Часть 1
Время собирать камни
14 (1) октября 1917 года, полночь. Петроград, казачьи казармы на Обводном канале
Эти трехэтажные здания строгого казенного вида на берегу Обводного канала знал каждый петербуржец. В них уже более полувека располагался лейб-гвардии Казачий полк, сформированный из лихих наездников, выходцев с берегов Тихого Дона. Правда, сейчас, когда уже четвертый год шла страшная и кровавая война, настоящих гвардейских казаков в этих казармах практически не осталось, и в солдатских и офицерских корпусах жили обычные станичники из обычных казачьих полков.
Большая часть их уже успела повоевать, понесла немалые потери, вдоволь хлебнула лиха и была отведена в Петроград на переформирование. Здесь полки и застряли в ожидании приказа, который решил бы их судьбу. Правда, на фронт никому из казаков уже не хотелось. Они не желали воевать неизвестно за что, нести потери и кормить вшей на фронте. И это тогда, когда другие – окопавшиеся в тылу интендантские крысы и мальчики из богатых семей в мундирах земгусаров – разворовывали военное имущество, набивали карманы шальными деньгами из казны и не вылезали из дорогих ресторанов, прогуливая наворованное в обществе дорогих проституток.
Нельзя сказать, что казачки так уж сочувствовали большевикам. Но и за правительство Керенского они отнюдь не рвались класть свои головы. Во время передачи власти, когда юнкера в военных училищах попытались выступить против нового правительства, казаки заявили прибывшим сладкоголосым агитаторам, призывавшим их «спасти Россию от новой власти, возглавляемой немецкими шпионами Лениным и Сталиным», что они хранят политический нейтралитет и в столичные политические игры играть не собираются. Пусть господа политики поищут дураков в других местах!
К тому же многие из станичников сразу засомневались насчет «немецких шпионов». Ведь в газете «Рабочий путь», которая дошла и до казачьих казарм, было написано, что эти «шпионы» уже ухитрились как следует врезать германцам при Моонзунде. «Вот так шпионы! – думали казаки. – У германцев почитай целый корпус в море бесследно сгинул. Не, братцы, – чесали они в затылке, – что-то тут не так. Пообождать надо и приглядеться, а то как бы впросак не попасть…»
Об этой самой большевистской эскадре, корабли которой отличились в сражении с германцами, среди казаков ходили самые разные слухи. Также поговаривали и о каких-то не менее таинственных войсках, которые должны были со дня на день прибыть в Петроград. Возможно, что эти войска уже и прибыли, просто казаки, в силу своей оторванности от городских новостей, сие просто не заметили.
Старший урядник Горшков клялся и божился, утверждая, что находясь у своей зазнобушки, которая жила в Стрельне, он своими глазами видел какие-то удивительные боевые машины, двигавшиеся по Петергофскому шоссе в сторону Путиловского завода.
– Братцы, – говорил старший урядник, размахивая зажатой в руке дымящейся трубкой-носогрейкой, – было это, значится, аккурат двадцать девятого. Сижу я, значит, у Катьки, чаи с вареньем гоняю, тут шум, грохот, лязг… Ажно дом затрясся. В окно выглядаю, смотрю – по Петергофскому шоссе прут такие чудные железные коробки. Каждая размером с хороший сарай и с пушкой не меньше трехдюймовки. И прут, и прут, и прут, и прут… Я до двух десятков досчитал и сбился. И у каждого на боку знаки – белый номер из трех цифирей и флаг Андреевский. Я, братцы, с августа четырнадцатого на фронте. Все довелось повидать, но вот такое видал впервой.
Учитывая, что старший урядник действительно три года был на фронте, где заработал два Георгия, в военном деле он разбирался неплохо и о разной боевой технике знал не понаслышке.
Хорунжий Тимофеев, в свою очередь, рассказал о том, что, прогуливаясь по Кирочной улице утром все того же двадцать девятого сентября и проходя мимо Таврического сада, он стал свидетелем удивительного события. Дескать, в сад, на площадку, на которой раньше богатые горожане обучались верховой езде, прямо с неба опустился странный аппарат с двумя крыльями, как у мельницы наверху, на борту которого был намалеван Андреевский флаг. Из аппарата, как заводные, повыпрыгивали какие-то чудные солдаты в невиданной ранее пятнистой форме, вооруженные такими же невиданными карабинами. Они что-то выгрузили, что-то погрузили в этот аппарат, после чего он свечой взмыл в небо и умчался куда-то на север, в сторону Выборга.
Казаки понимали, что события в Петрограде приобретают странный оборот. Где это видано, чтобы правитель России сам, добровольно, без борьбы, отдавал власть сопернику и удалялся в отставку. Командование казачьих полков, еще раз посовещавшись, решило, что не стоит лишний раз влезать в дела политические. Власти сами разберутся, кто из них самый главный. Ну, а простые казаки и тем более придерживались старой солдатской мудрости – быть подальше от начальства и поближе к кухне.
Избранные еще летом этого года полковые комитеты 4-го и 14-го казачьих полков находились под сильным влиянием большевиков. Их делегаты решили отправиться в Смольный, чтобы там разобраться во всем происходящем. Вернувшись оттуда, они собрали сход всех членов полковых комитетов и долго о чем-то шушукались. Ну, а потом заявили, что и в самом ЦК большевистской партии, который находился в Смольном, сам черт ногу сломит.
Оказалось, что одни видные большевики, многие годы боровшиеся против царизма, выступают за новую власть и председателя Совета Народных комиссаров Сталина, а другие – за тех, кто называл себя «старыми большевиками». Главным среди «старых большевиков» был Андрей Уральский, или, как его еще называли, Яков Свердлов. О предательстве народной революции в Смольном говорил также председатель Петросовета Лев Троцкий. Говорил он много и красиво – просто заслушаться можно.
Так получилось, что делегаты казачьих полковых комитетов первыми в Смольном попали к противникам новой власти. Да это и неудивительно, ведь сторонники Сталина были в это время заняты не прекраснодушной болтовней, а созданием Совнаркома, который и должен был вытаскивать Россию из той задницы, в которую ее завели краснобаи вроде Керенского. Короче, поболтавшись по Смольному, казаки попали в объятья сладкой парочки Свердлов – Троцкий и вдоволь наслушались о том, что Сталин предал революцию, окружив себя генералами-золотопогонниками и теперь хочет отправить казачьи полки на фронт, чтобы бросить на германские пулеметы. А потом вообще уничтожить все казачьи вольности, а войсковые земли на Дону отдать иногородним.
От таких известий и речей у многих станичников голова пошла кругом. Они не знали, кому и верить. Положим, на то, предал Сталин революцию или нет, им было глубоко начхать. Но в то же время им совсем не хотелось ни под пулеметы, ни отдавать свою землю иногородним. Расея большая, и земли в ней много, нехай идут куда-нибудь еще.
Но в том же самом Смольном у одного из членов полкового комитета 14-го казачьего полка подхорунжего Круглова тоже состоялась случайная встреча с одним интересным человеком. Подхорунжий шел по коридору и вдруг увидел одного из тех самых «пятнистых» солдат, о которых два последних дня было так много разговоров. Три лычки унтер-офицера и общий подтянутый вид «пятнистого» подсказали Круглову, что перед ним человек знающий и бывалый. Унтер сидел на широком подоконнике и, прижимая локтем к боку короткий карабин со странным изогнутым магазином, пил из жестяной кружки чай. Рядом с ним на тумбочке стоял горячий чайник и лежала пачка галет. Подхорунжий, не евший с утра, почувствовал, что у него в животе предательски забурчало.
Унтер поднял глаза и встретился с казаком взглядом. Неожиданно лицо его озарила широкая улыбка.
– О, зема! – сказал он странное для подхорунжего Круглова слово. – Присоединяйся!
Подхорунжий не стал отказываться. С первых же слов, по характерному произношению, Круглов понял, что унтер откуда-то из их краев. И действительно, оказалось, они земляки – оба были родом из Второго Донского округа области Войска Донского, из станицы Нижне-Чирской. Правда, этот унтер, назвавшийся Федором Мешковым, служил не в казачьих частях. Хотя, по его словам, он был из казаков, а не из иногородних. И звание его было, как выяснилось, не унтер-офицер, а невиданный в Русской армии сержант. Да и бригада, в которой он служил, тоже был не совсем понятной – какая-то краснознаменная гвардейская бригада морской пехоты.
– Это вроде пластунов кубанских? – поинтересовался у него подхорунжий.
– Нет, – словоохотливо ответил старший сержант, – хотя чем-то наша служба и похожа. Но мы воюем не на коне, как кавалерия, и не на своих двоих, как пехота и пластуны. Мы идем в бой верхом на броне, с корабля прямо на бал. Ты наши машины боевые видел?
– Это те, которые у входа в Смольный стоят? – спросил подхорунжий. – У них еще колес аж восемь штук. И еще другие, с четырьмя колесами, как у обычных авто, и с пулеметом сверху? Они что, и в самом деле бронированные? Не похожи они, Федя, на броневики. Я видел машины бронеотряда под Перемышлем. Хорошая штука, но вот только передвигаться они могут лишь по дороге. Чуть в сторону съехал – и сразу застрял, да так, что и дюжиной лошадей не вытащить.
– Эх, зема, – с усмешкой ответил ему унтер Мешков и начал рассказывать такие страсти, от чего у подхорунжего волосы вставали дыбом, – то, что похожее на обычное авто, так это «Тигр», он для начальства и для разведки. Машина с восемью колесами называется бронетранспортер, или просто БТР. Ни в какой грязи он не застревает, ходит везде и всюду, да в придачу еще и плавает. При этом она перевозит отделение бойцов и вооружена пулеметом КПВТ, калибра семь линий, который на дальности в две версты уложит и слона. По пехоте с пятисот шагов – девятерых навылет, в десятом застрянет. Причем если пуля попадает в живот, от человека остаются две половинки – верхняя и нижняя.
Но это так, легкая кавалерия. Для серьезных дел у нас есть боевые машины и посильнее, чем те, которые ты видел. Их просто в город не пускают, боятся всех перепугать, да и порушить они могут немало. Тот же танк Т-72 проедет этот Смольный насквозь и не заметит. Водила скажет – ну в поворот не вписался, зрение плохое.
