Глава 33. В роли Станиславского

Те уже ждали меня в обширном внутреннем дворе, вполне приемлемом для предстоящих репетиций. Памятуя о том, что сопровождать государя дозволено двум десяткам, к восьми телохранителям по моему распоряжению Вяха Засад добавил дюжину своих спецназовцев. Возглавил их заместитель Вяхи по имени Сбой. Правда, едва Засад услышал, что им предстоит, как попытался все переиначить, вызвавшись принять личное участие в захвате, но я ему отказал, заявив, что подыскал ему не менее ответственное дело – повязать ханскую свиту возле шатра.

На сей раз я излагал предстоящую задачу быстро, устав от повторов, но ребятки были понятливые, понимали с полуслова, тем более, что на первый взгляд все выглядело на удивление просто. Всего-навсего по моему сигналу навалиться на Годунова, Кызы и его сына, если он окажется в ханской свите. Далее те, кто закроет собой Федора, остаются лежать на нем, дожидаясь, чтоб утихла первая сумятица – не дай бог Годунова в горячке достанет шальная стрела. Остальных же вяжем и ставим на ноги, демонстрируя татарам, что они в наших руках. А для убедительности ножи к горлу каждого. И ставим их таким образом, чтобы закрыть ими государя. Лишь тогда позволяем подняться и ему самому.

– Все равно опасно, – проворчал Метелица.

– Не спорю, – согласился я. – Но на нем будет надета кольчуга, да еще шуба со стальными вкладками. Тому, кто его закроет, куда опаснее. Может достаться.

– Не привыкать, – отмахнулся Летяга, поспешив успокоить меня. – Да ты не сумлевайся, княже. Эвон, в Пайде от пуль Федора Борисовича уберегли, а от стрел басурманских….

– Но действовать надлежит не просто быстро, но стремительно, как молния, – предупредил я.

– А с прочими чего делать? – осведомился Метелица. – При хане-то невесть сколько людишек окажется.

– Ими займется Скок и его люди, – пояснил я. – У них в связках мехов, которые они понесут хану, будут спрятаны пистолеты…. Но стрелять надлежит в первую очередь в ханских телохранителей – они нам ни к чему. Остальных же лучше брать в плен. Чем больше заложников, тем лучше.

Оружие я подобрал исключительно трофейное, с ударнокремневым замком, распорядившись собрать его со всего полка, равно как и пищали. Они, конечно, не столь надежны, как фитильные, какая-то часть непременно подведет, даст осечку, но зато им не требовался зажженный фитиль.

Но если с предполагаемыми осечками я сделать ничего не мог, то чтобы не случилось главной осечки, у людей, я постарался предусмотреть все возможное на тренировке. Статистов на всякий случай (скорее всего с ханом помимо сына увяжется кто-нибудь из свиты), я подобрал сразу пятерых. Это помимо изображающих Кызы-Гирея и Годунова. На роль первого я выбрал здоровенного Одинца (тяжело в учении – легко в бою), а моего ученика вновь надлежало сыграть Емеле. Расставив всех на дворе в нужном порядке, я дважды продемонстрировал свои будущие действия, с которых все должно начинаться и подробно растолковал, что и как делает каждый. После этого, велев спецназовцу Нетопырю заменить меня (у него лучше всех получались броски), велел тренироваться самостоятельно и подался к остальным.

 Сотники к тому времени успели провести отбор среди своих людей и были готовы. Мой рассказ о том, что надлежит проделать еще в Скородоме, до выезда к хану, был воспринят так, как я и рассчитывал, благо, излагал я суть предстоящего надувательства татар с юморком, не переставая улыбаться. Свой настрой мне удалось передать и остальным «актерам» – потому репетировали смену составов бодро и весело. Народ и сам на ходу вносил предложения, как сделать лучше тут, как там, и кое-какие из них оказались весьма дельными.

