Бенжамин

Он лежал на набитом мхом тоненьком матрасике, свернувшись калачиком, совершенно голый, прикованный наручниками к толстой канализационной трубе, крепившейся к стене; многочисленные ссадины, которыми были исполосованы его бедра и грудь, местами уже обрели фиолетовый оттенок. Он пока еще дышал, а услышав, как подходит Бенжамин, удивленно открыл глаза, как будто увидел первое живое существо за последние месяцы. Хотя лицо у него осунулось и почернело от грязи, Бенжамин сразу узнал его. Натана Фарга, который исчез два месяца назад, когда возвращался с футбольного матча. Объявления о его розыске были развешаны по всему департаменту , телевизионщики истоптали предполагаемое место происшествия вдоль и поперек, а расследование так и не сдвинулось с мертвой точки.

Натан Фарг был восьмым из числа подростков, пропавших без вести в Нантском округе за последнее лето, и вторым в лицее после Оливье Гранже, пятнадцатилетнего светловолосого паренька, которого родная мать не видела с той самой минуты, когда отправила в магазин за покупками, а было это пять месяцев назад. По ходу дознания полиция выдвинула версию о том, что это дело рук серийного убийцы, но без тела жертвы и доказательств похищения это было лишь предположением. Все предпочитали думать, что это череда побегов из дома. И не более того.

Бенжамин опустился перед Натаном на колени и сдернул повязку, закрывавшую его рот. Паренек закашлялся и не смог выговорить ни слова. Глядя на его невероятной худобы тело, можно было подумать, что оно переломится от любого резкого движения. Обескураженный и смущенный видом столь ущербной наготы, Бенжамин позволил себе только взять его руку в свои ладони и пожать ее – пусть знает, что он рядом с ним. Каморка была площадью от силы десять квадратных метров. Одна стена была большей частью утыкана фотографиями подростков, сделанными главным образом скрытно: в бассейне, на спортивных площадках или просто на улице. На комоде лежал маленький фотоаппарат. В глубине каморки стояло ведро – из него воняло так, что воротило. Они просидели так несколько долгих минут, пока рука Натана в его ладонях, обессилев, совсем не обмякла. Бенжамин окликнул его дрожащим голосом, но Натан никак не отреагировал – сидел с широко раскрытыми, пустыми глазами. Перепугавшись, Бенжамин кинулся делать массаж сердца и искусственное дыхание изо рта в рот, но было уже поздно. Он опустил голову, и Натану на лоб упало несколько слезинок – они скатились к краешкам его глаз, в которых отражался свет крохотной лампочки, висевшей под потолком; тех самых глаз, голубых, как незамутненная гладь бассейна, которые покорили его с первой же их встречи в коридорах лицея, – тех самых, которые сейчас были пусты и слепы. Бенжамин в ярости саданул кулаками по стене и, больше не в силах находиться в этой каморке, направился к двери, не смея взглянуть на лежавшее на матрасе безжизненное тело Натана; вслед за тем он прополз на коленях по узкому лазу, который вел к лестнице, закрепленной на внутренней стенке глубокой ямы – бывшего колодца. Поднявшись наверх, он закрыл крышкой люк, заставил его обратно ящиками и толкнул дверь хижины. Вдохнув полной грудью свежего воздуха, он опустился на колени прямо на сырой траве и принялся отряхивать майку и джинсы от пыли. 

 Издалека доносились крики ребятишек, резвившихся на лужайках. Бенжамин поднял глаза к небу, окрашенному в нежно-розоватый цвет, – оно вдруг показалось ему таким бескрайним, что у него закружилась голова. Тут у него за спиной послышался рокот машины, двигавшейся по садовой дорожке. Он обернулся, в то время как мать попросила его занести покупки в дом. К нему подбежала младшая сестренка Зое – она кинулась в объятия, едва не оттолкнув его к стенке хозяйственного сарая, принадлежавшего отчиму.

Бенжамин поцеловал ее в щеку, но Зое оттолкнула его, скорчив рожицу, как будто от его одежды и кожи под ней все еще пахло подвалом, и побежала к матери, которая шла по дорожке с покупками в обеих руках. Он достал из багажника оставшиеся пакеты и отнес в дом. Мать стояла в гостиной с телефоном в руке. Она распустила свои длинные золотисто- каштановые волосы. И выглядела так еще красивее. – Как прошел день – нормально? – спросила она, снимая обувь.

– Гм-м, ну да, я вернулся от Фабьена пораньше – он собирался с родителями в кино. Я вернулся пораньше, пошел за одной штуковиной в сарай Франка, который он в этот раз оставил открытым, и наткнулся там на заваленный ящиками лаз, который вел в подземную каморку, где держали в заперти Натана Фарга. Он умер у меня на руках, мама…

– Раз уж ты здесь, может, поможешь разобрать покупки? А то мне еще надо сделать кучу важных звонков.

– Хорошо, как скажешь. Взять бы ее за руку, отвести в другой конец сада и показать эту невыносимую картину – может, тогда удастся понять по ее глазам и жестам, знала ли она раньше про все это. Мать отодвинула раздвижную дверь, ведущую в сад, – ступая босыми ногами по траве, направилась к сакуре и прислонилась к ней. Бенжамин не сводил с матери глаз, стараясь услышать обрывки ее разговора через оконное стекло, и видел, как вокруг нее кружило облачко крохотных розовых лепестков, сыпавшихся и ей на волосы. О чем таком она могла говорить, если отошла так далеко? О парне, сидящем взаперти у нее в сарае; о своих подозрениях – вдруг ее собственный сын что-то откопал…

Он разобрал покупки, поднялся к себе в комнату и улегся на кровать. Мать не могла знать – это невозможно. Он вспомнил, как через несколько дней после исчезновения Натана она обнимала Катрин Фарг, пока водолазы обшаривали дно ближайшего озера; как с присущим ей тактом старалась сделать все, чтобы убитая горем мать не глядела в сторону берега… а потом она заметила на лужайке его, Бенжамина, – он смотрел на нее с таким видом, будто догадывался по ее глазам, что она, к своему стыду, думает на самом деле: слава богу, что это не он.

