Они и представить себе не могли, как может быть страшно на войне. Громыхнуло, где-то загорелся сарай, послышались автоматные очереди. Стрельба здесь велась постоянно – то утихала, то возобновлялась вновь. Палили в основном не по цели, а в ответ на взрыв, или чтобы обозначить, что они тоже не безоружные, или же просто так, вместо «здрасьте» своим же, а то и для того, чтобы самим было не так страшно: мол, мы стреляем, значит, мы вооружены и нам бояться нечего, в то время как у них мурашки бежали по спине. Все, кто здесь оказался, в большинстве своем – мальчишки, еще вчера сидевшие за партой. Кто в погоне за славой, а кто и по дури сюда попал, совершенно не догадываясь о том, что их ждет. Ведь можно было отказаться от службы в Афганистане, так ведь нет – у многих играла показная гордость и была сильна зависимость от общественного мнения: дескать, не поехал ты в Афган, значит, трус и место твое – у мусорного ведерка, а поехал – значит, бравый ты парень!

Они уже потеряли товарищей, видели, как гибнут люди, видели кровь – свою и чужую, стоны, ужасы, раны и смерть. Все происходило буднично: они даже не доехали до места назначения, когда их колонна попала под обстрел. Они с Пашкой видали баталии и покруче: с дымом до небес, с пожарищами, которые за мгновение сметали целые города, и с прочими бедствиями мирового масштаба, по сравнению с которыми горящий сарай – чих кошачий, на него и внимания обращать не стоит. Все это так, с той лишь разницей, что глобальные катастрофы происходили на киноэкране, а сарай горел в реальности, совсем рядом, и оттуда раздавались крики. То ли из сарая кто-то не мог выбраться, то ли переживал за свое имущество, то ли орали, проклиная войну, развязавших ее политиков, моджахедов и советскую армию, в которой они с Пашкой служили. Моджахедов не любило мирное население, но их поддерживало настроенное против демократии афганское общество, а советских солдат ненавидели обе стороны. Зачем они приперлись на эту войну, спрашивается?! То есть что здесь делали они с Пашкой, понятно, а вот какой прок от советских войск в дымящемся от пожаров и взрывов Афганистане, с его своеобразным исламским укладом, – этот вопрос для них оставался открытым.

Утром их привезли в какой-то кишлак – мирный, залитый солнцем и источавший ароматы цветущих акаций. Они с Пашкой залюбовались им, словно попали в сказку.

– Я бы здесь остался навсегда, – мечтательно сообщил Пашка. Такая теплынь, как здесь, в это время года в Прибалтике бывает крайне редко.

– А я бы – нет, – быстро сказал Вадим, словно его кто-то спрашивал: остается он или нет, и от ответа решается его судьба. Нехорошее предчувствие кольнуло его. Напрасно его друг это сказал, ох, напрасно!

После череды смертей, произошедших на его глазах, Вадим стал мнительным и до паранойи суеверным. Обращал внимание на мелочи, приметы, мысленно цеплялся к словам. Один солдат перед обстрелом сказал, что у него осталась последняя сигарета. Все замолчали, а сержант показал ему кулак: запомни, боец, это слово – «последний» – на войне не произносят! Сигарета и в самом деле оказалась последней. Последней, которую он выкурил, – через час его убили.

– Я бы здесь остался, – в очередной раз сказал Пашка. Теперь причиной этих слов послужили глубокие, как Марианская впадина, глаза под густыми крыльями бровей. Коренастая девушка с толстой смоляной косой откуда-то возвращалась с ведрами, когда остатки их разбитого взвода ехали по кишлаку. Увидев военных, девушка остановилась у калитки и посмотрела на них тяжелым взглядом.

Пашка до сих пор воспринимал участие в этой войне как игру. Они с Вадимом были ровесниками, вместе учились в школе, потом – в ПТУ, на сварщиков. Учеба казалась медом – занятия три раза в неделю, материал простенький и давался по минимуму, уроков учить не надо. Практика – шалость в учебном цехе. Они пошли в это училище, чтобы продлить себе детство еще на два года. Время пролетело незаметно. Номинальные выпускные экзамены, а за ними – настоящая взрослая жизнь с работой по специальности на судоремонтном заводе. Вчерашние балбесы трудились как черти, из-под палки, поминутно глядя на часы. Работа оказалась тяжелой, пропитанной потом и копотью, в зале со спертым воздухом и с жутким грохотом. Зарплата оскорбляла своим размером. Очень скоро они с Пашкой поняли, что ошиблись с выбором жизненного пути, нужно было искать другой, более денежный и комфортный. Вот только как это сделать без связей, имея лишь среднее специальное образование – и никакого опыта?

Работа их нашла сама – непыльная, легкая, высокооплачиваемая, как они и мечтали. Впрочем, с оплатой жук-работодатель их надул – заплатил меньше, чем обещал, и, как позже выяснилось, сильно их подставил. Тогда, за кружкой пива в кабаке на Куршской косе, которым их с Пашкой угощал Санек – Пашкин сосед по двору, интеллигент-чистоплюй, они еще не знали, на что подписываются. Саньком его звали во дворе по привычке. Александр Викторович разменял уже пятый десяток, работал в НИИ и имел солидный вид: высокий рост и плотное тело, упакованное в чешский костюм из тонкой шерсти.

Санек вещал сладкоголосым соловьем, сулил полную безнаказанность и высокий гонорар.

