Эллен. 20.00
Через полчаса Эллен стояла на улице Абрахамсбергсвеген и смотрела на желтый кирпичный фасад дома с балконами, обитыми листовым железом оранжевого цвета.
Оказалось, номер принадлежит няне Люкке, Моне. Возможно, за ее телефон платит Харальд.
Эллен погуглила Мону, но не нашла ни одной ссылки. Как можно прожить жизнь, не оставив ни единого следа в Сети?
После принесенных должным образом извинений за искаженную интерпретацию фактов и заверений в том, что теперь она сделает все возможное, чтобы все исправить и найти Люкке, Эллен в конце концов удалось договориться о встрече. Разумеется, без камер.
– Проходи, – сказала Мона слегка подозрительно и робко отступила назад в тесный, темный холл. Она выглядела совсем не так, как ожидала Эллен. Мона оказалась маленькой, коренастой и гораздо старше, чем она себе представляла. Своими маленькими круглыми очками она напоминала Тетушку Берг из Лотте с улицы Бузотёров Астрид Линдгрен.
Эллен осторожно протянула руку для приветствия. Она немного боялась напугать пожилую даму, которая на удивление так твердо пожала ей руку, что сделала ей больно.
– Можно я возьму твою куртку?
Эллен кивнула, сняла с себя мокрую куртку и извинилась за то, что оставила в прихожей мокрые следы. И за насквозь промокшие кеды.
Она пошла вслед за Моной в гостиную, осторожно осматриваясь, чтобы Мона не подумала, что она что-то вынюхивает.
Мона жила в уютной маленькой двушке, обставленной довольно причудливо – типовая мебель из сосны, занавески в цветочек и стены, чем только не украшенные, начиная от вышитых картин до засохших цветов в рамках.
Эллен отметила, что над диваном висит вышивка с ее собственной любимой поговоркой.
– Обычно я стараюсь так думать. – Эллен показала на вышивку.
Нет худа без добра.
– Вот как. – Мона громко вздохнула. – Последние дни я все собираюсь это снять.
Эллен улыбнулась.
– Наверное, ты пришла сюда не для того, чтобы обсуждать поговорки. – Мона оценивающе посмотрела на Эллен.
– Правильно. Мне хотелось бы задать несколько вопросов о Люкке, чтобы поближе узнать ее и, надеюсь, лучше выполнить свою работу. Как видишь, у меня с собой нет никаких камер. – Эллен подняла руки, показывая, что ничего не прячет.
Мона скептически оглядела ее с головы до ног.
– Да, как я уже говорила, я недолюбливаю таких как ты, то есть журналистов. Ты уж меня извини, но, по-моему, вы только и делаете, что упиваетесь чужим горем. У вас нет никакой ответственности.
– Мне жаль, что ты чувствуешь…
– Но это не значит, что я хочу, чтобы ты заболела, ты ведь совсем продрогла. У тебя совершенно мокрые ноги и брюки.
Эллен посмотрела на свои ноги и увидела, что за ней тянется мокрый след.
– Подожди здесь, я принесу тебе сухие носки.
– Нет, не надо. – Эллен не успела ее остановить, и вскоре Мона вернулась с парой носков в одной руке и флисовым одеялом в другой.
Эллен поблагодарила, переодела носки и завернулась в мягкое одеяло. Как хорошо, когда ноги сухие.
– Хочешь кофе? – спросила Мона и вышла на кухню.
– С удовольствием, – ответила Эллен и, воспользовавшись случаем, еще раз огляделась. На книжной полке стояло три фотографии в рамках. Люкке она узнала сразу, двух других детей она никогда раньше не видела.
– Прошу прощения за мое поведение, обычно я не звоню людям, чтобы их отчитать, – крикнула Мона из кухни.
– Ничего страшного, – громко ответила Эллен.
Мона гремела на кухне посудой и могла ее не услышать.
– Как правило, я никогда не смотрю ТВ4, там слишком много рекламы.
– Да, многие так говорят. – Эллен про себя улыбнулась, отметив, что ей часто приходится слышать именно этот комментарий.
– Прости, наверное, я опять сказала что-то неприятное. – Мона вышла из кухни, держа в руках поднос.
– Нет, вовсе нет, я привыкла, – ответила Эллен. – А кто эти двое? – Она показала на фото других детей.
– Это Карл и Алис. Я работала у них до того, как пришла в семью Хёёк. Они уже большие, – она поставила поднос на придиванный столик.
– А ты всегда ухаживала за детьми?
– В основном да. – Мона поставила на столик две кофейные чашки, маленькую сахарницу и молочник. – Садись, я принесу кофейник.
– Как получилось, что ты стала работать в семье Люкке? – спросила Эллен, когда Мона села рядом с ней на диван.
– Через службу «Дежурная няня», – ответила Мона. – Только имей в виду, я дала подписку о неразглашении. Знала бы ты, сколько вас таких звонило мне после того, как Люкке… – Она замолчала. – На самом деле у меня нет никакого желания говорить с вами, но я не могу сидеть и смотреть, как люди притворяются, что они беспокоятся за Люкке. – Она указала на телевизор.
Эллен кивнула, и Мона налила им обеим кофе.
– Сколько ты проработала в семье Хёёк?
– Дай посчитаю. – Мона задумалась. – Пять лет? Да, с тех пор как разошлись ее родители.