Подхорунжий поежился, представляя, как огромное железное чудовище, рыча мотором и плюясь вонючим дымом, проламывает себе дорогу через это здание. А странный земляк тем временем продолжал:
– Так что для боя у нас есть такая техника, что ты даже себе и представить не можешь. Зема, нашей ротой местный полк положить – раз плюнуть, только патронов жалеть не надо. В этом смысле нам что папуасы с копьями, что мужики с трехлинейками – все едино.
Наконец, подхорунжий Круглов осторожно задал главный вопрос:
– А вот тут в Смольном один, из этих, из большевиков, только что нам говорил, что такие, как ты, Федя, которые Сталину служат, собираются всех казаков повывести…
– Это Троцкий, что ли? – с презрением процедил сквозь зубы старший сержант. – Так ты его еще послушай, такой соврет – недорого возьмет. У нас даже поговорка есть: «П…т, как Троцкий». Да и Свердлов – это тот, который весь в черной коже с головы до ног – тоже еще та сука. Вот кто нас, казаков, под корень извести собирается. Ты, зема, среди той компании хоть одного казака или хотя бы москаля видел? Вот то-то же. Я еще к вам заеду в гости и покажу бумагу, которую подготовили Свердлов с Троцким. Поверь мне, там такое понаписано, что твоя рука сама к нагану или шашке потянется.
– Да что ты говоришь? – удивился подхорунжий. – А ведь они так складно нам обо всем говорили. О вольностях Тихого Дона, о казаках, которые русским совсем не родня, и которые должны жить по своим, казачьим законам. О наших атаманах, которые с царем воевали, за волю нашу головы клали…
– А это, зема, – сказал старший сержант, – такая ихняя хитрозадая политика. Чтобы нас всех между собой поссорить и заставить воевать друг с другом. А они будут делать на этом свой обычный гешефт под сто процентов годовых. Ничего личного, только бизнес.
Подхорунжий взорвался:
– Значит, на самом деле выходит, что эти обманщики бессовестные, волки в овечьей шкуре, мечтают на нашей казацкой крови урвать себе власть…
– Да не выходит, – кивнул головой Мешков, – понимаешь, слушать, что тебе говорят разные люди, конечно, надо, но и своей головой тоже думать обязательно. – Тут в кармане у Феди Мешкова что-то запищало, и он легко спрыгнул с подоконника, лязгнув подковками ботинок. – Ну, пока, зема, бывай! Пора мне – служба. Ты, это, – унтер оглянулся и понизил голос: – у нас в батальоне не я один такой, есть и еще станичники с Дона и Кубани. Так что готовься встречать гостей, господин подхорунжий, на днях заедем к вам в гости в казармы на Обводном. – Приветите земляков?
Круглов машинально кивнул, допивая чай, а странный унтер, подхватив чайник, рванул куда-то по длинному и темному коридору Смольного. Подхорунжий Круглов разыскал своих из полкового комитета и все им рассказал. Потом еще долго степенные казаки чесали затылки, размышляя, что бы это все значило.
Вот с такими вестями и слухами вернулись в казармы делегаты полковых комитетов. Они долго думали думу, решая, чью сторону принять в случае возможной заварухи в городе. Но, так ничего и не решив, они уже за полночь постановили расходиться, понадеявшись, что утро вечера мудренее и время подскажет – как им жить дальше.
И тут случилось вот что. На ночной дороге за Обводным каналом полыхнули яркие лучи фар, и послышался тот самый лязг и грохот, о которых так красочно рассказывал старший урядник Горшков. Мысли об отдыхе моментально вылетели из казачьих голов, и они гурьбой высыпали на набережную, не зная, куды бечь и кому сдаваться.
Ревя двигателями и лязгая гусеницами, три приземистые коробки двигались по набережной Обводного канала. Теперь казаки точно поняли, что эти прибыли по их душу. В свете фар было видно, что на грозных машинах восседали, словно мужики на телеге с сеном, вооруженные люди.
Пока железные коробки приближались к казармам, в первые ряды глазеющих казаков протолкнулись члены полковых комитетов. Страха не было. Во-первых, казачки по натуре своей были не робкого десятка, а во-вторых, им почему-то думалось, что русские люди не должны стрелять в своих же, русских. Большевики на этот раз пришли к власти тихо, без пальбы и кровопролития, никого не напугав, кроме разве что питерских гопников и послов Антанты. Но ни мнением первых, ни тем более мнением вторых казаки, в общем-то, не интересовались. Им вполне хватало и своих забот.
Поэтому никто из них даже не вздрогнул, когда все три машины остановилась шагах в двадцати от толпы. С первой из них ловко спрыгнула высокая плотная фигура.
– Здорово, земляки-станичники! – сказал военный. Должно быть, главный среди незваных гостей. Следом за ним с брони посыпались и остальные. В темноте не было видно, что механики-водители и наводчики-операторы БМП остались все на своих местах
Казачки в ответ тихо загудели и вытолкнули из своих рядов хорунжего Платона Тарасова, одного из самых уважаемых и степенных казаков.
– И вам здорово, добрые люди, – осторожно ответил Платон, потом немного помолчав, спросил: – Вы чьи же такие бу- дете?
Офицер-поручик – в свете фар блеснули три маленькие звездочки на погонах, сделал шаг вперед:
– Господин хорунжий, не знаю, как там вас по имени-отчеству, мы роду-племени казачьего и служим лишь России-матушке и товарищу Сталину, а более – никому.
– Сталину, говорите, – почесал в затылке Платон, – а пошто ваш Сталин всех казаков под германские пулеметы погнать хочет, чтобы всех казачков извести, а землю нашу иногородним отдать? – Хорунжий с победным видом обернулся: – Верно я гутарю, братцы?
– Верно, верно, – загудела толпа.
– И кто тебе сказал такую ерунду? – со смехом выкрикнул из темноты один из прибывших.
– Так такой же большевик, Яковом Свердловым его кличут, – степенно сказал Платон Тарасов, – своими ушами слыхал, что, дескать, по наущению Сталина нас, казаков, генералы-золотопогонники пошлют под Ригу, в самое пекло, прямиком под германские пулеметы. И когда никого не останется, Сталин нашу землицу для иногородних-то и заберет. Так что отвечай, поручик, пошто нехристю служишь?
– Ты, станичник, до седых волос дожил, да только ума не набрался, – язвительно ответил морской поручик. – Это кто же нехристь-то, товарищ Сталин, что ли? Да чтоб ты знал, грузины в православии постарше даже нас будут. А товарищ Сталин, так он вообще в семинарии учился, не доучился только. Пошел за правду бороться, как Христос заповедовал.
– Точно, дядь Платон, он правду гутарит, – крикнул откуда-то сзади молодой голос, – православные они, грузины эти.
Хорунжий Тарасов, уже имеющий вид «сижу в луже», возвысил на молодого казачка голос:
– Цыц, Митрофан, не лезь в разговор старших. Ума-разума сначала наберись! Без тебя знаю, что православные они, это я так – проверял.
Если Платон Тарасов и собирался кого этим заявлением запутать, то он дал маху. Грохнул такой взрыв хохота с обеих сторон, что дезавуированный «авторитет» тихо и незаметно покинул площадку, чем моментально воспользовался его оппонент.
– Станичники, да вы что, совсем из ума выжили? Кому вы поверили? Тем, для кого, как они сами говорят, «Россия – это охапка хвороста, брошенная в мировой пожар революции»? Да вы для них быдло, которое должно убивать друг друга для торжества их революции. Вот что говорил Свердлов о русской деревне, – поручик вытащил из кармана лист бумаги и начал читать вслух: – «Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, мы сможем разжечь там гражданскую войну». Понятно теперь, что им нужно?
Из толпы казаков раздались возмущенные голоса:
– Ироды!
– Так вот они что хотят!
– Убить за такое мало!
– Но и это еще не все. Тут и про вас написано… Хотите знать, что он про «искоренение казаков как сословия» говорил? Вам прочитать вслух? – спросил поручик.
Толпа жадно выкрикнула:
– Давай! Читай, что там эти ироды еще придумали!
И поручик начал читать:
– «Признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления…»
Толпа, услышав эти слова, ахнула от возмущения… А поручик продолжал читать страшные для казаков слова человека, который совсем недавно клялся в любви к ним:
– «Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно… Конфисковать хлеб и заставить ссыпать все излишки в указанные пункты. Это относится как к хлебу, так и ко всем сельскохозяйственным продуктам… Провести разоружение, расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи… Вооруженные отряды оставлять в казачьих станицах…»
Поручик не дочитал все, что было когда-то сказано Свердловым и воплощено в жизнь на казачьих землях… Станичники буквально ревели от ярости. Какие-то горячие головы уже размахивали обнаженными шашками и порывались тут же рвануть на Смольный, чтобы порубить в капусту Свердлова с его подручными.
А поручик, решив окончательно довести казачков до кондиции, сначала подождал, пока они немного успокоятся, потом продолжил:
– А вот с этим, «кожаным», был еще один, с бородкой, кучерявенький такой. Троцкий его фамилия. Хотите знать, что он о вас говорил? – Услышав рев толпы, который можно было посчитать за знак согласия, поручик снова развернул свой листок. – Вот что было написано в газете, которую редактировал этот Троцкий: «У казачества нет заслуг перед русским народом и русским государством… Дон необходимо обезлошадить, обезоружить, обезнагаить. На всех их революционное пламя должно навести страх, ужас, и они, как евангельские свиньи, должны быть сброшены в Черное море…»
Страшно было смотреть на то, что творилось сейчас на набережной Обводного канала. Все казаки, даже те, кто считал, что не надо соваться в неказачьи дела, готовы были порвать в клочья голыми руками Свердлова и Троцкого. В казачьи казармы тем дорога теперь была навек заказана.
Когда крики доведенных до бешенства казаков стихли, оказалось, что в толпе, в которую замешались и приехавшие на боевых машинах морские пехотинцы, бок о бок стояли старые знакомые – подхорунжий Круглов и сержант Мешков.
– Это правда, Федя? – спросил Круглов, показывая рукой на помятый лист бумаги, который держал в руке выступавший перед казаками поручик.
– Самая что ни на есть правда, – ответил Федор, – вот, возьми, – и сержант достал из своей жилетки со множеством карманов пачку листовок, напечатанных на серой газетной бумаге. – Товарищ Сталин и его правительство делают все, чтобы эта правда с бумаги дошла до вас и до ваших станиц, – сержант повысил голос: – Казаки, смотрите, чтобы вас не провели эти краснобаи, как детей малых!