– Это даже не кража, потому что цена бумажек, которые нужно взять, – три копейки.

– Ну а проникновение в чужую квартиру? На это статья, между прочим, в УК имеется, – заметил осведомленный Вадим.

Санек снисходительно улыбнулся:

– Максимум – полгода условно. Риск есть, но он минимальный. Ну а как вы хотели – за такие деньги? – Санек вывел карандашом на нарезанной в качестве салфеток серой упаковочной бумаге сумму, от которой у приятелей в глазах заиграл интерес. – Хозяев дома не будет, они в пансионат лыжи навострили, и это – стабильно. Я сам слышал, как хозяин по телефону номер заказывал. Пойдете рано утром, часа в четыре – в полпятого, когда самый сон, чтобы соседи вас не увидели. Зайдете в гостиную, там, в ящике письменного стола будет интересующая меня папка. Всего и делов-то. Ну как, по рукам? Если да, то ключи вот, – достал он из кармана два ключа на колечке.

– Задаток! – потребовал Вадим.

– Двадцать процентов.

– Пятьдесят!

– Сначала – дело, – оборвал его Санек.

– Ладно, тридцать.

– Хорошо. Получите накануне.

Сначала все шло как по маслу. Они с Пашкой, как и договорились с Саньком, пришли по назначенному адресу, правда, немного проспали и явились на место не в четыре – в полпятого, а в начале шестого. Дверь открылась легко, как родным ключом. Проникли в темноту коридора, легко нашли гостиную. Санек подробно, словно тупым, объяснил им, что где находится, даже схему квартиры нарисовал. Они с Пашкой поняли, что Санек в этой квартире бывал не раз и лично знал хозяина – Соболева. Иначе откуда у него ключи от его квартиры и сведения, что где лежит? Как потом выяснилось, Санек и Соболев – сослуживцы, а в папке этой – научные труды Соболева.

И вот, когда они уже собрались уходить, раздался тихий звук открывающейся двери, затем шаги – уверенные, хозяйские. Прежде чем они с Пашкой что-то сообразили, вошедший мужчина – хорошо сложенный, крепкий, возрастом примерно вдвое старше их, глядя на них тревожным взглядом, – задал резонный вопрос: «Вы кто?» – одновременно хватаясь за трубку телефона. Наверное, стоило что-то соврать и, пока Соболев переваривал бы информацию, бросить папку и бежать, все равно с ними обоими он не справился бы. Но он стоял, такой уверенный в себе, и так смотрел на них, что у них с Пашкой парализовало мозги. Вадим вырвал у хозяина квартиры телефонную трубку, а Пашка нанес ему удар по голове. Удар получился слабым и пришелся по касательной, а вот Соболев приложил непрошеного гостя весьма качественно, так что Пашку аж скрючило. Вадим понял, что он – следующий. Он, как пацан, попытался спастись бегством, и, поскольку путь на лестницу был отрезан, Вадим метнулся в гостиную. Хозяин последовал за ним. Не дожидаясь хука в челюсть, Вадим схватил лежавший среди посуды на сервировочном столике кухонный нож. Как так получилось, что нож вошел в грудь Соболеву, Вадим не понял. Мужчина повалился на пол, запрокинув голову, его рубашка окрасилась бурым цветом…

– Ты что наделал?! – заголосил Пашка.

– Тихо ты, дебил! Уходим!

Их остановил раздавшийся в кухне шорох. Вадим осторожно заглянул в дверной проем и увидел спящую на банкетке женщину; рядом, на столе, сидела серая кошка и поедала нарезанную кружочками колбасу. Остатки наливки в графине и рюмки на столе свидетельствовали о пирушке. У Вадима мгновенно созрел план. Не теряя времени, он вернулся в гостиную, выдернул из раны трупа нож и вложил его в руку женщины, заодно испачкал ее халат кровью.

– Порядок! – сообщил Вадим, довольный своей находчивостью. – Теперь живо ноги в руки – и деру!

Их вновь остановил шорох, но теперь послышавшийся из дальней комнаты. Дверь комнаты отворилась, и в коридоре появилось маленькое заспанное существо. Ребенок испуганно посмотрел на незнакомых людей.

– Прелестное дитя, – ласково произнес Вадим, протянув руку, чтобы погладить рыжеволосую голову девочки.

Девочка хлопнула глазенками и убежала назад, в комнату, чтобы спрятаться там под одеялом.

– Что-то больно много народу в этой квартире, – задумчиво произнес Вадим.

– Ты что?! Она же совсем маленькая!

– Ладно, пойдем, пока сюда еще кто-нибудь не заявился.

– Ну и что вы натворили, клоуны?! Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет! – распекал их Санек, когда они через день встретились в условленном месте. Вадим сидел злой, как черт, Пашка отрешенно смотрел в сторону. Он с самого начала не хотел браться за это опасное дело и если бы не давление приятеля, ни за что на него не подписался бы.

– Маловато что-то бумаг. Вы все взяли? – строго спросил Санек. Когда Соболев на кафедре выступал с докладом, папка выглядела более пухлой. – Ба! И игруха здесь! – удивился он, глядя на выпавший из папки небольшой деревянный амулет в виде солнца. – Этот чудик совсем сдвинулся на своих язычниках, похоже, и сам язычником стал! – Санек, улыбаясь, сунул в карман «игрушку» погибшего друга.

