Алина вырывалась, вопила и визжала. Как только он остановил машину, она выскочила, надеясь скрыться, но в кромешной темноте ничего не видела и замерла на месте, за это время он обежал машину и схватил женщину.

Она оказалась сильной: царапалась, молотила воздух кулаками и ругалась. Но Эрхарду было все равно. Он принял решение и теперь толкал ее к сараю.

– Нет, нет! – отчаянно визжала Алина, когда он заталкивал ее в сарай и захлопывал дверь. Он вспотел от усилий, тяжело дыша, отошел на шаг от двери. Его охватила такая ярость, что он готов был войти в сарай и избить ее до полусмерти. Ему было бы легче избить ее в темноте, чем среди бела дня, когда он мог ее видеть. Он словно взял в плен дьяволицу и в состоянии положить конец всему мировому злу. Но потом он вдохнул аромат ее духов и услышал, как она скулит – совсем по-девчоночьи. Она ведь и есть девчонка. Эрхард надеялся, что темнота, ночные звуки и неуверенность к утру сломят ее. Может, пообещать, что завтра вечером он ее выпустит? Нет, пока рано. Он еще не может относиться к ней дружелюбно. Она плакала и проклинала его. Странное поведение.

Из дома ее воплей почти не было слышно. Ее голос заглушал генератор и усилившийся ветер. Эрхард надеялся, что она не выключит генератор, который стоит в сарае. Ей ничего не стоило вырубить его или сломать – ему назло. Сегодня она, скорее всего, напугана и в замешательстве. Но скоро она остынет. Если ему повезет, она скоро заснет. Но завтра, рано утром, когда свет начнет проникать сквозь щели в стенах, она, скорее всего, обнаружит генератор и постарается сломать его или просто вырубит.

Он налил себе полный стакан коньяка и залпом выпил – без всякого удовольствия и не чувствуя вкуса. Свет он не включил, просто слонялся по дому, не в силах успокоиться. Пронзительные вопли Алины заглушали нескончаемые завывания ветра и стук ее кулаков. Он даже подошел к окну и посмотрел на сарай, малиновый в лунном свете. Там, конечно, ничего не было видно, лишь слышны звуки, как будто в сарае воет собака и скребется, пытаясь выбраться наружу. Он снял брюки, рубашку и включил «Радио Муча». Передавали час джаза. Квартет Джона Колтрейна. Наконец, минут через пятнадцать-двадцать, шум, доносившийся из сарая, стих. Он вышел из кухонной двери на террасу и прислушался. Дул сильный ветер. Лорел жевал трусы, упавшие с веревки. Эрхард почесал козла за ухом, похлопал по задубелой шкуре. Он не был уверен, что принял верное решение. Более того, он был уверен в том, что принял неверное решение. Но он хотя бы что-то сделал.

Шум возобновился с самого раннего утра. Она то вопила, то плакала. Солнце только что взошло. Он слышал, как Лорел бродит у дома. Ветер немного утих. Алине удалось выключить генератор, и теперь он слышал ее вопли так же отчетливо, как если бы она сидела у него на коленях. Если бы у Эрхарда поблизости были соседи, которые бегают трусцой по горным тропам или заходят к нему занять сахару, ему бы пришлось гораздо труднее. Чем бы он объяснил шум? В сарае находится человек, попавший в беду. Испуганный и раздосадованный. Или раненый зверь. Она скулила, ругалась и молотила в дверь кулаками. Он встал и подошел к сараю.

– Эй, – окликнула его она. – Эй, таксист!

– Я тебя не выпущу, как бы ты ни шумела.

– Выпусти меня, психопат, гребаный психопат, мать твою, дерьмо, ты… Эй! Ты здесь?

– Выпущу после заседания суда, – сказал он.

Услышав его ответ, она снова зарыдала. Она давилась, стараясь скрыть слезы, но он угадал, что она плачет. Это всегда чувствуется, даже издали.

– Да мне-то что, – всхлипывала она. – Я успокоюсь. Пожалуйста, выпусти меня! Мы все обсудим.

Эрхард невольно тянется к замку, но одергивает себя. Ну и перепады настроения у нее! Он должен помнить, что его задача – оставаться самим собой.