– А как насчет того, что нас хотят послать под германские пулеметы? – выкрикнул кто-то из задних рядов. – Ведь ваш Сталин и вправду дружит с генералами. А эти золотопогонники солдат и казаков за людей не считают, мильеном больше, мильеном меньше – им все едино, лишь бы новый чин получить или награду за это!
– Генералы генералам рознь, – степенно ответил поручик, – воевать-то можно по-разному. Где с умом, а где и без ума. Кто прет на немецкие пулеметы, не считаясь с потерями, а кто людей бережет и воюет, как Александр Васильевич Суворов и Матвей Иванович Платов учили – не числом, а умением.
Насчет же того, что, когда и как, я вам сейчас ничего не скажу, потому как сам не знаю, ибо военная тайна. А то, как мы воюем, рассказывать долго, проще поглядеть. Завтра в десять пополудни на пустыре у песчаного карьера, что у Фарфоровского поста, будут учения нашей броневой техники бойцами Красной гвардии. Кто хочет, станичники, может прийти, авось, кто чего и поймете. А сейчас прощевайте, поговорили мы хорошо, встретимся завтра – еще погутарим. – Поручик обернулся к своим и крикнул: – А ну, орлы, по коням!
Снова взревели моторы, лязгнули гусеницы, и облепленные людьми боевые машины снова рванулись в темноту.
Еще немного посудачив после отъезда странных гостей, члены полковых комитетов, посовещавшись, приговорили – послать завтра с утра сразу две делегации. Одну – к песчаному карьеру, посмотреть на обещанные хитрые маневры. А другую – на Путиловский завод, где, по слухам, квартируют эти странные солдаты.
15 (2) октября 1917 года, утро. Тобольск
Бывший царь, а ныне гражданин Николай Александрович Романов
– И повелели тя, твое бывшее величество, доставить в Петроград со всем возможным поспешанием вместе с чадами и домочадцами. Завтра придет пароход, вот вас с последним рейсом в Тюмень и отправим. А там фьють, скорый поезд Тюмень – Санкт-Петербург, аллюр три креста. Не пройдет и недели, господа хорошие, и вы уже там, – комиссар Временного правительства перед визитом к бывшему императору для храбрости в меру выпил и, кажется, теперь с трудом удерживал себя в руках, чтобы не начать куражиться. Ведь что, по мнению бывшего народовольца, а ныне правого эсера Василия Панкратова могла означать телеграмма, требующая срочно отправить бывшего царя в Петроград? Правильно – суд и расстрел!
Бывший царь выслушал это известие молча, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул. Что ж, еще один удар судьбы. Сколько их уже было, таких ударов, начиная от неожиданной болезни и безвременной кончины отца, за которым Николай чувствовал себя как за каменной стеной, и кончая заговором господ генералов в феврале этого года. В его царствование судьба была крайне скупа на радостные и приятные события. Царь шутил: «Это от того, что родился я в день поминовения святого Йова Многострадального, и мне свыше предназначено много страдать».
Вот и сейчас, находясь в великом смятении духа, Николай поднялся на второй этаж, где и проживала его семья. Он еще ничего не знал о том, что произошло в Петрограде, и потому недоумевал, отчего так резко изменилось настроение Временного правительства. Дело в том, что новости о событиях в Петрограде пока еще не дошли до такого медвежьего угла, как Тобольск. И не дойдут еще долго. В тот раз об Октябрьском восстании тут узнали лишь через десять дней. А пока в Тобольске никто не ведал ни о сражении в Рижском заливе, ни о разгроме немецкого десантного корпуса на Эзеле, ни об отставке Керенского, ни о передаче власти правительству Сталина. Тишина и покой. Так бывший царь вместе с семьей почти два месяца и наслаждались этим покоем, отдыхая душой.
Но вот всему приходит конец. В Петрограде вдруг вспомнили, что у них в запасе имеется целое царское семейство, можно сказать, настоящие живые трупы, над которыми легко устроить судилище, а потом повесить на потеху толпе. Николай хорошо помнил судьбу своих царственных коллег по несчастью. В Англии королю Карлу I Стюарту мясники Кромвеля отрубили топором голову, во Франции короля Людовика XVI и королеву Марию-Антуанетту отправили на гильотину. Размах жестокостей идет по нарастающей, и теперь, вполне возможно, Керенский и Ко вознамерились убить всю его семью.
Николай помнил, как еще до его ссылки в Тобольск бесновалась так называемая «прогрессивная общественность», с пеной у рта вопившая «распни его, распни». Всеобщая ненависть постоянно преследовала семью бывшего царя. И нельзя сказать, что ненавидящие оказались лучше него. Нет, совсем не так. Так же, как и он, новые правители России были бессильны что-либо исправить или что-то сделать лучше.
На лестнице Николай столкнулся со спускающейся Александрой Федоровной. Лицо императрицы было бледным, как смерть.
«Она все слышала, – догадался Николай, – эта пьяная скотина орала так, что было слышно и в спальнях наверху».
С запоздалым сожалением царь подумал, что нужно было повесить его еще лет двадцать назад. Александра Федоровна, не говоря ни слова, бросилась на шею мужу.
– Нас повезут в Петроград, – тихо сказал Николай на ухо супруге, – комиссар сказал, что Керенскому хочется устроить судилище. Наверное, его дела совсем плохи, и он желает отвлечь внимание толпы от своей драгоценной персоны. Завтра в Тобольск с последним рейсом придет пароход. На нем мы и отправимся в Тюмень, а уже оттуда по железной дороге в Петроград. Крепись, душа моя. Христос терпел, и нам велел.
– Пойдем, – так же тихо ответила Аликс, – помолимся за наших детей. Пусть хоть их минует чаша сия.
И царская чета направилась в спальню, чтобы, может быть, последний раз в жизни спокойно помолиться перед иконами. Вскоре к родителям присоединились дочери Ольга, Мария, Анастасия и Татьяна и сын Алексей. Чуть позже еще раз явившийся к Романовым Панкратов заявил, что он де сам возглавит переезд, а поскольку средства на него выделены ограниченные, то кроме бывших царя и царицы, а также их детей в Петроград поедут только ближайшие слуги: лейб-медик Боткин, лейб-повар Харитонов, камердинер Трупп, горничная Демидова… И двадцать наиболее революционно настроенных солдат для охраны. При этом старый революционер, народоволец и правый эсер думал о германском пистолете «Маузер», лежащем у него в чемодане. Если что-то пойдет не так, и по дороге царя вместе с его выводком попытаются освободить, то пока солдаты будут отстреливаться, двадцати патронов в его магазине вполне хватит на то, чтобы лишить смысла любую подобную затею.
15 (2) октября 1917 года, утро. Петроград, Таврический дворец
Председатель Совнаркома Сталин, Тамбовцев и старший лейтенант Бесоев
Сталин поднял от бумаг покрасневшие от усталости и недосыпа глаза и посмотрел на Александра Васильевича Тамбовцева, который тоже сейчас находился не в самой лучшей форме. Тяжкое это дело – тащить из болота огромную страну, куда ее загнали предыдущие правители. Это что-то вроде аттракциона с участием барона Мюнхгаузена, который вытаскивал сам себя за косу из непролазной топи. И при том, что в государственном аппарате, как крысы в амбаре, продолжали активно разрушать все, до чего они могли дотянуться, чиновники и прекраснодушные болтуны, кои считали, что именно они «мозг нации». «А на самом деле они говно» – вот тут Ильич был абсолютно прав. А еще лучше сказал об этой «образованщине» великий русский писатель Антон Павлович Чехов: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр». Недаром Сталин так любил Чехова.
Вот и сейчас борьба за народное счастье сменилась в умах этих людей борьбой за какую-то абстрактную свободу, которой якобы угрожают эти ужасные большевики. И не важно, пусть от голода умрет половина Петрограда, но правительство Сталина должно пасть.
С другого фланга активизировалась вся ультралевая шушера, которой лишь бы кровь лить: Свердловы, Троцкие, Урицкие и прочие Эйхе. Для сторонников «революционной» войны с Германией правительство Сталина тоже было как кость в горле, хуже, чем свиное ухо для раввина.
И среди всех этих забот немалое место занимала семья бывшего царя. Для того чтобы успокоить волнения, необходимо действовать, с одной стороны, твердо и решительно, а с другой стороны, не совершая резких движений, способных раскачать лодку, которую и так носят волны по штормовому морю. Правда, нет никакой гарантии, что такие движения не начнут совершать другие люди. Но на то есть НКВД, товарищ Дзержинский, полковник Антонова, подполковник Ильин и прочие бойцы невидимого фронта.
Но сейчас дело не в этом. Сейчас товарища Сталина беспокоит та информация, которую он почерпнул из книг, предоставленных пришельцами из будущего.
– Товарищ Тамбовцев, – сказал председатель Совнаркома, – вот вызвали мы сюда бывшего царя с семьей. Я понимаю, что оставлять его в Тобольске было нельзя. Но если, к примеру, его пристрелят по дороге? Что тогда делать будем?
Я тут прочел, что комиссаром Временного правительства при царской семье был некто Василий Панкратов. Старый революционер и политкаторжанин, начинал еще в 1883 году в движении «Народная воля», с 1903 года в партии социалистов-революционеров. В вашей истории после Октябрьской революции не принял Советскую власть и развернул с ней активную борьбу. Поддерживал Колчака. – Сталин внимательно посмотрел на Тамбовцева. – И как вы думаете, что сделает такой человек, когда по мере приближения к Петрограду узнает, кому именно понадобились Романовы? Не получим ли мы вместо Ипатьевского дома Ипатьевский вагон?
– Вполне возможно, что и получим, – немного подумав, кивнул Тамбовцев. – Я, в общем-то, как-то не обратил внимания на такие детали, думал, что сидит в Тобольске какой-нибудь мальчик-одуванчик из студентов-недоучек. А тут старый и матерый террорист…
В этот момент в кабинет Сталина, постучавшись, вошел старший лейтенант Бесоев.
