Глава восемнадцатая
Они попытались не подпустить солдат, но те открыли огонь и убили обоих. Так что о тюрьме в песне сказано неверно, зато в стихах. Увы, в жизни все не как в песнях. Стихи никто не назовет правдой. В их строках для нее просто нет места.
Комментарий певца к «Балладе о Сэме Бассе». Из «Сокровищницы американского фольклора»
Ничего из этого, разумеется, не могло твориться на самом деле. Если вам так удобнее, считайте это метафорой. В конце концов, все религии по сути метафоры: Господь – это мечта, надежда, женщина, насмешник, отец, город, дом с тысячью комнат, часовщик, оставивший в пустыне бесценный хронометр, некто, кто вас любит, даже, быть может – вопреки всем доказательствам, – небожитель, чья единственная забота сделать так, чтобы ваша футбольная команда, армия, бизнес или брак преуспели, процветали и взяли вверх над любым противником.
Религия – это место, на котором стоят, с которого смотрят и действуют, возвышенность, дающая точку зрения на мир.
Ничего из этого не происходит. Подобное просто не может случиться. Ни одно из сказанных слов не является буквальной истиной. И все же то, что случилось потом, случилось так.
У подножия Сторожевой горы мужчины и женщины собрались под дождем вокруг небольшого костра. Они стояли под деревьями, ветки которых почти не защищали от капель, и спорили.
Владычица Кали, с угольно-черной кожей и острыми белыми зубами, сказала:
– Время пришло.
Ананси, в лимонно-желтых перчатках, с посеребренными волосами, покачал головой:
– Мы можем еще подождать. А пока ждать можно, ждать следует.
Из толпы послышался неодобрительный ропот.
– Нет, послушайте. Он прав, – сказал старик со стального цвета шевелюрой. На плече Чернобога покоилась малая кувалда. – Они на возвышенности. Погода против нас. Наступать сейчас – безумие.
Существо, немного похожее на мелкого волка и чуть больше – на человека, хмыкнув, сплюнуло на ковер иголок.
– А когда еще на них нападать, дедушка? Зачем нам ждать, пока небо прояснится? Они же этого от нас ждут. Нападем теперь. Я говорю, вперед.
– Между нами стоят тучи, – указал Иштен Венгерский. На верхней губе у него красовались тонкие черные усики, на голове сидела пыльная черная шляпа, и ухмылялся он как человек, который зарабатывает себе на жизнь, продавая алюминиевую обшивку, новые крыши и канализационные решетки пенсионерам, но, едва придет чек, не важно, сделана его работа или нет, всегда исчезает из города.
Мужчина в элегантном костюме, до сих пор молчавший, сложил руки перед собой и шагнул в огонь, иными словами, ясно и недвусмысленно выразил свое мнение. Этот жест был встречен одобрительным бормотанием и кивками.
Раздался новый голос – из группы трех женщин-воительниц, составлявших Морриган; они так тесно стояли среди теней, что превратились в скульптуру, словно состоящую из татуированных синим рук и ног и вороньих крыльев. Она сказала:
– Не важно, хорошее сейчас время или дурное. Время настало. Они нас убивают. Лучше погибнуть всем вместе, наступая, как пристало богам, а не умирать по одиночке в бегстве, будто крысы в подвале.
Снова бормотание, почти единодушное одобрение. Она сказала за всех. Время настало.
– Первая голова моя, – произнес исключительно высокий китаец с ожерельем из крохотных черепов на шее. Медленно, но решительно он стал подниматься на гору, вскинув на плечо посох, заканчивавшийся изогнутым клинком, словно серебристым серпом луны.
Даже Ничто не может длиться вечно.
Возможно, он провел в Нигде десять минут, а возможно, десять тысяч лет. Разницы не было никакой, время превратилось в концепцию, в которой давно уже отпала необходимость.
Он теперь не помнил своего настоящего имени. Он чувствовал себя пустым и очищенным в этом месте, которое и местом-то не было.
Он не имел формы в этой пустоте.
Он был ничем.
И в этом Ничто чей-то голос вдруг произнес:
– Хо-хока, братец. Нам надо поговорить.
А что-то, что когда-то, возможно, было Тенью, спросило:
– Виски Джек?
– Ага, – ответил Виски Джек в темноте. – Ловко сумел спрятаться, стоило тебе помереть. Ты не пошел ни в одно из мест, где я рассчитывал тебя найти. Куда я только ни заглядывал, пока мне не пришло в голову проверить, нет ли тебя тут. Скажи, нашел ты свое племя?
Тень вспомнил мужчину и девушку на дискотеке под вращающимся зеркальным шаром.
– Думаю, я нашел мою семью. Но моего племени я так и не нашел.
– Прости, если помешал.
– Оставь меня в покое. Я получил, что хотел. С меня хватит.
– Они за тобой придут, – сказал Виски Джек. – Они тебя оживят.
– Но со мной же покончено, – отмахнулся Тень. – Все кончено.
– Ничего подобного, – возразил Виски Джек. – И не надейся, так никогда не бывает. Пойдем ко мне. Хочешь пива?
Тени подумалось, что пива он и впрямь хочет.
– Конечно.
– И мне тоже прихвати. Там ледник за дверью, – сказал Виски Джек, указывая куда-то. Они сидели в его хижине.
Тень открыл дверь хижины рукой, которой мгновением раньше у него еще не было. За дверью стоял пластмассовый ящик, до половины заваленный кусками речного льда, а на льду – дюжина банок «будвайзера». Он взял было пару банок, но потом присел на пороге и стал смотреть в долину.
Хижина прикорнула на вершине холма возле водопада, вздувшегося от тающих снегов и паводка. Вода уступами падала в долину в семидесяти футах внизу, а может быть, и в целых ста. Солнце поблескивало на ледяной корке, сковавшей ветки деревьев, нависавших над водопадом.
– Где мы? – спросил Тень.
– Там, где ты был в прошлый раз, – ответил из хижины Виски Джек. – У меня. Ты что, собираешься держать мое пиво, пока оно не нагреется?
Встав, Тень передал ему банку.
– В прошлый раз, когда я тут был, у тебя не было водопада за порогом.
Виски Джек промолчал. Он открыл пиво, а потом единым долгим глотком отпил половину банки.
– Помнишь моего племянника? Генри Синюю Сойку? Поэта? Он еще обменял свой «бьюик» на ваш «виннебаго». Помнишь его?
– Конечно. Я и не знал, что он поэт.
Виски Джек гордо вздернул подбородок.
– Черт побери, лучший в Америке, – сказал он.
Он опрокинул банку так, что в рот ему полилась золотистая струя, а когда она иссякла, рыгнув, достал себе еще одну, а Тень тем временем открыл свою, и оба они сидели на нагретом солнцем камне возле бледно-зеленого папоротника, смотрели, как низвергается вода, и пили пиво. На земле, там, где никогда не рассеивались тени, местами еще лежал снег.
Почва была глинистой и раскисшей.
– У Генри был диабет, – заговорил вдруг Виски Джек. – Такое случается. Слишком часто. Вы, ребята, явились в Америку и забрали у нас сахарный тростник, картофель и кукурузу и продаете нам чипсы и глазированный попкорн, а мы потом болеем. – Он задумчиво отхлебнул пива. – Он получил несколько премий за свои стихи. Появились даже ребята в Миннесоте, которые решили собрать его стихи в книгу. Он как раз ехал в Миннесоту на спортивной машине поговорить с ними. Ваш «баго» он обменял на желтую «миату». Врачи сказали, дескать, он впал в кому посреди трассы, машина сошла с дороги и врезалась в указатель. Вы слишком ленивы, чтобы посмотреть, где вы, чтобы прочесть все по горам и облакам, поэтому вам повсюду и нужны указатели. И поэтому Генри Синяя Сойка ушел навсегда, ушел к брату Волку. Тогда я сказал себе, ничто меня больше там не держит. И подался на север. Здесь рыбалка хорошая.
– Жаль, что так вышло с твоим племянником.
