Ваш дальний друг
Нина Хеймец

Сориентировался довольно быстро. От железнодорожной станции в город уводили два перехода-рукава. Над каждым светилась табличка с названием одной и той же улицы. Рубик выбрал южный – потому что шары фонарей, тощие кошки на нагретых солнцем мусорных баках, мягкий ветер в лицо, бульвары стремятся к морю. Первое, что увидел, оказавшись снаружи, – зеркальные стены строящегося небоскреба. Запрокинул голову, стараясь разглядеть его верхние этажи. Взгляд скользнул по отразившимся изгибам улиц, вытянутым домам на бетонных сваях, круглым балконам, покачивающимся кронам акаций. Рубик сверился с блокнотом и шагнул в переулок; шел, вглядываясь в номера подъездов, выведенные краской на штукатурке.

– Тогда мы и познакомились, – говорит Рубик, – не самая подходящая погода для летнего лагеря; дождь лил, почти не переставая, но нам это как раз нравилось. Я приехал чуть позже, – у родителей поменялись планы в последний момент, – у вас уже была компания: ты, еще две девочки и мальчишка из параллельного отряда, рыжий такой – черт, я и сам сейчас не могу вспомнить, как их звали, – Бетти усмехается, – Однажды ночью мы сбежали и отправились гулять в лес. Спланировали это заранее, запаслись спичками и фонариками. В последний момент чуть все не сорвалось, потому что, когда Рыжий вылезал из окна корпуса, его с улицы заметил один из вожатых. Вернее, вожатому показалось, что он заметил Рыжего, и он пошел посмотреть, что происходит. Прятаться было некуда, другой бы растерялся, но Рыжий прыгнул за спину вожатого и двигался, повторяя его движения. Мы уже успели перелезть через ограду и, стоя за ней, все это видели. В какой-то момент нам стало казаться, что одного из них нет, осталась только двигающаяся оболочка, которая тоже пойдет с нами в лес, и зачем она была нам там нужна, спрашивается? Но потом вожатый зашел в здание, а Рыжий все-таки остался снаружи, встряхнулся и подмигнул нам. Мы сбежали, как и собирались. Видимость была почти нулевая, ты споткнулась, разбила до крови коленку и говорила, что это ерунда и тебе не больно. А потом мы вышли к какому-то озеру, совсем небольшому, сидели там на поваленном дереве и курили. В воде отражались не пять сигаретных огоньков, а шесть – один лишний. Мы это заметили, нам стало не по себе, и мы хохотали. Правда, на озере была рябь, и, например, Луны оказалось три.

– А где все сейчас, – спрашивает Бетти, – где Рыжий?

– Не знаю, я с того лета никого из вас не встречал.

– Правая рука у меня, как видишь, почти не двигается, – Идо улыбается недоверчиво, – но, даже будь я здоров, вряд ли я стал бы так нырять.

– Это ты сейчас так говоришь! – отвечает Рубик.

– А почему мы ныряли? Напомни еще раз.

– Так кинжал же – весь покрытый патиной, был воткнут в песок по самую рукоятку. Кто бы стал просто так оставлять такую вещь, спрашивается? Мы его вытащили, и он почти сразу же развалился. Мы пришли к выводу, что кинжал – финикийский, и никто его тут не оставил. Видимо, где-то вблизи от берега находится затонувший корабль; кинжал оттуда вымыло волнами и выбросило на сушу. Мы решили попробовать этот корабль обнаружить. Месяц тренировались, задерживали дыхание. Я до сих пор помню это ощущение: будто на вдохе не внутри меня, а вокруг все застывает – даже шумы не звучат, а становятся объемными и неподвижными; и время останавливается тоже. И во всем этом, где-то очень глубоко, и есть человек, живая точка. Потом я попросил у отца его лодку, сказал – для рыбалки. Мы отплыли от берега и стали нырять. Нам ничего не удавалось разглядеть, мы устали, и я хотел плыть обратно. А ты сказал, что все-таки попробуешь еще раз. Пока тебя не было, я смотрел на горизонт, и мне вдруг показалось, что море перестало быть проницаемым. Солнце отражалось от него, от всей его поверхности, и резало глаза. И в эту секунду ты вынырнул. Сказал, что тут относительно мелко, и ты нашел корабль! Правда, это оказался другой корабль, вернее, катер – современный, с трубой. Тебе даже удалось заглянуть в один из иллюминаторов, но ты ничего там не увидел.

– Что мне делать? Нужно расслабиться, да?

Горничная вносит поднос с кофе. У нее смуглая кожа, черные волосы забраны в тугой пучок. Туфли на плоской подошве приглушают звук шагов. Она расставляет на столике крошечные чашки из полупрозрачного фаянса. От ее одежды пахнет стиральным порошком и чем-то еще – улица ранним утром, когда асфальт еще не прогрелся на солнце.