Как бы то ни было, надо, чтобы Тьерри и Катрин Фарг знали, что сталось с Натаном. Никого из пропавших без вести так и не нашли. Теперь же, когда он мертв, отчим постарается во что бы то ни стало избавиться от его тела. Как и от всех других? Неужели он их всех держал в этом подвале? Неужели он их всех убил? Лучше всего было позвонить в полицию. Пусть приедут и схватят Франка, а потом, несмотря на скандал, все снова, рано или поздно, заживут привычной семейной жизнью. Но другие, все другие, те, у кого есть совесть и кто безусловно верит в неоспоримость фактов, вряд ли позволят им жить спокойно. 

 Бенжамин представил себе мать, стоящую перед полицейскими, которые переворачивают весь дом вверх дном, а потом увозят ее в наручниках на глазах у соседей. Сумеет ли она доказать, что не причастна к этому ужасу? А что, если отчим по каким-то причинам скажет, что она его соучастница? Чтобы утянуть ее за собой и погубить раз и навсегда – не пропадать же одному за решеткой! Только спешить было нельзя – надо успеть придумать, как лучше оградить родню. Отчим должен вернуться с работы где-то через час, нужно, не дрогнув, выдержать его взгляд, пока он будет есть за столом, и насмешливые словечки: ведь он всегда смеется над его манерой одеваться, вялостью, полным отсутствием честолюбия – словом, над тем, что пасынок его не такой, как он.

Но что он скажет, когда все увидят его настоящее лицо? Бенжамин слишком хорошо его знал и был уверен – он способен на все. Бенжамин вспомнил сон, который ему приснился через несколько дней после исчезновения Натана: он шел по коридорам лицея с приятным чувством, будто ступает по теплой перине, в то время как через высокие окна струился всепоглощающий, мягкий, как пух, свет. Другие лицеисты стояли, потупив взор, а голоса их отдавались эхом так, будто они доносились со дна пустого бассейна. Зайдя в аудиторию, Бенжамин увидел Натана – он стоял, прислонясь к стене, и улыбался ему, как будто ожидал его. Бенжамин подошел к нему с чувством некоторого волнения, и Натан шепнул на ухо, назвав место и время, а потом скрылся в коридоре, оставив за собой шлейф яркого света, от которого так и слепило глаза. Натан Фарг – голубые глаза, которые ввергали в трепет всех соседских девчонок; губы, которые он сам целовал столько раз, когда они обнимались; и все это время он был рядом, в каких-нибудь двух десятках метров от его дома… Если бы только он нашел парня чуть раньше! А Оливье? А все остальные?..

 Бенжамин повернулся на бок и посмотрел на маленькую картину, висевшую на стене прямо перед ним. Мать купила ее в небольшой галерее на юге Англии, куда они отправились вместе с нею на каникулах, и было это незадолго перед тем, как она встретилась с Франком. На ней были изображены мужчина и женщина, стоящие в обнимку на вершине скалы, при том что их фигуры как бы терялись в головокружительной выси. Бенжамин просто обожал эту картину, тем более что ее пастельные тона как будто менялись в зависимости от того, под каким углом, находясь в комнате, на нее смотреть. Когда они переехали в этот дом, Франк не разрешил матери повесить ее в гостиной, и тогда Бенжамин попросил взять ее к себе в комнату.

С тех пор, всякий раз любуясь ею, он вспоминал те волшебные дни, которые они провели вместе в той, прежней жизни, когда мать, казалось, была счастлива, когда сердце ее ничто не отягощало, а походка у нее была мягкой, почти воздушной, – в той самой жизни, которая теперь осталась позади. Когда отчим вернулся с работы, Бенжамин все так и лежал на кровати, с потушенным светом. Чуть погодя мать позвала его обедать. После третьего оклика он наконец спустился в гостиную, чувствуя, как у него сводит живот, и сел за стол с торца – аккурат напротив непривычно краснорожего Франка, который поздоровался с ним, кивнув головой. – Вид у тебя какой-то бледный, – сказал он, положив салфетку себе на колени.

– Небось оттого, что бездельничаешь целыми днями, а?

 Бенжамин опустил глаза. Мать, подойдя к Франку сзади, ткнула его кулаком в спину, а потом положила ему в тарелку полный черпак картофельного пюре.

– А что, Марион? Не моя же вина, что твой сын чисто овощ! Мать ничего не ответила, как и Бенжамин. Подобного рода замечания звучали так часто, что он даже не обращал на них внимания.  Обслужив их, мать подсела к Зое, и они принялись за еду.