– Здравия желаю, товарищ Сталин, – козырнул он. – Извините за задержку. Вот… – с этими словами он вытащил из кармана за ствол «маузер» и аккуратно положил его перед Сталиным рукоятью вперед, накрыв сверху мятой бумажкой. – Некто Урицкий Моисей Соломонович, не имея пропуска, пытался проникнуть в Совнарком, размахивая подписанным Свердловым мандатом и вот этой железякой. Красногвардейцы – ребята хорошие, но против старых революционеров нестойкие. Пришлось вмешаться мне. Урицкого в состоянии нирваны увезли к товарищу Дзержинскому в НКВД, а «маузер» и мандат – вот они…
Сталин и Тамбовцев переглянулись. Террариум единомышленников пришел в движение. Не так уж было важно, планировалось ли покушение на Сталина прямо сей момент, или Урицкий просто пришел для рекогносцировки. Важно было совсем другое – не найдя в окружении Сталина нужных людей, «старые большевики» перешли к привычному для них террору.
Сталин вспомнил рассказ про то, как накануне революции 1905 года Свердлов создал на Урале Боевой отряд народного вооружения. От своих боевиков он требовал жестокости и крови. Когда один из них, Иван Бушенов, высказал сомнения в методах Свердлова, тот зловещим голосом произнес:
– Ты что же, Ванюша, революцию в белых перчатках хочешь делать? Без крови, без выстрелов?
Так что опыта террора Андрею Уральскому не занимать. Сталин прочитал в одной из книг будущего о том, что весьма была запутанной и странной роль Свердлова в покушении на Ленина 30 августа 1918 года. Сразу после покушения Свердлов первым прибыл в Кремль. Жена Свердлова рассказывала, что в тот же вечер он занял кабинет Ильича. Именно Свердлов провел спешное расследование по делу Фанни Каплан, и именно по его приказу Каплан быстро расстреляли и на территории Кремля сожгли в бочке.
В то же время до поры до времени НКВД не могло предпринять никаких мер против руководства заговора. Во-первых, потому что само Главное управление госбезопасности находилось еще в стадии становления, а во-вторых, потому что резкие телодвижения грозили расколом в партии. Необходимо было дождаться выступления и, не дав разгореться огню мятежа, разгромить путчистов. Но сейчас тема разговора была несколько другая.
– Товарищ Бесоев, – сказал Сталин, – спасибо вам за проявленную революционную бдительность. Товарищ Тамбовцев, наверное, стоит назначать в караулы вместе с красногвардейцами и ваших бойцов. Но мы, товарищ Бесоев, позвали вас для другого. Есть работа, которую можно поручить только вам и вашим людям.
– Слушаю, товарищ Сталин, – старший лейтенант был весь внимание.
Сталин продолжил:
– Вы отправитесь навстречу поезду, в котором везут в Петербург бывшего императора с семьей. Встретив его, вы должны будете сменить назначенного Временным правительством комиссара и подчиненный ему караул. Это очень опасный человек, не для вас опасный, а вообще. В первую очередь он опасен для Романовых. Вы должны сделать все, чтобы в нашей истории такой позорный поступок, как расстрел семьи Романовых, не свершился именем Советской власти. Вам решать, что сделать с этим Василием Панкратовым. Можете его выкинуть из поезда, можете доставить в Питер и передать в ведомство товарища Дзержинского. В конце концов, если он попытается оказать сопротивление, пристрелите его. И сделайте все, чтобы по дороге в Петербург с головы царя и его семейства не упал ни один волос. Вот, пожалуй, и все. – Сталин помолчал, разминая папиросу. – Сколько человек вы возьмете с собой?
Старший лейтенант Бесоев на мгновение задумался.
– Пяток моих спецназовцев, десятка два морпехов, запас продуктов на четырнадцать дней для нас и на неделю – для эскортируемых. Один классный вагон для Романовых, две теплушки для личного состава и три четырехосные платформы. Две платформы пойдут под бэтээры и одна под «Тигр». Это на тот случай, если вдруг в поисках царской семьи придется отклоняться от железной дороги.
– Лучше не отклоняться, – серьезно сказал Сталин и посмотрел на Тамбовцева: – Ну как, можно выделить товарищу Бесоеву все, что он просит?
– Вполне можно, – ответил Тамбовцев, – и срок в две недели кажется мне достаточно реальным, хотя, наверное, можно уложиться и в десять дней.
– Договорились, – сказал Сталин, – я сейчас распоряжусь, чтобы вам организовали поезд, а вы собирайте своих людей и технику. По уму, отправить вас нужно было еще вчера. Да, царя повезут северным маршрутом, через Вологду и Вятку, так что и вам придется следовать тем же путем. – Он махнул рукой. – Все, товарищ Бесоев, идите. Счастливого пути!
Не успел старший лейтенант выйти, как Сталин снова окликнул его:
– Постойте, мне вот что сейчас пришло в голову… Тут по Петрограду, как некая субстанция в проруби, болтается контр-адмирал Пилкин. Возьмите его с собой, ведь он, кажется, монархист? Пусть тоже поучаствует в спасении бывшего царя. Да и гражданин Романов будет вести себя спокойнее, увидев с вами знакомое лицо. Теперь все, товарищ Бесоев, можете идти. А вы, товарищ Тамбовцев, пожалуйста, найдите Пилкина и морально подготовьте его к предстоящему путешествию.
15 (2) октября 1917 года, полдень. Петроград, Николаевский вокзал
Контр-адмирал Владимир Константинович Пилкин и старший лейтенант Николай Арсентьевич Бесоев
Беспорядочная суета последних минут перед отправлением поезда. Чтобы его составить, потребовались последние остатки авторитета генерала Потапова, звонок в Викжель от самого Сталина, неуемная энергия товарища Тамбовцева и настырность старшего лейтенанта Бесоева. Попавший сюда уже в последние минуты перед отправлением контр-адмирал Владимир Константинович Пилкин чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Еще утром он думал, не пора ли ему вернуться на свой флагманский крейсер «Баян» и вновь приступить к обязанностям командующего эскадрой крейсеров.
И тут его находят и чуть ли не за шиворот тащат к некоему господину Тамбовцеву, который делает ему предложение, от которого контр-адмирал не мог отказаться. Да и как тут откажешься, когда в твоей помощи нуждается сам император всероссийский! Пусть даже все и считают его бывшим императором. Но контр-адмирал был одним из последних твердокаменных монархистов. Он понимал, что нереально рассчитывать на возвращение Романовых на престол. Но эта идея была у него как первая романтическая любовь. Знаешь, что предмет твоей страсти недостижим, а все равно так сладко и приятно иногда помечтать о несбыточном…
А в том, что реставрация невозможна, он убеждался, каждый раз выходя на петроградские улицы. Не было сейчас в России людей более ненавидимых, чем царь и царица. Причем ненависть эта была взращена не усилиями революционеров-подпольщиков, а самой царской семьей и фрондировавшими сливками общества. Иногда контр-адмирала обуревали тоска и чувство безнадежности, а иногда и ощущение бешеной злобы от бессилия изменить ситуацию.
И вот ему предложен достойный выход. Тем более что и делать-то ничего не придется. Надо только показаться перед светлы очи Николая Александровича и убедить того не делать глупостей. Ибо бывшему императору и его семье не грозит ничего, кроме ограничения передвижения (в пределах Гатчины) и гласного контроля НКВД.
Все, решение принято, вино налито, и надо его пить. Контр-адмирал бросил недокуренную папиросу в урну и вскочил на подножку пассажирского вагона. Часовой в тамбуре отдал ему честь. Пронзительно крикнул паровоз, лязгнули вагонные сцепки, и состав отправился в путь. Владимир Константинович Пилкин стоял и смотрел, как убегает назад перрон Николаевского вокзала, как мелькают телеграфные столбы и исчезает в туманной дымке Петроград.
– Владимир Константинович, – окликнул Пилкина проходивший по коридору поручик Бесоев, – пройдемте в мое купе, есть разговор.
– Господин контр-адмирал, – сказал поручик, закрыв за собой дверь купе, – вы, пожалуйста, поймите правильно. Этим парадом командовать поручено мне. До момента встречи с царской семьей вы пребываете на положении пассажира. Потом ваша задача – предельно подробно рассказать бывшим монархам о событиях последней недели…
– Я все понимаю, господин поручик, – задумчиво ответил Пилкин, – в нынешних условиях у меня просто нет другого выхода… – он немного помолчал. – Скажите, а что, если те люди, которые сейчас сопровождают Николая Александровича, откажутся его вам передавать? Или даже, напротив, пригрозят вам их убийством.
Улыбающееся лицо поручика неожиданно стало жестким.
– А вот тогда, Владимир Константинович, им придется об этом очень сильно пожалеть. Мы не позволим, чтобы с голов членов царской семьи упал хотя бы волос. Вы уж поверьте, такие штуки, как освобождение заложников, мы умеем делать очень хорошо. Ибо этому нас специально учили.
Вы не поверите, до каких пределов подлости способны дойти люди с целью достижения своих политических целей. Ни одному Азефу или Савинкову не приходило в голову захватить и заминировать театр вместе со зрителями или гимназию вместе с детьми… По сравнению с той сволочью, что водилась в наше время, ваша сволочь – это просто малые дети. Так что ответственность за безопасность семьи Романовых целиком и полностью лежит на мне, а ваше дело – чтобы они не осложняли нашего положения лишними телодвижениями.
Немного обидевшись на последние слова Бесоева, Пилкин спросил:
– Скажите, господин поручик, а почему вы так пренебрежительно относитесь к Николаю Александровичу? Ведь он как-никак император, хотя и бывший.
– Господин контр-адмирал, – старший лейтенант сказал это таким тоном, что Пилкину показалось, что его сейчас пошлют по известному каждому русскому человеку адресу, но он ошибся. – Все, что происходит сейчас, и все, что происходило в дальнейшем в моей истории – все беды, несчастья, смуты, разрушительные войны, голодоморы, терроры и прочее – все имеет своим основанием действия и бездействия Николая Александровича Романова, беспартийного, женатого, имеющего четырех дочерей и одного сына. Во всех его решениях, которые стали губительными для российского государства и миллионов русских людей, не было обстоятельств неодолимой силы. С подобными вызовами, наверное, не смогли бы справиться только Петр Третий и Павел Первый. Но и короны на их головах держались куда слабее. Ваш Николай Александрович умудрился про…ть все, к чему прикасался. Начиная от Ходынки и кончая этой злосчастной войной. А спасаем мы его сейчас только потому, что эти одиннадцать человек, включая горничную, камердинера, повара и доктора Боткина, над которыми смерть уже занесла свою косу, станут первыми, кого мы вытащим из кровавой мясорубки Гражданской войны.
