– Молодец, Еськов! Вот молодец! Я говорю, молодец, что у тебя такая светлая мечта – стать спасателем! Это настоящая мужская профессия!

Марина Васильевна говорила все это с жаром, словно была комиссаром, стоящим на баррикадах. На ее круглых щеках выступил молодецкий румянец, синие глаза горели как свечки, и казалось, она вот-вот поднимет революционный красный флаг.

Еськов, которого все только ругали, разомлел от удовольствия – в кои-то веки он услышал похвалу.

– Вот с кого нужно брать пример, – продолжала Марина Васильевна, – с Еськова! Да, именно с него, с маленького, казалось бы, неприметного Еськова. Но каков он молодец – он хочет спасать людей! Рисковать своей жизнью ради других! А вы? – она посмотрела на учеников. – Что вы написали в своих сочинениях? «Хочу стать менеджером, хочу стать бухгалтером, директором…» Ну, разве же это мечты? – с театральным гротеском произнесла она, надеясь пронять учеников. – Никто не спорит – менеджеры тоже нужны, но разве им есть чем гордиться? Если, конечно, они гениальны, тогда да. Но ведь гениев единицы! Чем примечательны эти профессии? Ах, да! Белыми воротничками!

Класс притих. Катя Сорокина, которая написала, что хочет стать дизайнером, опустила глаза – ее выбор тоже не получил одобрения.

– Мне очень жаль, что я не смогла научить вас ставить перед собою благородные цели. Стыдно, друзья мои!

Произнеся свою пламенную речь, учительница опять переключилась на Еськова:

– За мечту тебе, Вова, «отлично»! Молодец, так держать! Но стиль, к сожалению, хромает. За стиль – четверка с большой натяжкой, ну, и грамотность – как всегда… Чудовищно безграмотен ты, Еськов! Так что больше тройки за сочинение я тебе поставить не могу.

Тонкая, с потрепанными страницами тетрадь Еськова упала на парту Вовчика. Забывая принести двойные листочки для контрольных, он всегда выдирал их из рабочей тетради, отчего та изрядно исхудала. Вовчик пролистал свою замухрышку и, увидев трояк, остался довольным – все-таки тройка куда лучше пары.

– Сорокина! «Четыре». Капустин – «пять с минусом». Ершов – «три», – продолжила раздавать тетради Марина Васильевна.

Учительница литературы ничуть не испортила будущим менеджерам и директорам настроение – дети давно привыкли к ее зажигательным речам, которые моментально вылетали из их юных голов вместе со звонком с урока.

Марина Васильевна же отходила не сразу. Она продолжала митинговать и в учительской перед коллегами, которые если и не разделяли ее точку зрения, то противостоять ее темпераменту были не в силах. Они молча кивали и ни в коем случае не спорили, чтобы не быть втянутыми в ненужную им дискуссию.

– Что делается с детьми, что делается! Вот послушайте, что они пишут: «Хочу стать начальником, чтобы быть главным и получать много денег». Мыслимо ли?! В одиннадцать лет думать о деньгах! Это Миша Козлов написал. Способный, умный мальчик, и ведь он станет начальником. А Настя Пескова что пишет? Она хочет стать певицей и выступать по телевизору. И кто из них вырастет, кто? И так в нашем районе одни старики остались, в классах недобор, молодежь по пальцам пересчитать можно, и та скоро разъедется. Ни один не написал, что собирается остаться в нашем Выхине.

Здесь Марина была права. Когда-то в Выхине базировалась воинская часть, потом ее расформировали, и военные уехали, а гражданские, работавшие в основном в сфере обслуживания, оказались неприкаянными. В Выхине остались лишь школа, магазин да закрытый клуб.

Энтузиазма, с которым Марина пришла в школу после пединститута, хватило на два года. Последующие полтора она гнула свою линию по инерции и главным образом из упрямства. Писала ходатайства в администрацию района, чтобы они выделили деньги на клуб и костюмы для самодеятельности, привлекала внимание к необходимости строительства дорог, проведения спортивных мероприятий. Со своей горячностью девушка даже добилась открытия клуба. В нем проходили концерты школьного драмкружка и дискотеки, на которые собиралась молодежь со всей округи. После одной драки клуб закрыли «на ремонт». Ремонт делать никто не собирался, поскольку средств на него не было.

