Ефросинья писала в письме Вахромееву: «На днях анкету для кадровиков заполняла. Написала «замужем» и тебя, твой адрес указала. Так что имей в виду и ежели что — не отказывайся от меня…»

Он читал и тихо счастливо улыбался, представляя, как она выводила эти строки, озорно закусив губу. И конечно, тоже посмеивалась.

Шуточки были разные в письме. Еще бы: от госпиталя отделалась («Слава богу, подремонтировали до полной исправности!»), получила повое назначение и хорошую напарницу-штурмана. А в конце приписка, будто горестный вопль: «Жив ли ты, Коля?! Ведь больше месяца молчишь…». И чернильная клякса, упавшая горючей слезой.

Теперь уж не месяц, а целых два, подумал Вахромеев. Письма ее были старые, адресованные на прежнюю полевую почту, когда шли бои за Тарнополь. Позднее он сообщил свой новый адрес, да, видно, и у нее координаты сменились — ни ответа ни привета. Конечно, ведь сама писала о новом назначении.

Какая на войне переписка — сплошная нервотрепка…

Так уж суждено им писать друг другу безответные письма. А все-таки облегчение. Перечитаешь старые, ответишь — и будто поговоришь-побеседуешь: на душе светлее делается.

Она все Егору Савушкину поклоны передает. А его давно нет в живых. Дорого тогда обошелся батальону первый штурм Тарнополя… Напрасно они подсмеивались над немецким «фестунг Тарнополь» — город потом держался еще целый месяц. И в полном окружении — фашисты снабжали по воздуху осажденный гарнизон, посылали ночами самолеты и планеры.

Вахромеев вспомнил, как на другой день после освобождения Тарнополя отпросился у командира дивизии и с отделением саперов специально поехал в центр города, чтобы отыскать хоть какие-нибудь следы штурмовой группы Савушкина. Ничего не нашли — на месте четырехэтажного дома гора битого кирпича, ржавого железа.

Долго стоял он у этой каменной братской могилы, стараясь припомнить лица бойцов штурмового взвода. Но никого гак и не вспомнил — уже стерлись в памяти, кроме разве самого Егора Савушкина да богатыря артиллериста Бойко.

Слез не было, только тоскливая щемящая боль у сердца, какая случается в минуты совестливого раскаяния, Он будто чувствовал свою вину перед погибшими. И не потому, что личным приказом послал их сюда в ночное пекло почти на верную смерть, а потому, что они все погибли, а он остался жив, уцелел.

Он подумал тогда, что, если выживет на войне, возвращаться ему в Черемшу будет очень трудно, почти невозможно. Больше сотни новобранцев — и пожилых, и молодых — увел он из села в августе сорок первого, а вернется, выходит, один… Ведь в батальоне, кроме него и Афоньки Прокопьева, черемшанцев уже не осталось. Как будут смотреть на него бабы — вдовы и старухи, как он сам глянет им в глаза и что скажет?..

А что говорить: война… Люди понимают это сейчас, поймут и потом, хотя со временем, с годами понимать такое будет все труднее. Поймут жены и дети, сестры и братья, кроме разве матерей. Поймет и Пелагея Савушкина, которой он, Вахромеев, вместе с извещением про Егора «пропал без вести» послал свой офицерский аттестат — ему деньги не нужны, а у нее на руках все-таки трое ребятишек осталось.

Он теперь только до конца понял Егора Савушкина. Раньше недоумевал: как это медлительный тугодум Егорша, каким знали его до войны, умудрился скоро и незаметно превратиться в бывалого солдата, осанистого, благодушного, по-хозяйски спокойного и расторопного. Оказывается, Егор Савушкин — вчерашний таежный охотник — просто раньше других привык к войне со всеми ее передрягами и страхами. Вахромееву это привыкание далось труднее, длилось дольше, очевидно, потому, что не было у него Егоршиной житейской простоты, да и кремневой закалки охотничьей не имелось.