– И мне тоже. Я живу теперь на севере. Подальше от болезней белого человека. От дорог белого человека. От указателей белого человека. От желтых «миат» белого человека. От глазированного попкорна белого человека.
– А как насчет пива белого человека?
Виски Джек поглядел на банку.
– Когда вы, ребята, наконец сдадитесь и уберетесь домой, пивоварни «будвайзера» можете оставить нам.
– Где мы? – повторил свой вопрос Тень. – Я все еще на дереве? Я мертв? Я здесь? Я думал, все завершилось. Что реально?
– Да, – ответил Виски Джек.
– «Да»? Что это за ответ «да»?
– Хороший ответ. К тому же правдивый.
– Ты что, тоже бог? – спросил Тень.
Виски Джек покачал головой:
– Я культурный герой. Мы занимаемся теми же глупостями, что и боги, но больше трахаемся, и никто нам не поклоняется. О нас рассказывают сказки, но среди них есть такие, где мы выглядим придурками, и такие, где нас рисуют в общем ничего себе.
– Понимаю, – сказал Тень. Он и впрямь понял – более или менее.
– Послушай, – продолжал Виски Джек. – Это не слишком удачная страна для богов. Мой народ с самого начала это понял. Есть духи-творцы, которые нашли землю, или сделали ее, или высрали, но подумай только: кто станет поклоняться койоту? Он совокупился с женщиной-дикобразом, и в члене у него оказалось иголок больше, чем подушечке для булавок. Он брался спорить со скалами, и скалы побеждали.
Так вот. Мой народ сообразил, что есть что-то подо всем этим, великий дух, творец, и поэтому мы благодарим его – всегда полезно говорить «спасибо». Но мы никогда не строили храмов. Нам они не нужны. Сама земля здесь – храм. Сама земля и есть религия. Земля старше и мудрее людей, которые по ней ходят. Она подарила нам лосося и кукурузу, бизонов и перелетных голубей. Она подарила нам рис и каннабис. Она подарила нам дыни, тыквы и индейку. И мы были детьми земли точно так же, как дикобраз и скунс, и синяя сойка.
Он прикончил второе пиво и банкой указал на речку, бегущую у дна водопада.
– Если до заката плыть вниз по реке, доберешься до озера, где растет дикий рис. Во время сбора дикого риса ты плывешь на каноэ с другом, и оббиваешь рис в свое каноэ, потом варишь его, прячешь, и собранного тебе хватает на многие дни. В разных местах растет различная пища. Если забраться подальше на юг, там есть апельсиновые деревья, лимонные деревья и такие мясистые зеленые штуки, которые выглядят как груши…
– Авокадо.
– Авокадо, – согласился Виски Джек. – Они самые. Здесь на севере они не растут. Здесь страна дикого риса. Страна лосося. Я вот что хочу сказать: вся Америка такова. Это не парник для богов. Они тут как авокадо, пытающиеся вырасти в стране дикого риса.
– Возможно, они и не растут хорошо, – произнес, вспоминая, Тень, – однако собираются воевать.
И тут он впервые увидел, что Виски Джек рассмеялся. Смех его больше походил на лай, и веселья в нем было немного.
– Эй, Тень. Если все твои друзья попрыгают со скалы, ты тоже прыгнешь?
– Может быть. – Тени было хорошо и привольно. И дело было не только в пиве. Он даже не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько живым и собранным.
– Это будет не война.
– А что тогда?
Виски Джек смял ладонями банку, пока она совсем не расплющилась.
– Смотри, – сказал он, указывая на водопад. Солнце стояло достаточно высоко, чтобы его лучи просвечивали водяную пыль: в воздухе над скалами повисла радуга. Тени подумалось, что это самое прекрасное, что он когда-либо видел на свете. – Это будет кровавая бойня, – безапелляционно заявил Виски Джек.
И тут Тень понял. Правда предстала перед ними с ясностью капли воды. Он покачал головой, потом начал сдавленно посмеиваться, снова покачал головой, и наконец его пробил смех во все горло.
– Все в порядке?
– В порядке, – ответил Тень. – Я только что увидел спрятавшихся индейцев. Не всех. Но я их все равно видел.
– Тогда это, наверное, были хо чанки. Никак их не научишь маскироваться. – Виски Джек поглядел на солнце. – Пора возвращаться. – Он встал.
– Афера на двоих, – сказал Тень. – Это ведь и не война вовсе, а?
Виски Джек похлопал Тень по плечу, открывая дверь. Тень помедлил.
– Хотелось бы мне остаться тут с тобой, – сказал он. – Хорошее тут, похоже, место.
– Хороших мест много, – отозвался Виски Джек. – В том-то и смысл. Послушай, боги умирают, когда их забывают. И люди тоже. Но земля остается. И хорошие места, и плохие. Земля никуда не денется. И я тоже.
Тень закрыл дверь. Что-то тянуло его куда-то. Он снова был один в темноте, но эта тьма становилась все светлее и светлее, пока не засияла, как солнце.
И тогда пришла боль.
Белая шла через луг, и там, где она ступала, расцветали весенние цветы.
Она прошла мимо того места, где когда-то стоял дом. Даже сегодня стены еще уцелели, выпирали из сорняков и луговой травы словно гнилые зубы. Падал легкий дождь. Тучи стояли низкие и темные, было холодно.
Чуть дальше, за развалинами дома, росло дерево, огромное серебристо-серое дерево, мертвое по зиме, без единого листка, а перед деревом на траве лежали обтрепанные лоскуты бесцветной тряпки. Остановившись перед ними, женщина наклонилась и подобрала с земли что-то коричневато-белое: обглоданный кусок кости, который когда-то был, наверное, фрагментом человеческого черепа. Она бросила его назад в траву.
Потом поглядела на человека на дереве и насмешливо улыбнулась.
– Странно, и почему в одежде они интереснее, чем голые? – пробормотала она. – Разворачивать обертки – половина удовольствия. Как подарки или пасхальные яйца.
Мужчина с головой сокола, который шел рядом с ней, опустил взгляд на свой пенис и как будто впервые за все это время сообразил, что и сам он голый.
– Я могу смотреть на солнце, не моргая, – сказал он.
– Какой ты молодец, – успокаивающе отозвалась Белая. – А теперь давай снимем его оттуда.
Мокрые веревки, привязывавшие Тень к дереву, давным-давно истончились и сгнили и легко распались, когда за них потянули двое. Тело соскользнуло с дерева по стволу к самым корням. Они поймали его, когда оно еще не успело упасть, подняли и легко, хотя Тень и был крупным мужчиной, перенесли на серый луг.
Тело в траве было холодным и не дышало. В боку, пониже ребер, чернела запекшаяся кровь, словно ему нанесли удар копьем.
– Что теперь?
– Теперь, – сказала она, – мы его согреем. Сам знаешь, что тебе надо сделать.
– Знаю. Я не могу.
– Если ты не хочешь помочь, то не стоило приводить меня сюда.
Она протянула белую руку Гору, погладила его по смоляным волосам. Гор моргнул раз-другой, а потом замерцал, словно в палящей дымке.
Ястребиный глаз, уставившийся на нее, блеснул оранжевым, будто в нем только что загорелось пламя. Пламя, давным-давно погасшее.
Ястреб взмыл в воздух, поднялся в вышину, покружил и ушел в небо по плавной дуге. Облетел то место, где полагалось быть солнцу, и по мере того, как ястреб поднимался, он становился сперва пятнышком, потом точкой и наконец исчез совсем, превратился во что-то воображаемое. Тучи начали редеть и испаряться, открывая полоску голубого неба, с которого на землю уставилось солнце. Одинокий и яркий солнечный луч, пронзив свинцовые облака, озарил весь луг, но эта прекрасная картинка мгновенно исчезла – тучи рассеялись. Вскоре над лугом ярко сияло утреннее солнце, будто и не весеннее, а летнее, в самом зените; моросящий дождь поднялся туманом и паром, а потом солнечные лучи сожгли их безвозвратно.
