Водяное колесо было в два раза выше человеческого роста, а шириной — в две протянутые в стороны руки. Бревна, схваченные проржавевшими металлическими обручами и скрепленные болтами, были громоздкими, обтесанными вручную, разбухшими от вековой сырости. Лопасти украшали зеленые бороды моха, с них капала вода, когда они поднимались наверх. Звуки были приятными. Деревянные перестуки напоминали топот детских ног. Ворчливая ось стучала, как сердце сильного старика.

Деревянный переходный мостик находился у самой мельницы. Быстрый поток под ним казался очень холодным. Капли воды создавали веселую мелодию. Основание каменной стены мельницы было изумрудно-зеленым от лишайника. Выше виднелся неровный кирпич. Само здание было высоким, массивным и слепым, как крепость. Вокруг него столпились старые эвкалипты, тени от них выглядели голубоватыми на белых стенах.

На мельницу смотрела дверь амбара. К ней были прикреплены афиши, на которых коробились фотографии актеров с неестественно широкими улыбками. В огромной двери была прорублена вторая поменьше, причем ее верхняя и нижняя половины висели на отдельных петлях. Такие двери бывают на складах. Над ней, на черной доске, было выгравировано золотыми буквами:

Эль Молино. Эстрада.

Дэйв открыл дверь и вошел внутрь.

Прохладно и сумрачно. В трех шагах от двери — стол на точеных алюминиевых ножках, покрытый белой бумагой с коричневыми кофейными пятнами. На нем стояла большая кофеварка из блестящего металла, захватанная чьими-то жирными пальцами. Пирамида из полиэтиленовых стаканчиков возвышалась в углу. Сигаретные окурки, обрывки билетов и какие-то еще бумажки устилали пол. Высокая ложная стена из белого пластика тоже была украшена афишей и фотографиями. У мальчика на одной из них было лицо испанского Христа. Надпись внизу сообщала, что это Питер Оутс.

Дэйв прошел через дверь за фальшивую стенку и оказался в полнейшей темноте, звук его шагов заглушался ковром. Впереди он нащупал ступеньки, поднялся по ним и остановился позади деревянных театральных стульев, установленных в семь или восемь рядов. Под прямыми углами к этим протянулись боковые ряды. Они окаймляли с трех сторон свободный прямоугольник пола, над которым в густой тени поблескивали, уподобляясь совиным глазам, стекла двух прожекторов, прикрепленных к тонким стропилам, не внушающим никакого доверия. В дальнем конце пустого пространства из-за темной перегородки проникал дневной свет.

За перегородкой имелась полуоткрытая дверь, за которой была просторная комната с двумя узкими высокими окнами. На одной стене комнаты на вешалках, сделанных из металлических трубок, висели костюмы. Остальное пространство занимали кабины размером два на четыре и занавес высотой с человеческий рост. Пустые распялки висели на перегородках. Деревянные венские стулья стояли перед столиками, заваленными всем, что требуется для грима. Над ними висели дешевые зеркала и две электрические лампы по обе стороны.

В дальнем углу — две двери с дощечками «мужчины» и «женщины». Из водопроводных кранов капала вода. В противоположном углу железная винтовая лестница вела наверх. Ее стертые ступени застонали под его ботинками. Добравшись до самого верха, он рванул черную дверь на себя. Никто не появился. Конечно, его не ждали. Что это — контора или кладовая? Это было и то, и другое, но в то же время и жилое помещение. Белоснежные стены, скошенный потолок и закопченные балки. Маленькие окна. Самая разношерстная мебель.

— Хэлло? — произнес он. — Здесь кто-нибудь есть?

Никакого ответа.

Нагнув голову, он шагнул дальше и оказался в крохотной кухне. Здесь по стенам было развешано много медной утвари. И никакого запаха пищи.

Сильный уклон крыши, низко расположенные перекладины представляли реальную опасность в спальне. На кровати быстро сесть было невозможно. Но нагой юноша, лежавший там, едва ли пожелал быстро подниматься. Он лежал на животе, скомканная простыня торчала между его ног, дышал он тяжело, запах винных паров заполнял небольшое помещение. Одна рука свешивалась у него до пола. На полу валялась рамка от портрета восемь на десять. Дэйв подошел и перевернул ее. Под стеклом не было фотографии, виднелся серый картон. Он хмуро посмотрел на спящего. Темноволосый парнишка, но лица не было видно. Он лежал, отвернувшись к стене; А Дэйву хотелось бы на него посмотреть. Он потянулся к плечу юноши, но в эту минуту на железной лестнице загремели чьи-то шаги. Дэйв положил рамку на ночной столик.