К войне гоже привыкают, хотя и не все. Недаром еще под Сталинградом как-то говорил Вахромееву один старый солдат: «На войне выживает тот, кто живет войной, кто ее, страхолюдную, и во сне видит».

Привыкнуть — это не значит потерять страх. Привыкнуть — это когда дело свое держишь в руках крепко, надежно. Бомбят, обстреливают, танками утюжат, а ты — держишь, не выпускаешь стиснув зубы, только землей и кровью отплевываешься. И ничему не удивляешься.

Вот нынче третий день сплошное удивление. Тишина, теплынь, сладкая духота отцветающих яблонь. И петушиный крик, забытый, до того непривычный, что вскакиваешь от него на рассвете, как от поднимающей «В ружье» автоматной очереди.

Солдаты ходят по селу нетвердо, вразвалку, словно моряки, сошедшие на землю после штормового плавания. На лицах, прикопченных несмываемой окопной гарью, бездумные улыбки. А все-таки пригибаются, частенько оглядываются по сторонам, пальцы постоянно на цевье, на спусковом крючке автомата, хотя до передовой отсюда добрых двадцать километров.

Привычка… Да и, говорят, бандеровцы в окрестных лесах пошаливают.

Вахромеев вторую ночь спал в сарае на сене — крепко, без сновидений, ни разу с вечера не проснулся, Вот только петух-дуралей разбудил, оглашенно заорал за дощатой стойкой.

Село плавало в рассветном тумане, в белом яблоневом дыму. Поблескивали росой черепичные крыши, домовито пахло жареным смальцем, даже показалось, где-то в соседнем дворе замычала корова. Ухоженное, добротное село, будто война обошла его далеко стороной. До странности нетронутое ни огнем, ни бомбежками.

Да и соседнее, за бугром, где расположился штаб полка, тоже в целости сохранилось. Очевидно, впопыхах драпали отсюда фрицы, не до поджогов было. А может, по какой другой причине не спалили.

Вахромеев взял полотенце и, кивнув на ходу часовому-автоматчику, направился умываться к колодцу. На околице, у моста, при въезде в село, урчали машины. Пригляделся, одиннадцать грузовиков; «студебеккеры» я «зисы». Наверно, тыловики-интенданты с утра пораньше пожаловали, а на «студерах» очередное пополнение прибыло.

Необычный отдых на этот раз предоставили батальону. Отвели для дислокации крупное село (да еще какое — все в райских кущах!). Ни учений, ни инспекций, начальство вовсе не беспокоит. Только стирка, мытье да стрижка. С дезкамерой, разумеется.

Вольготность эта настораживала. Уж не говоря о том, что интендантов понаехало, и мелким бисером рассыпаются: стопроцентное обеспечение по всем видам довольствия. Такого за всю войну не бывало. Да и пополнение слишком крепкое, подобранное: бывшие фронтовики с орденами и медалями — из госпиталей, после легких ранений. Вчера вот в прибывшей команде — ни одного зеленого новобранца. Неспроста батальон эдак обхаживают, любые заявки прямо на лету выполняют. Знать, задумало что-то начальство — после сватовства всегда наступает свадьба. Когда и как будут их «женить» — вот вопрос…

Сегодня, пожалуй, выяснится. Звонили, что приезжает в батальон сам командир дивизии. И не один, с каким-то вышестоящим генералом.

Надо будет настропалить ординарца Прокопьева насчет внешнего вида, ну, и по кухонной части особо предупредить: придется высоких гостей угощать обедом.

Любивший поспать ординарец на этот раз, к немалому удивлению, оказался уже на ногах. Вахромеев издали, еще от колодца, заметил, как Афоня быстро нарезал в палисаднике березовых веток и с этой охапкой вприпрыжку бросился на крыльцо, нырнул в дом. «Ишь ты, разбегался! — ухмыльнулся Вахромеев. — Наверно, подметать в избе собрался, марафет наводить к приезду начальства. И правильно: старуха хозяйка еле ноги переставляет. Какой с нее спрос?»

