Глава 11

Небо с утра затянули низкие серые облака. Наверное, они собирались пролиться дождем во второй половине дня: мелким, промозглым и гадким. В такую погоду Никита ощущал себя снулой рыбиной, все делая через силу и периодически выпадая из реальности.

Оставив на время размышления, дремлет он или бодрствует, он прошел на кухню и поставил чайник. На этом силы покинули Никиту окончательно. Последняя надежда взбодриться оставалась на кофе, но так и не сбылась: синий огонек на плите становился все меньше и меньше, пока не исчез совсем.

Никита повздыхал, потер глаза, повертел кругляши конфорок, словно подобные действия могли наполнить пустой баллон, и ушел в комнату. Усевшись за стол, принялся глядеть в окно.

Скоро вернется Дим, и тогда удастся уладить проблему с так некстати закончившимся газом. Если одному Никите приходилось для устранения этой неприятности вызывать такси и ехать за двадцать километров на заправку, то с Димом все оказывалось намного проще: он просто звонил, и с заправки приезжал фургон с новым, опечатанным баллоном.

«Учись договариваться с людьми», – часто советовал Дим. Никита слушал, кивал, пытался наладить приятельские отношения хотя бы с соседями, но у него не получалось. Не помогали ни жизненный опыт, ни множество прочитанных книг.

Сколько он себя помнил, подойти и познакомиться составляло для него серьезную проблему – даже в детстве, когда, казалось бы, никто не страдает от недостатка коммуникабельности. Отчасти поэтому у него было не так уж много приятелей. Если он играл, то в основном один. С возрастом же нелюдимость только прогрессировала. В школе он оказался изгоем, о чем не особенно и жалел. В студенчестве его поначалу звали на дружеские посиделки, затем перестали, сочтя унылым ботаником.

Анализируя свое поведение, Никита и сам приходил к выводу, что неинтересен, только поделать с этим ничего не получалось. Стоило нацепить на физиономию улыбку, и он чувствовал себя другим человеком, только вовсе не в позитивном смысле, который обычно вкладывают в эту фразу, а кардинально в противоположном. Вместо настоящего Никиты появлялся какой-то манекен, скалящийся почем зря, – аж самого передергивало, а уж окружающих тем более.

«Тебе нужно научиться радоваться жизни», – выдавал еще один нужный и совершенно зряшный совет Дим.

Никита считал, что человека либо устраивает его жизнь, либо нет. И если он относится ко второму типу вечно страдающих по любому поводу личностей, то поделать ничего не сможет, хоть наизнанку вывернись. Чувство довольства ведь не зависит ни от суммы на счету, ни от быта, ни от времени года или еще каких-нибудь эфемерных особенностей. У Никиты в сравнении со многими бывшими москвичами наличествовало все и даже больше: и крыша над головой, и деньги, и работа, которую он с полной уверенностью мог назвать любимой. Имелся даже напарник и друг. Не существовало только удовлетворения – зыбкого ощущения счастья и самодостаточности.

«Бабу тебе надо хорошую, – все чаще повторял Дим, – не девчонку с розовым киселем вместо мозгов, такая от тебя сбежит через неделю и будет вспоминать, как страшный сон, а бабу – битую жизнью, опытную и с гипертрофированным материнским инстинктом».

Никиту передергивало от подобных слов, хотя он и понимал, что Дим, наверное, хочет ему добра. Ни девчонки, ни женщины за тридцать его, впрочем, не интересовали. В сексуальном плане не волновал вообще никто, но Никита боялся признаться в этом даже себе самому, не только Диму. Если раньше он еще предпринимал попытки закадрить однокурсниц, то после бегства из Москвы оставил все намерения приблизиться к противоположному полу и завести знакомство. Да и на кого ему обращать внимание? На Зойку-продавщицу или кого-нибудь из стайки малолеток, вечерами тусующихся на железнодорожной станции?