– Я приготовлю тебе завтрак. Сиди тихо, и я что-нибудь тебе принесу, – сказал он, прижавшись к двери. Может, она ждет дыню, помидоры, холодное мясо, бекон и омлет? Ничего подобного у него нет. Он редко завтракает, поэтому ка кое-то время изучал содержимое шкафчиков и холодильников. Потом поставил на поднос банку персикового компота, оливки, кусок относительно свежего хлеба. Налил стакан воды.

– Отойди от двери! – крикнул он, прежде чем отодвинуть засов. Руки с подносом он вытянул вперед, чтобы не получить дверью в лицо. Заглянул внутрь. Она сидела на земле у дальней стенки сарая и устало смотрела на него. Одежда на ней помялась и испачкалась, руки потемнели от пыли и земли, как будто она рыла подкоп. Он поставил поднос к ее ногам. Она равнодушно посмотрела на еду.

– Принеси сигареты, – попросила она. – Они в моей сумке в машине.

Он закрыл дверь, запер ее и направился к машине. Достал из-под пассажирского сиденья ее сумочку; она звякнула, когда он ее вытаскивал. Внутри почти ничего нет. Бумажник, пластмассовый брелок в виде доллара с четырьмя ключами, мобильник и пачка сигарет незнакомой марки. Был еще целый пакет разноцветного зефира – она поедала его в прошлый раз, когда Эрхард пытался с ней разговаривать. Он попробовал зефир, но тот оказался каким-то синтетическим и приторным, и он его выплюнул. Проверил зажигалку – она дала длинный язык пламени. С какой стати ему идти ей навстречу? Он думает о ней почти как о гостье, на которую хочет произвести хорошее впечатление. Возможно, одна сигарета – не так уж много. Может быть, тогда все станет проще. Он отнес сумку и другие ее вещи в сарай.

– Обещаешь не делать глупости? – спросил он, давая ей прикурить; она жадно затянулась. Ох уж эти курильщики!

– Ты ведь понимаешь, что я могу пожаловаться на тебя в полицию?

Об этом он не подумал. Пока не подумал. План, как с ней поступить, появился так быстро, что он не успел обдумать его до конца. Но она права. Если к вечеру он ее отпустит, ничто не помешает ей пойти прямо в полицию и пожаловаться на него. Так что сегодня он лишь сорвет заседание суда; скорее всего, его отложат до тех пор, пока не найдут обвиняемую. До того как он отпустит ее, должен выяснить, чем заняты полицейские. Но Алина не могла долго сидеть в этом сарае. Если она не включит генератор, ему же будет хуже. И прятать ее, как палец Билла Хаджи, он тоже не может. Он запер дверь и послушал, как она снова осыпает его ругательствами. Ему нужно было на работу – хотя бы на несколько часов. Перед уходом он положил ее мобильник в карман и проверил, что у нее в бумажнике. Он был забит визитными карточками – возможно, от ее многочисленных клиентов. Кроме того, он обнаружил две купюры по 50 евро. Было и несколько фотографий – такие делают в фотоавтомате. Хотя Алина явно снималась лет десять назад, он сразу узнал ее. На одном из фото рядом с ней еще одна девушка, похожая на Алину: такая же пухлощекая, но более хорошенькая. Обе в черных пиджаках, белых блузках, с какими-то бантиками в волосах. Школьная форма, довольно модная. И у обеих косички. Две сестры; старшая сильная и серьезная, младшая любопытная и более наивная. Типичные девочки из пуританской семьи. Возможно, родители верующие… Сейчас по ней это трудно угадать – она такая воинственная, ее ненависть прожигает насквозь. Еще на одном снимке Алина нагнулась к объективу, как будто хочет помешать фотографу, а сестра, сидящая у нее на коленях, повернулась вполоборота и безрадостно улыбается. Конечно, до того, как стать шлюхой, она была кем-то еще. Душевный надлом появился задолго до того, как она занялась ремеслом, которое губит ее тело. Ночными бабочками не становятся добровольно. Никто не становится. И те проститутки, которые утверждают обратное, уверяют, что их ремесло им нравится, – самые прожженные из всех.

