Смочила ватный тампон в ацетоне. Простейшая процедура: ноготь за ногтем. Очистить. Освободить. Обезжирить. Почти невыносимое ощущение грязных ногтей.

И никуда не торопиться. Полно времени.

Когда невидимые грязь и жир были смыты, достала пилочку. Мягкие, осторожные движения. И только в одном направлении! Грубейшая ошибка – водить пилочкой туда-сюда.

Потом обработать специальным бруском. Называется буфер, объяснила Йоссан. Медленно и тщательно.

Сама она вовсе не была экспертом в этой области. Но терпеливо полировала ногти, пока они не стали гладкими и блестящими. Полюбовалась и подумала: а стоит ли покрывать лаком? И так красиво.

Ну, нет.

Достала из шкафчика в ванной два пузырька.

Сначала бесцветный.

Ногти надо загрунтовать, улыбнулась Йоссан.

Теперь собственно лак. Она выбрала стандартный, ярко-красный. Никаких экстравагантностей. Сегодня тем более. Ей предстоит не особо веселая процедура.

Первый слой. Потом второй. Растопырив пальцы, поставила пузырьки на место, посмотрела и удивилась: какая разница с тем, что было! Небо и земля.

И не надо платить шестьсот спенн профессиональной маникюрше.

Сегодня начинается суд по делу об убийстве. Юриспруденция не знает преступления серьезнее, чем убийство. Ее вторая крупная роль в судебном спектакле.

Надо было отказаться. Магнус Хассел именно этого от нее и ожидал. И вся адвокатура. И столько произошло за эти дни!

Долгая сюрреалистическая ночь в «Хоге». На следующий день – не менее долгий допрос.

Следователи требовали детали. Она рассказала все, что могла. Как они вычислили машину, на которой увезли Тедди. Как выманили хозяина и проследили его маршрут с помощью GPS-передатчика. Как свалили с Николой электроограждение, как перелезли через стену, взорвали дверь. Рассказала про события в коридоре, умолчав только про Николин пистолет, – как полицейский со шрамом взял Лиллан и Сесилию в заложники. Как он выронил оружие, но успел схватить его и ранил Николу. Как она гналась за ним по тюремным переходам – и как неизвестный выстрелил в человека со шрамом, когда тот уже был готов покончить с ней.

– А почему они задержали Тедди? – вопрос, на который у нее не было ответа.

– Понятия не имею.

– А Сесилию Эмануэльссон? А Лиллан?

– Мы не знали, что они тоже там.

– Но вы же частный адвокат сына Сесилии? Брата Лиллан? Как это связано?

– С уверенностью сказать не могу. Возможно, пытались повлиять на исход суда. Шантажировать Беньямина… что-то в этом роде.

Они договорились – не называть истинную причину. Тот, второй, которого Луке выманил своим гудением, бесследно исчез. И они представления не имели, что он может предпринять, если они начнут рассказывать о тайной сети педофилов, охотящейся за компрометирующими файлами.

Прежде всего потому, что они не знали, кто он, этот второй. Может быть, тоже полицейский, как и Меченый.

– А у меня, в свою очередь, есть вопрос к вам, – сказала Эмили. – Кто тот человек, которого застрелили на моих глазах?

Следователь начал листать свои записи.

– К сожалению, на настоящем этапе следствия мы не имеем права разглашать эти сведения.

Конечно, она могла найти какое-то обстоятельство, не позволяющее ей взять на себя защиту Беньямина. Отказаться.

Ну, нет.

Она – это она. Надо оставаться самой собой, вспомнила Эмили слова Йоссан. И именно это и входило в ее намерения: оставаться самой собой.

Простая и убедительная формула.

Хорошо подготовилась. Прочитала раз двадцать материалы следствия – в хронологическом, потом в антихронологическом порядке – сзади наперед. Написала свои замечания – сначала вопросительные знаки, потом грубые формулировки, потом отшлифованные, потом окончательно отшлифованные.

Отдельная тема – опрос свидетелей.

И улики. На улики можно смотреть по-разному. Стакан молока – это стакан молока, но ни один человек по внешнему виду не скажет, скисло оно или нет.

Она же сама была на месте преступления и собиралась использовать результаты своих наблюдений. И, разумеется, криминологически безупречные выводы Янне.