– Ехала бы в город, что тебе здесь сидеть, зачем? – советовали коллеги – дамы, разменявшие пятый десяток.

– Я не сижу, я работаю!

– И в городе себе работу найдешь. Ничего хорошего в нашем Выхине нет. Парня, даже захудалого, тут не найти. Так и останешься в девках.

– Не останусь. Судьба – она и на печке тебя найдет.

Эта фраза очень не подходила активному характеру Марины, она от нее морщилась, когда слышала из чужих уст, но в таких случаях, как этот, себе произносить ее позволяла.

В судьбу девушка не верила, а точнее, Марина считала, что судьба творится собственными руками. А еще она считала, что, прежде чем заводить семью, нужно «проявить себя» в жизни, чего-то добиться. Если бы Марина жила в мегаполисе, а не в богом забытом поселке, возможно, она организовала бы собственный бизнес или вступила бы в какую-нибудь партию и пропадала бы там все дни. Ее бьющая фонтаном энергия непременно потребовала бы выхода.

Коллеги Марины и односельчане, выросшие в Стране Советов, мыслили иначе. У нормальной женщины должны быть муж и дети, желательно двое – девочка и мальчик. Такие стандарты сформировались, когда семьям, имевшим разнополых детей, давали квартиры большей площади. Квартиры уже давно перестали давать, а стандарты остались. В сознании граждан они сидели настолько глубоко, что на генетическом уровне передавались и последующим поколениям. И чем меньше был населенный пункт, чем дальше от мегаполиса он находился, тем сильнее было влияние этих стандартов. Их поселок Выхино олицетворял собой классический пример жизни по шаблону. Здесь каждая девочка с рождения знала, что ее главная цель – выйти замуж и родить детей, и чем раньше это произойдет, тем лучше.

Мать Марины, Варвара Степановна, в свое время так и поступила. В восемнадцать лет выскочила замуж за солдата-срочника Ваську, дослуживавшего последний год в их воинской части. Солдатик был перспективным – до армии он окончил техникум, так что на хлеб заработать мог. А главное, он был из Ленинграда. В общем, Варенька устроилась всем на зависть, она с не меньшим усердием, чем служаки-первогодки, считала дни до его дембеля, предвкушая, как поедет жить к мужу на родину. Тут и ребеночек подоспел, создав молодой матери некоторые неудобства – она мечтала в Ленинграде поступить в институт, а малыш нарушил ее планы. Зато она вписалась в заданный стандарт. Васька первенцу был рад. Правда, немного огорчился, что не сын родился. «Следующим будет парень», – пообещала жена. Василий криво улыбнулся, что-то обдумывая. Он еще не осознал своего нового статуса и ответственности, которую тот предполагал. Отцовство давало ему возможность лишний раз сходить в увольнительную и прибавляло очков в глазах командира. Теща, Клавдия Никитична, встречала его как дорогого гостя, с пирогами и разносолами, его ждала свежая постель с красавицей женой под боком. Дочка капризами не докучала. Если она начинала плакать, ее тут же подхватывали заботливые руки мамы или бабушки. Даже если бы дите орало как резаное, Васька не проснулся бы. Его могла поднять лишь команда: «Рота, подъем!» Обласканный и избалованный вниманием трех женщин (даже крохотная дочурка целовала его слюнявым ртом), Васька жил в семье Лариных как у Христа за пазухой. Но все когда-нибудь заканчивается. Старослужащие отметили сто дней до приказа, получив гордый статус дембелей. Дни полетели стремительно, неся в себе привкус грусти. С армией почему-то расставаться не хотелось.