– Бенжамин, убери-ка локти со стола, – проговорил Франк, сплевывая ошметки пюре на клеенчатую скатерть. Вот гад – никогда не упустит случая подколоть! Бенжамин так и не прикоснулся к своей тарелке – сидел и не сводил глаз с человека, позволившего им переселиться в этот большой дом в жилом пригороде Нанта. Он мнил себя неприкасаемым, считал, что на все имеет право и может удовлетворять свои гнусные прихоти в подземном логовище. Сколько раз мать твердила, что не знает, где бы они сейчас были, если бы не опека Франка? Ведь, когда она потеряла место продавщицы в магазине готового платья, никакой другой работы с тех пор найти так и не смогла. Что бы они сейчас делали без него? Быть может, в эту самую минуту Франк думал о Натане, сгорая от желания спуститься к нему и снова обладать им там, в подвальной сырости, в то время как сам он обнимал его лишь в своих помыслах. Бенжамина затошнило, когда в глубине души он почувствовал едва ощутимый укол ревности. Сколько же их было у него до Натана? Как ему удавалось похищать их без следа? И что сталось с их трупами?

– Что уставился? – спросил Франк, запихивая здоровенный кусок мяса себе в рот. Бенжамин промолчал, чувствуя, как у него вспыхнули щеки. Оставаться здесь было невозможно. Бенжамин задыхался: даже воздух, которым он дышал, казался ядовитым.

– Мам, можно выйти из-за стола? – спросил он, положив вилку на скатерть. Мать подошла и положила руку ему на лоб.

– Да, родной, у тебя небольшой жар, ступай к себе в комнату, а после обеда я к тебе зайду. Отчим усмехнулся, продолжая с остервенением резать мясо. Бенжамин подмигнул Зое и вышел из-за стола. Вернувшись к себе в комнату, он запер дверь и, не включая свет, снова улегся на кровать, замерев недвижно в темноте, словно затаившийся снайпер собирался выпустить пулю ему в голову, если бы он рискнул шелохнуться. Через полчаса к нему заглянула встревоженная мать.

– Вижу, тебя что-то гложет, – сказала она, присаживаясь на краешек постели.

– Я же знаю тебя как облупленного, Бенжамин. Скажи, что с тобой не так… Может, что-то личное? Страдаешь по какой-нибудь девчонке?.. Как видно, ты совсем меня не знаешь, мамочка… Знаешь, в твоем возрасте такое случается, так что можешь не таиться от меня. А то в этой чертовой дыре вообще никто ни о чем не говорит… – Мне просто захотелось спать – вот просплю ночь как убитый, и все образуется, не переживай. Мать вздохнула и как будто призадумалась, словно собиралась открыть ему тайну, которую довольно долго хранила при себе, но все никак не могла подобрать слова. А он меж тем терзался, думая, стоит ли признаваться ей в том, что обнаружил, стоит ли говорить, что теперь этот ужас разделил их навсегда. Мать была такая слабая, и ему всегда казалось, что ее может сломить малейшая неприятность. – Ладно, тогда я ухожу, а ты отдыхай. И если что понадобится, сразу же зови меня, договорились?

– Договорились.  Она поцеловала его в щеку, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. – Я люблю тебя, мамочка, – тихонько проговорил Бенжамин, когда был почти уверен, что она его не услышит. Под окнами взвизгнул шинами автомобиль. Бенжамин все думал о том, что пришлось пережить Натану за последние недели, – об ужасе, парализующем разум и постепенно поглощающем тело и душу, когда надежда на избавление тает с каждым днем. Если бы он только догадался позвать на помощь, когда нашел его в подвале, его, может, удалось бы спасти. Но если бы он пошел за помощью, Натан умер бы в одиночестве. Когда Натан увидел рядом с собой Бенжамина, его взгляд говорил, что он, Бенжамин, был для него самым главным человеком на земле. Мальчик долго лежал в темноте, глядя в потолок и чувствуя, как его мало-помалу сковывает усталость, и он не сопротивлялся ей, потому что хотел хоть немного забыться в ее власти. Не успел он заснуть, как вокруг выросли грязные стены с сочащейся между кирпичами черной водой, а запястья застонали от кусачих оков. Страх, злость, ненависть. И тут эти шаги в туннеле, быстрые-быстрые, – поступь дикого зверя, рвущегося к добыче. Между его обнаженным телом и зверем никакой преграды. Страх… теперь только сводящий с ума страх. Крик, который он даже не мог из себя выдавить. И голоса там, наверху, которые забыли о его существовании.

И вдруг – лицо в приоткрытой двери… Услышав во дворе голос Франка, он внезапно открыл глаза, кинулся к окну и увидел, как тот топтался на лужайке, разговаривая по телефону. Наверное, собрался прошвырнуться с дружками по барам – значит, вернется как обычно, за полночь. Франк выключил телефон и двинулся к сарайчику, но в паре метров от двери остановился. Огляделся кругом, словно догадываясь, что за ним подсматривают, и направился к своей машине, припаркованной у тротуара. Если бы он вошел в сарай, Бенжамин собрался бы с духом – и точно запер бы его в том колодце. И бросил бы там подыхать – пусть его прах смешается с прахом Натана Фарга. Когда Франк вернется и обнаружит труп, он, конечно же, избавится от него, как от остальных.

Но Натана нужно похоронить на кладбище, чтобы родня могла его оплакать. И чтобы на надгробии вырезали его имя. Другого выхода нет – он должен вытащить его оттуда. Пусть это будет его последний жест любви к нему. Бенжамин убедился, что свет в спальне матери погашен. Прокравшись в хозяйственный сарай, он надел перчатки и открыл люк. Времени у него было не много – надо было достать труп так, чтобы никто не видел. Он вернулся в дом за толстой веревкой, хранившейся в подвале, потом бросил ее в колодец, а сам спустился по лесенке. Добравшись до подземной каморки, он схватил тело Натана за руки, встал на колени и, борясь с тошнотой, протащил его через лаз, потом перевязал ему ноги веревкой и полез вверх по лесенке, обвязав другой конец веревки вокруг своего запястья. 