Черная дверь с шумом распахнулась, в помещение ввалился толстяк, в руке у него было несколько мешков с продуктами. Светловолосый, розовощекий, с голубыми глазами. Впрочем, волос было маловато, они обрамляли редким венчиком его голый череп. Он тяжело отдувался. Неуклюже повернулся, чтобы захлопнуть дверь. Голос оказался у него удивительно музыкальным. Он почти пропел:

— А вот и мы. Наконец-то будет еда! Вставай и побрейся. Душ немного барахлит. Если ты…

Но он так и не закончил свой инструктаж, потому что увидел Дэйва. Пение прекратилось, как если бы кто-то выключил пластинку. Толстяк попытался изобразить возмущение, но было ясно, что он испуган.

— Кто вы такой? Чего вы…

— Ваше имя Виттингтон?

— Мне кажется, я должен задавать вопросы.

На лбу и над верхней губой у него проступили капельки пота.

— Это мой дом. Я не привык…

— Дом принадлежит жителям, — возразил Дэйв, — здесь общественный театр. Двери не были заперты, и я вошел. Я ищу Питера Оутса. Кто там? — Он кивнул в сторону юноши. — Это Питер Оутс?

— Нет, конечно. Это мой племянник. Он вообще-то в армии, но сейчас в отпуске. Ночевал у меня.

Виттингтон, крадучись, прошел мимо Дэйва и поднялся по нескольким ступенькам в столовую. Привычно наклоняя голову под балками, прошел в кухню и опустил свои покупки на пол. Раздался характерный стук консервных банок.

— А вообще-то, это не ваше дело.

— Как раз мое, — возразил Дэйв, проходя следом за ним. Он позабыл о низком потолке и ударился о балку головой. На секунду задержавшись у порога, потер моментально вскочившую шишку, потом наклонился перед дверью, наблюдая за тем, как толстяк опустошал свои пакеты и распихивал продукты в буфет и холодильник.

— На прошлой неделе утонул отец Питера Оутса. Он застраховал жизнь в компании, где я работаю. «Медальон». Деньги должен получить Питер. Молодая женщина в доме, где он обычно жил, не знает, куда он уехал. Я подумал, что это может быть известно вам. Она сказала, что он проводил много времени здесь.

— Много времени? — голос Виттингтона прозвучал ворчливо. — Да, в этом она права. Массу времени. Когда-то, но не теперь.

Он стал разбивать яйца в сковородку с таким зверским выражением лица, как будто это были черепа его врагов.

— Теперь, если вы не возражаете…

Толстяк наклонился и открыл дверцу шкафчика под раковиной. Там не было ничего, кроме мусорного ведра из красного пластика с орнаментом. Виттингтон подмигнул, рука с яичными скорлупками на секунду замерла в воздухе, как будто ему было неприятно бросать их в такое нарядное ведро. Потом он все же решился на этот шаг и захлопнул дверцу.

— Мне нужно приготовить завтрак, накормить этого лоботряса, потом он должен принять ванну, побриться, одеться и прийти в себя. Потом мне придется отвезти его на автобусную станцию и возвратиться сюда на репетицию к часу дня. У меня нет ни одной свободной минутки. Но даже если бы и была, я все равно ничем бы не смог помочь вам.

— Питер Оутс был сильно увлечен театром? Почему ушел?

Дэйв закурил сигарету.

Острым кончиком ножа Виттингтон вспорол целлофан на куске сыра, бросил нож обратно в ящик, нашел терку и стал натирать сыр в сковородку с яйцами.

— Зачем вам?

— Я должен выполнить свою работу.

— У Питера закружилась голова, чтобы вы знали!

— Каким образом?

Четыре стула из белого металла стояли у стола со стеклянным верхом в ближайшем углу комнаты. Пара белых фаянсовых канделябров в стиле рококо на столе освещали белую высокую вазу с такими же фаянсовыми фруктами. Там же находилась большая двухстворчатая раковина розовато-перламутровой окраски. Не найдя другой пепельницы, Дэйв стряхнул в нее пепел, выдвинул стул и сел на него.

— У меня впечатление, что он был хорошим мальчиком, неизбалованным и неиспорченным.

— Я тоже так считаю.

Виттингтон снова завернул сыр в целлофан и спрятал его в холодильник.

— Эльмолинская эстрада пользуется известностью.

Он облил терку горячей водой и поставил сушиться.

— В результате люди из Голливуда, телекомпании, киностудии, агентства приезжают сюда за «покупками» нового материала. Что я решительно порицаю. Но они заплатили за свои билеты. Выставить я их не могу.

— И один из них «купил» Питера Оутса? — спросил Дэйв.

Из розового пакета Виттингтон вытащил связку сосисок и бросил их в кастрюльку.

— Прошу извинить меня, — сказал он и вышел из кухни.