На кухне, несмотря на ранний час, уже царил деловой порядок: жарилась яичница на плите, фурчал вскипевший чайник, а на подоконнике были разложены бритвенные принадлежности. Так сказать, пожалуйте бриться.

Вахромеев заглянул через дверь в горницу и обомлел: оказывается, Афонька не подметал там, а, встав ногами на лавку, украшал березовыми ветками громадный, на полстены, хозяйкин иконостас. Старуха стояла тут же у зажженных свечей, истово отбивала поклоны.

— Прокопьев, ко мне!

Когда тот подбежал, испуганно вытянулся, Вахромеев прошипел:

— Ты ш-што там вытворяешь, разгильдяй?! Опять, поди, молишься?

— Так ведь праздник нынче, товарищ капитан… Святая троица. А я бабулю попросил, чтобы, значит, за дядю Егора Савушкина — убиенного Егория…

— Убиенного? — сердито перебил Вахромеев. — Кликуша ты, Прокопьев! Кто тебе сказал, что убиенного? Он без вести пропал, понял?

— Мы же с вами вместе были, сами видели. Ну в Тарнополе…

— Что видели? Ничего мы там ни видели! — вконец рассердился Вахромеев. В самом деле, этот недотепа может и в Черемшу черт-те что написать, задурит людям головы, — Официально сказано: «Пропал без вести». Баста! И вообще. Прокопьев, ты лучше кончай со своей религией, не выводи меня из терпения. Не то попадешь под горячую руку, я тебе такую выволочку устрою, что все твои апостолы мигом из башки вылетят. Я не капитан Тагиев, уговаривать да агитировать не стану.

— Бабушка просила, — промямлил Афоня. — Она тоже староверка. Русинка по национальности. «Житие протопопа Аввакума» мне показала, писанное…

— Молчать! — закричал Вахромеев. — Какое мне дело до ваших протопопов?

На шум вышла хозяйка, остановилась в дверях, прижав к груди не то икону, не то запыленную какую-то книгу.

— Пан командир, не ругайте хлопчика. Он мне сына напомнил: такой же беленький, худенький… Сын мой ушел в Армию Радецку. Давно, еще в сороковом, когда вы сюда пришли. А эта книга — память о нем. Он мне оставил. Я ее на божнице держу, прячу за иконой пресвятой богоматери… — Старуха тщательно обтерла книгу передником, протянула Вахромееву.

Тот удивленно усмехнулся:

— Так это же «Краткий курс истории ВКП(б)»! Безбожная книга, бабушка. Или вы не знаете?

— Знаю, милый, знаю. А все равно и на нее молюсь, потому как сына моего она бережет.

Вахромеев только руками развел: у него и слов не находилось против такой своеобразной логики.

Чуть позднее, уже после завтрака, улучив момент, ординарец Афоня обеспокоенно шепнул Вахромееву:

— Бабушка предупредила насчет бандеровцев. Тут в селе у них самое кодло располагается. Курень и кошевой атаман здесь со своими «провыдныками». Потому немцы и не спалили это село. Они ведь заодно действуют.

— Может, старуха пугает?

— Не знаю, товарищ капитан. Только надо ей верить. У нее бандеровцы старика убили. За то, что сын служит в Красной Армии.

Это было серьезное предупреждение… Даже очень серьезное, учитывая скорый приезд дивизионного начальства. Ничего себе райские кущи в яблоневых лепестках! Получается, его батальон — измотанные в боях солдаты и офицеры расположились на отдых прямо в осином гнезде. Парятся в банях, стирают амуницию, беспечно греются на солнышке, не подозревая, что где-то рядом на них нацелены тупорылые бандитские обрезы, А бандеровские «провыдныки», не будь они дураками, наверняка уже готовятся в ближайшую ночь захлопнуть мышеловку. Тыловикам тоже достанется, они, ротозеи, развернули тут целые склады почти без охраны.