Неделю после демобилизации Вася праздновал свое возвращение. Пил с сослуживцами, с семьей, с соседями, в одиночку утром. На восьмой день, проснувшись с опухшим лицом и с противным металлическим вкусом во рту, он прошлепал босиком в кухню попить водички. По привычке схватил чайник, на этот раз оказавшийся пустым. В ведре, из которого женщины обычно набирали воду, тоже было пусто. Обведя взглядом помещение, Вася с удивлением вспомнил, что водопровода в доме нет. Раньше его отсутствие не доставляло ему хлопот, так как хозяйки всегда следили за тем, чтобы ведро было наполнено. «Рукомойник!» – сообразил глава семейства. Он бодро направился на веранду, где над тазом висело алюминиевое приспособление – резервуар с водой. На этот раз вода в нем отсутствовала. Разочарование семейной жизнью нарастало, его усугублял противный вкус во рту и похмелье. «Сойдет», – оценил он свой внешний вид, отразившись в висевшем рядом с умывальником зеркале. Зеркало в силу своего небольшого размера льстиво не показало мятые трусы и мохнатые ноги Василия. Он набросил на плечи безразмерный тещин ватник (не май месяц!), влез в ее же чуни без задников и выполз во двор. Свежий ветерок северной весны пробежал мурашками по голым ногам. Дрожа от холодка, Вася рысцой направился через сад в уборную. По дороге наткнулся на бочку с дождевой водой для полива. Плеснул немного на физиономию, затем осторожно, словно из болота, лизнул с ладони. «Вода – как вода, в чайнике не лучше», – пришел он к выводу и всласть утолил жажду.

На обратном пути Васю неожиданно одолел трудовой порыв. Он взял лежавшее на траве ведро и зачерпнул им из бочки воду. Ох, и напрасно он это сделал! Напрасно и не вовремя. Когда он переступил с ведром порог дома, там стояла Клавдия Никитична.

– Уже и воды принес! Вот молодец! А я за хлебом ходила, за свеженьким. Сейчас чай пить будем!

Прокипяченная дождевая вода почти не отличалась от родниковой, которой обычно пользовались Ларины. Рыжина слилась с накипью и в чайнике была незаметна, а в чашках с заваркой и вовсе ее никто не увидел. Разве что чай приобрел непривычный привкус.

– Наверное, заварка паршивая, – заметила теща. – Я сегодня из новой пачки чай заваривала, на рынке в райцентре ее брала. Видимо, плохую подсунули.

– Это из-за добавок, – предположила Варя, читая состав. – Бергамот, мелисса… надо было обычный черный брать.

– Так кто же знал! Мне этот чай так нахваливали…

– Так всегда. Лишь бы продать. Ржавчина какая-то.

Василий сидел с безучастным видом. От упоминания о ржавчине во рту его вновь появился металлический привкус. Он отодвинул в сторону чашку и принялся за бутерброды.

– Тебе тоже с бергамотом не нравится? – поинтересовалась жена.

– Не очень… я, пожалуй, попью водички, – Вася подскочил с места, но вспомнил, что водичка не из родника, а из дождевой тучи. Вернулся назад, занял руки ложкой.

– Ой, сейчас налью! – захлопотала теща.

Откуда она такая услужливая, когда не надо! И щедрая. Накатила ему целую чашку. Сиди, мол, и пей.

– Спасибо, мама, – выдавил Василий. – Я, пожалуй, еще воды принесу, а то в ведре вода быстро закончится, – придумал он повод выйти из-за стола.

– Какой молодец! – восхитилась теща. – Еще надо бы грядки вскопать.

Сельскохозяйственные работы его доконали и подогрели желание все бросить и вернуться к родителям.

– Это была ошибка! – говорил он на перроне перед поездом на Ленинград.

– Мы будем тебя ждать, – плакала Варя с ребенком на руках. Она приехала на перекладных в Петрозаводск, чтобы его проводить, и до последней минуты надеялась, что Вася останется.

Он прятал глаза, говоря: «Ну ладно, хватит, люди смотрят», – и торопливо вскочил на ступеньку вагона, едва услышав долгожданное: «Товарищи пассажиры, поторопитесь на посадку».

Поезд еще несколько минут неподвижно стоял, затем запыхтел, отправление задерживалось. Варя, как солдат в карауле, не сходила с места, глядя в пустое вагонное стекло. Состав резко тронулся и медленно покатил, навсегда унося от нее еще любимого человека.