Но Скородом – прелюдия к основному действу, не более, а стоило нам перейти к нему, все застопорилось. И хотя я начал с подробного разъяснения, что за чем должно происходить, начиная с самого порядка движения к татарскому лагерю и прибытия в него, поначалу меня поняли не все. Едва я вывел участников поближе к Москве-реке, дабы очертания местности примерно соответствовали той, на которой будет происходить настоящее действо, как убедился в этом окончательно. И пришлось поправлять, пояснять, вновь и вновь растолковывая и разжевывая. А затем опять репетиция, и снова получалось не совсем правильно, а кое-что и вовсе неправильно…. Что-то приемлемое стало получаться поздним вечером, когда давно стемнело и я устало махнув рукой, решил перенести тренировку на завтра – не зря же я выторговал у татар лишние сутки для сбора «приданого».

Народ на ночлег я разместил здесь же – пустых домов хватало, ночуй в любом, а кроме того имелись и монастырские кельи. У трёх охранных сотен казармы тоже под рукой – прошел через Чертольские ворота Белого города и вот они, пожалуйста. Но сам я укатил к себе на подворье – вдруг понадоблюсь Годунову с утра пораньше. Кроме того все равно начинать завтрашний день мне предстояло с посещения Думы.

По счастью, голова у Федора от выпитого накануне изрядно болела и ему было не до подозрений. Да и вел я себя весьма примерно. Даже в Думе, когда на меня начали наезжать, сперва слегка, а потом обрушившись со всех сторон, я больше помалкивал, потупив голову и сокрушенно кивая ею в такт словам очередного обвинителя.

Грехов у меня отыскали предостаточно: я и Мнишковну с царицей оставил в Вардейке, и охраны им мало выделил, и серебро нужно было забрать все, а теперь поди сыщи столько денег для выкупа, и….

Словом, нашли в чем обвинить. Но больше всего, на мой взгляд, их бесило мое наплевательское отношение к их чинам, титулам и отечеству: каждый был назначен воеводствовать над небольшими участками стен – от башни до башни и только. Правда, до конца я унижать их не стал, никого над ними не поставив – пусть все напрямую подчиняются мне. Мороки куда больше, зато при таком раскладе не будет отказов.

Помалкивал же я потому, что мысли мои были заняты совершенно иным: все ли учел, нигде ничего не забыл. А кроме того я считал, что и впрямь отчасти виноват в их пленении.

Кстати, уверен, что произошел наезд по наущению Романова. По всей видимости, Федор Никитич хотел продемонстрировать мне свою нынешнюю лояльность, ибо когда народ разошелся не на шутку, он неоднократно вставлял что-то примирительное, добродушно улыбаясь мне. Не иначе, как боярин собирался взять слово под конец, представ во всей красе моего защитника.

Хотел, но не успел – пришел Годунов. Появился он на заседании намного позже обычного и свой ушат грязи я к тому времени давно получил, даже не один, а много больше. Более того, поначалу, когда он вошел, натиск усилился. Орали на меня одновременно, не слушая друг друга. Причина проста: желание выказать себя перед государем, ибо каждый хорошо помнил о моей недавней, месяца не прошло, травле, а некоторые из думцев, входивших в Малый совет, и самолично в ней поучаствовали, вот и решили, что все повторяется заново.

Однако Федор, поначалу оторопев от увиденного и услышанного, на сей раз молчал недолго. Спустя пару минут он взорвался и столь рьяно ринулся меня защищать, что я едва-едва успел удержать его от принятия самых кардинальных мер. Да и то прислушался он ко мне не сразу, а лишь когда я процитировал его собственные слова: «Не время для распрей».

Одно плохо – он никак не хотел отпускать меня одного к своим гвардейцам. Мол, худо у него на душе, а при виде меня страх за Марину Юрьевну, ну и за Ксению, проходит. Пришлось напомнить о той куче дел, про которые я говорил ему вчера, а для верности срочно придумать паручку дополнительных. Мол, коли едем к мусульманам, было бы неплохо выяснить у них основные нюансы касаемо их веры. Сдается, если Годунов блеснет своими познаниями перед Кызы-Гиреем, отношение к нам со стороны татар будет куда лучше.