Золотое солнце светом и жаром омыло тело на лугу. На мертвой коже заиграли розовые и тепло-коричневые пятна.
Женщина легонько провела кончиками пальцев по груди трупа. Ей показалось, она чувствует под ребрами дрожь, что-то, что еще не было сердцебиением, но все же… Она опустила руку на грудь трупа, так что ладонь легла над сердцем.
Приблизив уста к губам Тени, Белая осторожно выдохнула воздух в его легкие, потом забрала его, потом выдохнула опять, пока дыхание не превратилось в поцелуй. Поцелуй ее был нежен и на вкус отдавал весенними дождями и полевыми цветами.
Из раны в боку вновь потекла жидкая кровь – ярко-алая, она сочилась в солнечном свете, будто падали живые рубины, а потом кровотечение иссякло.
Она поцеловала его щеку, его лоб.
– Давай же, – тихонько сказала Белая. – Пора вставать. Уже началось. Не хочешь же ты пропустить представление.
Дрогнув, поднялись веки, и на женщину уставились серые – цвета вечера – глаза.
С улыбкой она отняла руку от его груди.
– Ты позвала меня назад. – Он произнес эти слова медленно, словно забыл, как говорить языком людей. В его голосе звучали недоумение и обида.
– Да.
– Я же все прошел. Меня судили. Все кончилось. Ты позвала меня назад. Ты посмела.
– Прости.
– Да.
Он медленно сел. Поморщившись, коснулся бока. Потом снова поглядел на нее озадаченно: на коже у него алела кровь, но под ней не было раны.
Он протянул руку, и, приобняв его за плечи, Белая помогла ему подняться. Он поглядел на луг, будто пытался вспомнить название всего, на что смотрел: цветы в высокой траве, развалины усадьбы, дымка зеленых почек, словно туман одевших ветки огромного серебряного дерева.
– Помнишь? – спросила Белая. – Ты помнишь, что узнал?
– Я потерял мое имя, я потерял мое сердце. А ты позвала меня назад.
– Прости, – повторила она. – Но скоро начнется битва. Старые боги против новых.
– Ты хочешь, чтобы я бился за тебя? Ты зря потратила время.
– Я вернула тебя потому, что должна была, – сказала она. – И ты теперь сделаешь то, что должен. Тебе решать. Я свое дело сделала.
Внезапно она осознала, что он голый, и зарделась как маков цвет, а потом опустила и отвела глаза.
Под дождем среди туч тени поднимались по склону горы по скалистым тропкам.
Белые лисы мягко ступали бок о бок с рыжими молодцами в зеленых куртках. Быкоглавый минотавр шагал рядом с железно-когтистым камнеточцем. Свинья, обезьяна и острозубый гоул карабкались наверх в обществе синего человека с огненным луком, медведя, в мех которого вплетались цветы, и воина в золотой кольчуге с глазастым мечом на плече.
Прекрасный Антиной, когда-то любовник Адриана, поднимался на гору во главе отряда перекачанных амазонок в коже, с рельефными трапециоидами.
Серый человек с единым циклопическим глазом, похожим на огромный изумруд-кабошон, неловко вышагивал по склону, за ним лезло несколько приземистых смуглых человечков, и черты их бесстрастных лиц были столь же правильны, как у ацтекских масок: они знали секреты, которые давно поглотили джунгли.
Снайпер на вершине горы аккуратно прицелился в белую лису и выстрелил. Хлопок, облачко кордита, запах пороха во влажном воздухе. Труп юной японки с развороченным животом и залитым кровью лицом. Медленно-медленно труп поблек, потом исчез.
Великий и малый народы поднимались вверх по склону – на двух ногах, на четырех или вообще без ног.
Дорога через холмистый Теннесси была необыкновенно красивой, как только стихала гроза, и мучительной, когда вновь начинал хлестать дождь. Город и Лора все говорили и говорили, ни на минуту не закрывая рта. Город был рад, что познакомился с ней. Это было как обретение старого друга, действительно старого доброго друга, которого ты просто никогда не встречал раньше. Они говорили об истории, о кино и музыке, и Лора оказалась единственным человеком, единственным другим человеком, кого он когда-либо знал, который видел иностранный фильм (мистер Город был уверен, что фильм испанский, а Лора так же горячо утверждала, что польский) шестидесятых годов под названием «Рукопись, найденная в Сарагосе», – а то Город начинал уже верить, что у него галлюцинации.
Когда Лора указала на первый амбар с «ПОСЕТИТЕ РОК-СИТИ», он, хмыкнув, признался, что едет именно туда. Она сказала, что это круто. Ей не раз хотелось побывать в таком заповеднике, но никогда не находилось времени, и она всегда об этом потом жалела. Вот почему она теперь в дороге. Она пустилась в приключения.
Она агент в турфирме, сказала она. Рассталась с мужем. Она признала, что едва ли они когда-либо снова сойдутся, и добавила, что это ее вина.
– Поверить не могу.
Лора вздохнула.
– Это правда, Мак. Я просто уже не та женщина, на которой он женился.
Что ж, ответил он, люди меняются, и не успел опомниться, как уже рассказывал ей все о своей жизни, поведал даже о Лесе и Камне, как они трое были как три мушкетера и как двоих убили, и считается, что ко всему привыкаешь, становишься каменным на службе правительства, но на деле к такому привыкнуть нельзя.
А она протянула холодную руку – он даже включил в машине печку, чтобы Лора согрелась, – и крепко сжала его пальцы.
Ленч они ели в японской закусочной, а тем временем на Ноксвилл обрушилась буря, и Городу было плевать, что еда запоздала, что суп-мисо холодный, а суши теплое.
Он был счастлив уже от того, что она рядом, что он принял участие в ее приключении.
– Ну, – поведала Лора, – мне претила сама мысль, что я застаиваюсь. Я просто гнила там, где была. И потому отправилась в путь без машины и кредитных карточек. Решила полагаться на доброту незнакомых людей.
– А ты не боишься? – спросил он. – Я хочу сказать, ты могла застрять где-нибудь, на тебя могли напасть, ты могла умереть с голоду.
Но она только покачала головой, а потом с нерешительной улыбкой сказала:
– Я встретила тебя, ведь так?
И он не нашелся, что сказать.
Поев, они бежали под дождем к его машине, держа над головой газеты на японском языке, и, как дети, смеялись на бегу.
– Куда тебя отвезти? – спросил он, когда захлопнулись дверцы.
– Я поеду, куда поедешь ты, Мак, – робко сказала она. Теперь он был рад, что не высказался по поводу «Биг Мака».
Это не девчонка на ночь из бара, пела душа мистера Города. Пусть ему понадобилось пятьдесят лет, чтобы отыскать ее, но наконец это свершилось, вот она, единственная, необузданная, волшебная женщина с длинными темными волосами. Вот она, любовь.
– Послушай, – сказал он, когда они подъезжали к Чаттануге. Дворники размазывали по стеклу дождь, стирая очертания серого города. – Что, если я найду тебе мотель сегодня на ночь? Я заплачу за номер. А как только я доставлю товар, мы сможем… Ну, принять вместе горячую ванну для начала. Согреем тебя.
– Звучит чудесно, – сказала Лора. – А что за товар?
– Вон та палка. – Он хмыкнул. – Та, что лежит на заднем сиденье.
– Хорошо. – Она улыбнулась. – Не хочешь говорить, мистер Тайна, не говори.
Город попросил ее подождать в машине на стоянке в Рок-Сити, пока он отнесет палку. Под проливным дождем он притормозил у подножия Сторожевой горы: ни разу не превысил тридцати миль и все время шел с фарами дальнего света.
Они припарковались в самом конце стоянки. Город выключил мотор.
– Мак. Прежде чем выходить из машины, может, обнимешь меня? – с улыбкой спросила Лора.
– Разумеется.