Дочери Варя рассказывала об отце только хорошее. «Он о тебе заботится, деньги каждый месяц присылает», – говорила она, считая копейки. Маринка росла быстро, вещи на ней горели, особенно обувь. Не успеешь купить сапожки, как они уже стали малы или порвались. Дешевые вещи делали паршиво, а на дорогие где взять деньги? Зарплаты библиотекаря не хватало, и, чтобы свести концы с концами, Варвара подрабатывала уборщицей.

– Это папа передал! – вручала она Маринке в день рождения плюшевого зайца.

– А он ко мне приедет? – надежда вспыхивала в ее синих глазах.

– Обязательно приедет, только позже.

– Но почему?

– У него дела, – пространно отвечала Варвара и позже, когда дочка ее не видела, тихо плакала над своей неудавшейся бабьей судьбой.

– Почему? – с годами все чаще звучал вопрос дочки. – Почему мы не живем с папой вместе?

Варвара Степановна смотрела на дочь печальным взглядом. Она, еще молодая женщина, до того измучилась работой и одиночеством, что готова была выть волком. Марине уже двенадцать, и прежнее вранье о папе-спасателе, самоотверженно борющемся с огнем на Африканском континенте, уже не пройдет.

– Так получилось, что мы расстались, – ответила она. – В жизни всякое бывает. Он тебя любит. Больше не спрашивай почему. Просто знай: твой папа тебя любит!

Пусть девочка не чувствует себя отвергнутой и знает, что любима. Варвара рассказывала Марине, какой великолепный у нее отец, какой он смелый, благородный. Говорила – и начинала себе верить. Ей самой хотелось, чтобы все так и было. Пусть не на самом деле, но хотя бы в глазах дочери Василий выглядит героем.

Перед соседями она тоже выставляла исчезнувшего мужа в лучшем свете. Пусть считают, что у них все в порядке, что ее жизнь удалась и она счастлива. Потому что неприлично быть разведенкой. Значит, она плохая жена, раз не смогла мужа удержать. И после замуж ее никто не взял – тоже показатель.

Когда Маринка подросла, Варвара Степановна, помня о своем неудачном замужестве и последующем одиночестве и желая дочери лучшей доли, взяла ее в оборот. Она ежедневно бубнила о том, что нужно выходить замуж, что время уходит (это в восемнадцать-то лет!) и что в нашей стране при огромной нехватке пригодных для брака мужчин выбор у нее невелик, а с годами его и вовсе не станет. Марина спорила, злилась и однажды из чувства протеста заявила, что ей муж не нужен вообще.

– Как это – не нужен?! – оторопела Варвара Степановна. Заявление дочери не вписывалось в картину ее мировоззрения. – Эээ… ты не дури. Слушай мать, а то потом локти будешь кусать!

К двадцати годам Марина спорить перестала, к двадцати одному научилась относиться к словам матери с иронией, в двадцать два перестала на них реагировать вовсе. Она закончила заочно Петрозаводский пединститут и устроилась работать в школу.

– Ну и отчего ты в городе не осталась? – упрекнула ее мать. – Хоть бы работала среди мужиков, а то в школе одни бабы, за кого там замуж выходить, скажи, пожалуйста?

Марина промолчала. Она уже была согласна пойти под венец, лишь бы больше не слушать маминых нравоучений. Но вот беда, мама была не так уж не права – женихи в их Выхине отсутствовали напрочь. Не за одноклассника же Федьку идти – добродушного, но бестолкового парня, таскавшегося за ней следом в девятом классе. Он вроде бы и сейчас к ней неравнодушен, но уже не совершает попыток проявить свою симпатию. Обленился. Только улыбается во весь щербатый рот при встрече. Или вот еще кандидат есть – Ромка, валявший дурака до тридцати трех лет электрик-самоучка. Руки у него из нужного места растут, но часто трясутся с похмелья. Ромке уже около сорока, и он, по мнению сельчанок старшего поколения, жених хоть куда, да только не для Марины. Ей уж лучше одной жить, чем с таким.

И вот уже Марине пошел двадцать пятый год – последний, когда можно обзаводиться детьми, как считали сочувствующие соседки. Федька уехал в Петрозаводск и там зашибал деньгу в автосервисе, Ромка и вовсе спился, а больше свободных мужчин приемлемого возраста в Выхине не осталось.