Попутно выдернул из числа собранных купцов-мусульман и одного для себя. Припомнилось мне кое-какая ночь, негогда упомянутая дядькой, вот и хотел аккуратно выяснить о ней некоторые подробности. Сахиб, как звали купца, мое любопытство удовлетворил полностью. Осталось подогнать дату, названную им, к христианскому календарю. В этом мне помог, по счастью, не спрашивая, для чего вдруг оно понадобилось, отец Исайя.

Солнце уже стояло в зените, когда я наконец-то попал в Скородом. Впрочем, сотники без меня времени даром не теряли, успев поутру потренироваться, да и вчерашнее занятие принесло свои плоды. Гвардейцы с пушкарями действовали хоть и не совсем согласованно, но улучшения были налицо. А у телохранителей со спецназовцами вообще получалось отлично.

Сводной репетицией с участием всех, я решил заняться ближе к вечеру, дав людям поспать. Сам за это время еще раз прогулялся в Кремль к Годунову, договорился об организации небольшого застолья для татарской сотни охраны, а заодно забрал у Устюгова большую половину изготовленных плащей-накидок. Остальные, как он клятвенно заверил меня, непременно будут готовы к вечеру.

Ну и в Воскресенский монастырь заглянул. Надо ж попрощаться с тещей, чтоб соблюсти видимость. Та была мрачна, сурова, лицо зареванное, глаза красные, воспаленные. Крестила и благословляла меня как-то автоматически, машинально, думая о чем-то ином. Но когда стала напутствовать меня, вгляделась в мое лицо, охнула и, испуганно прижав руку ко рту, отшатнулась. Кое-как добравшись до стула, причем все время пятясь и ни на миг не сводя с меня глаз, Мария Григорьевна плюхнулась на него и обличительно протянула:

– А ить ты удумал чегой-то, – едва я открыл рот, чтоб отпереться от всего, она замахала на меня руками. – И не лги, не лги ради бога! Я ж по очам твоим зрю. Федя-то ведает ли? – Я чуть помедлив, еле заметно покачал головой. – И правильно. Не надо ему ничего сказывать, – неожиданно одобрила она. – Я и сама тебя ни о чем вопрошать не стану, токмо об одном молю: убереги его. И Ксюшу, девоньку мою, не дай на растерзанье басурманину, – и она как-то жалостливо, по-старушечьи всхлипнула.

«Не зря в народе рассказывают про материнское сердце. И впрямь оно подчас такое чует, что и….», – думал я, спеша в Скородом.

Завершающая тренировка прошла хорошо. Не иначе как количество перешло в качество. А может, сказалось и мое присутствие, ибо никому не хотелось выглядеть перед князем неумехой. Я и сам участвовал в действе на равных со всеми, не раз и не два совершая броски в ноги Одинца, изображавшего хана, и валя его вместе с Годуновым – Емелей на траву. И хотя я был придирчив, стараясь думать за врага, и то и дело подкидывал разные хитрые вводные, особенно телохранителям со спецназом касаемо численности сопровождающих хана людей, но народ отлично ориентировался и соображал влет.

Закончили мы засветло, но солнце успело зайти за горизонт. К тому времени я еле передвигал ноги, а в голове осталось только одно желание: скорее бы все кончилось. Но требовалось подкрепить энтузиазм, подпитав его, чтоб хватило до завтрашнего вечера. И я, собрав людей в каре подле маленькой деревянной церквушки Ильи-пророка, толкнул им речугу, расписав, что за былины начнут слагать об их завтрашнем подвиге, какого не бывало в веках. Много я чего им наговорил, пытаясь вселить в застывший передо мной строй уверенность в грядущей победе.