А ведь еще в первый день он обратил внимание на то, что молодых мужчин в селе нет. Не могли же их всех мобилизовать немцы? Подумать-то он тогда подумал, а вот выводов должных не сделал. Оно и понятно: всем им, обалделым от радости, от неожиданно свалившейся мирной передышки, не до подозрений было. Только бы распрямиться, смыть с тела окопную грязь, а потом где-нибудь на часок упасть в теплую душистую траву…

Местные мужики, конечно, в окрестных лесах, в своих бандеровских схронах. Где же им еще быть?! У них в распоряжении было три дня— срок вполне достаточный, для того чтобы подготовить налет. Дальше вряд ли будут тянуть, они прекрасно понимают, что со временем слухи о затаившейся банде дойдут до советского командования.

Надо немедленно действовать. Принимать контрмеры. Поднять батальон по тревоге и прочесать ближний лес? Не годится. Это все равно что ловить в кустах затаившегося зайца — напугать можно, а вот поймать — едва ли.

И вдруг Вахромеев похолодел: а ведь «провыдныки» наверняка контролируют телефонную связь, давно подключились где-нибудь в глухом месте к проводу! А значит, достоверно знают о сегодняшнем приезде высокого начальства. Да будь он на их месте, разве упустил бы такую соблазнительную, а главное, верную возможность!

Сейчас же предупредить штаб дивизии: пусть меняют маршрут или берут с собой сильное сопровождение. И с головной разведкой.

Вахромеев бегом бросился в соседний дом, где располагался штаб батальона. Телефонная связь не работала, и он сразу понял: рассуждал совершенно правильно. Бандеровцы уже начали операцию, и даже не стоит сейчас пытаться восстанавливать связь: провод наверняка снят в нескольких участках, а связистов ждут засады.

Оставалось только радио. К счастью, рация сработала четко, без помех и срывов. Шифрованным кодом КП дивизии ответил: командир дивизии и член Военного совета уже выехали в расположение батальона.

— Объявить боевую тревогу!

Вахромеев доложил в полк обстановку, предупредил: опасность может быть и там у них, в соседнем селе, и через двадцать минут усиленная рота (первая — «злая-золотая» любимая рота Вахромеева) на нескольких «студерах» двинулась по дороге из села на запад.

Оказалось, что Вахромеев даже точно предугадал возможное место нападения бандеровцев: узкая ложбина в десяти километрах от села, где дорогу с обеих сторон опасно обжимал густой буковый лес. Они еще издали услыхали шум боя: частые взрывы гранат, длинные, вперехлест, автоматные очереди.

С бугра, на который выскочил головной «студебеккер», Вахромеев развернул подковой следующие за ним машины, велел гнать прямо по целине, а потом спешиться и пехотной цепью блокировать участок боя, взять бандеровцев в огневой мешок.

Сам Вахромеев с полувзводом в схватку не полез, хотя ребята-автоматчики и горячились, пытались прыгать на землю. Прикрикнул, живо остудил их. Он хорошо понимал, что в лесной драчке командиру куда полезнее наблюдать со стороны и, если возможно (как вот сейчас), чуть сверху. Чтобы в решающий момент единым ударом либо с ходу залатать мешок, либо врезаться в самую гущу и там поставить окончательную точку.

Он увидел, как из ложбины вырвался камуфлированный бронеавтомобиль, стал быстро уходить в их сторону, Но вдруг застрял на мостике через ручей, грузно осел задней осью, забуксовал — мостик рухнул, очевидно, сваи были подпилены заранее.

И сразу человек десять метнулись к бронеавтомобилю из ближних кустов ракитника.

— Наш черед! — крикнул Вахромеев автоматчикам, хлопнул водителя по плечу: — Жми, не жалей, родимый!

Полчаса спустя все было кончено.