 Он подогнал машину матери поближе к сараю, привязал веревку к фаркопу . И тронулся к дороге, стараясь не думать о том, что сталось с телом Натана после того, как при подъеме оно невольно билось о каменные стенки колодца. Покончив с этим делом, он засунул тело в большой спальный мешок и загрузил в багажник машины. Минут через двадцать Бенжамин подъехал к дому Фаргов. Свет горел только в одной комнате на втором этаже. На деревьях вдоль улицы и на парадной двери дома висели портреты Натана. Они все еще ждали его. А как же иначе? И все же Бенжамин не мог бросить его здесь, хотя еще меньше он мог представить себе, как завтра утром его родители выйдут за почтой и обнаружат на лужайке труп сына. Он покатил дальше, выехал из города и свернул на узкую грунтовку, тянувшуюся вдоль пшеничного поля, потом остановился и заглушил двигатель. Завтра же утром, рано-рано, те, кто будут проходить мимо, найдут его, власти позвонят родителям, чтобы они приехали в морг на опознание.

И делу конец, как, впрочем, и всякой надежде. Бенжамин вытащил тело Натана из багажника и поволок его к меже на поле. Из мешка показалась часть лица. Бенжамин расстегнул молнию пошире, приложился губами к губам Натана, и они показались ему еще теплыми и мягкими. Главное – поцелуй. Их первый и последний поцелуй. Потом, приходя на его утопающую в цветах могилу, он будет доволен тем, что поступил правильно. Все узнают, что случилось с Натаном; следствие возобновится, и, возможно, полиция даже выйдет на след отчима.

Ему с матерью придется смотреть в глаза соседям, а Зое – жить с тяжкой мыслью, что она дочь психопата. Но это не имело никакого значения.

 Сейчас он думал о Натане, и только. Бенжамин просидел рядом с ним не одну минуту, не в силах бросить его здесь, среди этой неоглядной, полной самых разных звуков мрачной шири, казавшейся такой же жуткой, как и его подземная темница. Но рисковать было нельзя. Он больше ничего не мог сделать для него. Как потерянный добрел он до машины, ни разу не оглянувшись назад, – и уехал прочь. Заехав обратно в сад и не желая пока возвращаться в дом, он сел рядом с хозяйственным сараем, который впопыхах оставил открытым. Отчим еще не вернулся, так что у него было время пойти разбудить мать с сестренкой, заставить их без лишних вопросов уехать вместе с ним куда-нибудь подальше и, как только они будут в полной безопасности, все ей рассказать. Вот только поверит ли она: ведь тела-то теперь нет на прежнем месте? И как открыться в таком деле? Она тут же позвонит Франку и потребует объяснений. И уж он-то, как обычно, заставит ее вернуться. Но ей все равно придется все выслушать – на сей раз не могло быть и речи о том, чтобы и дальше жить с этим чудовищем. А если она не захочет, что ж, тогда придется уехать одному. Другого выхода нет. Погруженный в свои мысли, Бенжамин услышал шум машины и увидел в конце улицы «Мерседес» Франка. Он возвращался гораздо раньше обычного. Ждать больше не было времени. Франк приехал проведать Натана. 

 Сердце у Бенжамина вдруг сильно заколотилось. Но, невзирая ни на что, он заставил себя притаиться. Бежать поздно. Франк оставил машину на подъездной дорожке и, пошатываясь, зашагал по лужайке. Заметив сперва Бенжамина, он остановился как вкопанный, потому что следом за тем увидел распахнутую дверь сарая и ящики, отодвинутые от люка. Лицо его исказилось. Он бросил на Бенжамина недобрый взгляд и двинулся прямо к дому. А Бенжамин, потрясенный только что увиденным, так и остался сидеть на лужайке, уставившись на наружную застекленную дверь гостиной. Что же теперь делать? Вернуться в дом, где находится отчим, невозможно, по крайней мере сейчас, когда он все про него узнал. Бенжамин вдруг испугался: что, если из-за него отчим совершит непоправимое – схватится за винтовку и будет угрожать матери и сестренке. В гостиной у мадам Модюи, учительницы на пенсии, жившей в доме через улицу, горел свет. Бенжамин, когда был помладше, после школы частенько захаживал к ней в гости полакомиться пирожками. Можно ей все рассказать, позвонить от нее матери и позвать ее с Зое к ней домой…

 И только оглянувшись на дом, он заметил, что Франк следит за ним через застекленную дверь гостиной. Не успел он дернуться, как отчим открыл ее и направился прямиком к нему. Бенжамин встал и, не сводя с него глаз, стал пятиться, пока не оказался в круге яркого света уличного фонаря.

– Надо поговорить, – сказал Франк. – Это совсем не то, что ты думаешь, дай объяснить…

– Не подходи, – бросил Бенжамин, шаря глазами в поисках хоть чего-нибудь, чем можно было бы защититься.

– Я знаю, что ты сделал, знаю все-все! Натан мертв! Он умер из-за тебя! Ты чертов психопат! Франк широко раскрыл глаза. И Бенжамин сразу понял почему: ведь тот не знал, что Натан умер.

– Я этого не хотел! Черт, я не хотел, чтобы он окочурился! Он обхватил лицо руками и опустился на бордюр.