Мистер Город приобнял ее за плечи, а она притулилась поближе к нему, дождь постукивал по крыше «форд-эксплорера». Он чувствовал запах ее волос: за ароматом духов притаился смутный неприятный запах. Такое бывает после долгой дороги. Горячая ванна, решил он, им обоим просто необходима. Он спросил себя, есть ли в Чаттануге лавка, где можно купить лавандовые бомбы для ванны, какие так любила его первая жена. Лора подняла голову, рассеянно его погладила кончиками пальцев по шее.
– Мак… я все думаю. Ты, наверное, очень хочешь знать, что случилось с твоими друзьями? – спросила она. – С Лесом и Камнем. Правда хочешь?
– Да, – пробормотал он, тянясь губами к ее губам для первого поцелуя. – Конечно, хочу.
Поэтому она ему показала.
Тень бродил по лугу, медленно обходя ствол дерева, постепенно все расширяя круги. Иногда он останавливался и подбирал что-нибудь с земли: цветок, лист, камешек, веточку или травинку. Он внимательно изучал их, словно всем своим существом сосредоточиваясь на сучковатости сучка, лиственности листа.
Белой это напомнило взгляд младенца в пору, когда дитя еще только учится сосредоточиваться.
Она не решалась заговорить с ним. В такое мгновение это было бы кощунством. Как устала и измучена она ни была, она только наблюдала за ним и восхищалась.
Приблизительно в двадцати футах от ствола он нашел скрытый жухлой луговой травой и мертвыми вьюнками холщовый мешок. Тень поднял его, развязал узел, распустил шнурок.
Одежда, которую он вытащил, была его собственная. Старая, но еще годная. Он повертел в руках ботинки. Погладил ткань футболки, шерсть свитера, поглядел на них так, словно смотрел с расстояния в миллионы лет.
Натягивая один предмет за другим, он оделся.
Запустил руки в карманы. Тут на лице его появилось недоумение, когда из кармана он достал что-то, издали похожее на серо-белый стеклянный шарик.
– Никаких монет, – сказал он.
Это были первые слова, которые он произнес за последние несколько часов.
– Никаких монет? – эхом отозвалась Белая.
Он покачал головой.
– Я ими руки занимал. – Он нагнулся завязать шнурки на ботинках.
Стоило ему одеться, он стал выглядеть более нормальным. Но сумрачным и серьезным. Интересно, как далеко он ушел и чего ему стоило вернуться? Он не был первым, кого Белая позвала назад, и она знала, что вскоре этот отстраненный взгляд исчезнет, воспоминания и сны, какие он принес с дерева, сотрутся от соприкосновения со здешним миром. Так было всегда.
Она повела его к дальнему концу луга. Ее скакун ждал среди деревьев.
– Он не сможет понести нас обоих, – сказала она. – Я сама доберусь домой.
Тень кивнул. Он как будто бы пытался что-то вспомнить, потом открыл рот и издал хриплый клекот приветствия и радости.
Гром-птица разинула беспощадный клюв и проклекотала приветствие в ответ.
На первый взгляд она напоминала кондора. Оперение у нее было черное с пурпурным отливом, а на шее белели светлые перья ожерелья. Изогнутый клюв тоже был черный: клюв хищника, созданный для того, чтобы рвать на части. На земле со сложенными крыльями она была ростом с медведя-гризли и ее глаза поблескивали вровень с переносицей Тени.
– Это я его привел, – гордо сказал Гор. – Они живут в горах.
Тень кивнул:
– Я однажды видел гром-птиц во сне. Чертовски странный был сон.
Разинув клюв, гром-птица издала на удивление нежное и вопросительное «кроуру?».
– Ты тоже слышала мой сон? – спросил Тень.
Он ласково потрепал птицу по голове. Гром-птица в ответ потерлась о его плечо, будто ласковый пони. Тень почесал ей шею от основания крыльев до макушки, а потом повернулся к Белой.
– Ты прилетела сюда на нем?
– Да. Можешь полететь на нем назад, если он тебе позволит.
– Как на нем удержаться?
– Очень просто, – сказала она. – Только не упади. Это как оседлать молнию.
– Я тебя там увижу?
Она покачала головой:
– Я свое дело сделала. Лети, сделай, что нужно. Я устала. Удачи.
Тень кивнул:
– Я видел Виски Джека. После того, как меня судили. Он меня разыскал. Мы выпили пива.
– Да, – сказала Белая. – Конечно, выпили.
– Мы еще встретимся? – спросил Тень.
Белая только поглядела на него глазами зелеными, как созревающая кукуруза, и промолчала. А потом внезапно качнула головой.
– Сомневаюсь, – сказала она.
Тень неловко забрался на спину гром-птицы. Он чувствовал себя мышью на закорках у ястреба. Во рту у него возник привкус озона, синий и металлический. Что-то затрещало, будто разряд электричества. Гром-птица расправила крылья и начала с силой взмахивать ими.
Когда земля, накренясь, стала исчезать внизу, Тень вцепился в птицу руками и коленями, сердце обезумевшей совой ухало у него в груди.
В точности так, будто оседлал молнию.
Лора забрала из машины палку. Оставив мистера Города на переднем сиденье «форд-эксплорера», она под дождем пошла через Рок-Сити. Билетная касса была закрыта, но дверь в сувенирную лавку стояла незапертая, и, толкнув ее, Лора прошла внутрь, мимо скальных леденцов и выставки скворечников с надписью «ПОСЕТИТЕ РОК-СИТИ», а потом шагнула в само Восьмое Чудо Света.
Никто не пытался остановить ее, хотя на тропинке ей и встретилось несколько мужчин и женщин. Многие казались искусственными, а некоторые – даже прозрачными. Она прошла по качающемуся подвесному мосту. Миновала загон с оленями и протиснулась в Давилку для Толстяков, где тропинка шла меж двух отвесных скал.
И в конце этой тропинки, переступив через цепь с табличкой, возвещавшей, что эта часть аттракциона закрыта, она вошла в пещеру, где увидела человека, сидевшего на пластмассовом стуле перед диорамой с пьяными эльфами. При свете небольшого электрического фонарика незнакомец читал «Вашингтон пост». Увидев ее, он свернул газету и положил ее под стул. Потом встал – высокий человек с коротко стриженными оранжевыми волосами и в дорогом дождевике – и поклонился.
– Надо понимать, мистер Город мертв, – сказал он. – Добро пожаловать, копьеносец.
– Спасибо. Жаль, что так вышло с Маком. Вы дружили?
– Отнюдь. Ему следовало позаботиться о себе и не помирать, если он хотел сохранить место. Но палку ты принесла. – Он оглядел ее с головы до ног, и глаза у него блеснули оранжевым, как умирающее пламя. – Боюсь, преимущество пока на твоей стороне. Здесь на вершине горы меня называют мистер Мир.
– Я жена Тени.
– Ну разумеется. Очаровательная Лора, – сказал он. – Мне следовало бы узнать тебя. У него было несколько твоих фотографий над койкой в камере, которую мы делили. И, прости мои слова, ты выглядишь много лучше, чем имеешь на то право. Разве тебе не положено было разложиться?
– Было такое, – спокойно признала она. – Но женщины на ферме дали мне напиться из своего колодца.
Мистер Мир вздернул бровь.
– Из Источника Урд? Быть того не может!
Она указала на себя. Кожа у нее была бледной, глаза запали и вокруг них залегли темные тени, но она явно была цела и невредима: пусть она и ходячий труп, но недавно почивший.
– Долго это не продлится, – сказал мистер Мир. – Норны дали тебе отведать прошлого. Вскоре оно растворится в настоящем, а тогда эти чудные голубые глаза выкатятся из глазниц и сползут по хорошеньким щекам, которые к тому времени, разумеется, уже перестанут быть такими уж хорошенькими. Кстати, у тебя моя палка. Дай мне ее, пожалуйста.
Вытащив из пачки «лаки страйк» сигарету, он прикурил от одноразового «бика».
– Можно мне тоже сигарету? – спросила она.
– Конечно. Я дам тебе сигарету, если ты дашь мне палку.
– Если она тебе нужна, то стоит много больше сигаретки.