Солдаты выводили на дорогу, сгоняли в кучу пленных бандеровцев — набралось более сорока. Вахромеев курил, молча разглядывая крепкого бритоголового мужика, которого недавно оглушил прикладом — тот убегал и вывернулся прямо из-за куста. Интересный был мужик, скуластый, плечи литые, как у молотобойца: такого один на один вряд ли одолел бы, если б не подходящий случай. Бежал он от мостика, который атаковали бандеровцы в одинаковой немецкой форме— вроде ударного кулака (остальные были одеты разношерстно, в цивильном). Этот в каком-то замызганном рваном зипуне, а бежал оттуда. Может, он командовал бандеровской «ударной группой»? Звероватый дядька, надо бы его отдельно допросить.

Из броневика вылезало начальство. Сначала вышел полковник — комдив, прижимая платок к рассеченному лбу (видно, тряхануло их крепко на рухнувшем мостике), потом появился моложавый генерал. Вытер мокрое от пота лицо, расстегнул китель, недовольно крякнул:

— Ну и жарища, черт побери! — чуть повернулся, подмигнул Вахромееву: — У вас всегда так жарко, капитан?

— До самого жаркого, слава богу, не дошло, — сказал Вахромеев. — Они ведь, бандеровцы, поджарить вас собирались в броневике. Вон там, видите, кучи хворосту наготовили.

— Вас что, послал сюда комбат Вахромеев?

— Никак нет, товарищ генерал. Вахромеев — это я и есть. Сам себя, выходит, послал.

Генерал рассмеялся, шагнул, протянул руку:

— Ну, здравствуйте, вездесущий Вахромеев! Я ведь вас знаю еще с окружения в Тарнополе. Только представлял немного не таким. Богатырем представлял.

— А вы тоже воевали под Тарнополем?

— Нет, не приходилось. Ваша жена старшина Просекова разыскивала вас. Я пытался помочь, да неудачно: вас в это время как раз занесло в окружение. Ну как, выбрались благополучно?

— Как видите. Воюем дальше.

— Правильно. И неплохо воюете. Спасибо за выручку! — Генерал взял Вахромеева за локоть. — Разговор к вам есть, товарищ капитан. Но это позже.

— Что-нибудь жена передавала? — не удержался Вахромеев.

— Нет-нет! Жену я вашу давненько не видел. А разговор будет служебный. Сугубо служебный.

Бронеавтомобиль вытянули буксирной лебедкой «студера». Однако ни полковник, ни генерал ехать дальше в нем не пожелали. Полезли в кузов к солдатам — с ветерком да под солнышком.

Допрашивали пленных бандеровцев в штабной хате. Разомлевшие, равнодушные, они сидели на траве, заполнив весь обширный двор, хмуро и молча курили.

Отвечали бестолково, односложно: «Нэ знав», «Нэ чув», «Нэ бачив». Видно, большинство из них и впрямь случайно оказались в бандеровских схронах: либо по легкомыслию, либо под угрозами своих сельских «провыдныкив». В этом еще предстояло долго и кропотливо разбираться выездному военному трибуналу.

Бритоголовый здоровяк, которого пленил сам Вахромеев, на поверку оказался психованным и крикливым. То пискляво верещал, отплевывался, не желая подниматься и идти в хату на допрос, а когда его все же подняли автоматчики и заставили идти, вдруг истерично разрыдался, сорвал и кинул на землю замызганную свою свитку, с треском разорвал на груди рубаху.

— Стреляйте мене тут! Нэ хочу, шоб мордувалы невинну людыну, мирного хлибороба! Нэ хочу!

Когда его допрашивали, в дверь, постучавшись, вошел Афоня Прокопьев, брезгливо державший в руках брошенную на дворе свитку «хлибороба».

— Разрешите обратиться, товарищ генерал?

— Обращайтесь, — разрешил генерал, несколько удивленный: что за солдат такой деловой?

— Мой ординарец, — пояснил Вахромеев.

А Прокопьев между тем бросил свитку в угол, шагнул к столу и положил перед генералом несколько листков тонкой бумаги.