– Я познакомился с Натаном по Интернету в начале весны, – дрожащим голосом признался он. – Мы договорились встретиться в баре – пропустить по стаканчику, а потом пошли в гостиницу. Потом мы встречались еще раза два или три. Раньше я никогда не делал ничего такого, клянусь…

Я представился ему под другим именем, но однажды он позвонил мне и сказал, что снял нас на видео и, если я не подкину ему деньжат, он передаст все твоей матери. Я не мог позволить ему такое, ведь я люблю твою мать больше всего на свете, а он хотел испортить нам жизнь. И я обещал дать ему все, что он хочет. Этот говнюшонок заглотил наживку и сразу примчался сюда, а после вдруг смекнул, что я его обманул, и все пошло не так. Он будто с цепи сорвался. Мы сцепились с ним в гостиной, я схватил с каминной полки одну из бронзовых статуэток и вырубил его. А потом не мог сообразить, что делать дальше, – испугался… ну и, в конце концов, затащил его в подвал, который обнаружил чисто случайно, когда только переехал сюда. Я хотел его малость постращать, чтоб он сказал, где спрятал то видео. Да не тут-то было: сопляк заартачился, стал смеяться надо мной – тогда я всыпал ему и…

Франк смолк и утер рукой глаза. Потрясенный услышанным, Бенжамин не знал, что сказать: он поверить не мог, что Натан был способен на такое. Его семья считалась одной из самых богатых в округе, а сам он был без ума от своей подружки; то, что рассказал Франк, казалось совершенно немыслимым и походило на сценарий плохого телефильма, однако ж, как бы там ни было, он впервые говорил с ним как с мужчиной, признавшись в таких вещах, о каких, пожалуй, ни перед кем другим даже не посмел бы заикнуться.  Но ведь он его мучил, насиловал и снимал все это на видео. Он целых два месяца держал его взаперти в десятиметровой темнице под землей.

– Я не хотел, чтоб так вышло, клянусь, – продолжал Франк.

– Если надо, я сам пойду в полицию, только дай немного времени. Ты же не рассказал матери, так?

– Нет, – ответил Бенжамин, присаживаясь рядышком на бордюр. – Да и как, по-твоему, я мог ей рассказать о таких вещах?

– И в полицию ты не заявлял?

– Не заявлял. – Хорошо. Я сам все сделаю. Потому что прекрасно понимаю: у меня нет выхода. Легкий ветерок приятно холодил кожу. И тут Бенжамин заметил, как к ним приближается белый грузовичок с потушенными фарами. Что-то тут не так – не успел Бенжамин это сообразить, как Франк резко схватил его за руку и с размаху саданул по лицу. Бенжамин рухнул на траву – звезды в небе закружились у него перед глазами, точно пришпиленные к вертящемуся черному диску. Из грузовичка вышли двое мужчин – они направились прямиком к Франку. Одного Бенжамин узнал: это был Эрван, пьянчужка, работавший на автобазе тут, неподалеку. – Ты точно знаешь, что он никому не проболтался? – спросил он Франка.

– Да, я вернулся вовремя. Надо было избавиться от парня пораньше – это моя вина.

– Да уж, не без того – видать, ты не подумал, в каком дерьме мы могли оказаться из-за него! Займись-ка им этой же ночью – отвези туда же. Виктор потом подъедет. Бенжамин, еще не оправившийся от удара, хотел было встать и кинуться бегом к дому, но Франк с Эрваном ему не дали – они залепили ему рот скотчем и швырнули в кузов грузовичка. Эрван, забравшись туда следом, связал его по рукам, а третий их напарник сел за руль. Франк все время держался в сторонке. Бенжамин закричал – Эрван шарахнул его по лицу, и он ударился головой о железную стенку кузова. – Скажи хотя бы, куда ты собираешься его везти? – с притворно озабоченным видом спросил Франк. – Не скажу, тебе лучше не знать, да ты не волнуйся, хлопот он нам больше не доставит, – рассмеявшись, ответил Эрван. Франк на прощание кивнул – водитель захлопнул дверцу изнутри. И грузовичок тронулся с места. Последнее, что видел Бенжамин, как Франк спокойным шагом направился к дому.

– Тебе повезло, ты в моем вкусе – то, что надо, – проговорил Эрван, потрепав его за щеки.

– Иначе тебе уже давно была бы крышка, можешь мне поверить…

Бенжамин начал брыкаться – Эрван схватил его за шею и поцеловал прямо в губы, чтобы заглушить готовый сорваться с них крик.

– Теперь ты мой, – сказал он, смачивая хлороформом большой кусок тряпки. Скоро мы здорово с тобой позабавимся, ты даже не представляешь…

Он приложил тряпку ему к лицу – Бенжамин стал терять сознание, силясь представить себе лицо матери, чтобы оно, точно путеводный светоч, вело его сквозь мрак. Он очнулся в каморке, похожей на погребок с довольно низкими стенами, обложенными кирпичами. На нем были только трусы, а сам он был прикован за запястья и лодыжки к  стойкам старенькой железной кровати. Он снова попытался высвободиться, но оковы оказались слишки крепкими. В другом конце каморки висело привязанное к балке безжизненное тело Оливье Гранже. Изуродованное похлеще, чем тело Натана. Вот он, пропавший пять месяцев назад. – Гляди-ка, проснулся, – сказал Эрван, входя в каморку.

– Ты проспал десять часов с лишком – знать, рука у меня оказалась тяжеловата. Тем не менее спешу тебя обрадовать: тело твоего дружка Натана нашли нынче утром, в самую рань. Не сомневаюсь, это твоих рук дело… что ж, браво, ты это ловко придумал – такая новость взорвет общественность, как бомба, пусть и небольшая. Но видишь ли, какая штука: к нашему счастью, мне только что отзвонился Бертран – сказал, что Франк, как только мы уехали, пустил себе пулю в лоб.