Кажется, прониклись, осознали и даже, судя по гордо вскинутым головам, возгордились. Значит порядок. Можно и заканчивать. Правда, остался финал. Что бы такого сказать напоследок?

Я внимательно обвел взглядом стоящих. Гвардейцы смотрели на меня преданно, с верой. В голове невольно мелькнуло: «А сколько из них к завтрашнему вечеру глядеть уже никогда не будут? Не на меня – вообще».

Я стиснул зубы, упрекнув себя, что становлюсь излишне сентиментален, а сейчас надо быть…. Каким? Ответа я найти не успел – кто-то из дальних рядов ахнул:

– Гляньте, на куполе-то чего деится! Крест-то! Эхма!

И столько восторга было в этом восклицании, что все мгновенно задрали головы, уставившись вверх. Я поначалу не понял, но когда последовал примеру остальных, обомлел. Да, понимаю, объяснение простое: прощальный луч скрывшегося за горизонтом солнышка уже не мог осветить землю, но достал до верхушки деревянного купола. И все равно зрелище было фантастическое. Крест на куполе не просто сверкал сам, словно его только что начистили каким-то суперсредством, но и воздух вокруг него тоже горел, переливался, создавая радужный ореол.

Поначалу я как и остальные, зачарованно любовался, но через пару секунд спохватился. Такой эффект грех не использовать в своих целях и я рявкнул что есть мочи:

– А ежели бог с нами, кто на ны?!

И разом спало незримое напряжение, витавшее над строем. Загомонили, загудели, на лицах улыбки, словно завтра предстоит веселая прогулка, а не…. Впрочем, того, кто знает, что кому суждено, не спросишь. Хотя….

«Спросить-то не получится, а вот попросить кое за кого…», – осенило меня.

Как гласит мудрая ирландская поговорка, умный, оправляясь в путь, непременно помолится богу, но мудрый при этом не станет проклинать и дьявола. Мне, а главное Годунову назавтра предстояла такая дорожка, что в своем стремлении обеспечить Федору максимум безопасности, я был готов просить о помощи кого угодно – ангелов, богородицу, бога, черта и самого сатану.

Но как молиться темным силам я не знал. Да и не хотелось, честно говоря, связываться с ними – то ли помогут, то ли обманут. Опять-таки и цена может оказаться слишком высокой…. А что касаемо светлых, то они, на мой взгляд, чересчур высоко сидели. Да и воспитание… Молиться-то надо искренне, а как это сделать, если во мне до сих пор сказывался отцовский воинствующий атеизм, из-за которого я доселе испытывал изрядный скепсис как к самой церкви, так и к ее служителям. А когда просишь, но не веришь, то ничего хорошего не жди – еще обидятся чего доброго и наоборот напакостят.

Поэтому оставался третий вариант – воззвать к славянским богам, благо, моя травница, будучи в молодости отчаянной язычницей Светозарой, могла это сделать. И я, распустив народ, не взирая на усталость, гудящую спину и свинцовые ноги, поплелся к Петровне. Идти предстояло недалеко. Еще вчера вечером я переправил ее и Резвану в слободу иконников, расположенную рядом с Арбатскими воротами, выделив им уютный домик старосты.

«Не факт, что и они услышат, – рассуждал я на ходу, – не факт, что захотят «спускаться», но вдруг. А когда тонут, как известно, и за соломинку хватаются».

Впрочем, тут, памятуя кое-какие прошлые обстоятельства, получалась даже не соломинка или прут, а доска. Нет, скорее бревно. Ведь кто-то прошлым летом в Серпухове толкнул меня в бок, заставив повернуться, а мгновением позже арбалетный болт вместо того, чтобы войти под сердце, лишь пропорол мне кафтан, да слегка поцарапал кожу. Да и по пути в Москву, когда мы сидели с Басмановым близ костра, я всего мгновением раньше нагнулся, иначе….