Он свернул купюры и сунул их в карман, бумажник спрятал на полке за книгами, рядом с пальцем. Не самый оригинальный тайник на свете, если кому-то вздумается искать в доме ценности, но пока он не мог придумать ничего лучше. Да и вообще, кому придет в голову искать ценности в такой развалюхе?

Выехав на дорогу, он остановился и заглушил мотор. Ее крики и стук были отчетливо слышны возле дома, даже когда он сел в машину. Он опасался, что шум будет доноситься и сюда вниз. Но ветер, как всегда, заглушал остальные звуки. Здесь даже к ветру привыкаешь; он становится неотъемлемой частью пейзажа.

Сегодня можно было бы и не работать, но он должен обдумать свое положение. Несколько часов за рулем, на дороге всегда прочищают ему голову. Он поездил по округе, подобрал нескольких пешеходов, а в одиннадцать встал в очередь на стоянке. Попробовал читать, но не мог сосредоточиться. Представлял, как Алина выбирается из сарая и бежит – почему-то голая – по дороге, к кафе Гусмана. Она показывает на гору и говорит, что Отшельник, этот псих, ее запер. Он понимал, что вряд ли ей удастся убежать. Из сарая ей не выбраться. Хотя снаружи строение кажется хлипким, сарай сбит из толстых досок, дверь висит на четырех петлях, а для того, чтобы взломать навесной замок, требуются по крайней мере двое крепких мужчин с болторезом. Потом он представил себе, как возвращается домой и приглашает ее на кухню; он жарит рыбу – почему-то они едят ее вместе. После ужина они сидят за домом, смотрят на козлов и любуются видом горы. А ведь он даже не любит жареную рыбу!

Выйдя, чтобы купить чашку кофе, он проходил мимо такси, в котором спорили двое. Один из них – Педро Муньос, который обычно водит по выходным, а второй – Альберто, пожилой таксист, который работает в дневную смену с понедельника по пятницу. Альберто помахал ему, подзывая подойти.

– Ола, Йоргенсен! Пожалуйста, объясни этому юнцу, зачем нам нужен счетчик.

Эрхард просунул голову внутрь, вгляделся в салон. У Муньоса был слегка затравленный вид.

– А в чем дело? – спросил Эрхард.

Всякий раз, как возникали разногласия, коллеги прибегали к нему. Его уважали за честность и немногословие.

– Дело в том, что Альберто не нравится небольшая конкуренция, – сообщил Муньос.

– Я только говорю, что ты должен брать плату по счетчику и никому не делать скидок!

– Сам же всегда говоришь, что счетчик выгоднее клиентам, а не нам! И потом… разве ты не просишь скидку, когда покупаешь новые туфли? Счетчик – только для туристов.

– Дело не в деньгах, – сказал Эрхард.

– Мы обувью не торгуем, – обиженно подхватил Альберто.

Педро Муньос вскинул руки вверх:

– Просто смешно! Ну а как быть с постоянными клиентами? Или, допустим, ты подвозишь девушку, которая боится возвращаться домой пешком одна?

– Я знаю, что это против правил, но почему бы Педро не делать, как ему хочется, лишь бы баланс сходился? – поинтересовался Эрхард.

– Потому что машина моя, – ответил Альберто, – и я обязан, помимо других расходов, платить процент «Такси Вентуре»! И я не знаю, был у него неудачный день или он просто прикарманил денежки. Его скидки не всегда попадают в его счета.

– Ты его обманывал? – спросил Эрхард у Муньоса, зная, что своим вопросом нажимает на нужную кнопку.

Муньос побагровел:

– Конечно нет! Честное слово!

– Почему ты позволяешь ему водить твою машину, если думаешь, что он тебя обманывает?

– Потому что он забирает семьдесят процентов выручки, – проворчал Муньос вместо Альберто.

Все умолкли.