Он промолчал.
– Мне нужны ответы, – сказала она. – Я хочу знать.
Прикурив, он подал ей сигарету. Лора втянула в легкие дым, потом моргнула.
– Я почти чувствую вкус, – пробормотала она. – Да, кажется, я почти его чувствую. – Она улыбнулась. – М-м-м, никотин.
– Да, – согласился он. – А почему ты пошла к женщинам на ферму?
– Тень велел мне к ним пойти. Он сказал, чтобы я попросила у них напиться.
– Интересно, знал ли он, что произойдет от их воды? Вероятно, нет. И все же неплохо, что он висит мертвый на своем дереве. Теперь я всегда знаю, где он. Он вышел из игры.
– Ты подставил моего мужа, – сказала Лора. – Вы, ребята, с самого начала его подставили. А ведь у него, знаешь ли, доброе сердце.
– Да, – отозвался мистер Мир. – Знаю. Когда со всем будет покончено, думаю, я заострю ветку омелы, пойду к тому дереву и загоню ему в глаз. А теперь дай мне, пожалуйста, мою палку.
– Зачем она тебе?
– Как сувенир со всей этой жалкой свалки, – сказал мистер Мир. – Не бойся, это не омела. – На его лице мелькнула усмешка. – Палка символизирует копье и этот жалкий мир, а символ и есть то, что он обозначает.
Шум снаружи стал громче.
– На чьей ты стороне? – спросила она.
– Дело не в сторонах, – объяснил мистер Мир. – Но раз уж ты спросила, я на стороне победителя. Всегда.
Она кивнула, но палку не отдала.
Лора отвернулась от мистера Мира и выглянула за дверь пещеры. Внизу на скалах она различила что-то светящееся и пульсирующее. Это нечто обернулось вокруг худого розовато-лилового бородача, который бил по нему пластилиновой палкой, такой, какой пачкуны пишут на лобовых стеклах машин у светофора. Раздался вопль, и оба они скрылись из виду.
– Ладно, я отдам тебе палку, – сказала она.
– Хорошая девочка, – раздался у нее за спиной голос мистера Мира. – Хорошая девочка, – ободряюще повторил он тоном, который показался ей одновременно снисходительным и обольстительным. От этого тона у нее по коже побежали мурашки.
Она ждала в каменном дверном проеме, пока не почувствовала его дыхание у себя на шее. Нужно подождать, пока он подойдет еще поближе. Это она уже вычислила.
Полет был не просто возбуждающим, он пьянил и кружил голову.
Зигзагами молнии они неслись через бурю, просверливая небо от тучи к туче; они неслись раскатами грома, натиском урагана. Это был невероятный, потрескивающий электрическими разрядами полет. Страха не было – одна лишь мощь бури, неостановимой и всепоглощающей, и радость полета.
Тень крепко вцепился пальцами в перья гром-птицы, чувствуя, как кожу ему щекочет статика. Синие искорки крохотными змейками бежали у него по рукам. Дождь омывал ему лицо.
– Вот это да! – завопил он, перекрикивая бурю. Словно поняв его, птица поднялась выше (каждый взмах ее крыльев отдавался раскатом грома), потом повернулась и ринулась в черные тучи.
– Во сне я охотился на тебя, – сказал Тень, и слова его унес ветер. – В моем сне. Мне нужно было добыть перо.
«Да, – разрядом статики щелкнул ответ у него в голове. – Они шли к нам за перьями, чтобы доказать, что они мужчины; и они шли за камнями из наших голов, чтобы наделить нашей жизнью своих мертвецов».
В голове у Тени возникла четкая картинка: гром-птица – самка, решил он, ибо плюмаж у нее был бурым, а не черным – лежит недавно зарубленная, на склоне горы. И смуглая женщина осколком кремня разбивает ей череп. Вот женщина начала перебирать мокрые осколки кости и мозга, пока не нашла гладкий прозрачный камень, рыжевато-коричневый кристалл с переливчатыми огнями, мигающими в глубине. «Орлиный камень», – подумал Тень. Женщина собиралась отнести камень своему младенцу, умершему три ночи назад, и положить ему на холодную грудь. К рассвету мальчик встанет и рассмеется, а драгоценный камень погаснет, станет серым и мертвым, как птица, у которой его украли.
– Понимаю, – сказал он птице.
Птица запрокинула голову и разразилась клекотом, и сам крик ее стал громом.
Мир под ними мелькал единым странным видением.
Лора поудобнее перехватила палку, ожидая, чтобы человек, назвавший себя мистер Мир, подошел к ней совсем близко. Она стояла к нему спиной, глядя на бурю и темно-зеленые холмы внизу.
«В этом жалком мире, – думала она, – символ и есть то, что он означает. Да».
Она почувствовала, как на ее правое плечо мягко легла ладонь.
«Хорошо, – подумала она. – Он не хочет меня спугнуть. Он боится, что я выброшу палку в бурю, что она полетит по склону горы и он ее потеряет».
Лора слегка откинулась назад, так что спиной коснулась его груди. Его левая рука обняла ее сзади. Такой любовный, интимный жест. Левая рука открылась перед ней. Обеими руками обхватив конец палки, Лора выдохнула, сосредоточилась.
– Пожалуйста. Мою палку, – сказал он ей в ухо.
– Да, – отозвалась Лора, – она твоя. – А потом, не зная, изменит ли это что-нибудь, вдруг добавила: – Эту смерть я посвящаю Тени.
И вонзила палку себе в грудь, чуть ниже грудины, почувствовав, как палка под ее руками, вибрирует, обращается в копье.
С тех пор как она умерла, грань между ощущением и болью стерлась. Она почувствовала, как наконечник пронзает ей грудь, как выходит у нее из спины. Краткий миг сопротивления – Лора нажала сильнее, – и копье вошло в мистера Мира. Холодной кожей шеи она ощутила его жаркое дыхание, когда он возопил от боли и удивления, насаженный на палку-копье.
Лора не узнала ни слов, что он выкрикнул, ни языка, на котором они были произнесены. Она только дальше толкнула древко копья, пропихивая его через свое тело в его.
По спине у нее заструилась его кровь.
– Сука, – сказал он по-английски. – Чертова сука.
Голос его влажно булькал. Лора решила, что наконечник, наверное, пронзил легкое. Мистер Мир теперь задвигался или попытался шевельнуться, и каждое его движение раскачивало и ее: они были соединены древком, насажены вместе – будто две рыбины на одну острогу. В руке у него появился нож, которым он раз за разом без разбора и смысла принялся ударять ей в живот и в грудь – он не мог видеть, что делает.
Ей было все равно. Что такое для трупа ножевые раны?
Она с силой ударила кулаком по метавшейся руке, и нож полетел на пол пещеры. Пинком она отбросила его подальше.
Теперь он плакал и поскуливал. Лора чувствовала, как он толкает ее, как его руки упираются ей в спину, как горячие слезы падают ей на шею. Его кровь промочила ей платье, струями стекала по ногам.
– Как мелочно, как низко, как недостойно мужчины, – прошептала она. Мертвый шепот с оттенком черного юмора и веселья.
Она почувствовала, как мистер Мир за ней оступился, и сама сделала неверный шаг и тут же поскользнулась на крови, – на его крови, которая собралась лужей на полу пещеры, – и оба они упали.
Гром-птица приземлилась на автостоянке Рок-Сити. Дождь лил стеной. Тень не видел ничего дальше нескольких футов перед собой. Отпустив перья гром-птицы, Тень то ли соскользнул, то ли скатился на мокрый асфальт.
Ударила молния, и птица исчезла.
Тень поднялся на ноги.
Стоянка была на три четверти пуста. Тень двинулся к выходу. Он прошел коричневый «форд-эксплорер», припаркованный у самой скалы. Машина почему-то показалась ему знакомой, и он поглядел на нее с любопытством и лишь тогда заметил водителя, тяжело навалившегося на рулевое колесо, как будто заснул.
Тень потянул на себя дверцу.