А знаете ли вы, каков был результат неуемного желания красных и белых помахать шашками? Двадцать миллионов русских людей убитыми. И среди них многие хорошо знакомые вам люди. А также два миллиона навсегда эмигрировавших, как у нас говорят, в страны дальнего зарубежья. Между прочим, включая и вас лично.
Сейчас мы видим свою задачу в том, чтобы затоптать все искры братоубийственной войны и перейти к обустройству России. Ибо состояние дел в российской провинции небрежением последнего царя доведено до катастрофического уровня. Нищета, голод, болезни, младенческая смертность такая, что в возрасте до года умирают двое из трех новорожденных. А наркомат – министерство – здравоохранения впервые появился только в правительстве товарища Сталина. А до этого всем было наплевать, чем болеют и отчего умирают русские люди.
Так что спасаем мы этих, в общем-то, никчемных людей не из жалости. Нет, этот шаг сугубо политический, и он должен показать всем, что проскрипционных списков и массовой резни не будет. Конечно, многие деятели предыдущих режимов и люди из их окружения, по нашим понятиям, совершили государственные преступления. Например, деятели из Военно-промышленного комитета, проворачивавшие во время войны многомиллионные мошеннические контракты на поставку оружия и снаряжения, или великий князь Николай Николаевич-младший, подчинивший русскую армию французскому генеральному штабу.
Каждое из этих деяний было оплачено кровью сотен тысяч и миллионов русских солдат, и будет справедливо, если после открытого гласного процесса этих деятелей приговорят к наказанию, которое они заслужили. А если в присяжные посадить безутешных вдов и сирот, родителей, потерявших на фронте детей, безруких и безногих инвалидов, то тогда этим кадрам не поможет ни один адвокат. Если есть преступление, то за него должно быть и наказание.
– Я подумаю над вашими словами, господин поручик, – сказал контр-адмирал, – а теперь позвольте откланяться, – Пилкин чуть заметно улыбнулся: – И спасибо вам за познавательную беседу.
15 (2) октября 1917 года, 18:45. Могилев, Ставка Главковерха
Полковник Бережной и генерал Бонч-Бруевич
Генерал-лейтенант Николай Николаевич Духонин смотрел на прибывших представителей нового правительства России усталыми, красными от бессонницы глазами.
– Итак, господа, что вы от меня хотите? – тихим, словно плачущим голосом спросил он у Бережного и Бонч-Бруевича. – Я, в конце концов, не тюремщик, и не мне решать, как поступить с генералами, арестованными по решению предыдущего правительства. А у меня и своих забот хватает.
Вы ведь, Михаил Дмитриевич, сами совсем недавно исполняли обязанности командующего фронтом и знаете, в каком плачевном состоянии находится дисциплина в войсках. Причем не только среди нижних чинов. Многие офицеры позабыли о своих прямых обязанностях и несут службу спустя рукава. Ума не приложу, как можно командовать фронтом в таких условиях. Ведь достаточно одного нажима германцев, и все побегут, как зайцы. Воевать никто не хочет.
– Я прекрасно понимаю вас, Николай Николаевич, – тихо сказал генерал Бонч-Бруевич, – но ведь нельзя опускать руки. Россия должна выйти из этой проклятой войны, но так, чтобы не потерять лицо и территории. Новое правительство большевиков рассчитывает, что ему удастся заключить мир с кайзером именно на таких условиях.
– Чтобы заключить почетный мир, Михаил Дмитриевич, – ответил Духонин, – надо добиться хотя бы нескольких крупных побед над германцами. А мы пока ничем таким похвастаться не можем. Так что новому правительству будет очень трудно вести переговоры с командованием германских вооруженных сил.
– Николай Николаевич, – вмешался в разговор полковник Бережной, – не все так плохо. Вы, наверное, еще не знаете, что несколько дней назад при попытке высадиться на острове Эзель был наголову разгромлен германский десантный корпус. Если исходить из его штатной численности в двадцать шесть тысяч штыков и вычесть одну тысячу сто пятнадцать пленных, то можно сделать вывод, что это германское соединение было практически полностью уничтожено.
Кроме того, германский флот потерял там же несколько крупных кораблей, включая линейный крейсер «Мольтке» и несколько новейших легких крейсеров типа «Кенигсберг II». В настоящий момент железнодорожные узлы противника на восточном направлении и его военно-морские базы на Балтике подвергаются бомбардировкам с воздуха. По сообщениям нашей воздушной разведки, восточнее Одера разрушены все железнодорожные мосты через реки Висла, Неман, Сан… Инфраструктура снабжения немецких войск нарушена, и противник уже испытывает на фронте нехватку боеприпасов и продовольствия.
– Все именно так, Николай Николаевич, – подтвердил генерал Бонч-Бруевич, – полковник Бережной сам принимал участие в разгроме германского десанта на Эзеле.
– Вот даже как?! – генерал Духонин удивленно приподнял одну бровь. – Так вы, господин полковник, простите, не знаю вашего имени и отчества, из той самой неизвестно откуда взявшейся эскадры, о которой и до нас уже дошли слухи! Как же вам удалось победить германский флот? Ведь перед вами был сильный и опасный противник…
– Господин генерал, – козырнул полковник Бережной, – позвольте представиться: полковник сил специального назначения ГРУ Бережной Вячеслав Николаевич… И Михаил Дмитриевич мне сильно польстил. Главными в том деле были моряки во главе с контр-адмиралом Виктором Сергеевичем Ларионовым.
А секрет победы, скажу я вам, был прост: командующий отдал взвешенный и абсолютно верный приказ, а его подчиненные, от командиров кораблей до последнего матроса, выполнили это распоряжение безукоризненно и с полной самоотдачей. Кроме того, наша боевая техника была сильнее германской, а наши бойцы были лучше подготовлены, чем немецкие моряки и десантники. Вот и получилось, что это не они были опасны для нас, но мы для них.
– Вячеслав Николаевич, – вздохнул Духонин, – к сожалению, не всегда успех сражения заключается в технике и подготовке. Сейчас, в отличие от 1915 года, у нас достаточно и оружия, и боеприпасов. И люди научились воевать. Вот только не хотят они это делать. Моральный дух в войсках очень низкий. Дело доходит до братания с германцами.
– Мы прекрасно знаем о том, что происходит у вас на фронте, Николай Николаевич, – сказал генерал Бонч-Бруевич, – поэтому мы и считаем, что мир нужен, и чем быстрее, тем лучше. Четвертая волна мобилизации была уже явной ошибкой. Кроме того, нам необходимо забрать с собой в Петроград тех господ генералов, которые во главе с бывшим главковерхом Лавром Георгиевичем Корниловым попытались летом выступить против правительства Керенского. Требуется тщательно разобраться – что подвинуло их на мятеж против законной власти. Одно дело, если это был просто необдуманный поступок офицера-патриота, желающего восстановить дисциплину и порядок в войсках – а если что-то другое, например, попытка установить военную диктатуру? К тому же во всем происходящем замечены следы и иностранной агентуры…
– Я не думаю, чтобы офицеры или генералы из окружения генерала Корнилова были связаны с германской разведкой, – осторожно сказал Духонин.
– Николай Николаевич, – ответил ему полковник Бережной, – кроме германской в мире существуют и другие разведки. Наши союзники по Антанте давно активно вмешиваются во внутренние дела России. Причем чем дальше, тем бесцеремонней. Они уже поделили нашу страну на сферы влияния, словно какую-то африканскую колонию. Господин генерал, мне ли вам рассказывать об этом – ведь вы в свое время тоже курировали вопросы разведки и кое-что знаете о том, что собой представляют наши «союзники».
А насчет генерала Корнилова, так британский след в его авантюре просматривается весьма зримо. Впрочем, для того, чтобы выяснить все обстоятельства этого дела, нам и нужно побеседовать со всеми его фигурантами.
– Да, Николай Николаевич, – вступил в разговор генерал Бонч-Бруевич, – я попрошу выдать предписание на перевод всех арестованных, содержащихся в Быховской тюрьме, в Петроград.
– Господа, – развел руками генерал Духонин, – я как человек военный и привыкший выполнять приказы готов отдать соответствующее предписание. Только мне хотелось бы получить от вас обещание, что разбирательство с арестованными генералами будет беспристрастным и справедливым. И что невиновные не будут подвергнуты самосуду толпы.
– Обещаем, – кратко ответил за всех полковник Бережной. – Самосуд исключен. Все, чья вина в мятеже незначительна, будут отпущены на свободу под честное слово и условный приговор. И скорее всего, всем им дадут возможность и дальше продолжить службу в рядах Русской армии.
Генерал Духонин сел за стол и собственноручно написал документ, согласно которому все быховские сидельцы передавались в распоряжение представителей власти господина (товарища?) Сталина. В нем значились бывший Главковерх генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов, бывший командующий Юго-западным фронтом генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин, командующий 1-й армией Юго-западного фронта генерал-лейтенант Глеб Михайлович Ванновский, командующий Особой армией Юго-западного фронта генерал от кавалерии Иван Георгиевич Эрдели, начальник Штаба Главковерха генерал-лейтенант Александр Сергеевич Лукомский, генерал-квартирмейстер Штаба Главковерха генерал-майор Иван Павлович Романовский, начальник штаба Юго-западного фронта генерал-лейтенант Сергей Леонидович Марков.
Всех их надлежало забрать из тюрьмы города Быхов. Сделать это было не так-то просто. Дело в том, что добровольную охрану тюрьмы взяли на себя джигиты Текинского конного полка. Они были фанатично преданы генералу Корнилову и в Быхове, скорее, охраняли сидельцев от самосуда, чем стерегли их. Они же могли воспрепятствовать перевозке арестованных до вокзала в Могилеве, оказав вооруженное сопротивление.
Получив нужную бумагу от генерала Духонина, Бонч-Бруевич и Бережной отправились на станцию, где уже заканчивалась разгрузка их спецэшелона. Для того чтобы минимизировать потери, надо было заранее обсудить все детали операции.