Выхода у них два. Либо они во всем разберутся, либо Муньос прекратит подменять Альберто и начнет официально работать на фирму «Такси Вентура». Такое уже случалось раньше. Альберто придется снова работать на полную ставку, по крайней мере, пока он не найдет новичка, готового работать ночами за жалкие крохи. Некоторые водители до сих пор сдают машины в аренду сменщикам; они нашли неплохой способ окупить машину, не работая день и ночь. Но обычно сменщикам приходится несладко. Вот почему среди водителей, работающих на полставки, такая текучка. Две крупные таксомоторные фирмы, «Такси Вентура» и «Таксинария», переманили к себе почти всех таксистов на острове.

– А если Педро будет получать тридцать пять процентов, а взамен обещает больше никому не делать скидок? – обратился Эрхард к Альберто, предлагая тому последний шанс сохранить свои уютные дневные смены.

Альберто посмотрел на фотографию, приклеенную к приборной панели. Это выцветшее старое фото женщины, которая стоит на приставной лестнице и собирает оливки. Его жена или, может быть, мать.

– Ладно. Только отныне все платежи – по счетчику, – сказал он.

Муньос, видимо, прикидывал, во сколько это ему обойдется. Он просто кивнул. Скорее всего, он продержится несколько месяцев, а потом уйдет. Эрхард не знал, на что парень тратит свое время днем, когда он не работает, но, если он хочет нормально зарабатывать за баранкой такси, ему придется найти условия получше. Тридцать пять процентов – только временное решение, и для Альберто тоже – ведь ему скоро на пенсию.

– Кстати, убирай за собой кофейные чашки, – проворчал Альберто, передавая Муньосу бумажный стаканчик.

Муньос улыбнулся, взял стаканчик и вышел из машины. Какое-то время они с Эрхардом шли по тротуару рядом, у каждого бумажный стаканчик в руке. Когда они поравнялись с машиной Эрхарда, тот поставил свой стаканчик на крышу, чтобы открыть дверцу.

– Спасибо, – сказал Муньос.

– Пожалуйста, Педро.

– Знаешь, мне тоже непросто. Он ведь малый неплохой.

– Альберто не такой дружелюбный, каким кажется. Спроси других, кто начинал с ним работать.

– Почему ты мне помог? Я думал, ты встанешь на его сторону. Ты ведь его немного подвел, да?

Честный парень. И любопытный. Эрхарду это нравится.

– Из чувства справедливости, – ответил он. – В ней все дело. Честность, справедливость – самое главное. Как аукнется, так и откликнется.

– Похоже на инь и ян, да? Ты это имеешь в виду?

– Почему ты спрашиваешь?

Либо парень умнее, чем кажется, либо сам не понимает, о чем он говорит.

– Тебя называют мудрецом, потому что ты много читаешь. – Муньос заглянул в окошко и увидел книгу на пассажирском сиденье.

– Слепой ведет слепого – или как там говорят, – усмехнулся Эрхард, садясь в машину.

– Что?

– Не верь всему, что слышишь. И приходи ко мне, если снова попадешь в неприятности.

Эрхард завел мотор и двинулся в очереди.

Во время сиесты он поехал домой, его мучит совесть. Алина весь день просидела взаперти в темном сарае. Он прислушался у двери и велел ей отойти. Не дожидаясь ее ответа, вынес из дома длинную буксирную цепь и набросил ее на металлическое кольцо, вделанное в стену дома – раньше к нему крепился брезент. Затем подтащил цепь к сараю и отпер дверь. Внутри было тихо. Сначала он видел только темноту, плотную темноту, которая поглощала практически весь свет. Но потом разглядел ее лицо. Она затаилась у двери, надеясь незаметно прошмыгнуть мимо Эрхарда. Он оттолкнул ее, навалился на дверь со всей силой и задвинул засов под ее возмущенные вопли.

– Нельзя, – сказал он. Она не ответила, лишь замолотила кулаками по стене. – Сейчас я тебя отсюда выпущу, только без глупостей. Поняла?

Она не ответила.

– Поняла?

– Да! – пронзительно крикнула она.

– Отойди к стене. И стой там. – Он осторожно приоткрыл дверь и посмотрел внутрь, поставив ногу на порог.

