Глава 19

– Что-то случилось? – Денис водрузил на стол две круглые пиццы, сделанные на тонком тесте: «Маринару» и «Гавайскую». В том, чтобы заедать одной другую, имелся некий особенный шик. Ворон обожал морепродукты, а Денис пристрастился к ананасу, причем во всех возможных видах – от натурального до консервированного и даже вяленого. Единственное, чего не выносил: слишком переслащенных, явно искусственных соков.

Ворон повел рукой с бокалом. Жидкость насыщенного янтарного цвета колыхнулась и засияла, поймав свет настольной лампы. Денис покачал головой и сел в кресло напротив. Видимо, отвечать на прямой вопрос Ворон не собирался.

– Ром, коньяк или бренди? – поинтересовался он.

– А это имеет значение? – Ворон вскинул бровь и усмехнулся. Взгляд при этом остался холодным, колким и задумчивым.

– Когда у тебя философское настроение, ты пьешь ром; если необходимо снять стресс, то коньяк; виски ты целенаправленно напиваешься; бренди терпеть не можешь, но пьешь с горя – именно затем, чтобы не допиться до беспамятства и обойтись на следующий день без похмелья.

– От коньяка, кстати, мне тоже нехорошо, – заметил Ворон. – Сушняк. Пью весь день и не могу напиться. Только случается эта напасть не на следующее утро, а через день, а то и два.

– Я знаю. Как и то, что ты сидишь здесь с тех пор, как приехал, и даже глотка не сделал.

– Знаток, – усмехнулся Ворон и поставил бокал на стол, предпочтя ему треугольный кусок пиццы. – М-м… вкуснотища.

– У меня просто хорошая память на детали, – заметил Денис.

– Нет. Вот как раз память на детали у тебя отвратительная. Тебе припомнить наш первый и последний проход в Выхино?

Денис качнул головой. Он действительно тогда чуть не заблудился в переплетении улиц.

– Ты говорил как-то, что я единственный человек, которого ты не в состоянии прочесть.

Денис кивнул. Ворон вытащил его из Москвы в тринадцать. Скорее всего, не случись этого, Денис умер бы от голода, но мог стать и одним из эмиоников. Он уже почти мутировал, когда наткнулся на странного сталкера, которого не сумел подчинить своей воле. Возможно, конечно, эмо-удар в его исполнении оказался слабоват, но Денис вообще не сумел считать психо-эмоциональный фон, идущий от Ворона. Он не мог сделать этого до сих пор, хотя и вне Зоны обычно улавливал эмоции окружающих.

В свои первые месяцы вне Москвы он едва не сошел с ума, только со временем научившись «включать» и «выключать» эмпатию по желанию. Людей за пределами Периметра оказалось слишком много, и все они радовались, грустили, что-то запоминали, рефлексировали, злились, любили…

Когда Денис пытался хотя бы коснуться мыслей Ворона, каждый раз получал невидимый, но очень ощутимый удар. На внутренней стороне век отпечатывалась воронка урагана с сияющими в нем синими искрами. Чем-то она напоминала хмыря, но только внешне, потому что внутренне Денис чувствовал совершенно иное, нежели при приближении к этой мелкой подвижной аномалии, – опасность и восторг. Несмотря на неизбежный удар, воронка была красивой и завораживающей.

– Не мог и не могу, – признался Денис.

– Вот потому ты и внимателен к мелочам, если они касаются меня, – сказал Ворон. – Одно замещает другое. У слепых тоньше слух.

– Это несколько иное, не находишь?

– Пожалуй, но… просто ты уязвлен и заинтригован, – сказал Ворон и ухмыльнулся. – Я для тебя – ходячая терра инкогнита, чакра кентавра и миллион подобных пафосных наименований непознанного вместе взятых. А еще ты никогда не узнаешь, действительно ли я имею характерные привычки или играю с тобой, усыпляю бдительность.

– Не уходи от темы. Что с тобой? Меланхолия или мне лучше не знать? – Денис взял кусок пиццы и принялся жевать, всем видом показывая, будто сбить его с мысли не удастся. Накануне входа в Периметр Ворон не пил. Впрочем, и сейчас тоже – он просто медитировал над бокалом, и это Денису не нравилось. В последний раз, когда на напарника нападала тоска перед входом в Периметр, тот чуть не погиб.