Рано или поздно полиция все равно вышла бы на него, и он это знал. В конечном счете, все, что ни делается, к лучшему. Виновник у легавых есть – глубже копать они не станут. А тебе придется жить с чувством вины за его смерть, во всяком случае, то время, что у тебя еще остается, – не думаю, что ты будешь такой же живучий, как твой предшественник…

Эрван, насвистывая, разделся. – Сейчас твоя несчастная мамаша, должно быть, совсем потеряла голову, – продолжал он. – Дорогой муженек вдруг оказывается убийцей-извращенцем и кончает с собой, а тут еще родной сынок куда-то пропадает…

Тебе надо было бы пораскинуть умишком, прежде чем очертя голову нырять в это дерьмо, – по крайней мере, избавил бы ее от всего этого ужаса, а то проснулась, и тут на тебе – труп Франка. Да и потом, все эти мерзости, которые ей придется про него узнать! Мне ее уже жалко, черт подери! Кто теперь ее утешит, как думаешь? Мне вот стало чего-то одиноко после того, как моя женушка меня бросила, так, может, как-нибудь ей позвонить, а вдруг? Вне себя от ярости, Бенжамин бросился на него – но, дернувшись в наручниках, только изодрал себе запястья. Франк, вывозив все штаны в земле, к своему ужасу, обнаружил, что в темнице пусто. Вся жизнь псу под хвост. Смекнув, что ему крышка, он тут же в бессильной злобе засунул дуло винтовки себе в рот. А мать?..

Что сейчас делает? О чем думает? У Бенжамина на глазах выступили слезы, когда он представил себе, каково ей теперь там одной, после того как на нее вдруг обрушился весь этот кошмар, от которого уже не избавиться. Он сидит здесь взаперти и ничем не может ей помочь. Но ведь это не его вина. Вернулся Эрван – он бросил свои трусы на стул, обнажив в свете лампы свое голое тело, сальное и обрюзглое, и тут же навалился на него, прижимаясь к нему так плотно, что между ними не осталось ни капли воздушного пространства. Бенжамин не сводил глаз с обезображенного лица Оливье. Ему казалось, что тот глядит на него, хотя он понимал – этого не может быть. Оливье, в конце концов, удалось сбежать из этого подвала, причем единственно возможным способом. – Франк потерял бдительность, – ухмыляясь, проговорил Эрван. – Вот и поплатился, зато я обещаю – когда натешусь с тобой вдосталь, тебя никто не найдет.

Бенжамин закрыл глаза, чтобы не видеть, что Эрван вытворяет с его телом. Под его натиском, причинявшим боль, которая казалась совершенно невыносимой, он закричал так, что едва не надорвал себе горло.  Трупа Оливье уже не было – в пустоте висели только цепи. Бенжамин изо всех сил старался не думать о том, что скоро и он сам исчезнет, когда тело его превратится в сплошное месиво или когда Эрван натешится им сполна. Натан теперь был со своими родителями. Бенжамин представил себе похороны: его родня, большинство товарищей по лицею – все пришли отдать последний долг на могилу, усыпанную цветами. А его там не будет. Заметит ли кто-нибудь, что его нет? Вспомнит ли кто о нем? Будет ли кого-то волновать и его участь?

Эрван приходил к нему почти каждый день – приносил поесть, но только хлеб, йогурты и сыр. Иногда он оставался с ним и наблюдал, но не трогал – сидел за столом и что-то писал или слушал радио, довольствуясь одной только мыслью, что он принадлежит ему всецело. Бенжамин уже перестал умолять, чтобы он его отпустил. Когда он сидит тихо, Эрван избивает его меньше. Иногда парню казалось, что Эрван его обманул, – Франк жив и сидит в тюрьме, а мать пребывает в добром здравии и только волнуется по поводу его исчезновения. Но в таком случае что ей мог рассказать Франк? Этот гад уж наверняка придумал кучу всяких причин, чтобы объяснить его исчезновение. И каждая служила ей утешением. В общей сложности их оказалось восемь человек – лица некоторых были ему знакомы, вот только имен он не помнил. Они хаживали сюда, как в частный клуб, болтали про жизнь в соседней комнатенке, пили пиво и смеялись. А после приступали к тому, ради чего спускались в эту подземную темницу: насиловали и истязали подростка, привязанного к балке. Бенжамин силился не закрывать глаза, чтобы запомнить их лица и тела до мельчайших подробностей на тот случай, если ему все же удастся сбежать отсюда и заявить в полицию. Порой он смирялся с мыслью, что ему уже никогда не выйти живым из этого погреба, что проведенные здесь жуткие часы будут последними в его жизни и что за это время он постепенно забудет все хорошее, что было с ним прежде. А потом он присоединится к остальным – тем, кто прошел тот же путь до него, своим товарищам по несчастью, которые, все как один, ушли из этого мира гораздо раньше и теперь, должно быть, ждут его по ту сторону жизни. И там он, конечно же, встретится с Натаном.

Как-то вечером, подслушав разговор Эрвана и кого-то с женоподобным голосом, он понял, что еще троих подростков: девочку и двух мальчиков – держат где-то взаперти. Правда, один из них недавно умер, и они отвезли его в какое-то место, где обычно прятали трупы. Туда, где теперь истлевает тело Оливье. Туда, где, несмотря ни на что и только благодаря его стараниям, не оказалось тело Натана. На некоторых скотобойнях в округе, кажется, имелись ямы, заполненные кислотой, и живодеры сваливали туда скелеты забитой скотины, после того как лучшие части туш отправлялись в мясные лавки. Может, они избавлялись так и от тел своих жертв? Возможно, они бросали их в такую яму живьем, а потом стояли кружком над этой прорвой и с наслаждением слушали крики жертв и шипение, с каким растворялась их плоть. Неужто и ему суждено сгинуть в этой кислотной прорве?..