Словом, была мне сверху какая-то помощь после ворожбы моей Петровны, а уж кто приходил на выручку – суровый воитель Перун, покровительница любви Лада или бог счастливого случая светлокудрый красавчик Авось – абсолютно неважно. Главное, приходили и спасали.

Но сегодня я хотел просить не за себя, а за всех тех, кто завтра поедет со мной в стан крымского хана, и в первую очередь за Годунова. Ну и за Ксению. Ей воевать не придется, но шальная стрела глупа и зла, впивается в кого ни попадя.

Петровна поняла цель моего визита без каких-либо пояснений. Я и рта не успел раскрыть, как она, указав мне на широкую лавку с подушкой, буркнула:

– Рано покамест. Эвон, поспи чуток, а время придет, разбужу.

Едва моя голова коснулась подушки, как я мгновенно провалился в непроглядную тьму. Правда, длилось это недолго. Полное впечатление, что проспал от силы несколько секунд, а тебя уже будят.

– Вставай, вставай, полночь пришла, – поторопила травница.

Я сел, потряс головой, потер виски и с удивлением обнаружив, что от усталости не осталось и следа. Такое ощущение, будто зарядился бодростью чуть ли не до завтрашнего вечера. Петровна, когда я сообщил ей об этом, удовлетворенно хмыкнула:

– Выходит подсобили, – и она кивнула на табурет, стоящий подле лавки, сиденье которого было завалено пучками каких-то трав. Понятно, средневековая аромотерапия во всей красе.

Поначалу мы вышли на передний двор, но Петровна, покосившись на маячивший метрах в пятидесяти церковный купол, осуждающе покачала головой.

– Негоже одним на виду владений другого показываться. Могут и не прийти, – и повела меня обратно, в обход дома, на задний двор.

Костёр, разведенный ею возле какого-то сарайчика, на сей раз разгораться не спешил. Вспыхнув в самом начале, он мгновенно съежился и принялся чадить, давая черный удушливый дым. Петровна некоторое время вглядывалась в него, мрачнея на глазах, и сурово прокомментировала:

– Сказывала ведь я тогда – не следовало тебе к чужим обращаться, да еще к такому…., – она с омерзением передернулась.

– Так ты не наших зовешь? – удивился я.

– Про наших забудь, – посоветовала она. – Это токмо в присказках ласковое теля двух маток сосет, а в жизни иное: за двумя зайцами погонишься… Теперь они к тебе никогда не придут, зови – не зови. А его, сам зри, без крови не дозваться. Давай-ка заголяй руку….

– Подумаешь, кровь, – хмыкнул я, закатывая рукав рубахи. – Лишь бы помогло.

Петровна вздохнула и сожалеюще уставилась на меня, словно на дите, ляпнувшее нечто несуразное, но по причине неразумности ругать его за явную глупость не имеет смысла.

– Не поймешь ты, князь. Не следует его таковским прикармливать, не то разохотится и не отвадишь. А то он чего доброго и сам что-нибудь учинять примется, дабы ты лишний разок к нему обратился.

– Да к кому нему?! Скажи ты толком!

Травница насупилась, сурово взирая на меня исподлобья, и упрямо отрезала:

– Сказано к нему, значит, к нему. Из древних он. И имени его тебе знать не след, поверь на слово, – и она сокрушенно пробормотала, ловко делая надрез на руке. – Ох, княже, княже, не следовало бы нам его вызывать. Не будь твоя затея столь опасной, нипочем бы не стала к нему взывать, ну да ничего не поделаешь. Пущай хоть он поспособствует.

Мда-а, прямо Гарри Поттер какой-то. Там тоже какую-то страшилку называли не по имени, а Сам-знаешь-кто. Или нет, в моем случае должно звучать чуточку иначе: Сам-не-знаешь-кто.

Постепенно ее бормотание перешло в приглушенный шепот и мне отчего-то стало не по себе. Слишком явственно ее странные слова напомнили мне… пророчицу Ленно. Точнее, не слова, они вроде были иными, а интонация голоса травницы. Эдакая гортанно-тягучая, зловещая….