– Я не знаю, Дэн, – честно ответил Ворон и покосился на бокал. – С одной стороны, все в прошлом и не важно, с другой… Ты ведь, должно быть, понимаешь: я вовсе не уникум, ребенок-индиго или еще кто-то в этом роде. И не просто так эта моя нечитаемость, сопротивление эмо-ударам, воздействию «иллюза» и прочее.

– Я принял это как должное. В конце концов, я сам… некоторое время назад считал себя уродом, мутантом. Я и сейчас не совсем человек.

– Помню.

– А еще я знаю: ты ходил по «старшей Зоне» и воевал. Да и твое знакомство с Дмитриевым подтверждает… необычность происхождения.

Ворон рассмеялся.

– Я не герой романа, но и парнем из деревни никогда не был, – сказал он и посерьезнел. – Если вкратце, я вырос в очень непростой семье. Но давай я начну все же с другого. Ты видел напарника Никиты?

Денис кивнул:

– На вид лет пятьдесят, хотя…

– На самом деле около девяноста, – поправил Ворон.

– Наверное, – согласился Денис абсолютно спокойно, только пожал плечами. – От него фон шел, словно от давно… очень давно живущего человека. Ну, знаешь, все люди ведь взрослеют. В психическом и эмоциональном плане – тоже.

– Догадываюсь, – фыркнул Ворон и утянул еще один кусок пиццы. – Ты ешь, а то остынет.

– Успею. Тебе о многом рассказывать придется. – Денис вздохнул и признался: – Я умею чувствовать приблизительный психологический возраст. У живых людей – само собой, но фоновое излучение остается и после смерти, это как… слепок в пространстве.

– Я, пожалуй, не стану спрашивать, что чувствуют люди во время кончины. Или ты не улавливаешь?..

– Тебе понравится ответ: свободу. Каждый человек, который при мне умирал, вне зависимости от возраста, пола, вероисповедания и самой смерти, испытывал именно освобождение.

– Я понял, не напрягайся, – резко перебил его Ворон. – Давай перед проходом все же не будем о смерти.

Денис кивнул.

– Кажется, я догадался, почему возникли матрицы. Возможно, псевдоорганизмы тоже чувствуют этот фон и на нем паразитируют?.. – Ворон поднялся и быстро вышел в коридор. Вернулся он, уже набирая что-то в телефоне. Отправив сообщение, опустился обратно в кресло. – Ладно, это теория и к делу не относится, продолжай.

– Хорошо, – сказал Денис.

Иной раз у него возникало впечатление, будто Ворон, кроме чисто сталкерской работы, является для ИИЗ еще и поставщиком идей. Все, приходящее ему в голову, он скидывал Шувалову, а тот приказывал проверить. Иногда предположения, как говорится, выстреливали и попадали в яблочко.

– Так вот этот Дим показался мне существенно старше своих лет, – продолжил Денис. – Я подобное встречаю очень редко и в основном у детей. У некоторых в десять мысли шестнадцатилетних, а иногда – наоборот. После двадцати пяти психологический возраст в основном стабилизируется, но случаются исключения. Например, сорокалетний мужчина недалеко от восемнадцатилетнего уйдет.

– В психологии есть термин «синдром вечного ребенка», на Западе он же – комплекс Питера Пэна. Особенно заметен, если индивид, вне зависимости от пола, продолжает жить с родителями в тридцать, сорок и более лет. И это, замечу, во мне не нарциссизм играет. Я так говорю вовсе не потому, что хорошо зарабатываю с шестнадцати и могу себя обеспечить всем необходимым. Ты глаза этого Дима видел?

– Темно-серые с двумя пятнами карего оттенка на радужке.

– Частичная гетерохромия, – кивнул Ворон. – Не уверен, что это важно, но… я специально просил Нечаева последить за нашим новым другом. У него глаза тоже необычные: карие и темно-серые. Цвет распределен правильными кругами. Карий – у зрачка, серый – по краям, однако с течением времени круги меняются местами.

Денис присвистнул.

– А я и не заметил, – признался он.

– Разумеется! Твоя внимательность касается только меня. Зачем напрягаться в отношении Ника, если для того, чтобы понять его, тебе даже напрягаться не приходится.

Денис пропустил мимо ушей явную шпильку.

– Погоди, – сказал он. – Ты намекаешь на нестабильное состояние?

– У Ника-то? Я заподозрил бы у него легкое психическое расстройство как минимум, но я не психиатр и, к счастью, даже не психолог. Просто надо иметь в виду эту странность и оставаться настороже.