Она прислонилась к дальней стене, согнув руки в локтях по бокам. Она пробыла в сарае семнадцать часов, и вид у нее был как у настоящей развалины. Волосы, прежде так тщательно уложенные, распустились и свисали как патлы. Макияж потек, смешался с пылью; мятые, грязные брюки порваны. Она сделала шаг вперед и в ужасе уставилась на цепь, которую он держал в руке.

– Я скоро тебя выпущу, – пообещал он. – Как только полицейские признают, что взяли не ту, кого надо.

Она молчала.

– Мне кто-нибудь звонил? – спросил он.

Она отвернулась. Он встряхнул ее:

– Это важно! Телефон звонил? – Он надеялся, что позвонит журналист и сообщит, что заседание суда откладывается и стражам порядка придется продолжать расследование. Может быть, надо было поехать в суд самому. Процесс, скорее всего, открытый.

Он повторил вопрос, но Алина упорно смотрела в пол.

Он показал ей цепь:

– Сейчас я надену ее тебе на ногу, и ты сможешь отсюда выйти.

Она почти незаметно кивнула, он быстро опустился на колени и пристегнул цепь к ее ноге. Цепь впилась в лодыжку, скоро кожу будет саднить. И все же так лучше, чем сидеть в темноте.

Теперь она сможет выйти на улицу. Войти в дом. Сходить в туалет. Сможет дотянуться до кухонного шкафчика, из которого он предусмотрительно вынул стекла. В шкафчик он поставил бутылки с водой, печенье, старые галеты. Правда, когда она будет в доме, он не сможет запереть входную дверь – помешает цепь. Но это не важно. К нему все равно никто не заходит.

Он показал Алине, где что лежит, объяснил, как чем пользоваться.

– До телефона и книжной полки все равно не дотянешься, так что даже не пробуй. Можешь сидеть здесь или спать, – в угол у двери он бросил старый матрас.

Она смотрела на него равнодушно, почти с отвращением. Эрхард злился на себя: неужели он ожидал благодарности? Он сам не понимал, почему по-прежнему относится к ней по-человечески, почти как к своей гостье. Может быть, все дело в ее жалком виде и круглых грязных щеках – они пробудили в нем сострадание. Она вполне заслужила то, что получила: старый матрас и цепь на ноге. Он пошел в кухню, чтобы согреть воды для кофе. Она довольно долго стояла на одном месте, а потом с шумом плюхнулась на матрас, цепь, звякнув, стукнулась о пол. Он налил себе кофе и стал пить его, сидя в кресле, откуда видны ее ноги.

– Не вздумай меня снимать, старый извращенец! – предупредила она.

– Зачем мне тебя снимать?

– Так поступают многие. А потом без разрешения размещают снимки в Сети.

– Я не один из твоих двинутых на голову клиентов.

– У тебя с головой точно не в порядке. Разница только в том, что я не хочу с тобой трахаться.

– Хватит болтать, – сказал Эрхард, отпивая кофе. – Понятия не имею, о чем ты. Не знаю и знать не хочу.

Проходя мимо, он увидел, что она спит. Эрхарду отчего-то стало приятно; он был рад, что она наконец-то хоть немного успокоилась. Спящая, она была похожа на усталую девчушку в детском саду. Руки и ноги раскинуты в стороны после трудного дня на игровой площадке. Он тихо затворил дверь, жалея, что нельзя ее запереть.

В Дании в этом году рано начались зимние каникулы; неожиданно добавилось два или три рейса в день, и туристы наводнили улицы Корралехо. У него много коротких поездок в дюны, в порт или в ближайшие отели.

После слов Алины он вдруг начал замечать повсюду камеры. Пассажиры делали снимки из машин; снимали друг друга на заднем сиденье, его за рулем. В дюнах туристы с портативными видеокамерами снимали солнце, песок и коз. Давным-давно, когда он ездил отдыхать с родителями, каждый снимок тщательно планировался. У него было всего две катушки пленки по 24 или 36 кадров, поэтому объект для съемки нужно было выбирать очень продуманно. Самое большее, он делал по десять фотографий в день. Тогда никто бездумно не щелкал проходящих мимо коз, грязные носки на веревке или самую обычную еду в самых заурядных ресторанах. Никому и в голову бы не пришло снимать совершенно незнакомых людей, мусор по обочинам дороги или безоблачное небо. Каждый снимок становился важным событием. Сейчас все по-другому. Люди снимают все подряд и не думают о количестве кадров. Кажется, снимки даже проявить можно в Интернете. Он вспомнил девчонку у входа в дискотеку «Корралехо-Бич» на улице Сервера; она фотографировала свою подружку, засунувшую язык в пивную бутылку.