Костёр ярко вспыхнул и быстрые языки пламени зло заметались, на лету жадно схватывая капающую на них кровь.

– Прилетел-таки, – констатировала Петровна, но радости в голосе я не услышал. Такое ощущение, что появление неведомого божества ее скорее огорчил. – Давай скоренько перечисляй тех, кого хотел бы к завтрашнему вечеру в живых увидать, – поторопила она меня, предупредив: – Да поспешай. Сроку тебе токмо пока руда огонь кормит, а у тебя ее не бочка. А я… пойду, посторожу, чтоб никто лишний тебя не узрел, – и она с видимым облегчением (не иначе, как охрана была лишь благовидным предлогом для ухода) поспешила прочь, торопливо скрывшись в темноте.

Начал я, разумеется, с Годуновых, тщательно произнеся не только имена и фамилии, но и отчества брата с сестрой, затем перечислил всех телохранителей и спецназовцев, снова добавил Ксению с Федором, спохватившись, упомянул и самого хана с сыновьями (они мне непременно нужны живыми), после чего перешел на сотников и десятников. Далее в третий раз (на всякий случай, чтоб понадежнее) упомянул Годуновых и принялся за гвардейцев. Поименно я знал многих и перечень затянулся надолго. Под конец спохватился, что забыл про себя, но едва произнес собственное имя, как костёр внезапно недовольно зашипел и погас.

– Не всех успел перечислить, – пожаловался я вынырнувшей из мрака Петровне и, кивнув на свою руку, с которой по-прежнему продолжали одна за другой падать на черные головешки капли крови, предложил: – Раз течет, может опять разожжем, да продолжим?

Та озадаченно уставилась на потухший костёр, затем на мою руку, вновь на черные головешки и, отрицательно мотнув головой, давая понять, что в таком деле вторых попыток не бывает, мрачно протянула:

– Потому и дивлюсь. Не должон он был от угощения по доброй воле отказываться, никак не должон. Видать…, – и, не договорив, потребовала: – А ну, сказывай, кого последнего помянул?

– Себя.

Травница охнула и скривилась.

– Себя-я, – протянула она, прикусив губу. – Выходит, он…., – и вновь умолкла, озадаченно морща лоб и поглядывая на меня.

Взгляд ее мне не понравился, уж больно сочувственный, но я продолжал помалкивать, надеясь, услышать от Петровны, что произошло. Однако она продолжала молчать, а когда я, не выдержав, попросил пояснить, получил неожиданный ответ.

– Сама не ведаю, – почти сердито огрызнулась травница. – Может, он…, – она осеклась, и торопливо поправилась. – Хотя тут пожалуй иное, – и опять умолкла. Ответа она так и не нашла и предложила: – Ладно, что могли, мы с тобой сотворили, потому завтра делай, что хотел и пусть….

– Случится то, чему суждено, – подхватил я, попутно подивившись, откуда ей известно выражение римского императора Марка Аврелия. Или она слыхала его от меня и запомнила?

– Верно, – кивнула она. – Токмо назавтра жертву ему в благодарность непременно принеси.

– Какую… жертву? – опешил я.

– Человеческую.

– А… где ж я ее возьму-то? – перепугался я.

– Мыслю, сыщется, да не одна, – вздохнула она.

Ну да, точно. Татары. В любом случае без крови в их лагере не обойдется. Только я не знаю ни как вызвать этого, Сам-не-знаешь-кого, ни ритуала самого жертвоприношения. Да и не будет у меня времени на чтение заклинаний. Однако Петровна пояснила, что говорить ничего не надо и особого ритуала не требуется. Достаточно мысленно произнести «тебе дарую» и… кого-то прикончить, вот и все.

– Да гляди, чтоб до полудня, не позднее, не то он… напомнит, – предупредила Петровна. – Либо еще хуже: сам свое взять попытается.