Бенжамин только сейчас понял, что ужасу нет предела.  Франк стоял, нависая над кроватью, половина его лица была разворочена и заляпана засохшей кровью. Он глядел на него единственным оставшимся глазом. Бенжамин резко вскочил и закричал. Однажды ночью, ворочаясь во сне, Бенжамин почувствовал, как его сознание высвобождается из четырех стен темницы и попадает в пространство, озаренное сверкающими огнями и простирающееся до бесконечности. Вокруг, куда ни глянь, парили сотни продолговатых фигур, заполненных движущимися картинками, и некоторые из них были такими живыми, что к ним было страшно прикоснуться, – вдруг обожжешься. Картинки эти – он понимал это, сам того не сознавая, – были снами – снами тысяч подростков, спящих где-то поблизости. И тут он разглядел их фигуры, растянувшиеся на кроватях, и расслышал их вздохи и шуршание тел под одеялами. Почувствовав внезапное головокружение, он собрался с духом и, проникнув в их сознание, заговорил с ними, предупреждая о близкой опасности и одной лишь силой мысли показывая им лица своих похитителей, чтобы они все хорошенько их запомнили и смогли узнать, если вдруг окажутся рядом с ними.

Когда Бенжамин проснулся, он залился слезами – и проплакал до самого утра. Он прикасался к ним ко всем, обнимал их, защищал. И уговаривал себя, что это никакой не плод его воспаленного воображения. На другой день Эрван сообщил ему, что его мать увезли в больницу – попытка самоубийства и что Зое перевели в специальный центр, а потом ее отдадут в приемную семью. И все из-за него.

Бенжамин отказывался в это верить. Эрван рассказал ему все это только для того, чтобы лишить всякой надежды. Когда Эрван ушел, он снова представил себе, как мать лежит в гамаке и почитывает какой-нибудь слащавый роман, а сестренка сидит на траве и играет в куклы. Обе безмятежно купаются в солнечных лучах и ждут его домой. Потому что знают: однажды он вернется. Иногда, чтобы укрепиться духом, он думал о том, какой была бы его жизнь, если бы ему удалось сбежать.

С аттестатом в кармане он непременно поступит на первый курс филологического факультета Сорбонны. Став студентом и перебравшись в Париж, он поймает удачу за хвост.

Закончив университет, он будет работать журналистом в какой- нибудь небольшой газете, пишущей о культуре, а уже через несколько лет станет публиковать литературные критические статьи в разных крупных журналах. В двадцать шесть лет напишет свой первый роман, научно-фантастический, – он будет пользоваться определенным успехом, и его переведут н пятнадцать языков. Через год он встретит Лорана, архитектора, на выходе из киношки в Латинском квартале где будут показывать фильм про Расти Джеймса .

Они на пару купят себе квартиру рядом с каналом Сен-Мартен, а потом дом в Бретани и будут ездить туда каждое лето. Зое, сестренка, станет актрисой и будет частенько навещать его вместе с очередным своим приятелем. В его фантазиях всегда находилось место и для Натана: он представлял себе, как каждый год, втайне от посторонних глаз, будет приходить к нему на могилу. За второй роман, действие которого развернется в Японии до хиросимской трагедии , он получит множество премий и отправится в кругосветное путешествие представлять его в разных странах мира. И каждое утро он будет просыпаться с мыслью, что жизнь, о которой он мечтал, вполне удалась. Он наблюдал за паучком, взбиравшимся по паутине, когда к нему вошел какой-то здоровяк в черной монашеской рясе с капюшоном и установил на полке видеокамеру. Он направил ее прямо на него и включил. Пока здоровяк его избивал, Бенжамин, привязанный стоймя к балке, смело глядел в объектив камеры, чтобы его полный неистовой злобы взгляд въелся в глаза извращенцев, которые потом будут смотреть эту сцену по видео.

Вслед за тем здоровяк принялся стегать его ремнем по спине – до крови. А потом швырнул его наземь и начал нещадно избивать ногами. Прежде чем исполосовать ему грудь ножом. Вскоре его запах и некоторые манеры поведения показались ему до боли знакомыми. Но ведь Эрван сказал, что он умер. Всадил пулю из ружья себе в башку. И кровища его вместе с ошметками мозгов размазалась по стенам сарая. Когда здоровяк наконец открыл рот, Бенжамин решительно не признал этот замогильный голос.

 Скоро он и вовсе перестал чувствовать боль; он истекал кровью, но уже воспринимал ее просто как слюну, вытекающую изо рта; его последние мысли, точно светлячки в кромешной ночи, одна за другой растворялись в бездонной пустоте, какая образовалась у него в голове. Однажды утром Бенжамин с изумлением увидел, что он стоит прямо над ним. Натан Фарг.

 И выглядел он красивее, чем в его воспоминаниях: глаза, синие-синие, точно сапфиры, глядели на него, и только на него. Он пришел за ним. Натан обнял его и сорвал наручники, которые сковывали запястья. Теплое, нежное прикосновение Натана к его израненному телу действовало как бальзам; губы Натана, прильнувшие к его губам, заставили его забыть все, что он пережил в этой смрадной темнице.

И он повел его навстречу свету, заполнявшему темницу, – повел туда, где, как догадывался Бенжамин, до них уже никому не добраться.