Дэйв слышал, как он захлопнул дверь и захлопал в ладоши, и заговорил ненатуральным сюсюкающим голосом в спальне. Дэйв тут же поднялся, открыл дверку под раковиной и заглянул в мусорное ведро. Оно было забито десятками цветных слайдов в одинаковых белых рамочках. Он взял несколько штук и поднес к окну над раковиной. У румпеля парусной лодки стоял Питер Оутс, загорелый, в одних плавках, веселый и смеющийся, волосы у него раздувает ветер, синее небо, синяя вода… Другой: Питер Оутс, испуганный вспышкой фотокамеры, за столиком в кафе под полосатым тентом, вилка поднесена к полуоткрытому рту. Третий: Питер Оутс в средневековом костюме, обтянутое трико, короткий камзол, широченные рукава с буфами, наполовину вытащенный меч.

Но тут заскрипели половицы, Виттингтон возвращался назад, лавируя между стропилами. Времени больше не было. Дэйв бросил слайды назад, захлопнул дверцу и поспешил к окну. Когда толстяк переступил порог, он уже любовался ярким днем.

— Мне следовало бы хорошенько подумать, прежде чем поручать роль Лоренцо такому неопытному юнцу, как Питер. Но он на это имел полное право. Я же получил по заслугам. Его заметили люди Кочрана.

Дэйв недоверчиво спросил:

— Скай Пайлот?

Виттингтон кивнул.

— Этот проныра с телевидения. Он торчал здесь каждый вечер. Официально для того, чтобы оценить мои способности. Но однажды я услышал подозрительный шум внизу и нашел там Питера, который возвратился за какой-то забытой вещью, за часами, как мне кажется. Уехал он в машине Кочрана. Его машину с другой не спутаешь: ярко-желтый «логус».

— Может быть, он предложил Питеру контракт?

— Мне ничего не сказали, а я не стал спрашивать.

— Ну а что в этом было бы дурного? Чего вы хотите для своих людей?

— Играть в театре. Телевидение по сравнению с театром все равно, что доска для объявлений в сравнении с картинами Сезанна. Нет, я думаю, что то, что произошло с Питером, трагично.

— Вы хоть знаете, где он теперь?

Толстяк бросил ломтики хлеба в тостер, который с ворчанием их проглотил, — сверкающий зверь.

— Нет, этого я не знаю.

— Вы хотите сказать, что он не остался с Кочраном?

— Я хочу сказать, что поступки людей типа Кочрана очень легко предсказать. Они заманивают молодых неопытных людей обещаниями, которые не намерены выполнять, используют их и увольняют за ненадобностью.

— А вот я слышал о Кочране совершенно противоположное мнение, — возразил Дэйв. — У него слова не расходятся с делом, человек он разумный, здравомыслящий, даже благородный. Живет он со своей старенькой матерью и во всем следует ее советам. Очень набожный, не курит, не пьет. Никаких аморальных поступков.

— Механическая обработка, несомненно, — проворчал Виттингтон.

В эту минуту в кухне появился парень. Он по-прежнему был в костюме Адама, в руках у него была пустая рамка из-под фотографии. Он чем-то напоминал Питера Оутса, только у него не было аккуратно подстриженной небольшой бородки. И в глазах не было ничего святого. Впрочем, они вообще были невыразительными, а рот — совершенно безвольным.

— Чей здесь был портрет? — спросил он. — Помнится, вы мне говорили…

— Иди, прими душ, — сказал Виттингтон. — Завтрак остынет, если ты не поторопишься. Только не дотрагивайся до ручного душа, иначе ты зальешь всю ванную.

— Он был вашим любовником? — спросил парень запросто.

Увидел Дэйва и использовал рамку вместо фигового листка.

— Его звали Питером Оутсом, — ответил Дэйв. — Он играл в этом театре.

— Играл в театре?

— Это же театр, — пояснил Дэйв.

— Вот как? — парень смущенно улыбнулся. — Было уже поздно, когда мы вчера добрались сюда. И я здорово выпил.

Он нахмурился, завертел головой и поморгал глазами, глядя на Дэйва.

— Вы тоже гомосексуалист?

Виттингтон заорал:

— Иди, прими душ!.

— Хорошо, о’кей, извините.

Парнишка убежал. Виттингтон посмотрел на Дэйва.

— Вы же ничего не знаете об этом портрете!

— Знаю, что вы повыбрасывали множество других его портретов, которые у вас имелись. — Он ткнул пальцем под раковину. — А это дает ответ на вопрос паренька. Питер Оутс был вашим любовником.

Виттингтон побагровел.

— К вашему сведению, Питер — прямой и честный парень. Так вот, я прошу оставить меня в покое. Спустить вас с лестницы или сами уйдете?

Дэйв подозрительно посмотрел на толстяка и поднялся со стула.