Только в Зоне серая пелена спадала с глаз. Никита будто выныривал из пленивших его мутных вод на чистый воздух. В Периметре он чувствовал постоянный адреналин, жизнь бурлила, хождение по лезвию бритвы и возможность умереть, просто ступив не туда, пьянили его.

Возвращаясь за стену, Никита опасался как-то выдать себя. Несколько раз, напившись мерзкой нахабинской сивухи (нормальные алкогольные напитки Дим употреблять отказывался), он едва не выбалтывал свой секрет, но вовремя останавливался. Пожалуй, если б напарник узнал, то не видать Никите Москвы, как собственного затылка.

Он, наверное, и в книги погружался, лишь бы не видеть безысходности реальности. Правда, те тоже оказались невеселыми: все больше напичканные бытовухой и нервотрепкой советско-имперской-русской интеллигенции, вечно мечущейся от неудовлетворенности бытия.

Никита тяжело вздохнул.

По идее, спичечный коробок с записанным на нем номером телефона лежал на комоде в прихожей, но Никита почему-то не мог подняться, взять его и позвонить. Он ждал Дима, а тот все никак не возвращался. Наверное, он снова отправился по грибы в лесополосу.

За окном все же заморосил противный мелкий дождичек. Вдоль забора, опираясь на клюку, прошла баба Нюра. За плечами у нее покачивался пустой рюкзак, в котором, как утверждала старушка, было гораздо удобнее таскать продукты, чем в «новомодных» пакетах, натирающих руки, да и вместительностью и грузоподъемностью не отличающихся. Рюкзак привлекал внимание – ярко-красный в синюю и зеленую полоску с игрушечным лиловым спрутиком, привязанным к одной из лямок, – и бабе Нюре нравился.

Никита кивнул в знак приветствия, хотя старушка не могла бы его разглядеть с такого расстояния, да еще и через стекло, однако она повернула голову и тоже закивала, широко улыбаясь и показывая редкие желтые свои и золотые вставные зубы. Почему-то от этой улыбки у Никиты мороз пошел по коже. А еще он вспомнил: Дим не придет, его же убили.

Неясный шум привлек его внимание, Никита оторвался от окна и уставился на столешницу перед собой. Невесть откуда на той появился «циркуль». Артефакт мало походил на те, которые Дим лично выносил из Зоны. Он образовался из ножа, вставшего на острие, и присоединившейся к нему чайной ложечки. Лак со столешницы слегка истерся, имелись несколько трещин в дереве, потому прочертить идеально правильную окружность у ложечки не получалось. Она дребезжала, подскакивая на неровностях, острие же ножа с каждым новым оборотом входило в столешницу все сильнее.

– Чертовщина… – протянул Никита и усмехнулся.

Обычный «циркуль» не терпел препятствий. Если на его пути оказывался хоть камень, хоть человеческий палец, разрезал, словно раскаленный нож масло. Жертвовать собой Никита не собирался, поставил на пути ложечки солонку.

Раз… и та раскололась на две ровные половинки с оплавленными краями, соль рассыпалась по столу и почему-то изменила цвет с белого на розовый. Ложечка по-прежнему выглядела самой обычной, мельхиоровой, но экспериментировать дальше Никита не стал.

Совершив с десяток оборотов, «циркуль» распался на составляющие. Никита потянулся было к ложечке, но вовремя отдернул руку. Она начала подергиваться, очень похоже изображая «тараканью лапку», а та, как Никита помнил, могла и током ударить.

Мелькнувшую по стене тень он уловил краем глаза, обернулся и замер. По обоям словно кто-то провел горящей палкой. Они обуглились, а местами отошли от стены. В углу под потолком висело нечто, более всего напоминающее шаровую молнию, только малинового цвета, рассыпающее вокруг зеленые искры.

На этом странности не закончились.

В центре комнаты появился красный, но уже порядком выцветший ковер с дырой в одном из углов. Казалось, огромная саблезубая моль отгрызла кусок.