 Где-то спустя неделю Антуан Дусе, улучив минуту, когда его отец завис перед телевизором, тихонько вышел из дома, собираясь спокойно выкурить косячок, первый за весь день. Было почти девять вечера, и погода на дворе стояла прекрасная. Антуан выбрался на садовую дорожку и махнул рукой соседке, мадам Модюи, которая решила полить свои насаждения под покровом сумерек. Шагая по тротуару, он мельком глянул на дом Леруа на той стороне улицы, с закрытыми ставнями, со стенами, испещренными надписями одна непристойнее другой и рисунками не лучше. Там никто не жил уже много недель, и нужно было время, чтобы местные обитатели вернулись к прежней жизни после пережитого всеми кошмара.

Луиза, его мать, была особенно удручена всеми теми разоблачениями, которые последовали за самоубийством Франка Леруа. Луиза и Марион Леруа были давними добрыми подругами, и, оправившись после потрясения, Луиза изо всех сил старалась помочь Марион, поддержать ее в столь тяжком испытании, в то время как все остальные знакомые и друзья постепенно прервали с ней всякие отношения. Антуану до сих пор не верилось, что Натана Фарга держали взаперти в подполе сарая, который был виден из окна его комнаты и который теперь заколотили полицейские, – Натана и всех остальных; что Франк Леруа был способен на такое, о чем никто и не догадывался. Ад в паре десятков метров – это же совсем рядом. К счастью, последнее время хоть газетчиков поубавилось – только, пожалуй, самые дотошные нет-нет да и выныривали откуда ни возьмись со своими фотоаппаратами, стараясь добыть пару-тройку душещипательных кадров, прежде чем убраться восвояси. То, что пришлось пережить Натану и остальным жертвам, невольно врезалось ему в голову – и напоминало о себе со все возрастающей силой в виде кошмаров, когда он оставался один или ложился спать. Хотя с Натаном он общался всего лишь раза два или три – в лицее, Антуан, однако же, пришел к нему на могилу через несколько дней после похорон. Следователи все еще недоумевали, почему удалось обнаружить только его тело в чистом поле, в нескольких километрах за городом. Это так и осталось тайной наряду с тем, что могло статься с другими жертвами и что случилось с Бенжамином Леруа той злополучной ночью… Антуан шел по бульвару Эрнеста Ренана и, пройдя еще сотню метров, повернул направо – на обсаженную деревьями улочку, что вела прямиком к стадиону, куда он частенько приходил после уроков со своими школьными товарищами покурить и поиграть в футбол.

Кругом не было ни души, не считая белого грузовичка, проехавшего мимо и свернувшего на первую улицу слева. Антуан вдохнул приятный запах дыма витавшего над каминными дымоходами и сочившегося сквоз листву деревьев, и, пройдя чуть дальше, уселся, посвистывая, на деревянную скамеечку возле крытой автобусной остановки. Убедившись, что рядом никого нет, он разок- другой затянулся косячком, поглядывая на густо темнеющее небо, прислушиваясь к щебетанию незримых птиц и наслаждаясь умиротворяющей предночной обстановкой.

Он поудобнее устроился на скамейке и подумал о Люсиль, своей подружке. Они были вместе только три недели – и с каждым днем эта девушка нравилась ему все больше. Ему не терпелось снова прикоснуться своим обнаженным телом к ее обнаженному телу. Вдалеке послышался крик. Антуан заметил фигуру, бежавшую по полю, которое простиралось за деревьями, и вдруг исчезнувшую за каменным домиком. Антуан не собирался засиживаться. Его матери, которая, наверное, уже вернулась от своей подруги Сони, не нравилось, когда он подолгу шатался один по улицам, и ему не хотелось волновать ее без толку. Он добил косячок и уже собрался уходить и тут снова увидел, как мимо проехал белый грузовичок, который остановился в десятке метров от него.

 Антуан предусмотрительно выбросил чинарик в траву. Из грузовичка вышел плотный мужчина в комбинезоне механика. Он огляделся по сторонам и, вскинув руку, направился к Антуану, как будто хотел его о чем-то спросить. Отчетливо разглядев его лицо, Антуан напрягся, а мужчина, удивленный его поведением, прикинулся, будто ищет что-то в кармане куртки. Антуан вскочил со скамейки и рванул в противоположную сторону, думая, что сердце того и гляди выскочит у него из груди.

Остановился он лишь метров через пятьдесят у стены, разрисованной граффити, и только тогда осмелился обернуться. Мужчина в комбинезоне неподвижно стоял все там же, посреди дороги, и смотрел ему вслед, потом он сплюнул на землю и вернулся к грузовичку. Антуан, чувствуя, как холодный пот струится у него по вискам, выждал, когда тот скрылся за поворотом, и, держа ухо востро, двинулся прочь. По натуре своей он был реалистом, и ему понадобилось какое-то время, чтобы осознать то, что произошло: его будто током ударило, когда он разглядел эту жирную рожу, одну из тех – и в этом у него не было никаких  сомнений – которая привиделась ему во сне пару недель назад и которая с тех пор преследовала его неотступно; а снилось ему, как Бенжамин Леруа предостерегал его от злодеев, похитивших его и рыскавших ночами по тихим улочкам города. Он предчувствовал то, чего ему удалось избежать, хотя объяснить себе ничего не мог.

Не желая больше болтаться в одиночестве на этой пустынной улице, он ускорил шаг и направился прямиком домой, а когда уже был почти у дома, увидел мать – она как раз вышла из машины, хлопнув дверцей, с пакетами, полными покупок. Со слезами на глазах он  бросился к ней, плюнув на то, что от него, должно быть, все еще попахивало «травкой», и обнял ее, как когда-то давным-давно, еще в детстве. Луиза, удивившись его поведению, опустила пакеты на траву. Не говоря ни слова, она крепко прижала его к себе и нежно поцеловала в щеку, развеяв все его страхи.