– Обычно все-таки близкие обращаются.

– Начинайте, – говорит.

Рубик пытается рассмотреть его лицо, но клиент развернул коляску так, чтобы сидеть спиной к окну. Солнце спускается к морю. Контуры человека перед ним напоминают огромную замочную скважину. Далеко внизу – город с белесыми крышами. Ровные линии разбиваются кронами деревьев. Рубик замечает на одной из узких улиц медленно двигающуюся темную точку – грузовик, следит за ним взглядом.

– Однажды мы с приятелями угнали автомобиль. Среди нас был один мальчик. Кстати, не знаю его имени. Потом его все стали называть «Уж», потому что как-то раз в беседке, где мы собирались, обнаружилась змея. Я, кажется, первый ее заметил, краем глаза – мне показалось, что в углу лежит скомканная магнитофонная лента. Только спустя несколько минут я спохватился – откуда тут ей тут взяться: еще вчера вечером ничего такого не было. Вгляделся, вскочил, и все остальные – тоже. «Не приближайтесь к ней», – кричат. В одном углу змея, в другом – все мы. А тот мальчик тогда подошел к ней и взял в руки. Говорит мне, – я рядом стоял: «Она безобидная. Хочешь дотронуться?» Я протянул руку, и помню, что мои пальцы в паре сантиметров от нее – застыли. Будто воздух между ними и существом, которого я пытался коснуться, стал плотным и колючим. Я думал, что «потемнело в глазах» – просто такое выражение, но почувствовал именно это. Словно вокруг сумерки, и все в них стало серым и зыбким. Я зажмурился и двинул руку вперед. Змея оказалась на ощупь сухой, теплой и немного шероховатой.

Так вот, Уж однажды пригласил нас поездить на машине. Сказал, к ним приехал его дядя, и готов нас покатать. Надо сказать, что раньше мы дома у Ужа никогда не бывали. Мы пришли к нему, он нас встретил у подъезда. Машина стояла у них под окнами – длинная такая, горбатая со стальной фигуркой мчащегося зверя на капоте. Уж принес с собой ключ. Помню, мы увидели брелок, и ахнули – там такой же зверь мчался. А Уж так неторопливо обошел двери, каждую открыл, говорит: «Садитесь, располагайтесь». Я его спрашиваю: «А посигналить пока можно? Или хотя бы руль покрутить». Уж мне: «С ума, что ли, сошел?». Ждем дядю. Пять минут, пятнадцать, полчаса. Кто-то предложил Ужу за дядей сходить, напомнить ему. А тот: «Нет, дядя у меня такой, что лучше его не беспокоить». Стали ждать дальше. Никто не приходит. И тогда Уж говорит: «А зачем нам этот дядя вообще сдался? Я вас сам покатаю, даже еще лучше. Меня брат в прошлом году водить научил». Нам поначалу не по себе стало. Спрашиваем: «А тебе за это ничего не будет?». Уж: «А мы быстро». Оставался нерешенным только один вопрос: Ужа за рулем могли заметить и остановить машину. Но мы нашли выход. У одного из нас отец работал в полиции. Этот наш знакомый сбегал домой и вернулся с форменной фуражкой и синей рубашкой с погонами. Рубашка была Ужу сильно велика, а фуражка съезжала на переносицу, и приходилось ее поднимать. Уж достал из кармана штанов солнцезащитные очки и надел их, потом сел за руль и сказал: «Можно ехать».

Выехать со двора удалось не сразу. Двигатель дважды глох, и один раз машина дала задний ход вместо переднего. Уж нас успокоил, объяснив, что просто немного отвык за те месяцы, что не водил машину. Наконец ему удалось вырулить на улицу, и дело действительно пошло лучше. Недалеко от нас проходило шоссе. Улица вывела прямо к нему. Близился полдень, дорога была почти пуста. Со стороны Ужа были дюны; я сидел рядом с ним, со стороны моря. Мы набрали скорость и мчались, открыв окна. Два ветра врывались в машину. В одном был сухой песок, в другом – соль.

– И вы говорите, что не знаете, как звали того мальчика, Ужа?

Рубик качает головой.

Рубик стоит на перроне, листает блокнот, делает в нем пометки. Мимо проносится электричка. Ее освещенные окна похожи на пленку фильма, в котором пытаешься разглядеть каждый кадр, но сделать это, по определению, невозможно. Вспышки света искажают фигуру Рубика: в его груди черная пустота, выше – провал, за которым нет ничего, даже цвета. Электричка уезжает, и он снова выглядит как обычно, только волосы растрепались от ветра. Потом прибывает поезд Рубика, и он заходит в вагон.