– У тебя ничего подобного нет, – заметил Денис. – В смысле, с глазами. Никакой гетерохромии.

– Разумеется. Я тварь совсем иного рода, – Ворон засучил рукава рубашки, – и никаких татуировок не имею тоже.

– Уж это-то я заметил, живя с тобой под одной крышей! – сказал Денис и почувствовал, как к щекам прилил жар. – У Дима на плече татуировка в виде меча, обвитого плющом. Она очень и очень необычная, переливающаяся. Толик сказал, никогда такой не видел – ни у кого и никогда.

– Толик, – фыркнул Ворон. – Нашел приятеля. Похоже, ты только и выносишь Вронского.

– Я ведь вижу его иначе, чем остальные.

– Вот только не надо сейчас про ранимую актерскую душу, – усмехнулся Ворон и покачал головой. – Эта татуировка – эмблема давно почившего в небытии клана избранных, ставших зваться «Рыцарями Зоны», когда еще никакого Чернобыля и в помине не было.

– А как тогда…

– Я ведь рассказывал тебе о природных аномалиях. Ну и вот.

Денис схватил кусок пиццы и откусил чуть ли не половину. Ворон фыркнул, но комментировать не стал. И даже не произнес любимую в последнее время фразу: «Учите матчасть, юноша». Он просто продолжил прерванный рассказ:

– «Рыцари Зоны», как они себя называли, – элита среди военных, костяк действительно легендарных сталкеров Чернобыля – «птенцы» профессора Сестринского, о котором мало кто знал, а теперь и вовсе не вспоминают. Даже о «темных сталкерах» известно больше, чем о них. «Рыцари Зоны» изучали аномалии, в том числе проверяли их воздействие на себе. Сестринский занимался адаптацией и приспособляемостью людей к постоянно меняющимся условиям жизни, но при этом делал упор именно на человеческий фактор, а не на выживаемость. Краеугольным камнем, качественно отличающим «рыцарей» от «темных сталкеров», являлся сам человек с его мотивацией, чувствами, амбициями и багажом знаний, но никак не животные инстинкты. Сестринский утверждал: приспособляемость – не главное, будет воля – подстроится и тело.

– И ты участвовал в экспериментах?! – Почему-то вопрос Денис задал много громче, чем намеревался. Наверное, все из-за того, что он прожил со своей особенностью всю сознательную жизнь (ведь Зона уничтожила его память о детстве и родителях). Он попросту не мог представить, как нормальный человек по собственной воле решится обречь себя на кошмар стать мутантом.

– Участвовал, но не совсем добровольно… – протянул Ворон и попросил: – Прежде чем судить, дослушай.

Он снова покосился на бокал, и Денис тотчас успокоился, взял себя в руки и сказал:

– Конечно. Расскажи, пожалуйста.

– Это была еще та утопия, в основе которой лежала идея эволюционирующего человека, победившего болезни и смерть, поднявшегося над всеми законами природы. Одними «птенцами» и Сестринским «Рыцари Зоны» не ограничивались. В организацию входили ученые, финансисты, компьютерщики, биологи. Татуировок они не носили, как и каких-либо отличительных знаков, но ущербными себя не чувствовали точно и в деньгах явно не нуждались. Предположение о возможности возникновения аномалий, подобных чернобыльской и московской Зонам, выдвигались давно. Профессор Сестринский опубликовал теорию о росте аномалий в середине двадцатого века, а заложил идеологические основы организации еще до начала Великой Отечественной войны.

Денис вздрогнул.

– Не волнуйся, я не такой древний, – усмехнулся Ворон, – и тогда еще не родился.

– Я вовсе не… – начал Денис, но не договорил и только махнул рукой.

– В закрытых лабораториях Союза с самого начала его возникновения проводились опыты по увеличению продолжительности жизни, исследования мозга и реакций человека на внезапные, никак не зависящие от него изменения окружающей среды. Правительство осуществляло финансирование, профессор Сестринский нес партийным чинам ахинею про работу ради скорейшего достижения коммунизма, но на самом деле на идеологическую политику страны откровенно плевал. Он хотел сделать человека новой ступени эволюции, а вот будет ли он советским гражданином или каким-то другим, ему было параллельно.

– Смело. А ты откуда знаешь?