Раньше такого в доме не водилось. Никита в принципе не мог понять, кому в голову могло прийти сочетать алый и ядовито-зеленый цвета с индиго. Он точно не принес бы в собственное жилище такую безвкусицу. На ковер выкатился ярко-желтый клубок, которому здесь точно взяться было бы неоткуда, а затем припрыгал черенок от лопаты, принесенный в дом из огорода Димом.

Клубок подскочил к палке и насадился на нее, из кухни само собой приползло вафельное полотенце – и вот посреди комнаты образовалась этакая кукла, отчего-то ассоциирующаяся с «кикиморой». Он видел подобные «псевдоорганизмы с матриц по трупам», как называл их Дим, всего несколько раз, но Никите хватило.

Однажды в Зоне, когда ему взбрело в голову сунуться в подъезд, Никита едва успел унести ноги от подобного существа, благо, веса у «кикиморы» оказалось, как у самой настоящей тряпичной куклы. Вышибить дверь квартиры на первом этаже, в которую Никита успел забежать и запереться, сил у нее не хватило. Она лишь кружилась возле лифта, слепо тычась в стены, скреблась. В квартире нашлись несколько «циркулей» и «огниво», Никита собрал их в контейнер, как учил Дим, и ретировался через окно, едва не угодив в аномалию «соловей». Чудом миновал, по самому краешку прошел. Охоту лазать в заброшенные дома с тех пор отшибло.

«Кикимора» покачнулась, неуверенно прыгнула в его сторону и тотчас отскочила, крутанулась и замерла.

Пожалуй, он мог бы успеть удрать, только не мимо «кикиморы» к двери, а в окно. Черт бы с ними, с порезами, даже пусть и глубокими, жизнь – дороже. Однако пока существо не нападало, Никита сидел на месте и не делал резких движений: не хотел привлекать внимания. Зрительными функциями клубок не обладал, как и слуховыми, а вот на вибрацию пола, наверное, мог как-то среагировать.

Словно уловив некий ритм, доступный только ей, «кикимора» принялась подергиваться и притоптывать ногой-черенком. Звук получался глухой из-за ковра. Существо совершило два прыжка в одну сторону, три в другую, подскочив, сделало сальто и закружилось, характерно потрескивая.

«Это уже даже не чертовщина, – подумал Никита. – Наверное, так и образуется новая Зона».

Страха он не ощущал, скорее, научный интерес.

«Кикимора» продолжала кружиться, ворожить, полностью оттягивая на себя внимание.

– Ай! – вскрикнул Никита. Руку ожгло огнем, а сердце подскочило к горлу и ухнуло куда-то в желудок.

Зря он так уставился на «кикимору». Пока наблюдал за ней, чайная ложечка – «тараканья лапка» – подползла поближе, да как шибанула током по пальцу. Звук голоса на проявления Зоны однозначно подействовал: ложечка застыла (притворялась, не иначе), а «кикимора» принялась вертеться с удвоенной силой, сантиметр за сантиметром скрадывая расстояние до Никиты.

– Твою ж мать налево! – громыхнул из прихожей голос Дима, и «кикимора», словно испугавшись, рухнула на пол, распавшись на составляющие части. – Что ты здесь устроил?

– Ты не поверишь! – радостно воскликнул Никита и осекся, стоило человеку, присвоившему голос Дима, войти в комнату.

Огромный детина в птичьей маске, рясе и с бензопилой «Дружба» наперевес покачал длинным клювом и двинулся к столу, пнув клубок в сторону.

Никита заорал.

– Нет, нет и еще раз нет! Я не возьму в Зону труса! – Ворон подпирал бедром стол и выглядел крайне недовольным. – Пусть даст всю имеющуюся у него информацию, касающуюся схрона, я сам схожу и посмотрю, что и как.

– Ты же видишь, он многое умалчивает. – Нечаев снял очки и принялся тереть веки.

– В вашу задачу, дражащий мой Владлен Станиславович, как раз и входит отделить зерна правдивой информации от плевел лжи, – елейным голосом заметил Ворон, наплевав на приличия, и уселся на столешницу, болтая ногами.