– Что нашли, то и взяли, – буркнул Вадим. Пашка насупленно молчал. Компаньоны условились, что отдадут Саньку лишь часть бумаг, прочие оставят у себя, чтобы выторговать дополнительный гонорар.

– А вы хорошо искали? С кем мне приходится иметь дело?! И за что я только деньги плачу!

– Кстати, о деньгах. Надо бы рассчитаться.

– По-моему, вы и аванс не отработали, а за то, что так напортачили, и сами мне должны.

– Чего?! – возмутился Вадим.

– Ладно, пошутил я, – скривил толстые губы Санек, понимая, что он перегнул палку и его может постичь участь Соболева – с этих отморозков станется. – Остальное получите завтра.

– Сегодня! И живо! – потребовал Вадим.

– Да, сейчас же! – поддакнул Пашка.

– Хорошо-хорошо, сегодня. Налички у меня нет, сами понимаете, носить такую сумму с собой небезопасно. Вечером передам.

– Ну, смотри у меня! Терять нам нечего…

– Да, шума вы наделали много. И как вы додумались вдову подставить? А если кто-то узнает, что Елена ни при чем?

– Не узнает, – грозно посмотрел на него Вадим.

– Это я к тому, что лучше бы вам, ребятки, сейчас убраться из города, – посоветовал им Санек.

– Сами разберемся.

– Куда же нам ехать? – взволновался Пашка. Слова о том, что убийство им может не сойти с рук, ему не понравились. И вообще, он никого не убивал, это все Вадим!

– Хотя бы в армию. А что? И родине польза, и вам отмазка. В военкомате поди с ног сбились, вас разыскивая.

– У меня отсрочка – отец больной. А у Пашки – плоскостопие.

– Липовые – что отсрочка, что плоскостопие. Вот осенью ужесточат контроль, всех перепроверят и срок вам дадут – за уклонение. А вы бы в армейку все-таки сходили. Для вас это – наилучший вариант в свете сложившейся ситуации. Погреете в Афгане пузо месяц-другой, пока здесь все не утихнет. Вернетесь героями, с медалями и обеспечите себе почет и льготы. А если на вас милиция выйдет, то вы в Афгане затеряетесь. Война все спишет!

Санек им все-таки заплатил. Не сполна, как обещал, но большую часть. «Застремался», – констатировал Вадим, пересчитывая барыши. Сам он – не сука, не то что Санек, с Пашкой он поделился поровну.

Бумаги из папки Соболева Вадим Саньку не отдал. И словом не обмолвился, что часть их изъял. Ибо нечего деньги шакалить!

А убраться из города им все же пришлось. Уж очень большой резонанс получило дело. В их тихом городке такое случалось нечасто. Интеллигентная семья: муж – ученый, его милая жена, маленькая дочка, вдруг – кровавая драма! Оказалось, что глава семьи завел любовницу и на выходные уехал с ней в пансионат, жена откуда-то об этом узнала, на нервной почве напилась вдрабадан и встретила загулявшего супруга со столовым ножом в руках. Жаль девчонку – совсем еще кроха, а все понимает. Из веселой, общительной девчушки она превратилась в замкнутое в себе существо.

В армию они с Пашкой идти не хотели, и не пошли бы, если бы ни с того ни с сего на них как из рога изобилия не посыпались повестки. Ведь отмазались вроде год назад, чего еще им там надо? Еще и Санек их подзуживал, ежедневно донося «вести с полей», говорил, мол, в убийстве обвинили Соболеву, но у следователя большие сомнения по этому поводу.

А может, Санек не так уж и не прав, размышлял Вадим на призывном пункте. Вернувшиеся домой воины-интернационалисты чувствуют себя вольготно, к ним всюду относятся лояльно, милиция лишний раз не цепляется. Война все списывает, а в их с Пашкой положении как раз это и требуется.

Их, как и многих призывников в том году, распределили в Афганистан. Обещали службу в спокойных районах, недалеко от границы, а бросили в самое пекло.

Пашка своим «здесь бы остался» словно накаркал. Он и остался в том горном кишлаке, как раз у двора приглянувшейся ему девушки. Говорили же ему: надень каску! А он поперся с неприкрытой головой – знакомиться. Глупая бравада: думал, в каске он – не орел. Вот и получил пулю в лоб.

Вадиму тоже досталось. После месяца службы, где палящее солнце казалось огнем ада, а звуки взрывов и запах гари стали привычным дополнением быта, у него в голове все перевернулось. За месяц он стал взрослее на годы; напрочь «вылетели» из его натуры юношеские дурь и беспечность; жизнь, здоровье, оставшиеся в далекой Прибалтике родители, сын, которого он воспринял как куклу и поэтому с легкостью от него открестился, когда тот появился на свет, – все, что раньше воспринималось им как данность и не ценилось, теперь возымело свою ценность. Дни тянулись, как целая вечность, и каждый прожитый из них считался подарком свыше. Пусть ему осточертел армейский режим, жизнь в казарме, тычки сержантов – все это неважно, лишь бы остаться живым и здоровым, а не как товарищи – вернуться домой калекой или и того хуже – в оцинкованном гробу. Все чаще Вадиму хотелось домой, иной раз до того сильно хотелось, что хоть волком вой! За сон в родной постели, за тарелку домашнего борща со сметаной и свежим хлебом с кислинкой он готов был продать душу дьяволу. И вот неожиданно его желание осуществилось – служба закончилась досрочно, его отправили домой. С контузией и пораженной ожогом рукой. «Уазик», в котором он ехал, нарвался на мину. Ему еще повезло: другие бойцы – кто погиб, кого сильно покалечило, а он ушел на своих ногах.