Последний раз он видел мистера Города у мотеля в центре Америки. Сейчас на лице его застыло удивление. Шею ему мастерски сломали. Тень коснулся его щеки. Еще теплая.
В машине еще сохранился смутный запах, слабый, будто аромат духов человека, много лет назад жившего в этой комнате, но Тень узнал бы этот запах повсюду. Хлопнув дверцей «форд-эксплорера», Тень прошел через стоянку.
Он вдруг почувствовал укол резкой боли в боку, но боль возникла лишь на мгновение, а то и меньше, а потом пропала.
Билеты никто не продавал. Он прошел здание насквозь и вышел в сады Рок-Сити.
Рокотал гром, колыхались и дребезжали ветки деревьев, и внутренности гигантских скал словно вибрировали. С холодной яростью хлестал дождь. День еще только клонился к вечеру, но уже было темно как ночью.
Зубец молнии расколол тучи, и Тень подумал, может, это гром-птица возвращается на родные утесы, или просто электрический разряд в атмосфере, или же две эти концепции на каком-то уровне – одно и то же.
Разумеется, одно и то же. В конце концов, в этом-то вся суть.
Тут раздался мужской голос. Единственными словами, которые Тень распознал – или ему только так показалось, – были: «…О́дину!»
Тень поспешно пересек Двор Флага Семи штатов, по плитам которого ручьями бежала дождевая вода. Раз он даже поскользнулся на камне. Гору облепило толстое одеяло туч, и за сумерками и бурей он не различил вообще никаких штатов.
Ни звука. Вершина горы казалась покинутой.
Крикнув «эй», Тень, казалось, различил слабый отзыв и пошел туда, откуда донесся звук.
Никого. Ничего. Только цепь с табличкой, воспрещающей туристам вход в пещеру.
Тень переступил через цепь.
Оглянулся по сторонам, всматриваясь в темноту.
По коже у него побежали мурашки.
За спиной у него, среди теней, негромкий голос произнес:
– Ты ни разу меня не разочаровал.
Тень не повернулся.
– Странно, – отозвался он. – Я то и дело разочаровывал самого себя. Всякий раз.
– Вовсе нет, – возразил голос. – Ты сделал все, что от тебя требовалось, и даже больше. Ты отвлек на себя внимание, так что никому и в голову не пришло посмотреть на руку с монетой. Это называется отвлекающий маневр. И в жертвоприношении сына заключена большая сила. Столько силы, чтобы столкнуть лавину с вершины. По правде сказать, я тобой горжусь.
– Сплошное мошенничество, – сказал Тень. – С начала и до конца. Ничто не было настоящим. Все это – просто подстава ради бойни.
– Вот именно, – отозвался из теней голос Среды. – Надувательство. Но это была единственная игра в городе.
– Мне нужна Лора, – сказал Тень. – И мне нужен Локи. Где они?
В ответ тишина. Ветер кинул ему в лицо водяную пыль. Где-то неподалеку грянул гром.
Тень прошел в пещеру.
Локи Злокозны сидел на земле, привалившись спиной к железной решетке. За ней пьяные эльфы возились с перегонным кубом. Локи был прикрыт одеялом, над которым виднелось только посеревшее лицо, поверх одеяла лежали руки с длинными белыми пальцами. Электрический фонарик лежал на стуле неподалеку. Батарейки садились, и отбрасываемый фонарем свет был слабым и желтым.
Локи выглядел больным, потрепанным.
Но глаза… Неукротимая ярость светилась в свирепо воззрившихся на Тень глазах.
А тот остановился в нескольких шагах от Локи.
– Ты опоздал, – проскрежетал Локи. Несмотря на скрежет, в горле у него что-то булькало. – Я уже бросил копье. И посвятил битву. Она началась.
– Ну надо же, – сказал Тень.
– Вот так, – отозвался Локи. – Так что уже не важно, что ты предпримешь.
Тень задумался.
– Копье тебе надо было бросить, чтобы началась битва, – неспешно произнес он. – Вся Уппсальская история заново. Ты кормишься бойней и хаосом. Я прав?
Молчание. Тень слышал дыхание Локи, жутковатый вдох и дребезжащий выдох.
– Я разобрался, – продолжал Тень. – Почти. Я не уверен, когда именно это произошло. Может, пока висел на дереве. Может, раньше. Подсказка была в том, что Среда сказал однажды под Рождество.
Локи только молча скалился на него с пола.
– Это просто афера на двоих, – сказал Тень. – Как епископ с бриллиантовым ожерельем и полицейский, который его арестовывает. Как парень со скрипкой и второй, который желает ее купить. Двое, которые для вида противостоят друг другу, на деле играют на одной стороне.
– Не смеши меня, – прошептал Локи.
– Почему? Мне понравилось то, что ты разыграл в мотеле. Это было ловко. Тебе надо было там быть, чтобы удостовериться, что все идет по плану. Я тебя увидел. Я даже догадался, кто ты. И все равно я так и не просек, что ты и есть их мистер Мир.
Тень повысил голос.
– Можешь выходить, – сказал он теням в пещере. – Где бы ты ни был. Покажись.
Ветер взвыл в отверстии пещеры, бросил в Тень пригоршней капель. Тень поежился.
– Я устал от того, что меня держат за дурака, – сказал он. – Просто покажись. Дай на тебя посмотреть.
Что-то изменилось в тенях в глубине пещеры. Что-то обрело плотность, что-то сместилось.
– Черт побери, ты слишком много знаешь, мальчик, – послышался знакомый рокот Среды.
– Выходит, тебя не убили.
– Да нет, убили, – ответил из теней Среда. – Ничего бы не получилось, если бы меня не убили. – В этом тихом голосе было что-то от старого радио, с трудом настроенного на дальнюю радиостанцию. – Не умри я на самом деле, никто из них не пришел бы сюда, – продолжал Среда. – Кали и Морриган и чертовы албанцы – ну, ты сам их всех видел. Это моя смерть их сплотила. Я был жертвенным агнцем.
– Нет, – возразил Тень, – ты был козлом Иуды.
Призрачное существо в тенях завертелось и дрогнуло.
– Вовсе нет. Это подразумевало бы, что я предаю старых богов ради новых. А мы ничего такого и не делали.
– Вовсе нет, – прошептал Локи.
– Понимаю, – сказал Тень. – Вы двое не предавали ни ту, ни другую сторону. Вы предали обе.
– Если уж на то пошло, то да, – ответил Среда, который, похоже, был вполне собой доволен.
– Вы хотели резни. Вам требовалось кровавая жертва. Жертвоприношение богов.
Ветер усилился, завывание на полу пещеры превратилось в визгливый крик, будто тут мучился кто-то непомерно огромный.
– А почему, черт побери, нет? Я вот уже тысячу двести лет торчу в этой треклятой стране. Моя кровь разжижалась. Я голоден.
– Вы двое кормитесь смертью, – сказал Тень.
Теперь ему показалось, он видит Среду. Из черноты складывался смутный силуэт, становился реальным лишь, когда Тень отводил глаза, обретал облик на периферии зрения.
– Я кормлюсь смертью, мне посвященной, – подтвердил он.
– Как моя смерть на дереве, – парировал Тень.
– Это, – протянул Среда, – была совсем особенная смерть.
– И ты тоже кормишься смертью? – Тень поглядел на Локи. Тот устало покачал головой.
– Нет, конечно, нет, – ответил за него Тень. – Ты же питаешься хаосом.
Тут испещренные шрамами губы Локи тронула болезненная улыбка, огоньки оранжевого пламени заплясали в его глазах, замерцали, будто горящее кружево, под бледной кожей.
– Без тебя мы бы не справились, – сказал Среда откуда-то справа. – Я трахнул столько женщин…
– Тебе нужен был сын, – согласился Тень.
– Мне нужен был именно ты, мой мальчик, – призрачным эхом откликнулся Среда. – Да. Мой родной сын. Я знал, что ты был зачат, но твоя мать уехала из Америки. Мы так долго тебя искали. А нашли в тюрьме. Нам нужно было узнать, из какого теста ты сделан. За какие ниточки нужно дергать, чтобы заставить тебя действовать.