– Какие были мальчики, какие мальчики! – горевала Варвара Степановна над упущенными возможностями. Она уже устала ругать дочь и все чаще молчала. – Видно, судьба у тебя такая, одинокая, – вздохнула она, мысленно ставя крест на семейном счастье Марины. В их время в двадцать четыре года к девушке, не вышедшей замуж, крепился ярлык старой девы.

– Судьба и на печке найдет! – отшутилась Марина. Она как раз забралась на печь, чтобы достать сверху убранную туда большую сковородку.

В этот момент тихо скрипнула входная дверка, и негромко, как бы извиняясь, раздался чей-то незнакомый баритон:

– Есть кто дома?

На пороге стоял гость. Невысокий светловолосый молодой человек, в возрасте чуть за тридцать. Он держал в руке спортивную сумку и планшет и обезоруживающе улыбался.

– Прошу извинить за вторжение, я стучал, но, видимо, никто не слышал. А на улице дождь, – изобразил он смущение.

– Действительно, с утра моросит, – заметила хозяйка нейтральным тоном. Она критически оглядела незнакомца.

– Могу ли я у вас снять угол? – прямо спросил он.

– Нет! – спрыгнула с печки Марина.

– А вы один? – не обращая внимания на реплику дочери, поинтересовалась Варвара Степановна, одновременно ища взглядом на его пальце обручальное кольцо.

– Один-одинешенек, – простодушно ответил он.

– Надолго?

– Недели на две. Как дело пойдет, от погоды и вдохновения зависит. Я ведь художник, – продемонстрировал он для убедительности планшет.

– От семьи небось сбежал?

– Нет у меня семьи. Не обзавелся пока.

– Ну ладно, – закончила допрос Варвара Степановна. Последний ответ путника ее удовлетворил. – В пристройку диван вынесем, будешь там спать. А днем можешь в зале телевизор смотреть или в Маринкиной светелке книги, газеты читать.

– Ну, мам! – насупилась дочь.

– Что – мам? Ты все равно целыми днями в школе.

– Спасибо, – расшаркался гость. – А то я уже думал, в райцентр придется возвращаться и там гостиницу искать.

– А чего по гостиницам клопов кормить и туда-сюда мотаться? Автобус до райцентра два раза в день ходит, если не сломается. У нас живи, коль человек приличный и рублем нас не обидишь, – последнюю фразу хозяйка произнесла с нажимом, словно подчеркивая жирной линией.

– Не обижу, – он порылся во внутреннем кармане и вытащил пятитысячную купюру. – Вот. Этого хватит?

– У меня сдачи нет. Помельче поищи.

– Сдачи не надо.

– С ума сошел, деньгами разбрасываться? – поколебавшись, женщина все же деньги взяла и, немного подумав, добавила: – Недорого могу предложить стол. Изысков не обещаю, но зато – все свое, натуральное, с огорода. Картошечка, огурчики, помидорчики парниковые. В городе таких не сыщешь.

– Картошечку я люблю.

– Вот и хорошо. Я ее на сале жарю. С солеными груздями – пальчики оближешь.

– Согласен. Меня, кстати, Иваном зовут.

– Вот это я понимаю – красивое русское имя! – похвалила его хозяйка. – Меня Варварой Степановной можешь звать, а ее – Маринкой.

– Мама! – возмутилась Марина. Как спрятать смущение, Марина не знала, оставалось только возмущаться.

– Ты не смотри, что она надулась букой. Она девка добрая, стесняется просто.

Душа Марины не вынесла столь открытого обсуждения ее собственной персоны, тем более что слова матери были правдой. Девушка ужасно злилась на себя за внезапно набежавшую робость, старательно делала вид, что злится на свалившегося как снег на голову гостя. Она, привыкшая быть бойкой девахой, способная и пьяного соседа осадить, и хулиганов в школе по струнке построить, вдруг растерялась.

– Пойду чайник поставлю, – пробормотала она, ничего другого не придумав, чтобы скрыться с глаз.

– И то верно. И перекусить собери. Ваня, поди, с дороги оголодал, – подсказала ей мать.