Полгода в госпиталях, в унылых стенах, среди безногих и безруких, таких же молодых пацанов с печалью в глазах и крестом на судьбе. Никому они не нужны, кроме убитых горем родителей, приходивших в больничные стены. Когда Вадим смотрел на окружавших его глубоких инвалидов, ему становилось не по себе. Как же ему повезло! Рука всего лишь обезображена, и на ней не двигаются два пальца. Но ведь – не правая, и она осталась при нем! Ноги целы, голова на плечах есть, только болеть, сволочь, стала часто, на любое изменение погоды реагирует. А еще он за собой заметил нервозность, чуть что – бешеным становился, как собака. Врач сказал, что это последствия контузии, неизлечимые последствия.

Отлежав бока на казенных простынях, обозленный на судьбу, Вадим вернулся домой. Походил по инстанциям, выбивая льготы, в итоге не получил и половины положенных, только нервы себе вымотал. Работать на заводе он уже не мог – там требовалась полноценная вторая рука. Его перевели в сторожа, где он чуть не спился. Когда крепко закладывал, в пьяном угаре ему виделся погибший друг Пашка. Он улыбался щербатым ртом и звал на свадьбу с афганской девушкой, а в голове у Пашки зияла огромная черная дыра. Пашка исчезал, и на смену ему являлся Соболев. Он укоризненно молчал, давя на нервы. Вадим не выдерживал и швырял в призрака тем, что подворачивалось под руку. Так продолжалось постоянно, Вадим мучился и пил еще больше. Он пришел к выводу, что виновник случившегося с ним и с Пашкой – жирный сибарит Санек. Если бы не он со своим «выгодным дельцем», ничего бы дурного с ними не произошло. Это он виноват в том, что Пашки больше нет, а у него самого жизнь пошла под откос, а значит, он должен ответить. И заплатить! Ему, Вадиму, все равно, он был на войне, одной ногой стоял в аду.

Он стал напряженно думать, как бы поквитаться с Саньком. Чем больше думал, тем сильнее болела голова. Так ничего и не придумав, он плюнул на все и пришел к дому, где жили Санек и – когда-то – Пашка. К своему разочарованию, от соседей Вадим узнал, что Санек во дворе не появлялся уже давно. Он куда-то бесследно исчез.

Молодые годы уходили стремительно, а с ними ухудшалось здоровье. В тридцать лет Вадим уже чувствовал себя развалиной: с одышкой, с наметившимся животом, гнилыми зубами. В тридцать пять он «оглянулся»: его ровесники сделали карьеру, обзавелись семьями, а он перебивается случайными заработками, живет со случайными женщинами. Временами он вспоминал про сына, рожденного, когда он еще учился в ПТУ. Вадим его никогда не видел и видеть не хотел. Испугался. А девчонка его любила, даже записала сына на его имя, надеясь, что он одумается и примет ребенка. Что с этим ребенком и где он, Вадим знать не желал. И не ребенок уже он, парню, должно быть, семнадцать лет… Где-то около сорока, когда жизнь показалась совсем уж паскудной – друзей нет, шлюхи надоели, вечерами от одиночества хоть на стену лезь, – он попытался создать семью. Вот только оказалось, что создавать ее не с кем: из знакомых – ни одной подходящей женщины, а знакомиться у него получалось только с неподходящими.

Порывшись в чулане памяти, он вспомнил имя и разыскал девочку, в шестнадцать лет родившую от него сына. Как там она? А может, она одна и у них что-то еще получится? Она его вроде любила, а первая любовь, как известно, из сердца не уходит. Вадим тогда худо-бедно «приподнялся», перегоняя из-за границы машины. Бизнес был маленький и непостоянный, но хоть какой-то. Избавился от лишнего жира, обновил на рынке гардероб, подстригся – если не придираться, для одинокой женщины не первой молодости он жених что надо. Когда он появился перед ней в парке, Вероника с трудом его узнала. Завернутые в целлофан три жалких тюльпана, сдобренные банальным комплиментом. Он смотрел с превосходством на нее – тучную, с посеченными короткими волосами и пигментными пятнами, проглядывавшими сквозь толстый слой тонального крема, в совершенно несексуальных туфлях на плоской подошве и в бесформенной юбке. Как же она изменилась! А ведь была тонкой да звонкой и очень милой, а теперь… Она наверняка одна – кому такая нужна? Вероника не говорила ничего, только смотрела – устало, без всякого интереса, как смотрят наскучивший спектакль с плохими актерами. Под ее равнодушным взглядом Вадим сразу сник. Он понял, что, даже если у Вероники никого нет, она не схватится за него как за соломинку, чтобы выбраться из болота одиночества, эта женщина из тех, кому не нужен кто попало. Так они тогда и расстались. Она не проронила ни слова; он пролепетал что-то на прощание, безуспешно попытавшись всучить ей цветы, положил их к ее ногам, как к памятнику, и ушел.

Как ни странно, сын его прогонять не стал, но особой радости тоже не выказал. Он жил отдельно от матери, в небольшой, доставшейся от родни квартирке. К объявившемуся внезапно отцу он отнесся спокойно, как к соседу, зашедшему за солью и напросившемуся на чай.