Нечаев вздохнул.

– Если бы все было настолько просто… – сказал он. – Ты же видел этого Никиту.

– Потому и утверждаю: он трус. А кроме этого, подобные ему люди глубоко антипатичны мне как личности. – Ворон скорчил кислую мину и покачал головой. – Может быть, в обывательской среде и ценятся приспособленцы. Например, они составляют процентов девяносто офисного планктона. Однако их и на километр к Периметру подпускать нельзя.

– Скольких ты водил, кого нельзя? – усмехнулся Шувалов.

В этом разговоре глава института придирался чуть ли не к каждому слову и даже умудрялся язвить. Ворон пока не знал, как на подобное реагировать.

– Зона таких десятками жрет и не давится, – произнес он как можно спокойнее. – Он же ни одной аномалии не пропустит. В книжечках, которыми это молодое дарование зачитывается, опять же каждый второй – типичный маленький человек в футляре собственного мозгое…

– Игорь! – осадил его Шувалов. Он сидел в глубоком кресле в углу между глухой стеной и окном, а не во главе стола, как обычно, читал какие-то документы, водрузив на нос очки в массивной черной оправе, но за разговором следил внимательно.

– Мозговыеживания, – поправился Ворон и, прямо посмотрев на Шувалова, заверил совершенно иным кристально искренним тоном: – Простите, Василий Семенович, больше никакого мата.

– Да при чем здесь великий и могучий? – всплеснул руками тот. – Не лепи ярлыков, ты видел парня впервые в жизни!

– И мне хватило! – сказал Ворон и повторил его жест. – Хорошо, – произнес он после порядком затянувшейся паузы. – Если вас не удовлетворяет мое профессиональное чутье, а обычно вы к нему прислушивались, давайте опираться на факты. У этого парня на днях убили напарника, к слову, самого близкого человека, с которым он делил не только рабочее пространство, а жил в одном доме! Дэн, не дергайся!

– Я вовсе не… – начал Денис, но договорить не успел.

– Никаких аналогий!

– Я молчу и ни о чем не думаю.

– Хорошо, – одобрил Ворон. – Итак, дом был куплен этим Граниным на остатки средств от продажи московской квартиры. К слову, Владлен Станиславович, надо бы выяснить, с чего такая прозорливость? Почти за месяц до эвакуации, когда Москва еще жила вполне благополучно, Гранин продал свою отдельную, замечу, расположенную в неплохом районе, квартиру за сущие гроши и буквально сбежал из города. От кого он скрывался?

– Я попробую выяснить, Ворон, но не жди от меня подвига, – ответил Нечаев.

У него хватало разумения и такта использовать сталкерскую кличку, а вдобавок он решил не осложнять себе жизнь «выканьем» и в одностороннем порядке перешел на «ты». Ворон не поправлял и вопросов по поводу несостоявшегося брудершафта не задавал, значит, его все устраивало.

– Мне еще и Дымов покоя не дает, но здесь рассчитывать особенно не на что, – продолжил Ворон. – Гранин соврет, будто познакомился с ним на рынке, и проверить эту информацию у нас не получится.

– Это еще почему? – удивился Нечаев. – Опросим старушек, торгующих на этом рынке, и все выясним.

– Вы, извините, где живете? – поинтересовался Ворон.

– В «Университи».

– Комплексе, который недавно построили?

Нечаев кивнул.

– А, пардон, на рынке давно бывали?

Нечаев пожал плечами:

– Не помню.

– Значит, давно, – подытожил Ворон.

– Да какая разница? У меня «Пятерочка» через дом.