15 (2) октября 1917 года, 22:00. Могилев, Ставка Главковерха
Полковник Бережной
Пока мы с генералом Бонч-Бруевичем побеседовали с генералом Духониным, пока получили от него предписание на перевод арестованных генералов в Петроград, пока закончили разгрузку нашей военной техники, стало совсем темно. Не могло быть и речи о ночном движении из Могилева до Быхова. Как-никак между этими городами было примерно сто верст. Разбитые грунтовые дороги и мосты, дышащие на ладан, могли стать для нас серьезным препятствием. Поэтому было решено переночевать в Могилеве, а утром, едва начнет светать, отправиться в Быхов.
Пока мы с генералом Бонч-Бруевичем решали, что нам делать, на станции появился трескучий легковой «Рено» с адъютантом Главковерха, который передал приглашение генерала Духонина составить ему компанию за ужином. Мы с Михаилом Дмитриевичем решили не отказываться от местного гостеприимства.
За столом разговор крутился в основном вокруг событий, происходящих сейчас в Петрограде, и планов нового правительства на продолжение боевых действий на германском фронте. Генерал Бонч-Бруевич больше отмалчивался, а я по-военному коротко сообщил генералу Духонину, что мы не собираемся заканчивать войну в Берлине, но постараемся свести на западном направлении территориальные потери России к минимуму. Зато, назло нашим так называемым союзникам по Антанте, вполне возможны значительные территориальные приращения на южном направлении, уже после того, как практически разбитая нами Турция будет окончательно выведена из войны.
– Вячеслав Николаевич, говоря о приращениях на южном направлении, вы имеете в виду захват Константинополя и Проливов? – осторожно спросил генерал Духонин.
– Возможны варианты, – также осторожно ответил я, – во всяком случае, мы рассчитываем решить, наконец, этот проклятый для нас вопрос с Проливами и превратить Черное море в безопасное для плавания русских коммерческих судов внутреннее море. Кроме того, господин генерал, не забывайте о таких жемчужинах в султанской короне, как Западная или Великая Армения, Сирия и Палестина… Османская империя все равно не переживет окончания этой войны, так почему бы не воспользоваться этой их слабостью?
– Интересно, интересно… – задумчиво сказал Духонин. – Впрочем, я давно уже ничему не удивляюсь. Время, знаете ли, господа, сейчас такое, что может произойти все, что угодно…
Уже в конце ужина я осторожно поинтересовался у генерала, не придется ли нам силой забирать арестованных генералов из места их заключения. Ведь текинцы преданы лично Корнилову и готовы защищать его от любого, кто посягнет на его жизнь. Духонин немного подумал, вздохнул и еще раз переспросил, нет ли угрозы жизни арестованных. После нашего с генералом Бонч-Бруевичем повторного ответа о том, что поездка в Петроград должна только отвратить генерала Корнилова и его товарищей от совершения ими новых необдуманных поступков, генерал Духонин предложил послать вместе с нами в Быхов офицера, который ранее был командиром одной из сотен в Текинском конном полку. Уж ему-то они поверят.
– Вы ведь не намерены разоружать полк? – осторожно спросил Духонин.
Я еще раз ответил ему, что таких намерений у нас нет, и конное подразделение этих отменных кавалеристов сможет еще не раз поучаствовать в грядущих сражениях.
16 (3) октября 1917 года, 09:30. Быхов
Полковник Бережной
Ночь прошла спокойно, совсем без приключений. Поутру, едва на востоке небо начало светлеть, был объявлен подъем, и личный состав команды стал готовиться к маршу.
В путь мы двинулись около семи утра. Взревели моторы «Тигра» и бэтээров, и наши машины выкатились на дорогу. Вместе со мной и генералом Бонч-Бруевичем в головном «Тигре» в Быхов следовал штаб-ротмистр Раевский. Он был в командировке в Могилеве для решения каких-то интендантских вопросов и был рад вместе с нами доехать до места дислокации его полка.
– Господа, – словоохотливо рассказывал нам штабс-ротмистр, – мои джигиты – прирожденные наездники. Если бы видели, как они сидят в седле! Как влитые! А храбры они, как черти… В ноябре 1914 года под Ловичем они в капусту изрубили батальон немецких гренадер. Германцы просто оторопели при виде кавалеристов в громадных папахах и халатах, с кривыми саблями. Они были похожи на воинство Чингисхана. Дикие на вид, смуглые, на стройных и сухих лошадях, седла с круглыми чепраками красного цвета, вышитые яркими шелками… Просто сказочное зрелище…
– Наверное, и вне боя они ведут себя, как татаро-монголы, – спросил я, – грабят, поди, всех подряд?
– А вот и нет, господин полковник, – с улыбкой сказал штабс-ротмистр Раевский. – Никаких грабежей. Они охотно покупают у местного населения продукты и аккуратно до педантизма со всеми расплачиваются. Текинцы привезли с собой запасных коней, палатки из ковров – словом, приехали на войну, как на праздник…
– А как насчет настроений в полку? – спросил я. – Наверное, им война тоже поднадоела?
– Надоела, – охотно согласился штаб-ротмистр, – но служат они исправно и разложению не подвержены. Они полностью доверяют своим командирам, независимо от их происхождения. Своим, естественно, больше, но и нам, русским, тоже. Знаете, как они нас называют, господин полковник? – Раевский улыбнулся. – Мы для них «бояре». А больше всех они доверяют генералу Лавру Георгиевичу Корнилову. За него они пойдут в огонь и в воду.
Вот то-то и оно, подумал я, все будет зависеть от поведения господина Корнилова. А он известен своим упрямством. Скажет текинцам, что его хотят увезти в Петроград на расправу, и начнется веселуха! Пострелять-то мы их постреляем. Но как не хочется губить столько совсем неплохого народа из-за упрямства этого «льва с головой барана»!
Быхов появился на горизонте внезапно. Да и городом его можно было назвать лишь условно – обычное местечко, только очень большое. Население чуть больше десяти тысяч человек, из всех достопримечательностей – замок, построенный гетманом Ходкевичем и перестроенный магнатом Львом Сапегой, да старинная синагога – массивное здание с двухметровой толщины стенами. А вот и здание местной тюрьмы. Ранее в нем находилась женская гимназия. Довольно скромный двухэтажный дом с маленькими оконцами, забранными решетками.
Вскоре мы увидели и текинцев. Вокруг наших машин на удивительной красоты конях крутились всадники, выглядевшие на фоне маленького городишка черты еврейской оседлости весьма экзотично. Одеты они были в малиновые шаровары, поверх пояса намотан шелковый малиновый кушак, нож-бичак весь в серебре и золоте. На поясной портупее у каждого всадника висела кривая сабля-клыч, тоже вся изукрашенная серебром-золотом и часто – цветными каменьями. Теми же материалами были отделаны и нагрудники и налобники на знаменитых текинских жеребцах. На голове текинцы носили огромные папахи – «телпеки». Сделаны они были из шкуры целого барана и скручены в виде цилиндра. Не всякая голова могла выносить такую тяжесть. Штабс-ротмистр Раевский пояснил, что русским офицерам, которые были одеты в ту же форму, что и их подчиненные, приходилось долго привыкать к подобным головным уборам.
Наш караван подрулил к зданию тюрьмы. По всей видимости, генерал Духонин уже успел сообщить в Быхов о нашем визите, и арестованные генералы, настороженно поглядывая на нас, собрались в садике, примыкавшем к зданию тюрьмы.
Когда первым из нашего «Тигра» на свет божий выбрался штабс-ротмистр Раевский, текинцы, которые поначалу настороженно поглядывали на наши машины, радостно завопили. И напряжение спало. Подъехавший к нам офицер-туркмен, представившийся командиром эскадрона ротмистром Ораз-Сердаром, приветствовал меня и, с уважением поглядывая на ствол пулемета, установленного на «Тигре», сообщил, что он и его сослуживцы рады будут видеть у себя в гостях великих воинов, прославивших свое имя в сражениях с неприятелем. Я поблагодарил его по-туркменски (кое-что помню со времен службы в Афгане), чем привел ротмистра в полный восторг.
Но я объяснил ему, что гостем его стану лишь после того, как улажу все дела, ради которых и приехал сюда из Петрограда. И заодно расскажу о том, что произошло за последние несколько дней в столице бывшей Российской империи.
Ораз-Сердар почтительно приложил правую руку к груди, легко взлетел на своего ахалтекинца и словно вихрь помчался по улице, распугивая согбенные фигуры местных жителей, большей частью одетых в лапсердаки и ермолки.
А мы с генералом Бонч-Бруевичем направился в сторону тюремного дворика. При нашем приближении генералы-сидельцы прервали свою оживленную беседу и, как по команде, развернулись в нашу сторону. Так реагирует на угрозу стая волков. Но ничего, мы тоже не овцы. Я узнал многих из них по фотографиям. Вот круглолицый и коренастый Антон Иванович Деникин, а вот – маленький и худощавый Сергей Леонидович Марков, с бородкой и усиками а-ля Генрих Четвертый. А вот и их неформальный лидер, сам Лавр Георгиевич Корнилов – скуластый, с неподвижным равнодушным лицом, словно статуя Будды. Похоже, что разговаривать с нами будет именно он. И мы не ошиблись.
– Здравствуйте, господа, – первым поздоровался с ними Михаил Дмитриевич, – вас, наверное, уже проинформировали о цели нашего приезда?
– Здравствуйте и вы, господин генерал, – резким неприятным голосом ответил на приветствие Корнилов. – Вы при новом правительстве в тюремные надзиратели записались? А это кто с вами – наш конвоир или палач?
Я с трудом сдержал смех. Баран, он и в Быхове баран, подумал я, точно его современники в мемуарах описали. Как увидел новые ворота – сразу бодает. Обижаться на такого бессмысленно, лучше всего его поддеть, вот так…
– Лавр Георгиевич, – сказал я, немного ленивым равнодушным тоном человека, сознающего свою силу, – первый признак воспитанного человека – это умение вести себя в обществе. И особенно с незнакомцами. А то ведь может выйти очень нехорошо. Вы согласны с этим?
Услышав это, Корнилов побагровел от злости. Но, видимо, поняв, что, действительно, повел себя не лучшим образом, резко сбавил обороты.
– Извините, но я не знаю, с кем имею честь говорить. – уже более спокойным тоном сказал он. – Насколько я понял, вы, господин полковник – я правильно называю ваш чин? – являетесь кем-то вроде комиссара нового правительства господ большевиков?
