которая словно пропитала его, пошатывался и пятился, стараясь не упасть. Эрхард со всей силы толкнул его, и неизвестный ударился о дверной косяк. Послышался треск ломаемых ребер; он хрипло выдохнул, хватая воздух ртом, и забыл о защите. Воспользовавшись случаем, Эрхард, лихорадочно соображая, что еще предпринять, замахнулся подвернувшимся под руку штативом капельницы и с силой ударил противника по голове. На череп неизвестного обрушилось тяжелое основание штатива на пяти металлических колесиках. Эрхард сразу же пожалел о том, что сделал. Глядя на ставшее бессмысленным лицо противника, он подумал: «Я ведь его убью. Сейчас я его убью».

Удар тяжелым штативом был равносилен удару бейсбольной биты. По лицу неизвестного потекла кровь. Эрхард ждал, что он свалится на пол, но его противник упал на одно колено и поспешно уполз из спальни в коридор. Эрхард вспомнил, что в кухне есть ножи; он сам не знал, откуда в нем взялись силы. Он погнался за противником, осыпая его ругательствами, причем, неожиданно для себя, на датском языке.

Соседка снизу стояла у входной двери; она злобно ругала своего напарника, который с трудом протиснулся следом за ней. Захлопнув дверь, Эрхард услышал: «Твою ж мать!»

Парочка сбежала вниз по лестнице. По инерции Эрхард хотел погнаться за ними, но сразу же взял себя в руки. Зачем?

В каком-то смысле Беатрис спасла его. Он заперся на замок и бегом вернулся в спальню, чтобы поправить аппаратуру.

Штатив был безнадежно испорчен; два колесика погнулись, но, если прислонить его к кровати, он по-прежнему стоял. Эрхард лег рядом с Беатрис; его пульс постепенно выравнивался. Воспоминание о пластиковой удавке медленно уходило, кровь успокаивалась. И хотя комната пропиталась отвратительным запахом, ему было все равно.

Не сразу он осознал возможные последствия. После случившегося он больше не мог оставаться здесь, в этой квартире. Тип с удавкой не успокоится, придумает что-нибудь еще. Скорее всего, в следующий раз он прихватит с собой подручных. Он непременно вернется, только лучше подготовится к нападению. Пережив унижение, он будет злее, и тогда Эрхарду ни за что с ним не справиться.

И возвращаться в хижину тоже нельзя. Туда еще легче вломиться. Кроме того, в хижине он совершенно один и без защиты. Значит, нужно все время находиться среди людей… Да, пожалуй. Для него это единственный выход. По-другому нельзя. Конечно, еще лучше совсем исчезнуть, как можно быстрее сесть на самолет или на паром и убраться с острова.

Но как же Беатрис?

Нужно куда-нибудь перевезти Беатрис до того, как с ним что-нибудь случится. Доктор ее к себе не возьмет, в этом Эрхард уверен. Значит, придется подыскать для нее такое место, где о ней позаботятся, если его не будет рядом. В голову пришло несколько вариантов, но ни один не показался ему подходящим. Жаль, что нельзя отправить ее к Эммануэлю Палабрасу. Беатрис ему как невестка, и уж Палабрас-то в состоянии позаботиться о ней лучше, чем Эрхард. Эрхард живо представил себе пожилого крепыша, который любит винно-красные шелковые куртки, похожие на купальные халаты. Палабрас – настоящий дьявол, коварный, хитрый, без стыда и совести. Эрхард не знал, почему на него напали. Но уж конечно, не случайно имя Палабраса то и дело всплывало в разговорах и в разных обстоятельствах… Именно он за всем стоит, дергает за ниточки!

Эрхард понимал, что надо встать и начать действовать, но у него не было сил. Он лежал неподвижно, как парализованный. Усталость давила на него, не давала пошевелить ни рукой, ни ногой.