На лице Локи мелькнуло довольное выражение.
– И у тебя была жена, к которой ты мог бы вернуться. Неудачное обстоятельство, но не непреодолимое.
– Она тебе была ни к чему, – прошептал Локи. – Без нее тебе было лучше.
– Если бы был другой путь… – продолжал Среда, и Тень понял, что на сей раз он говорит искренне.
– Если бы у нее хватило… такта… остаться мертвой. – Локи дышал с трудом. – Лес и Камень… были хорошими людьми. Тебе… дали бы сбежать… когда поезд въехал бы в Дакоту…
– Где она? – спросил Тень.
Локи поднял белую руку и махнул куда-то в глубь пещеры.
– Она пошла вон туда, – сказал он, а потом вдруг без предупреждения начал крениться, пока его тело не рухнуло на каменный пол.
Тогда Тень увидел, что скрывалось под одеялом: лужа крови, дыра в груди и в спине Локи, почерневший от крови бежевый дождевик.
– Что случилось? – спросил Тень.
Локи молчал.
Едва ли он уже хоть что-нибудь скажет, решил Тень.
– Твоя жена с ним случилась, мой мальчик, – проговорил из дальнего далека голос Среды. Различать его становилось все труднее, словно тускнея, он уходил в эфир. – Но битва вернет его к жизни. И меня она тоже вернет. Раз и навсегда. Я – призрак, а он – труп, и все же мы победили. Все было подстроено.
– Подстроенную игру, – произнес, вспомнив, Тень, – проще всего выиграть.
Ответа не было. Тени не шелохнулись.
– Прощай, – сказал Тень, а потом добавил: – Отец.
Но к тому времени и следа чужого присутствия не осталось в пещере. Вообще никого.
Тень прошел назад во Двор Флага Семи штатов, но никого не увидел и не услышал ничего, кроме хлопанья флагов на штормовом ветру. Не было воинов с мечами на Балансирующей Тысячетонной скале, никаких защитников на Качающемся мосту. Он был один.
Смотреть было не на что. Рок-Сити казался покинутым. Это было пустое поле битвы.
Нет. Не покинутое. Не совсем.
Это же был Рок-Сити. Тысячелетия он служил местом поклонения. Сегодня миллионы туристов, гуляющих по садам и пробирающихся по подвесному мосту, оказывали на священную гору то же воздействие, какое оказывает вода, вращающая миллионы молитвенных колес. Сама реальность была здесь тонка. И Тень знал, где сейчас полыхает битва.
И потому он сделал шаг, другой. Он вспоминал, что чувствовал на карусели, пытался вызвать в себе то же ощущение…
Он вспомнил, как вывернул руль «виннебаго», поворачивая поперек течения реальности. Он попытался вернуть себе тот образ…
А потом, легко и красиво, он шагнул…
Он словно преодолел мембрану, словно вынырнул из глубины на воздух. Сделав шаг, он ступил с туристической тропы на склоне в…
В реальность. Он был За Сценой.
Вершина горы, на которой он стоял, не изменилась, но стала теперь чем-то большим, чем просто нагромождение скал. Эта новая священная гора была средоточием реальности, сердцем всего сущего. В сравнении с ней Сторожевая гора, с которой он ступил За Сцену, тускнела и блекла, обращаясь в декорацию театра или задник телестудии – всего лишь изображение вещи, а не сама вещь.
Это было подлинное место.
Скальные уступы образовывали естественный амфитеатр. Каменистые тропы вились по ним и над ними, складывались в извилистые естественные ограды и переходы, которые эшеровскими зигзагами кружили по блестящим сланцем стенам.
А небо…
Небо было темным. И тем не менее в амфитеатре было светло как днем, через весь небосвод тянулся зеленовато-белый поток, который светил ярче солнца и раздваивался, раскалывая небо из конца в конец, словно белый шрам.
Это же молния, догадался Тень. Молния, застывшая в малое, протянувшееся в вечность мгновение. Отбрасываемый ею свет был резким и безжалостным, он вымывал лица, превращал глазницы в черные провалы.
Это было мгновение бури.
Парадигмы смещались. Тень это чувствовал. Старому мироустройству, миру бескрайних просторов, неисчерпаемых ресурсов и будущего, противостояло нечто иное – паутина энергии, мнений, непримиримых противоречий.
Люди верят, думал Тень. Вот в чем все дело. Люди верят. А потом отказываются брать на себя ответственность за то, во что верят; они создают, а потом не доверяют созданному. Люди населяют тьму призраками, богами, электронами, сказками. И это вера, крепкая как скала вера, заставляет вращаться землю.
Тень с первого взгляда понял, что вершина – это арена. И по обе стороны арены он увидел боевые порядки.
И эти армии как будто состояли из исполинов. Все в этом месте было колоссальных размеров.
На арену вышли старые боги: боги с кожей цвета сморщенных старых грибов, с плотью, розовой, словно курятина, или желтой, как осенние листья. Одни были безумны, другие – в здравом уме. Тут и там мелькали знакомые лица. Здесь были ифриты и эльфы, великаны и гномы. Тень увидел женщину, которая сидела в затемненной спальне дома на Род-Айленде, в волосах у нее извивались зеленые змеи. Он увидел Маму-джи из Дома на Скале, на руках у нее была кровь, а на губах – улыбка. Он узнал и других.
И новых он тоже узнал.
Вот этот – по всей видимости, железнодорожный магнат – одет в старомодный сюртук, и через всю жилетку тянется золотая цепочка для часов. Он производил впечатление человека, видавшего лучшие дни. На виске у него подергивалась жилка.
Вот великие серые боги самолетов, наследники мечтаний о полетах по воздуху.
А рядом – боги автомашин, мощный, с серьезными лицами десант, черные краги в крови, и кровь на хромовых зубах: им приносят человеческие жертвы с таким размахом, какой не снился никому со времен ацтеков. Даже им как будто было не по себе. И для них привычный мир тоже вот-вот изменится.
По лицам других размазан фосфор; они мягко светились, будто существовали в свете собственных прожекторов.
Тени было жаль всех их.
Новые излучали надменность. Но в глазах у них застыл страх.
Они боялись, что как только перестанут идти в ногу с вечно меняющейся реальностью, перестанут переиначивать, переписывать и перестраивать мир под себя, то в тот же миг устареют.
И каждая сторона храбро смотрела на противника. Для каждой стороны противники были монстрами, демонами, проклятыми.
Тень заметил, что первые вылазки уже отгремели. Камни арены были запятнаны кровью.
Они готовились к настоящей битве, к настоящей войне. Теперь или никогда, подумал он. Если он не сделает свой ход сейчас, потом будет слишком поздно.
«В Америке все продолжается вечно, – услышал он голос у себя в голове. – Пятидесятые годы длились тысячу лет. У тебя есть все время на свете».
Несколько раз для вида споткнувшись, Тень беспечно вышел на середину арены.
И тут же оказался в центре внимания воюющих. Все взоры обратились на него. Тень поежился.
Голос бизона произнес:
– Ты прекрасно справляешься.
«И то верно, черт побери, – подумал Тень. – Сегодня утром я восстал из мертвых. После такого все уже нипочем».
– Знаете, – дружелюбно сказал Тень, ни к кому конкретно не обращаясь, – это вовсе не война. И никто не собирался объявлять войну. И если кто-то из вас думает, что это война, он обманывает себя.
С обеих сторон послышалось ворчание. Своей речью он ни на кого не произвел впечатления.
– Мы сражаемся за выживание, – промычал минотавр с одной стороны арены.
– Мы сражаемся за само наше существование, – выкрикнул кто-то из столпа блестящего дыма с другой.