– Можно я еще зайду? – уходя, спросил Вадим, суетливо обуваясь в прихожей.

– Можно, – услышал он вежливый ответ.

Вадим уезжал из родного города с тяжелым сердцем, в котором, однако, проклюнулись ростки надежды: сын его не принял, не бросился радостно в объятия, но и не прогнал же! И он у него есть, он существует на этой земле, близкий ему по крови человек. Он уже взрослый и в отце не нуждается, а жить рядом с родным человеком, знать, что ты ему не нужен, тяжело. Уж лучше уехать и любить его на расстоянии, авось когда-нибудь потом все образуется. Вряд ли они станут ближе, но надеяться-то можно! Хотя бы на то, что в старости сын обеспечит его тарелкой супа.

Вадим уже в немолодом возрасте продолжал мотаться по свету: строил вместе с молдаванами коттеджи в Подмосковье, работал каптером на рыболовецком траулере в Ейске, и вот, в конце «нулевых», оказался на Дальнем Востоке в кресле начальника охраны одной молодой фирмы. Служба была неутомительной, но до зевоты скучной и совершенно бесперспективной, что в плане карьеры, что в материальном. На хлеб Вадиму хватало, и фирма «Парус», пожалуй, была для него оптимальным местом работы. Где еще он мог так хорошо устроиться, чтобы при минимуме усилий иметь стабильный оклад выше среднего по городу? Но он уже был давно не мальчик, после жизненных перипетий, которых выпало на его долю сполна, хотелось ему пожить нормальной жизнью. Нормальной – это как человеку: чтобы была своя просторная квартира, а не съемная конура, машина, а не ведро на колесах, в конце концов, чтобы рядом была красивая умная женщина, а не канарейка в клетке, потому что те дуры с посредственной внешностью, на общество которых он может рассчитывать, его совершенно не интересуют, а прекрасные женщины выбирают успешных мужчин. С каждым годом он чувствовал, что его время уходит, еще немного – и совсем не останется никаких шансов пожить достойно. Как обеспечить себе желаемый вариант жизни, Вадим не знал. Но ведь другие живут же так, как он только мечтает! Причем не прикладывают для этого никаких усилий, им все блага словно бог на ладонь кладет. Молодые пацаны «рассекают» на новеньких «БМВ», имеют собственный бизнес. Откуда это все у них и чем он хуже? Ежедневно наблюдая за чужим процветанием, Вадим зверел. Нет, он не завидовал олигархам или заморским принцам, его задевал успех тех, кто, по его мнению, был с ним на одном уровне, но почему-то сумел выбиться из грязи в князи. Взять хотя бы их генерального директора Форельмана. Ведь еще мальчишка, а как преуспел! И квартира у него в центре, и бизнес, и машины… Вадим завистливо смотрел на новенький «Порш Каен» гендиректора всякий раз, когда тот приезжал на работу. Вадиму же еще и охранять приходилось этот «Каен», не дай бог, кто его заденет. Вадим сам бы его смял в гармошку, будь его воля! А этот Форельман еще и улыбается, здороваясь при встрече. Издевается, не иначе.

Прошлое его не отпускало, оно злобной кошкой скребло душу. Хоть уже совсем редко, но появлялись расплывчатые очертания лица Пашки, за которым необратимо возникал образ Соболева. И вот однажды – тревожным звоночком из его беспутной молодости – с глухим лязгом на кафельный пол вестибюля упала знакомая вещица. Это было маленькое, вырезанное из дерева солнце с чертами лица человека. Обронившая вещицу рука проворно ее подняла, бережно протерла и сунула в карман дорогого костюма – генеральный директор «Паруса» любил одеваться со вкусом. Вадим ошибиться не мог – это была та самая «игруха» Соболева, которую они с Пашкой вынесли из его квартиры вместе с бумагами! Вот только как она оказалась у Форельмана?!

С того момента когда Вадим увидел у гендиректора амулет, его жизнь приобрела смысл – теперь он все свободное время посвящал разгадыванию ребуса: как «игруха» оказалась у Ивана? Стало быть, Санек и гендиректор каким-то образом связаны. Может быть, Иванов и Форельман – родственники? Хотя какое, к дьяволу, родство при таких фамилиях?! Но, с другой стороны, Иван Форельман – сочетание тоже не самое заурядное. Кто-то собирает марки, кому-то нравится кататься на велосипеде или рыбачить, а «хобби» Вадима стал Иван. Он с одержимостью графа Монте-Кристо, стремящегося на свободу, рыл информацию для досье на гендиректора. Используя свое служебное положение, Вадим разузнал немного: паспортные данные, адрес регистрации и основные вехи биографии. Выходило, что Иван Абрамович Форельман приехал во Владивосток не очень давно, но быстро развернул бизнес. Образование у гендиректора – восемь классов Цунайской общеобразовательной школы, и все. Ни института тебе, ни даже захудалого лицея.

Вадим вспомнил, что он уже где-то слышал про Цунай. Кажется, поселок Цунай Ханты-Мансийского автономного округа упоминался в бумагах Соболева. Он порадовался, что не выбросил их, а оставил на всякий случай – есть они не просят, вдруг и пригодятся, рассудил он тогда. Этот случай как раз настал. Вадим перечитал каждую строчку на тех немногих листах, что у него были. Теперь содержимое бумажек не казалось ему ересью, как в тот раз, когда он листал папку после убийства Соболева. «Не надо было ее вообще отдавать!» – смекнул он задним умом.