– Кое-какая информация от отца: никаких изобличающих документов, просто история, чтобы я знал, куда вляпался. Письмо пришло матери, а она позвонила мне, чтобы забрал. Она никогда не читала чужих писем – особенно отцовских. Она могла изменить ему, тем паче отец с нами не жил и вообще до шестнадцати лет я считал его погибшим; вела весьма свободный образ жизни, любила роскошь, благо могла себе многое позволить и ни в чем себе не отказывала. Моя любовь к эпатажу – от нее. Но вместе со всем этим матушка ненавидела сплетни, сплетников и никогда не страдала излишним любопытством.

Денис кивнул. Такое качество он только приветствовал и в принципе не мог понять, что заставляет некоторых лезть в чужие дела.

– В организацию входили люди из высших чинов госбезопасности. Благодаря этому «Рыцари Зоны» не прекратили работу даже при ухудшении финансирования в семидесятых годах. Правительство, конечно, вспомнило о них после аварии в Чернобыле, но особого значения это уже не имело.

С возникновением чернобыльской аномалии «Рыцари Зоны» открыли новые горизонты исследований и заимели уникальный полигон для экспериментов. Одним из главных их достижений стало доказательство постулата, уже давно утвержденного профессором Сестринским: воздействие Зоны не является односторонним. Как аномалия влияет на человека, так и человек – на нее.

До осуществления в Чернобыле полномасштабной практической деятельности «Рыцари Зоны» дошли к развалу Союза. Нестабильная обстановка в стране была им только на руку. В основном потому, что правоохранительные структуры не уделяли должного внимания пропавшим без вести гражданам. У них имелось много более насущных дел: и с бандитизмом, и с коррупцией в собственном управлении.

«Рыцари Зоны» решили поставить создание себе подобных на поток. Тогда профессор Сестринский и столкнулся с самой важной проблемой и удачей одновременно – человеческой личностью. Для перехода на «новую ступень эволюции» подопытный должен был обладать особыми личностными качествами, очень сильной волей и уверенностью, граничащей с самоуверенностью, ни в коем случае не быть приспособленцем. Приспособленцев Зона ломала с легкостью и обращала в своих рабов в прямом смысле этого слова.

На этом попались «темные сталкеры»: подстроившись под Зону, изменив себя в угоду ей, они обрели определенные способности внутри Периметра, но при этом Она смогла им приказывать. Мутантами по собственной воле, зоновыми тварями – вот кем стали. «Рыцари» же преобразовывали аномалии под себя, чувствовали их, видели, а иногда могли и усыпить. Они ходили открыто, не пользуясь сканерами, умели становиться невидимыми для обитателей и проявлений Зоны, например, «роя», сопротивлялись воздействию не смертельных аномалий.

– Мои способности схожи, – сказал Денис.

– У тебя они гораздо сильнее выражены. Более того, «рыцари» всегда расплачивались за творимые ими «чудеса».

– Я тоже!

– Но, к счастью, мне еще ни разу не пришлось выносить тебя из Периметра в коматозном состоянии. И по полгода ты в клинике у Романа не гостил, – сказал Ворон и добавил: – Очень надеюсь, ничего подобного не случится никогда.

Денис кивнул и тихо произнес:

– С тобой – тоже.

Ворон усмехнулся и продолжил прерванный рассказ:

– Современные биологи до сих пор не научились контролировать мутации. Профессору Сестринскому это удавалось. Более того, он разработал технологию по производству «сверхлюдей». Все мутации были положительными. Подопытный, превращающийся в зоновую тварь, гниющую вне Периметра, Сестринскому ни за каким лядом не сдался.

Дим являлся одним из тех, с кем эксперимент полностью удался. Однако поставить производство «рыцарей» на поток так и не вышло. После введения в кровь препарата выживали немногие. Затем выживших держали в специальной камере, в которой то ли воссоздавались условия зарождения Зоны, то ли просто происходило испытание одиночеством. Не все выдерживали около месяца наедине с самим собой в полной изоляции от окружающего мира. Из камеры выходили единицы. И это еще не все: подопытные могли сойти с ума или внезапно умереть от остановки сердца в течение последующего года.

– Это ужасно, – сказал Денис.

Ворон повел плечом.

– «Рыцари Зоны» были бы злом в чистом виде, если б не одно «но»: в них шли добровольно и руку под укол подставляли, прекрасно отдавая себе отчет в возможном исходе. Все – кроме меня.