– Вы ошиблись, Лавр Георгиевич, – ответил я, – мой род занятий несколько иной. Если вам нужен комиссар, то сразу бы предупреждали, был бы вам комиссар. Но только не бандит и убийца, вроде Бориса Савинкова, с которым вы сработались, будучи командующим Юго-западного фронта.
Я же полковник сил специального назначения Главного разведывательного управления Главного штаба, боевой офицер военной разведки. Несколькими днями ранее я принимал участие в сражении у острова Эзель, где нашим частям совместно с флотом удалось почти полностью уничтожить германский десантный корпус. Кроме того, моряки записали на свой счет линейный крейсер «Мольтке», несколько легких крейсеров типа «Кенигсберг II» и кучу тральной и десантной мелочи. Результатом этого побоища стало то, что германские линкоры покинули Балтику, направившись в базы Северного моря и полностью оголив приморский фланг немецких армий. Надеюсь, что информация о сражении в Рижском заливе дошла до вашего казенного дома?
Генералы переглянулись. Кривые ухмылки с их лиц куда-то исчезли. Деникин смотрел на меня с уважением, а Марков – с нескрываемым интересом.
– Господа, – продолжил я, – вместо того чтобы упражняться в остроумии, я бы хотел поговорить с вами о вещах более серьезных. Вы, как я полагаю, своим августовским демаршем не хотели России ничего плохого, а всего лишь стремились к восстановлению порядка и дисциплины. А потому и сейчас вы не собираетесь в отставку, а намерены продолжить службу в рядах Русской армии. Мы с вами еще поговорим – и про новый порядок, и про источник нашего российского хаоса. Я не требую от вас немедленного ответа. Вот, почитайте и подумайте, – я протянул быховским сидельцам несколько номеров спецвыпуска «Рабочего пути». – А вы, Сергей Леонидович, пожалуйста, посмотрите вот на это, – вслед за газетами я передал генералу Маркову (в свое время он был кем-то вроде моего коллеги, тоже работал в военной разведке) пачку фотографий, на которых была запечатлена наша военная техника и морские пехотинцы в полном боевом.
Посмотрите, господа, почитайте, подумайте… А мы снова встретимся с вами часика через два…
Два часа спустя. Там же
Полковник Бережной
Два часа, прошедшие после первого свидания с генералами, я потратил на оформление бумаг и прочие бюрократические процедуры. Ну и беседу с Михаилом Дмитриевичем Бонч-Бруевичем, с которым мы оговорили тактику обработки мятежных генералов. Можно, конечно, было применить к ним грубую силу, но после обсуждения этого момента с моим собеседником мы пришли к выводу, что тогда они будут потеряны для нас, так как люди их звания и воспитания не забудут подобного унижения.
Ровно в полдень мы снова вернулись в тюремный садик, где нас уже с нетерпением ожидали арестанты в генеральских шинелях. Судя по выражению их лиц, в их рядах царили «разброд и шатания», а значит, прочитанное ими в газете и увиденное на фотографиях весьма впечатлило господ бывших военачальников. Или не бывших – это как карта ляжет.
Кроме того, я не заметил у них того единодушия, с каким они встретили нас утром. Похоже, что сейчас уже не все из них разделяли убеждения Корнилова, который был готов в штыки встретить все сделанное и предложенное новой властью.
– Еще раз здравствуйте, господа, – обратился я к генералам, – не буду ни о чем вас спрашивать. А вот на все ваши вопросы отвечу, кроме того, естественно, что является государственной и военной тайной…
Первым вопрос задал генерал Деникин:
– Вячеслав Николаевич, как артиллерист я был крайне удивлен меткости орудий кораблей эскадры адмирала Ларионова, которые обстреливали вражеский десант и германские корабли. По всей видимости, вы применяли какие-то новые приборы для наведения орудий и определения дистанции до цели? Не могли бы вы о них рассказать?
– Антон Иванович, – ответил я, – эскадра контр-адмирала Ларионова не выпустила по немцам ни единого снаряда. По причине дистанций, многократно превышающих дальность стрельбы орудий. Удар по германским кораблям был нанесен высокоточными противокорабельными ракетными снарядами – своего рода развитие идей, высказанных еще генералом Засядько сто лет назад. Вы видели линейный крейсер «Мольтке», разбитый всего двумя попавшими в него подобными снарядами.
Генерал Деникин удивленно посмотрел на меня, а потом кивнул.
– А когда, господа генералы, немецкий флот оказался приведенным в состояние шока и трепета, – продолжил я, – на месте событий появились летательные аппараты вертикального взлета и устроили побоище десантной флотилии, – я выбрал из пачки несколько фотографий, – вот посмотрите.
– Каракатица какая-то, – со скепсисом сказал Антон Иванович, рассматривая фото Ка-29. – И как, позвольте вас спросить, она летает с винтом сверху, а не спереди или сзади, как у приличных аэропланов?
– Наклон винта создает тягу вперед, вбок или назад по желанию пилота, – пояснил я. – Эта «каракатица», как вы изволили ее назвать, несет до ста двадцати пудов различного вооружения, включая ракетные снаряды малого калибра и тридцатипудовые авиабомбы, – генералы невольно открыли рты, – и по скорости превосходит лучшие современные аэропланы раза в два.
Сказав это, я прикусил язык. Ну, кто, блин, меня тянул за язык. Сказал вот слово «современные», а не «лучшие иностранные». Но, как говорится, слово не воробей… Надо следить за собой…
И я продолжил:
– А вы знаете, уважаемый Антон Иванович, эти самые «каракатицы» так впечатлили уцелевших германских солдат, что они прозвали их «мясниками» и «ангелами смерти». А вы говорите – «каракатица»… Вон, спросите у Михаила Дмитриевича, – я повернулся в сторону внимательно слушавшего нашу беседу генерала Бонч-Бруевича, – ему уже довелось полетать в качестве пассажира на таком вот вертолете.
Генерал Бонч-Бруевич подтвердил:
– Господа, все, что сказал сейчас полковник Бережной – истинная правда. Мне действительно довелось совершить перелет из Петрограда на флагманский корабль адмирала Ларионова. Скажу лишь одно – поражение Германии теперь лишь вопрос времени.
– Сдаюсь, сдаюсь, Михаил Дмитриевич, – улыбнулся Деникин, шутливо поднимая руки, – сто двадцать пудов бомб – это и в самом деле серьезно. А сколько, позвольте узнать, аппаратов участвовало в операции?
– Шестнадцать, – сказал я. – Восемь ударных и восемь вооруженных транспортных. Именно высадившись с такого аппарата на полузатопленный линейный крейсер «Мольтке» мои люди взяли в плен командующего немецкой эскадрой адмирала Шмидта и все руководство 26-го пехотного корпуса…
– Эх, если бы такие аппараты были у меня в Карпатах в 1915 году, – с горечью сказал Деникин, – тогда моим «железным стрелкам» не пришлось бы класть головы под огнем австрияков. Тридцатипудовые бомбы, подумать только! Мы бы могли просто разметать их всех и двигаться походным маршем на Будапешт и Вену.
Я кивнул, и тут в беседу вступил генерал Марков:
– А позвольте вас спросить, господин полковник, где были изготовлены столь замечательные аппараты?
– Господин, генерал, – чуть заметно улыбнулся я, – не задавайте мне неудобных вопросов, и вы не получите лукавых ответов. Скажу только одно – информация о том, где и когда изготовлена наша военная техника, является величайшей военной тайной России.
Генерал Марков серьезно посмотрел в мою сторону.
– Вообще-то по образованию я тоже артиллерист, как и Антон Иванович, в своей время мне довелось закончить Константиновское артиллерийское училище, но по роду службы мне больше приходилось заниматься несколько другими вопросами… – Тут я понимающе кивнул, показав Маркову, что мне известна его работа в русской разведке. – Так вот, Вячеслав Николаевич, я никогда не видел ничего подобного. Хотя информация о новых, пусть даже опытных образцах боевой техники, появившейся в армиях мира, к нам поступала своевременно… А тут вы со своими неудобными вопросами. Не знаю, не знаю.
Вопрос опять, что называется, был с подвохом. Сказать правду я, естественно, не мог, а поэтому лишь только развел руками, показывая, что раскрыть эту тайну перед господами генералами не в моей власти.
– Господа, о происхождении нашей боевой техники я в данный момент ничего вам сказать не могу. Еще раз повторю то, что вы прекрасно понимаете и без меня: подобные образцы вооружения, как правильно сказал Сергей Леонидович, являются уникальными, а потому – секретными. Я и так проявил к вам доверие, дав ознакомиться с фотографиями этой техники. Надеюсь, что никто из вас не побежит рассказывать об увиденном здесь представителям иностранных держав? Ведь у России есть только два настоящих союзника – ее же собственные армия и флот. И бывший государь, забыв об этом, подвел страну к краю пропасти, – я посмотрел в глаза генералу Корнилову. Тот, не выдержав моего взгляда, отвернулся.
– Гм, господин полковник, – задумчиво сказал генерал Деникин, – ей-богу, я уже внутренне готов продолжить службу в вашей армии. Надеюсь, что она не опозорит себя борьбой со своим же народом?
– Антон Иванович, – ответил я, – нет никакой «вашей» и «нашей» армии. Все мы солдаты России, желающие ее защитить. И вообще, нет необходимости повторять печальный опыт императорской армии, которая лет десять назад разъезжала по русским деревням и селам, занималась поркой крестьян и скорострельно приговаривала «врагов внутренних» к смерти. Русской армии с лихвой хватит врагов внешних. Ведь война с германцами еще не закончилась, да и германцы не самые опасные из наших врагов…
– А скажите, господин большевик-полковник, – заговорил, наконец, генерал Корнилов, – не вы ли хотели превратить войну империалистическую в войну гражданскую и замириться с германцами?
– Нет, не мы, – сказал я твердо, – мы категорически против гражданской войны как таковой, считаем ее самым страшным бедствием для государства. С этим вопросом вам надо обратиться к господину-товарищу Троцкому, который за подобные взгляды оставлен в новом правительстве без места.
Я обвел господ генералов внимательным взглядом.
– А с германцами нам мириться все равно придется. Ни одна война не может продолжаться вечно. И при заключении мирного соглашения важен только один вопрос – на каких условиях.