«Игруха» не давала ему покоя. В бумагах Соболева он нашел изображение точно такого же солнца, как и амулет Ивана, что раззадорило его еще больше. Путь из Владивостока до Цуная был далек и неудобен, но для бешеной собаки семь верст – не крюк. Вадим взял отпуск и отправился в родные пенаты Форельмана.

У маленьких населенных пунктов есть один большой плюс – в них все друг друга знают, минус же состоит в том, что невозможно туда приехать и остаться незамеченным. Вадим махнул рукой на инкогнито и стал действовать открыто. Он представлялся приятелем Ивана по работе во Владивостоке, говорил, что тот пригласил его в отпуск на охоту, но точный адрес не назвал, сказал, что в поселке его каждая собака знает. И вот он приехал, а куда идти, где искать Ивана – не знает.

Потолкавшись среди местных охотников и промысловиков, что калымили за рекой, Вадим попросился на постой к старому рыбаку. Он жил один и гостю обрадовался – какое-никакое развлечение.

– Когда шаман – приемный отец Ивана – умер, Ваня в город уехал и с тех пор здесь не появлялся, – сказал рыбак. – А что ему тут делать? Отсюда все едут, у кого силы есть. К нам никто не приезжает, разве что иногда редкого путника случайно занесет. Раньше, бывало, к нам экспедиция приезжала, Большой валун их привлек. Но это давно было, с тех пор лет двадцать прошло. Сказали, что на Большом валуне языческое капище находилось. Правда это или брехня – я не знаю. А идол там до сих пор есть, только уже не настоящий, не золотой, а из камня. После экспедиции еще один городской приезжал, тоже Большой валун искал. Я как сейчас его помню: рыхлый такой, блондинистый, лет сорока. Дорогу у меня до валуна спрашивал. А какая там дорога? Тайга для чужаков и есть тайга – лес да болота, только тот, кто здесь вырос, дорогу найдет. Я его предупредил: не след одному в тайгу идти, дождись, когда мужики на охоту пойдут, а он не послушал, отправился сам. Его в звериной яме нашли, к шаману принесли, но тот его спасти не смог. Так что и ты, мил-человек, если надумаешь к Большому валуну идти, один в тайгу не суйся – пропадешь.

«Рыхлый, блондинистый, лет сорока – не Санек ли сюда приезжал?!» – догадался Вадим. По описанию – похож, и время совпадает, он как раз двадцать лет назад и сгинул.

Вадим рыбака послушался, в одиночку в тайгу не пошел. Он навязался в компанию к охотникам, и те привели его к Большому валуну.

Заросший травой холм из суглинка, с одной крутой, словно от конуса отрезали часть, стороной, на ней размещался идол – каменный диск в виде солнца с человеческим лицом. Охотники ближе чем на три метра к холму не подходили, опасались.

– И ты не подходи, иначе всякое может случиться, – предостерегли Вадима. – Халхим говорил, идол не любит, когда вторгаются на его территорию.

Вадим стоял как вкопанный. Он почувствовал, что на него давит какая-то сила, словно старается его вытолкнуть отсюда. Внезапно у него разболелась голова, да так сильно, как обычно болела, когда резко менялась погода, и еще – при солнечном затмении.

Как он добрел до поселка, Вадим не помнил, от головной боли его мутило, он едва шел, стараясь не отставать от охотников. В избе старого рыбака боль утихла. Он листал бумаги Соболева, размышляя над итогами своего вояжа. Соболев писал про подношения, которые оставляли язычники богам, а это – посуда, украшения из цветных металлов, оружие, – все, что считалось ценным. Соболев также писал, что в тайге это не единственное место, обозначенное солнечным идолом. К разочарованию Вадима, информации, где искать жертвенники, в тех бумагах, что у него были, он не обнаружил.

Его осенила догадка. Санек пытался завладеть кладом и погиб. Вполне возможно, что его вещи и папка Соболева остались у шамана, который его лечил. Или не лечил, а, наоборот, помог отдать богу душу, чтобы самому добыть клад. Точно, скорее всего, так и было! Вот откуда у Ивана деньги! Вот откуда у него в столь молодом возрасте собственный бизнес! И тому, чтобы он разбогател, Вадим сам поспособствовал, украв тогда у Соболева документы.

Нет, друг, придется тебе поделиться! С этой мыслью Вадим двинул обратно, во Владивосток, и принялся разрабатывать план по выколачиванию «своей» доли из гендиректора.

Тягаться с Форельманом оказалось не так-то просто. Иван был обтекаем, как гусь, – ни с какой стороны к нему не подъехать, ничем не зацепить. В систему документооборота «Паруса» Вадим залезть сумел, а вот что делать с полученными данными, он не знал. Для того чтобы с толком воспользоваться информацией, нужно было соображать в экономике. Устроить диверсию – что-нибудь испортить, и тем самым нанести ущерб фирме, – нет, это Вадима не устраивало, ибо, помимо разорения гендиректора, он мечтал о собственном процветании. Все, что ему удалось, – это продать секреты «Паруса» конкурентам. Навар получился не ахти каким жирным, Вадим рассчитывал сорвать больший куш, но хоть что-то.