Интересно, не снял ли кто-нибудь машину и водителя, когда они приехали в Котильо? Может быть, у кого-то есть снимки матери или отца мальчика, которые прощаются через стекло машины? Снимки одинокой машины на фоне прилива?

В шесть часов он включил радио и стал слушать выпуск новостей. Но новости только международные, местных не было. Может быть, заседание суда отложили, но скорее всего, рассказ о мальчике, брошенном в машине, больше никого не интересует. Жаль, что больше нельзя обратиться к Берналю. Любопытно было бы послушать, что происходило в зале суда. Суд разместился в отдельном крыле «Дворца»; исполнительная и судебная ветви власти настолько близки, что, находясь в полицейском управлении, можно буквально услышать, как судья стучит молотком.

На ужин он выбрал поджаристую курицу гриль, которая почти весь день вращалась в печи на вертеле, а также упаковку нарезанных помидоров, смешанных с твердым козьим сыром. Он рассчитывал, что еды хватит на двоих и что Алине понравится ужин. Все пойдет гораздо лучше, если она станет спокойнее, покладистее – и восприимчивее к его точке зрения. Он слышал о стокгольмском синдроме, но как он действует? И сколько должно пройти времени, прежде чем он разовьется?

Алина ничего не знала о стокгольмском синдроме, а курица ей не понравилась. Она морщилась:

– На вкус как резина!

Потом она приказала ему отвалить. Она сердито стучала цепью по полу, и Эрхард снова разозлился. Голова пошла кругом, захотелось запихнуть ее обратно в сарай. Когда он рассказал ей о своих планах, она обозвала его жалким иностранцем, эстранхеро. Он может делать с ней что захочет, говорит она, плюясь и шипя на него, дергая цепь. Эрхард был не в силах находиться с ней рядом, поэтому вышел на улицу, чтобы покормить Лорела и Харди. Козлы стояли неподалеку, на горном склоне, и лизали камни. Его как будто вышвырнули из собственного дома… Эрхард надеялся, что уже через несколько часов ему удастся освободить свою пленницу. Ему все равно, что сделают с ним полицейские, если она на него пожалуется, скажет, что он ее похитил. И все же он надеялся, что она не подаст жалобу. Очень хотелось, чтобы она заползла в какую-нибудь крошечную пещерку и залегла там на дно. Никаких больше клиентов, никаких наркотиков. Однако, слушая, как она бушует в доме, он сомневается в благоприятном исходе.

Отсюда, с горы, видно всю округу: океан мышиного цвета, пенный прибой. Водная гладь тянется отсюда до самой Вест-Индии и Южной Америки; волны с грохотом обрушиваются на неровное, зазубренное побережье. Лорел пытается добраться до петель, на которых висит пояс Эрхарда; звенит его колокольчик. Эрхард ласково почесал козла за длинным, мягким ухом и дал пригоршню корма из сумки.

Вернувшись в дом, он увидел, что Алина перешла в кухню и сидит на полу. Она вытащила все содержимое шкафчика и разбросала по полу: мед, рис, перец. Нет, она не просто капризная девчонка, она гораздо хуже. Хорошо, что до холодильника ей не дотянуться. Правда, в нем почти ничего нет. Ее костюм цвета лосося был неузнаваем, стал больше похож на тюремную робу.

– Если поможешь мне с одной вещью, я отпущу тебя.

Его слова ее как будто обескуражили, и Эрхард не понял почему. Потом до него дошло: наверное, она потеряла всякую надежду, в ней погасла последняя искра жизни. Может быть, эта ложь, которую она собиралась изложить на суде, и поездка в Мадрид – все, что у нее оставалось. А Эрхард лишил ее всего.