– А в том, – улыбнулся Ворон. – Даже наши с Дэном знакомые пенсионного возраста подтвердят что угодно, даже если такого не было, лишь бы нас выгородить. Это в городе старушки готовы глотки перегрызть соседям и все про них выложить, да еще от себя добавить – по причине скуки и озлобленности. В деревне же или приусадебном хозяйстве, как у нас, да и у Гранина, старушки делом заняты. Всегда! А если ты еще и не «козел городской», а нормальный мужик, который способен помочь канистры с водой поднести, калитку починить или водопроводчика за шкирку привести, а вдобавок кило огурцов купить, то почти родственник. Родственников же не сдают никому и никогда, даже если совершили нечто незаконное. Особенно если совершили!

Шувалов усмехнулся.

– Набрался житейской мудрости?

– Расту над собой, – фыркнул Ворон, – впрочем, речь даже не об этом. Сколько у вас сидел Гранин?.. Не нужно ответа, вопрос риторический. Долго он у вас сидел! Любой нормальный человек, попав в заключение, начинает звать адвоката-главного-консула-прокурора, жаловаться-выяснять-угрожать-требовать хоть как-то. В крайнем случае бросаться на стены и измерять шагами комнату. Гранина устраивало все.

– Возможно, он просто умнее, чем ты думаешь? – предположил Шувалов.

– Допустим, он догадался о видеонаблюдении, – Ворон пожал плечами, – только все равно не сходится.

– Ну почему же? Нам попался по-настоящему умный и расчетливый игрок, который просчитывает наше поведение и собственные ходы на десяток вперед, – возразил Шувалов.

Нечаев покачал головой, но от комментариев воздержался.

– Тем более не пойду с таким в Зону, – сказал Ворон серьезно. – На кой мне сдался ведомый, преследующий свои личные интересы? Я терпеть не могу оставлять в Периметре людей, но еще больше не по нраву, если кто-то попытается скормить Зоне меня самого.

У Нечаева зазвонил телефон, и он, извинившись, вышел, прикрыв за собой дверь.

– Он важен, – сказал Денис, в присутствии Нечаева предпочитавший отмалчиваться. Не то чтобы тот вызывал у него чувство недоверия, но был человеком новым, а с такими он всегда держался настороже.

– Я придерживаюсь того же мнения, – заявил Шувалов.

– Очередной сон? – В голосе Ворона мелькнуло раздражение.

– И предчувствие, – подтвердил Денис.

– Игорь, пойми. Парень сейчас на перепутье, у него убили не просто напарника, а считай, старшего родича. Он сейчас либо замкнется, либо обопрется на кого-нибудь еще, – заявил Шувалов.

– Только я не мать Тереза или кто там трясся над заблудшими овками!..

– Ты хотел сказать овцами?

– Волками, но так получилось даже лучше, – вздохнул Ворон и обернулся к Денису. – Хорошо, но охранять его будешь сам.

– Ты повторяешься. Примерно это я слышал в отношении Николая Дмитриева, – сказал тот.

Ворон фыркнул, взял со стола ручку и повертел ее между пальцами.

– Ошибаешься. Под словом «охранять» на этот раз я имею в виду вовсе не обеспечение его безопасности. Наоборот: нашей от него.

– Без проблем, я присмотрю, – пообещал Денис.

– Игорь, у парня определенно имеется потенциал, – покивал Шувалов. – Он способен принести пользу.

– Способен… принести… потенциал, – передразнил Ворон и в раздражении саданул ногой по ножке стола. – Да что ж вы меня не слушаете-то сегодня?!

Отворилась дверь. Нечаев вошел в комнату и сел в пустующее кресло рядом с Денисом.

– Я пропустил что-нибудь важное?

– Нет!

Нечаев пожал плечами и начал рассказывать:

– Наши спецы разобрали по винтику запирающий механизм в бункере. Как думаешь, если здесь Дим установил сканер, считывающий отпечаток пальца и кодовый замок, на какие ухищрения он пошел в Зоне?

– Пока что я не видел двери, которая устояла бы перед гранатометом, – абсолютно спокойно заявил Ворон и рассмеялся. – Хорошо, придется тащить его с собой.

В этот момент в коридоре раздался вопль, мало сходный с человеческим.