Он ликовал: «Парус» обанкротился, Иван остался ни с чем. По этому поводу Вадим закатил вечеринку в пабе у причала. В кои-то веки он оторвался по полной: с реками шампанского, битьем посуды и размалеванными фигуристыми шлюхами. Он проснулся, когда рабочий день скорее заканчивался, нежели начинался. Соображая, что бы такое ему соврать, Вадим позвонил начальству. Врать не пришлось, поскольку «Парус» прекратил свое существование. До Вадима не сразу дошло, что он остался без работы.

Устраиваться вновь охранником он не хотел. Тело его требовало отдыха, а душа – справедливости. Теперь у него появилась еще одна претензия к Ивану: к его воображаемому долгу добавилось невыплаченное выходное пособие.

Иван ускользнул на Большую Землю, чтобы там начать новый бизнес. Вадим, как рыба-прилипала, последовал за ним. Служба в армии не прошла даром, там он научился становиться незаметным. На войне, если хочешь выжить, без маскировки – никак. В чужой стране ты для всех враг: и для моджахедов, и для мирных граждан. С последними сложнее, чем с явным противником: они днем – добрые «абрикосы», а ночью – злобные «урюки»: могут радушно принимать тебя в своем доме, а едва выйдешь за порог – пырнут ножом.

В Питере, куда прибыл Форельман, Вадим продолжил слежку за ним. Он видел, как бывший гендиректор встречался с деловыми партнерами в ресторане, что-то обсуждал, куда-то ездил. Вадим осматривался и ждал удачного момента, чтобы предъявить ему счет. Он думал разыграть случайную встречу и вновь устроиться в его фирму, а там он уже своего не упустит – будет действовать по уму, обратится к компетентным в экономике специалистам и оберет своего врага до нитки.

Встреча Форельмана со странной женщиной спутала все его планы. Иван стал бывать у нее дома и вместе с ней посещать необычные места, в нетипичное для большинства граждан время. Слежка сделалась затруднительной: эта парочка могла на рассвете отправиться за город, чтобы там покурить кальян, или среди ночи пойти на набережную и гулять под дождем. Они шлялись по крышам, закрытым клубам, рынкам, подвалам, ходили на «квартирники» и тематические вечеринки. И все эти мероприятия имели явно мракобесный уклон: если вечеринка – то в костюмах нечисти, если семинар – то на эзотерическую тематику.

Женщину звали Майя. Она была высокой и статной, светлокожей, с копной густых каштановых волос. Майя выделялась из толпы отстраненным взглядом, одеждой, надетой часто не по сезону и не к месту, и всегда что-то писала в тетради. Но больше всего Вадима заинтересовала брошь, которую носила Майя. Керамическая, в виде солнца, с лицом человека, она являлась повторением лика идола Золотого Солнца!

Вадим чуял: Форельман встретился с Майей не случайно, и она, должно быть, тоже что-то знает о языческих кладах. На протяжении всей слежки Иван его не обнаружил, а вот Майя замечала Вадима не раз. Она встретилась с ним взглядом, когда сидела в кафе, потом отвела свои колдовские, с лунным светом на дне, глаза и принялась что-то писать.

Вадим сгорал от любопытства: что она такое все время пишет? И не о нем ли, часом? Улучив момент, он украл у нее сумку и вытащил тетрадь. Почерк у дамы был витиеватым, местами неразборчивым; она писала беспорядочно: то были зарисовки, стихи, наблюдения и отдельные истории. На одной из страниц Вадим нашел и свою. Она поменяла ему имя, но само жизнеописание: война, ранение, затем скитания – все это было про него. Где-то приукрашено, изменены названия, но в целом совпадает.

Форельман исчез из его поля зрения, ни в гостинице, ни у Майи он больше не появлялся. «Упустил», – констатировал Вадим. Ивана следовало найти, и ничего иного, кроме как расспросить его подругу, ему не оставалось. Поздним вечером Вадим явился к ней домой, чтобы разузнать про Ивана и заодно про брошь. Майя, несмотря на свою внешнюю отрешенность, оказалась весьма неглупой особой. От такой можно ожидать всего, сделал вывод Вадим и, чтобы не рисковать, бросил в ее бокал яд и влил отравленное вино ей в горло. Яд был отменным, приобретенным еще на Востоке. Его использовали моджахеды, чтобы не сдаваться в плен живыми.

Вадим из записей Майи понял, что делала эта парочка на блошином рынке. Торговку, когда-то продавшую Майе брошь, он нашел не сразу. Лидия Феоктистовна появлялась на рынке лишь изредка, а когда приходила, скромно стояла на своем месте, в конце ряда с коробкой бижутерии в руках. Вадим наконец-таки ее дождался и купил у нее пару безделушек, за что женщина охотно ему рассказала про Выхино и про идола на Лысой горке.

Вадим сел в поезд и дернул в Карелию – пытать счастье. Он почти добрался до Выхина, как вдруг в райцентре на автобусной станции увидел Ивана. Он чуть себя не обнаружил, идя ему навстречу, но вовремя отвернулся, так что бывший гендиректор его не заметил. По всему выходило, что Иван в поселке уже побывал и отчаливает обратно. Вадим чувствовал, что Форельман не просто так трется около идолов. Вот только с уловом он возвращается или нет, было неясно. «Может, он обнаружил клад, но трогать его не стал или перепрятал?» – строил Вадим догадки.