– Но вы же, большевики, настаиваете на мире без аннексий и контрибуций, – не унимался Корнилов.
– Лавр Георгиевич, – ответил я, – скажем честно, наша армия сейчас совсем не в том состоянии, чтобы мы могли чего-нибудь аннексировать и требовать контрибуций. Союзники же уже разделили Россию на сферы влияния, как какое-нибудь африканское королевство. Они ждут не дождутся, когда смута в России достигнет такого предела, когда можно будет беспрепятственно приступить к колонизации наших территорий. Вы, Сергей Леонидович, по роду своей деятельности должны знать о планах наших уважаемых союзников…
Генерал Марков зыркнул глазами на Корнилова и мрачно кивнул, подтверждая сказанное мною.
– Кроме того, – продолжил я, – не стоит путать лозунги и условия мирного договора, публичную политику и дипломатию. Все хорошо в меру. Государство должно уметь отстаивать свои интересы. Вооруженной силой на войне и дипломатией в мирное время. Иногда хороший дипломат стоит пары-тройки армий.
Впрочем, давайте оставим дипломатию нашим дипломатам – у них своя работа, у нас своя. Как военные, мы должны думать сейчас о том, чтобы нанести неприятелю такое поражение, после которого он поймет, что лучший для него выход – пойти на мировую.
– А как же наши союзники по Антанте, – спросил неугомонный Корнилов, – ведь сепаратный мир с Германией, какой бы он ни был выгодный для нас, покроет наше Отечество позором предательства.
– Господин генерал! – я, сам не желая того, повысил голос. – Меня прежде всего интересует выгода и польза для России! А если союзники, которые всю войну только тем и занимались, что предавали нас – если хотите, я докажу вам это с помощью документов, – останутся у разбитого корыта, то это их проблемы. Помните, как говорил в свое время великий Суворов, который был отнюдь не большевик: «Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека; но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию». Слова Александра Васильевича стали для меня девизом всей моей жизни. И поэтому обида разных там Черчиллей и Ллойд-Джорджей, Пуанкаре и Клемансо меня интересует в последнюю очередь…
Генералы слушали меня с нескрываемым одобрением. Один Корнилов остался недоволен всем мною сказанным. Но я и не рассчитывал его уболтать. Уж больно он был упертый. К тому же, похоже, англичане крепко держали его за жабры.
Бог с ним, можно обойтись и без него, главное же было то, что мы теперь, похоже, без приключений доберемся до Питера. Как бы Корнилов ни относился к новой власти, но на конфронтацию со своими бывшими сокамерниками он вряд ли пойдет…
Окончательно определившиеся со своей позицией, генералы засыпали меня вопросами чисто практического свойства: как, какими силами, на какую глубину, сколько орудий и какого калибра на одну версту фронта…
Короче говоря, мой разговор с ними продолжался до обеда. Генералы ушли в здание тюрьмы, а я стал организовывать перевозку сидельцев до станции в Могилеве. Тут надо было предусмотреть многое. В том числе и провокации со стороны упертого Корнилова. За ним нужен был особый присмотр. На всякий случай генералу нужно будет сделать укол, или дать выпить чего-нибудь «релаксирующего», чтобы он погрузился в нирвану и смирнехонько вел себя до самого Петрограда.
Текинцам же я обещал навестить их вечерком, чтобы вместе поесть наваристой шурпы и ядреного плова с перцем. Заодно поговорить с джигитами насчет продолжения дальнейшей службы в составе русской армии. Кавалерия нам нужна, ведь война продолжалась, и до формирования крупных кавалерийских соединений вроде знаменитой 1-й конной армии было еще далеко.
Кстати, Семен Михайлович находится где-то в этих краях. Кавказская кавалерийская дивизия, в которой служит полный георгиевский кавалер и председатель полкового комитета вахмистр Буденный, стояла, если мне память не изменяет, в Орше. Надо бы позвонить в Могилев и переговорить с генералом Духониным и попросить его откомандировать вахмистра Буденного в наше распоряжение…
16 (3) октября 1917 года, полдень. Петроград, песчаный карьер у Фарфоровского поста
Начальник штаба сводной бригады Красной гвардии майор Юдин, комиссар бригады Михаил Калинин, председатель Совнаркома Иосиф Сталин, главком Михаил Фрунзе
По заброшенному пустырю, вдоль и поперек изрытому саперами, с лязгом и рычанием ползли странные и невиданные досель боевые машины. Летела из-под гусениц влажная земля, редкие пехотные цепи группировались сзади и сбоку надвигающихся на «вражеские» позиции железных монстров. Установленные на флангах «максимы» били короткими очередями поверх голов, наполняя воздух нежным посвистыванием пролетающих пуль. Красногвардейцы в желто-зеленых балахонах, наброшенных поверх своей обычной одежды, бежали вслед за танками, время от времени по команде залегая и открывая стрельбу из трехлинеек. Когда один взвод залегал, другой в это время броском преодолевал расстояние до следующего рубежа.
За учениями с окраины поселка Волково наблюдало несколько человек. Среди них был председатель Совнаркома Сталин, наркомвоенмор и новый главком Фрунзе, а также и командование самой бригады. Полковника Бережного, отправившегося в командировку в Могилев, заменял начштаба майор Юдин, а местный контингент представлял комиссар бригады Михаил Иванович Калинин. Особенно внимательно в бинокль за ходом учений смотрел Михаил Васильевич Фрунзе.
Неподалеку от высоких гостей за тренировками бригады Красной гвардии наблюдали немолодые степенные станичники. Бинокль, взятый с боя у убитого германского офицера, был один на всех, поэтому и на «поле боя» станичники смотрели с помощью него по очереди. Интерес их к происходящему был более чем профессиональным. Каждый из них успел повоевать без малого три года. Они наступали в Мазурских болотах и в Галиции в четырнадцатом, отступали из Польши в пятнадцатом, совершали вместе с Брусиловым его знаменитый прорыв в шестнадцатом.
Но нигде и никогда ранее они не видели ничего подобного. Двое казаков, посланных вчера на это самое место «полюбопытствовать», вернулись в полном восторге, рассказывая совершенно невероятные вещи. И сегодня сюда прибыла для перепроверки представительная делегация, которой казаки доверяли полностью. По сути дела, для сынов Тихого Дона стоял вопрос – с кем быть во время нынешней заварухи? Даже самому наивному было понятно, что выбор невелик – реальную силу в Петрограде сейчас представляли две группировки большевиков. Это «старые большевики» Свердлова и Троцкого и «новые большевики» Сталина, Ленина и Дзержинского. Свердлов и Троцкий в союзники казакам после всего услышанного в ту ночь не годились. Правильно сказали тогда таинственные земляки-станичники – эти за ломаный грош продадут, как Иуда Искариот Спасителя. Значит, надо или договариваться со Сталиным, или плюнуть на все и любыми правдами и неправдами пробиваться домой в свои родные станицы. Ошибка в выборе могла дорого обойтись. Вот и смотрели казаки в оба и мотали все увиденное на ус.
А там, под мелким моросящим дождем, сначала танки, а потом и пехотная цепь перевалили через линию окопов. При этом шагов с тридцати в траншеи градом полетели предметы, издали напоминающие ручные гранаты, а потом часть бойцов, вооруженная оружием более коротким, чем винтовка Мосина, спрыгнула на дно окопов, чтобы вести зачистку, а остальные продолжили свой путь дальше ко второй траншее в глубине обороны противника. Словом, все как обычно.
Эти тренировки начались с первого дня существования бригады, когда отряды рабочей Красной гвардии влили в состав рот невесть откуда появившихся бойцов, именуемых морскими пехотинцами. Сначала казалось, что из этого ничего не выйдет, уж больно настороженно относились друг к другу новые однополчане. Но потом все как-то довольно быстро срослось. Боевой наукой пришельцы делились щедро, за урок спрашивали строго, а их унтера-сержанты хоть иногда и говорили неизвестные даже рабочим матерные слова, но никогда не распускали рук. И вообще, ругались не по злобе, а для быстроты обучения.
Нельзя сказать, чтобы красногвардейцы вообще не имели боевого опыта. В августе они готовились отражать поход Корнилова на Петроград, и кроме того, многие из рабочих постарше успели поучаствовать в отгремевшей тринадцать лет назад Русско-японской войне. Были в бригаде бойцы, которым довелось оборонять Порт-Артур, драться на реке Шахе, участвовать в сражениях при Ляоляне и Мукдене.
Все, учебное сражение закончилось, танки и БМП повернули к исходным позициям, по пути подбирая на броню морских пехотинцев и красногвардейцев. Места, конечно, хватало далеко не всем, так что некоторые бойцы продолжали идти пешком, беззлобно поругивая устроившихся на броне счастливчиков. А на дороге со стороны Александровской слободы уже показались два крытых грузовика походно-полевой кухни. Тут уже зашевелились самые ленивые. Конечно, голодным еще никто не оставался, но и опаздывать к обеду тоже было как-то не принято.
Увидев приближающихся кормильцев, практически одновременно тронулись со своих мест и обе группы наблюдателей. Сталин, Фрунзе, Калинин и майор Юдин сели в поджидавший их чуть поодаль «Тигр», а казачьим авторитетам один из молодых казаков, взятый сюда в качестве коновода, подвел накрытых попонами коней. Ехали станичники молча, думы их были серьезны. Выходило, что еще неделю назад у Сталина не было ничего, кроме разрозненных и плохо обученных отрядов Красной гвардии, а дня три или четыре назад в Петрограде появилось несколько отлично обученных, вооруженных и дисциплинированных рот с танками и бронемашинами, сразу и безоговорочно поддержавших именно Сталина. Баланс сил качнулся так резко, что Керенский, презираемый всеми, в том числе и казаками, сбежал со своего поста в добровольную отставку.
Теперь же, через три дня после прихода большевиков к власти, у сторонников Сталина имеется бригада почти в полторы тысячи штыков, и при этом невиданной боевой мощи. И дело тут даже не в броневиках или в танках. Красногвардейцы быстро учились, а дисциплина в бригаде была строжайшей, сравнимой только с довоенными гвардейскими полками. И хотя одна такая бригада на всю Россию – это капля в море, у других претендентов на власть не было и такой силы. Тем более что, похоже, Сталин не собирался останавливаться на достигнутом, и подобных бригад вскоре будет несколько.