– Значит, четыре года, – поправила ее Эллен, заметив по взгляду Моны, что та удивилась. Ее потрескавшиеся руки дрожали, когда она брала чашку с кофе.
– А кажется, дольше. В любом случае, я заканчиваю через несколько недель. – Она улыбнулась. – Мне шестьдесят пять, и в конце весны я ухожу на пенсию.
– И чем ты собираешься заняться?
– Чем заняться? Или буду ждать добра, – Мона бросила взгляд на висящую над ними вышивку, – или смерти, – мрачно закончила она. – Надеюсь, ждать осталось недолго. – И она подмигнула Эллен за круглыми очками.
Мона произнесла эти слова так спокойно, что Эллен поняла – пожилая дама не боится смерти. Вот бы ей так. Очевидно, такое отношение к смерти вырабатывается с годами.
Они пили кофе под стук колес – поезд метро притормозил у перрона рядом с домом.
– У вас с Люкке были, вернее, есть близкие отношения?
Эллен было трудно судить, отреагировала ли Мона на ее оговорку. Она надеялась, что Мона ничего не заметила. Глаза няни наполнились слезами, и она медленно кивнула.
– Очень близкие. – Мона осторожно поставила чашку на стол.
– Что, по-твоему, произошло? – Эллен положила ладонь на плечо Моны, и у нее тоже защипало в глазах.
Мона тяжело задышала и повернулась к Эллен.
– Не могу понять, почему теперь все вдруг стали беспокоиться о Люкке, ведь никто не делал этого раньше. Мне так больно об этом думать. – Она отвернулась.
– Что ты хочешь сказать? – спросила Эллен.
– Люкке нелегко. Вот и все, что я могу сказать.
– Ты считаешь, что причина – развод родителей, или есть что-то еще? – продолжила расспросы Эллен.
Мона ничего не ответила и подлила им кофе.
– Как я уже сказала, я дала подписку о неразглашении. – Она серьезно посмотрела на Эллен. – Но скажу тебе одну вещь, которую ты запомни. – Она подняла указательный палец. – Не все годятся в родители.
Эллен хотела было попросить Мону пояснить свою мысль, но Мона сразу же оборвала ее.
– Это все, что я собиралась сказать.
Эллен решила больше не затрагивать эту тему, по крайней мере пока, и задала другой вопрос:
– Ты видела Люкке в тот день, когда она пропала?
– Да, я пришла туда, как обычно, в семь часов утра. Приготовила ей завтрак, одела ее и проводила в школу. Точно так, как делаю каждый день.
– Тот день чем-то отличался от остальных?
Мона задумалась.
– Не знаю, вроде бы нет. Просто пятницы всегда были тяжелыми днями, независимо от того, где она жила – у мамы или папы. По пятницам часто происходили конфликты, теннис, ну и выходные. А по выходным я не работаю, – уточнила Мона.
Эллен кивнула.
– Да, ты спросила, были ли у нас близкие отношения. Мне не следовало бы говорить это, но не понимаю, какой от этого может быть вред. В ту пятницу, когда пропала Люкке, Харальд и Хлоя, как обычно, поссорились. Да, они страшно много ссорятся и чаще всего из-за Люкке.
– В тот раз было что-то особенное?
– Не хочу об этом говорить. – Мона сделала глоток кофе. – Что ты знаешь о Люкке?
– Немного, и именно поэтому я здесь, – ответила Эллен.
– А зачем тебе эта информация, позволь спросить?
Ее как подменили.
– Я хочу помочь найти ее.
Мона посмотрела на Эллен, но ничего не сказала. Какое-то время они сидели в полной тишине. Только тикали большие настенные часы.
– У тебя есть своя семья? – наконец прервала тишину Эллен.
– Нет, – коротко ответила Мона. – Семьи у меня нет.
Эллен стало ее жалко, точно так же, как ей было жалко всех, у кого нет детей. Не играло никакой роли, по собственному выбору или нет. На самом деле больше всего она жалела себя.
– Не смотри так печально, дорогая моя, – сказала Мона опять приветливым тоном. – Всю мою профессиональную жизнь меня окружали прекрасные дети, и я считаю их своими. – Она выразительно улыбнулась.
– Хочешь шерри? – предложила Мона.
– Нет, спасибо, – ответила Эллен, – я за рулем.
– А я, пожалуй, выпью рюмочку. Совсем маленькую, потом так хорошо спится.
Мона посмотрела на часы, висящие над дверью в кухню.
– А теперь тебе лучше уйти.
Эллен кивнула. Она аккуратно свернула одеяло и положила его на край дивана. Затем наклонилась, чтобы снять носки.
– Оставь их себе, – сказала Мона.
Эллен улыбнулась.
Мона проводила ее в прихожую. Эллен надела еще влажную куртку и втиснула ноги в ботинки.
– У тебя в душе темнота, я вижу, – вдруг сказала Мона. – Знаешь, тебе надо с этим разобраться, иначе будет больно падать, и ты сделаешь то, что не стоит делать.
Эллен не нашлась что сказать, и решила не комментировать слова Моны.
– Если ты что-то вспомнишь или просто захочешь поговорить, позвони мне, – только и сказала она, протянув свою визитку, которую достала из кармана куртки.
Мона посмотрела на визитку, а потом на Эллен:
– Ты думаешь, что время лечит раны?
– Нет, – ответила Эллен.
– Согласна.