— Вот что было запрятано, зашито в армяке этого гада. — Афоня указал на бритоголового. — Он, товарищ генерал, главный командир у здешних бандеровцев. Называется кошевой. Я за ним специально наблюдал, потому что имел о нем сведения из надежных источников. Товарищ капитан знает из каких.

Бандеровский кошевой сразу посерел лицом, взмок от пота: предъявленные Афоней бумажки были бесспорными обличительными документами. Здесь оказались описки «провыдныкив», инструкция из центра насчет боевых действий и топографическая схема с указанными на ней тайными складами оружия, боеприпасов, продовольствия. А также удостоверение самого кошевого — офицера эсэсовской дивизии «Галичина».

Из-за всей этой заварухи с бандеровцами серьезный разговор, который обещал Вахромееву генерал, состоялся лишь во второй половине дня, после обеда, перед самым отъездом гостей в штаб полка.

Генерал сказал так:

— В ближайшее время ваш батальон, товарищ Вахромеев, будет назначен в самостоятельный танковый десант. Для действии в глубоком тылу противника в целях выполнения особо важного задания. Ну как бы вам объяснить понятнее? Словом, в начале наступления в прорыв будет введен танковый полк с вашим десантом на броне. Задача состоит в том, чтобы совершить быстрый оперативный рейд, уйти вперед, примерно в ста километрах от линии фронта захватить объект и удерживать его до подхода наших главных сил. Что за объект? Немецкий секретный испытательный полигон. Я пока не могу сказать, где он расположен, но действовать вам придется в условиях горно-лесистой местности, с форсированием водных преград. Вот и готовьте в этом плане свой батальон с учетом, конечно, общей боевой выучки и сколачивания всех подразделений. Особенно важно форсирование рек. Что касается взаимодействия с танками, то в последующем еще неделю мы дадим вам на совместные учения с танковым полком. Да, и последняя деталь! Командиром сводного отряда — танковый полк, стрелковый батальон, понтонная рота, артдивизион, связь — будете назначены вы. Так что соответственно и настраивайтесь.

— А как насчет неувязочки, товарищ генерал? — трогая бинт на лбу, хитровато прищурился присутствующий при разговоре командир дивизии. — В сводном отряде могут быть старшие офицеры. Например, тот же командир танкового полка. А Вахромеев только капитан, Неудобно в смысле субординации. Помните, я вам докладывал?

— Этой проблемы уже нет, — улыбнулся генерал. — Вчера подписан приказ о присвоении товарищу Вахромееву воинского звания «майор». От имени Военного совета сердечно поздравляю вас, майор Вахромеев!

— Служу Советскому Союзу!

— Вопросы есть?

Вопросы, конечно, были, Однако задавать их Вахромеев не стал, потому что заранее знал; ответов не будет. Ему пока дали общую ориентировку в пределах того, что положено знать на данном этапе, Все уточнения последуют потом, перед самым выходом в рейд. Так уж положено у нелюбопытных военных людей.

Впрочем, один вопрос все-таки можно и нужно было задать. Только Вахромеев никак не решался. Перед самым отъездом, когда уже подсаживал гостей в бронеавтомобиль, наконец осмелился:

— Товарищ генерал, а вы не скажете, где находится моя жена? Растерялись мы с ней… Адреса сменились.

— Скажу, — ответил генерал. — Она служит теперь в отдельном разведывательном авиаполку. Только что это вам дает — адреса-то у меня нет. Хотя выход есть! Черкните мне в блокнот номер своей полевой почты, а я вернусь, и через оперативного дежурного сообщим старшине Просековой. Договорились?

— Спасибо, товарищ генерал! Буду вам очень обязан.

— Нет, это я вам обоим обязан, — со смехом сказал генерал. — В прошлом году ваша жена на своем самолете меня почти с того света вывезла, а сегодня вы из беды выручили. Так что я перед вами в долгу по всем статьям. Сделаю, майор! Можете не сомневаться! На днях ждите письмо.