– Ты говорила что-то о снимках в Интернете. Как это делается?

Она прищурилась:

– Чего ты хочешь?

– Где мне искать, если я хочу найти в Интернете фото?

– Мои фото?

– Нет, – ответил он. Наверное, она решила, что ему нужны порнографические снимки; ему плевать, какие фото Алины бродят по Всемирной паутине. – Фото машины на пляже в Котильо. Мои пассажиры говорят, что находят фотографии в Интернете – снимки, сделанные несколько дней или даже несколько часов назад. Вот я и подумал, может, удастся найти снимки матери и отца мальчика, когда они приехали сюда в машине.

– По-прежнему зациклен на этом, Четырехпалый?

– Скажи, где найти фотографии.

– Не могу. Они повсюду. Погугли, поищи еще как-нибудь. – Она встала и тут же плюхнулась на матрас рядом с дверью. Как усталая собака.

– Помоги мне найти ее, и я дам тебе сигареты.

– Пошел ты! Ты мне уже все испортил. Плакала моя поездка в Мадрид.

– Я тебя спас. Ты бы пожалела обо всем, как только подписала показания.

– Я жалею обо всем, что я делаю, с тех пор, как приехала на этот гребаный остров. Более того, я жалею обо всем, что со мной случилось после того, как меня родила мамаша, гореть ей в аду!

– Помоги мне. Помоги мальчику.

– Ты что, тупой? Плевать мне на этого мальчишку. Если я и помогу тебе, то только потому, что хочу поскорее убраться отсюда.

– Я отвезу тебя в центр, как только найду, что ищу.

– А если я не найду то, что ты ищешь? Если такой фотографии вообще не существует?

– Помоги мне, и я отпущу тебя, независимо от того, найдем мы снимок или нет.

Она долго смотрела на него, потом пожала плечами. Наверное, это означало «да».

– Ну и что нужно делать? – спросил Эрхард.

– Откуда мне знать? Набери в Гугле и жди ответа. – Она огляделась. – Где компьютер?

Эрхард молча смотрел на нее.

– У тебя что, нет компьютера?

– Он мне не нужен.

– А где, по-твоему, мы будем искать – в моем мобильнике? Дороговато выйдет. Ты заплатишь?

Он чуть не сказал «да», но потом передумал.

– Если найдешь фото, я сниму цепь.

– Дай-ка мне мою сумку. Где она?

Вместо ответа, он ушел в гостиную и вернулся с ее мобильником. Протянул ей.

– Пляж Котильо. Примерно седьмого или восьмого января.

– Телефон почти разрядился – осталось где-то на четверть батарейки.

Алина ткнула пальцем в экран. Он стоял за ней, стараясь понять, что она делает. Ей нетрудно будет позвонить в полицию или отправить сообщение своим знакомым. Но нет, она нашла какие-то фотографии, стала водить по экрану пальцем, и появлялись все новые снимки.

Она вбила что-то еще. Дату. Появились фотографии пляжа, но ничего похожего на нужные числа. Он видел зимние и летние фотографии вперемешку. Разница была сразу видна по небу: зимой оно белое с металлическим отливом, а летом – бело-желтое. Она показала Эрхарду несколько снимков. На одном из них горный склон; другой был сделан с моря. Панорама пляжа… Потом он увидел множество снимков серферов. Две женщины загорают на полотенцах; мужчина высовывается из люка прокатной машины. Фотографий великое множество, одни исчезают, другие появляются. У Эрхарда даже закружилась голова. Фотографии посланы как будто по воздуху… Если бы их передавали по проводам, он бы еще как-то понял, но новые смартфоны для него – загадка.

Поиски заняли гораздо больше времени, чем рассчитывал Эрхард. Ему казалось, что искать снимок в Интернете – все равно что войти в картотеку: ввести нужную дату, место – и готово. Алина несколько раз напомнила ему, что снимки могут оказаться где угодно, а связь плохая. Приходилось долго ждать, пока загрузится очередное фото. Она что-то объясняла, но Эрхард ее не понимал. Зашло солнце. Он заварил растворимый кофе. Наливая воду в кружку, он снова забыл о том, что она его пленница, что держит ее здесь против ее воли. Она – не дочка соседа, которая зашла показать ему фотографии из отпуска. Он протянул ей кружку, и она поставила ее на пол рядом с матрасом.