Семь утра.

Уже жарко, но ее столик, да и вся веранда уличного кафе прячется в величественной тени стокгольмской ратуши. Двойной эспрессо. Она положила сахар, и он так и лежал горкой на густой золотистой пенке.

Кремá. Итальянцы так и называют эту пенку: кремá.

Свидетельство качества кофе: кремá густая, и сахар не тонет.

Есть совершенно не хотелось. Так и вышла из дома натощак.

Но кофе – обязательно.

В половине девятого вошла в здание суда. Подошла к дежурному – эта процедура была ей уже знакома.

Через десять минут уже была в Шахте – так называли камеры в подвале суда, где подсудимые дожидались вызова.

Смотрела на Беньямина и вспоминала, как увидела его впервые.

Волосы отросли, небритость превратилась в бородку. И самое главное – глаза открыты.

Они уже виделись накануне и вместе прошли через все процессуальные ловушки. Жанетт Никореску сообщила: юноша почти полностью восстановился. Что значит «почти»? «Почти» значит вот что: долго он выдержать не сможет, у него и сейчас бывают эпизоды дезориентации. Особенно в состоянии стресса. Но если соблюдать определенную осторожность, с судебным разбирательством вполне может справиться.

Эмили попыталась рассказать ему, что произошло в заброшенной тюрьме «Хога». И, насколько возможно, объяснить.

Как и было назначено, заседание суда началось ровно в девять часов.

Зал предоставили шикарный. Намного больше, чем тот, в котором слушали дело Николы. Старинные, даже антикварные дубовые панели, тяжелая и по виду тоже антикварная мебель. Члены суда и секретарь за решетчатой перегородкой. Уже на месте. А председатель – не кто-нибудь, а старший советник Сверкер Йернблад. Как-никак, дело об убийстве. Черный костюм, белая сорочка, темный галстук – даже выбор одежды свидетельствовал о серьезности предстоящей процедуры.

Члены суда с образцово-мрачными физиономиями – наверное, хотят подчеркнуть серьезность предстоящего. Секретарь – совсем молодая девушка. Скорее всего, выбрала юридическую линию сразу после гимназии, а окончила – и сразу попала сюда, в самый именитый суд Стокгольма. Только мечтать о такой карьере.

Эмили заняла свое место – направо от перегородки. Удобный конторский вращающийся стул с регулируемой спинкой.

Стул Беньямина попроще. По бокам – два надзирателя. На руках похоронно позвякивают наручники.

И обвинитель. Районный прокурор Анника Рёлен в строгом темном костюме. Когда обсуждали меру пресечения для Беньямина, она была одета довольно небрежно.

Но не сегодня.

Рёлен отодвинула в сторону ворох бумаг на своем столике. Эмили сделала то же самое. На секунду мелькнула мысль: а не подумает ли Анника, что я ее передразниваю?

И покосилась на публику. Тедди, Сесилия, Лиллан. К стулу, где сидит Тедди, прислонен костыль. Еще пятеро чуть позади. Двое мужчин и три женщины. Журналисты? Или просто любопытные, любители судебных разбирательств? Кто их знает – одна из женщин держит на коленях блокнот и что-то неторопливо записывает. Но, судя по официальной одежде, вряд ли журналистка.

Судья представил стороны. Пока он говорил, открылась задняя дверь и в зал, осторожно ступая, чтобы не мешать, вошел мужчина. Костюм. Яркий, но, судя по объемному шелку, очень дорогой галстук. Волосы зачесаны назад.

Сердце у Эмили провалилось в желудок.

Магнус Хассел.

Анника Рёлен зачитала обвинение. Суд рассчитан на три дня. Сегодняшнее утреннее заседание – материалы и улики, представленные обвинением. После ланча – допрос Беньямина.

Секретарь прилежно щелкала по клавишам ноутбука. Члены комиссии внимательно слушали. Куда более внимательно, чем на Николином суде.

Анника закончила и обратилась к Эмили.

– Ваше мнение?

Эмили прокашлялась. Пригнулась к микрофону, чуть не коснувшись губами. Все равно получилось тихо и, как ей показалось, обреченно.

– Беньямин Эмануэльссон отрицает свою вину.