Иван доехал до Петрозаводска, затем отправился в аэропорт и почему-то зарегистрировался на сухумский рейс. Вадим последовал за ним. И вот в Абхазии Форельман вновь пришел к идолу. Здешнее Солнце было изготовлено из темного металла, ничуть не походившего на золото. К нему водили экскурсии, и старый гид-абхазец вещал туристам о чудесных свойствах идола, речушки, у которой он находится, и всего каньона в целом.

«Слишком много народу обо всем этом знает – для того чтобы жертвенник остался нетронутым», – скептически заключил Вадим. Иван же оказался оптимистом. Причем оптимистом упертым. Вадим не без ехидства наблюдал из-за цветущего буйным цветом ракитника, как этот кретин со стахановским энтузиазмом роет землю. Он чуть не заржал вслух, когда тот выкопал армейскую флягу. Такая фляга где-то хранится и у него дома как память об Афгане.

До Форельмана-таки дошло, что ничегошеньки там нет и зря он ковыряется в земле. Иван злобно отшвырнул свою находку, едва не угодив ею Вадиму в лоб.

«Ничья», – подвел итог этой поездки Вадим. Отсутствие клада огорчало и в то же время радовало, потому что Иван-то остался с носом. Оказалось, что неудача соперника может доставить радость – не меньшую, чем собственная удача.

Из Анаклии в Сухум кладоискатели ехали вместе, но «на расстоянии» друг от друга. Вадим продолжал следить за Форельманом уже без всякого интереса. От чудовищной жары и духоты у него трещала голова. В таком состоянии на него обычно нападала апатия, он становился безразличным ко всему, даже к самому желанному. Была у Вадима такая черта – из-за усталости или неудачи бросать начатое или же попросту оттого, что у него изменилось настроение. Бывало, он опускал руки, уже пройдя большую часть пути. В его жизни остался недостроенным дом, который он бросил, выложив кирпичом стены до уровня окон; не прижившееся грушевое дерево, саженец которого он воткнул в землю и оставил на произвол судьбы, и выросший без него сын.

Но и загорался Вадим затеями и идеями так же внезапно, как и охладевал к ним. Чтобы приступить к делу, ему хватало небольшого импульса. Импульсом к новому витку приключений послужил рекламный ролик выставки, увиденный им по телевизору на вокзале. Пейзаж на картине художника Малуниса всколыхнул в его зачерствевшей душе сентиментальные чувства. Ошибиться он не мог: это был прибалтийский сюжет – только там, на побережье, можно увидеть «танцующий» лес. Низкие корявые сосенки, утопавшие корнями в песке, серебристая речка, а в ней – диск Золотого Солнца, того самого, с лицом человека, окруженного широкими лучами.

Вадима вдруг неистово потянуло на родину, где он провел детство и юность, где когда-то у него были настоящие друзья, где сейчас живет его сын и, может быть, еще помнит своего нерадивого отца. По иронии судьбы, четвертый идол был перед носом, в Прибалтике, а они – что Соболев, что Санек, что он сам – отправлялись на поиски за дальние километры. Сам бог велел действовать (или на ухо ему шептал лукавый?), подняться с пластикового кресла зала ожидания и идти за авиабилетом.

Вадим как оголтелый ринулся в Питер. Он опасался, что бывший гендиректор его опередит: а вдруг и он видел рекламу выставки? Уже через сутки Вадим с самого утра занял пост около входа в Манеж. Выставка еще не открылась, посетителей туда не пускали, поэтому среди немногочисленных ходоков Вадим по характерной внешности легко вычислил Малуниса. Он всегда различал в толпе земляков – по прищуру глаз, по носогубным складкам, чертам лица и прочим, явным и едва уловимым, признакам. Художник был типичным литовцем: сдержанным, немногословным, до холода вежливым, со взглядом, не лишенным легкого превосходства. Он двигался неторопливо, но уверенно, не совершая лишних движений, разговаривал тихо и с сильным акцентом.

Вадим проводил его до старого дома на улице Большая Зеленина, выгадал день, когда тот остался в квартире один, и явился в гости. Он не привык к реверансам и начал с места в карьер.

– Где это место? – короткий вопрос. Вадим ткнул пальцем в картину, которая оказалась в гостиной, – художник не стал оставлять ее в Манеже до начала выставки.

Малунис испуганно моргал бесцветными ресницами. Под острием прижатого к его горлу лезвия все его превосходство исчезло.

– Я не понимаю… – пролепетал он.

– Кai yra λi vieta? – переспросил Вадим по-литовски.

– Neћinau, – попытался отовраться ошарашенный Альберт.

– Все ты знаешь, сука! – надавил он на нож, так что на коже образовалась ранка.

– Хорошо, я скажу. У нас, в Гируляе, там, где Янтарный Берег. Метрах в четырехстах от моря.

Вадим, будучи школьником, отдыхал в тех местах в лагере, он примерно представлял себе, где может быть эта речка. «Ничего, найдем!» – приободрился он. Теперь он знает, где искать требище – не около самого идола, а примерно в пяти метрах от него, как это делал Иван в Абхазии. Если жертвенника там нет, то и черт с ним – идол золотой, поэтому можно обойтись и без клада.

Малуниса пришлось ликвидировать. Вадим не стал резать его ножом, чтобы не оставлять против себя улику, а с ножом ему расставаться не хотелось. Воспользовался случайно обнаруженной в вазе бутылкой. С маху расшиб художнику лоб, усыпав пространство вокруг осколками и залив труп фонтаном коньяка. В Афгане это называлось «десантский прием».