– Может быть, ту машину и не снимали, – предположил он.

Она показала еще один бесконечный ряд ненужных снимков: туристские фото пляжей, дюн и неестественно голубого неба, огромных гор оливок на рынке в Морро-Хабле.

– Наверное, не снимали, – вздохнула она.

– Завтра я отвезу тебя домой, – устало сказал Эрхард и лег на диван.

– Ты обещал отвезти меня домой сегодня!

– Но ты ничего не нашла, – возразил он.

– Ты обещал отвезти меня домой, как только я тебе помогу.

– Я обещал отвезти тебя, если ты что-нибудь найдешь. Я отвезу тебя домой завтра.

Она пнула стоящую на полу кружку, коричневая жидкость растеклась по плитке, испачкала книги на нижней полке. Эрхард лежал тихо, стараясь угадать, что она делает. В темноте звякала цепь. Ему и самому не терпелось поскорее избавиться от нее, но сейчас при мысли о том, что она здесь, в нем пробудились странные чувства. Стены слишком тонкие, комнаты слишком тесные и заставленные. Он накрыл голову подушкой, и…

– …Эй, Четырехпалый, доставай ключи от машины!

Он проснулся, когда в голову ему полетели туфли и шляпа.

– Я кое-что нашла.

Она сидела на полу в кухне, цепь туго натянулась. Она смотрела на него и размахивала смартфоном. Еще не рассвело, но небо уже посветлело. Вскоре над морем взойдет солнце и осветит конусом яркого света заиндевевшие окна.

– Батарейка почти села, так что смотри скорее!

Он прислушался, стараясь по голосу понять, не обманывает ли она его. Почему она продолжала искать даже после того, как он заснул? Что, если она вообще ничего не нашла, а просто придумала предлог, чтобы он подошел к ней, усталый, ничего не подозревающий?

Стоило ему спустить ноги на пол, как проснулась привычная боль в пояснице – по утрам она особенно сильна. Чтобы боль прошла, нужно двигаться. Он оттолкнулся от края дивана и встал. Вид у нее не враждебный. Наоборот, она как будто в нетерпении. Ноги широко расставлены, как у девочки, которая играет в камешки.

– Смотри! В тот день там фоткались какие-то серферы… А вот и машина.

Она двигала большим пальцем изображения на экране: ниже, ниже… Найдя, что искала, она постучала по снимку и протянула телефон Эрхарду.

Он старался не выдавать себя, но был потрясен. Удивлен. Он не думал, что она сумеет ему помочь. Вчера она вела себя так, как он и ожидал, – предсказуемо. Шлюхи обычно не отличаются высоким интеллектом. Но что-то подсказывало ему: Алина не такая, как другие.

Фото маленькое, и трудно разобрать, что на нем изображено. Как обычно, несколько секунд уходит на то, чтобы глаза привыкли к размеру. Он поднес телефон к самому лицу. Снимок сделан рано утром, примерно в такое же время, как сейчас. Блестит золотистый ровный песок… На заднем плане стоит «фольксваген». Машина та самая, никаких сомнений. Черное, блестящее инородное тело, которому не место на пляже… А за сверкающими тонированными стеклами в коробке лежит мальчик…

Что-то екнуло внутри у Эрхарда. Он нашел его! Снимок, о котором не знает полиция. Зацепку. Передние колеса в воде. Он думал о мальчике на заднем сиденье. О мертвом ребенке. Фотограф о нем не знал. Тогда не знал – или вообще не знал. Он просто снимал.

– Тут есть и другие фотки, – говорит Алина. – Их сделал кто-то под ником «Лихорадка Митч».

Эрхард прочитал имя на узкой черной полоске над снимком. «Лихорадка»? По ассоциации он представил себе ребенка с горячим лбом.

– Как открыть новый снимок?

Она провела по экрану пальцем, и он увидел спину парня. На нем гидрокостюм; на голове он держит серф. Потом экран почернел.

Алина чертыхнулась.