– Это дурная страна для богов, – сказал Тень, понимая, что в качестве начала речи этим словам было далеко до «Друзья, римляне, сограждане», но придется обойтись и этим. – Все вы, каждый по своему, наверное, уже поняли это. Старых богов здесь игнорируют. Новых принимают так же быстро, как и бросают, выбрасывают ради следующего писка моды. Или вы уже позабыты, или боитесь, что устареете, или, может быть, просто устали от жизни, где правит бал людская прихоть.
Ворчание стихло. Он сказал нечто, с чем все были согласны. А теперь, пока они готовы слушать, пора рассказать им сказку.
– Жил-был один бог, который прибыл сюда из далекой страны. Он был великий и могучий бог, но его сила убывала по мере того, как тускнела вера в него. Это был бог, который черпал силу в жертвоприношениях, в смерти и в особенности в войне. Смерти всех, кто пал в битве, посвящались ему – в Старом Свете целые поля битв кормили его и поили мощью. Время шло, и наш бог состарился. И стал зарабатывать себе на жизнь мошенничеством, работая в паре с еще одним богом из своего пантеона, с богом хаоса и обмана. Вместе они обирали простаков. Вместе они выгребали у людей все, что у тех было. И вот лет пятьдесят, а может, и все сто назад у них родился план, как создать особый резервуар силы, из которого они оба могли бы черпать, сколько потребуется. Силы они собирались собрать столько, чтобы стать могущественнее, чем были когда-либо – даже в Старом Свете. В конце концов, что обладает большим потенциалом, чем поле битвы, усеянное телами мертвых богов? Игра, которую они затеяли, называлась «А ну-ка повоюйте».
Понимаете?
Вы не можете ни проиграть, ни победить в битве, ради которой сошлись. Ни победа, ни поражение для наших двух приятелей не имеют цены. Важно, чтобы погибло как можно больше богов. Каждый, кто падет в этой битве, отдаст им свою силу. Каждый из вас, кто умрет, их накормит. Понимаете?
Рев, рык, клекот, ухающий хлопок самовозгоревшегося костра эхом пронеслись по арене. Тень поглядел туда, откуда исходил этот шум. Огромный человек с кожей цвета красного дерева, с обнаженной грудью, в цилиндре и с сигарой, беспутно свисавшей у него изо рта, заговорил голосом глубоким, как могила.
– Пусть так, – сказал Барон Самди. – Но ведь О́дин погиб. Во время переговоров о мире. Эти сволочи убили его. Он умер. Уж я-то смерть знаю. Когда дело доходит до смерти, меня не проведешь.
– По всей очевидности. Ему надо было умереть взаправду. Ради этой войны он пожертвовал своим физическим телом. После битвы он стал бы сильнее, чем когда-либо.
– А ты кто такой? – выкрикнул кто-то.
– Я есть… я был… я его сын.
Один из новых богов – по тому, как он сверкал, подергивался и улыбался, Тень решил, что он заправляет наркотиками – сказал:
– Но мистер Мир говорил…
– Не было никакого мистера Мира. Такого человека никогда не существовало. Он лишь один из вас, сволочей, кто пытался кормиться созданным им же хаосом.
Новые поверили, и в их взглядах Тень прочел обиду. Он покачал головой:
– Знаете, я, пожалуй, предпочитаю быть человеком, а не богом. Нам не нужен никто, кто верил бы в нас. Что бы ни случилось, для нас жизнь продолжается.
Ответом ему было молчание высших инстанций.
А потом с ужасающим грохотом застывшая в небе молния обрушилась на вершину горы, и арена погрузилась во тьму.
И многие из богов засветились собственным светом.
Тень спросил себя, не собираются ли они спорить с ним, напасть на него, попытаться убить. Он ждал хоть какого-то отклика.
А потом Тень сообразил, что огни гаснут. Боги покидали арену, сначала по одному, потом дюжинами и под конец сотнями.
С тяжеловесной поспешностью прямо на него засеменил на семи ногах, приволакивая восьмую, паук размером с ротвейлера; его многогранные глаза слабо светились.
Тень не двинулся с места, хотя его и начало подташнивать.
Подобравшись к нему поближе, паук сказал голосом мистера Нанси:
– Недурная работенка. Горжусь тобой. Ты хорошо поработал, малыш.
– Спасибо, – ответил Тень.
– Надо бы доставить тебя назад. Если ты слишком долго тут пробудешь, все в тебе пойдет наперекосяк.
Он положил поросшую бурой шерстью лапу на плечо Тени…
…во Дворе Флага Семи штатов мистер Нанси закашлялся. Правая его рука лежала на плече Тени. Дождь перестал. Левую руку мистер Нанси прижимал к животу, словно успел ее где-то поранить. Тень спросил, не худо ли ему.
– Я крепок, как старый гвоздь, – ответил ему мистер Нанси. – Крепче не было в мире гвоздей. – Но прозвучало это далеко не весело. И вид у него был такой, словно его мучила сильная боль.
Несколько десятков людей потерянно стояли посреди двора, сидели на скамейках или прямо на мокрой брусчатке. Кое-кто выглядел тяжелораненым.
В небе послышался дребезжащий шум, который надвигался с юга. Тень поглядел на мистера Нанси.
– Вертолеты?
Мистер Нанси кивнул.
– О них не тревожься. Нам они уже не страшны. Они просто приберут весь этот беспорядок и улетят.
– Понятно.
В этом беспорядке оставалось еще кое-что, что Тени обязательно надо было увидеть своими глазами – до «уборки». Позаимствовав у седовласого господина, по виду диктора новостей на пенсии, фонарик, он взялся за поиски.
Лору он нашел растянувшейся на земле в боковой пещерке, возле диорамы с гномами-рудокопами – прямо сценка из «Белоснежки». Каменный пол пещерки был липким от ее крови. Она лежала на боку так, как, наверное, бросил ее Локи, вырвав копье из обоих тел.
Одной рукой Лора зажимала себе грудь. Выглядела она ужасно ранимой. Она казалась мертвой, но с этим Тень давно уже свыкся.
Он присел на корточки возле нее и, коснувшись пальцами ее щеки, окликнул по имени. Ее глаза открылись, она подняла голову и повернула так, чтобы посмотреть на него.
– Здравствуй, Щенок. – Голос у нее был тонкий.
– Привет, Лора. Что тут произошло?
– Ничего. Так, поговорили. Они победили?
– Я остановил битву, которую они пытались начать.
– Мой умный Щенок, – проговорила она. – Этот мистер Мир сказал, что собирается проткнуть тебе глаз омелой. Пренеприятный тип.
– Он умер. Ты убила его, милая.
Она кивнула:
– Это хорошо.
Ее глаза закрылись. Тень сжал ее холодные пальцы в ладони. Некоторое время спустя она открыла глаза снова.
– Ты придумал, как вернуть меня в мир живых? – спросила она.
– Кажется, да. Во всяком случае, один способ я знаю.
– Это хорошо, – отозвалась она и холодными пальцами сжала его руку. – А наоборот? Как насчет этого?
– Наоборот?
– Да, – прошептала она. – Думаю, я, наверное, это уж заслужила.
– Я не хочу этого делать.
Она промолчала. Она просто ждала.
– Хорошо, – сказал Тень. Он высвободил свою руку из ее и положил ей на шею.
– Вот это мой муж, – с гордостью сказала она.
– Я люблю тебя, малыш, – сказал Тень.
– И я тебя люблю, Щенок, – прошептала Лора.
Он сомкнул пальцы на золотой монете, которая висела у нее на шее. А потом сильно дернул за цепочку, и та легко порвалась. Зажав монету между большим и указательным пальцами, он дунул на нее, а потом разжал ладонь.
Монета исчезла.
Глаза Лоры были по-прежнему открыты, но теперь пусты.
Наклонившись, Тень нежно поцеловал ее в холодную щеку, но Лора даже не шелохнулась. Ничего иного он и не ожидал. Потом он встал и вышел из пещерки глядеть в темную ночь.
Буря закончилась, тучи разошлись. Воздух был свеж и чист, и как будто соткан заново.
Завтра, подсказал ему внутренний голос, будет отличный день. Завтра, без сомнения, будет отличный день.
