Глава 21
Митя оторопел, увидев сидящего в пустом зале Апреля.
– Привет! – ужасаясь обыденности и самого слова, и всего происходящего, бросил администратор.
Парень поднял на него мутные глаза с красными прожилками вокруг зрачков. Похоже, он пьет, не просыхая.
– М-марину убили… – промычал Апрель.
Именно промычал: Митя скорее угадал смысл сказанного. Язык парня едва ворочался.
– Откуда ты знаешь?
– Сказали… В-водки налей…
– «Буфет» не работает.
– С-сам… налей…
– По-моему, ты уже набрался под завязку. Марину жалко?
Апрель уронил голову на руки.
– Угу… хорошая была… девчонка… За ч-что ее?
«Тебе виднее», – чуть не брякнул администратор. И тут же одернул себя. Он не прокурор, не судья, чтобы обвинять.
– Шел бы ты отсюда! – с сердцем произнес он. – Проветрился! Вон солнышко на улице, морозец…
– Тошно мне одному, л-ломает всего, крутит. М-муторно на душе, сил нет! Дашь водки?
– У нас не забегаловка для любителей напиваться. Иди в другое место.
– Куда? Башка рас… раскалывается. Жаль… река з-замерзла… – пробубнил Апрель. – Броситься бы в воду… и с концами…
– А ты на крышу залезь! Да сигани оттуда! Чтобы башка – вдребезги! Тогда уж точно болеть не будет. И на водку тратиться не придется.
Митя поразился, сколько у него, оказывается, злости накопилось. Правду говорит этот ублюдок: жалко Маринку… молоденькая совсем, жить бы да жить…
– Ты чего? Правда, что ли? Это… и-идея…
– Да ладно… ты меня не слушай…
«Может, и не он это вовсе, – пошел на попятную Митя. – Еще сиганет с крыши, а мне потом век живи и кайся! Черт принес его сюда! Не хватало грех на душу взять!»
Он принес бутылку пива и сунул Апрелю.
– На, глотни и мотай отсюда. Некогда мне с тобой лясы точить.
Тот молча отвел его руку. Набычился.
– Сказал же, «Буфет» закрыт. И концерта не будет, ни сегодня, ни завтра. Траур у нас.
– П-пошел ты…
Митя разозлился:
– Хочешь, чтобы я милицию вызвал?
В какой-то момент администратору почудилось, что парень не так пьян, как подавлен и напуган. Еще бы! Такое сотворить… Видать, совсем мозги отшибло. Одна баба довела мужика до белого каления, а другая за нее расплатилась. Вот так и бывает, – страдают невинные…
С удивительной для пьяного проницательностью Апрель спросил:
– Ты чего ко мне п-прицепился? Я сижу, никого не трогаю… – Он полез в карман и достал несколько мятых тысячных купюр. – На п-похороны… Маринке…
Митя изменился в лице, побледнел. Взять бы наглеца за грудки да вышвырнуть за двери, красивой мордой в снег… Нельзя. Сейчас все сотрудники клуба на виду, наблюдают, прикидывают: а вдруг убийца – среди них…
* * *
Матвей ждал Астру внизу, у подъезда ее дома.
– Поднимешься? – спросила она по телефону, на ходу одной рукой подкрашивая ресницы. – Может, кофе сварить?
– У меня завал в бюро. Я туда и обратно! К кому мы едем?
– К Синельниковой. Это подруга Глафиры, второй покойной жены профессора. – Она назвала адрес. – Найдешь?
– Карта всегда со мной.
Когда Астра села в машину, он рассматривал переплетение улиц и переулков.
– Далековато…
– Там рядом должно быть ателье «Ромашка», где Эмма работает закройщицей.
– Странное рвение – при том что муж ее обеспечивает.
– Сегодня обеспечивает, а завтра найдет себе другую… и прости-прощай. Эмма правильно делает. Я бы на ее месте тоже работу не бросила.
– Ты – воплощение независимости! – засмеялся он. – А огромное количество женщин мечтает стать домохозяйкой при богатом муже.
– Леонтий не богат. Я бы отнесла его к среднему классу. Его ресторанный бизнес только развивается.
С утра над Москвой собирались тучи, – тяжелые, рыхлые, низко плывущие над плоскими крышами многоэтажек. К обеду разразился густой, хлопьями, снег. «Дворники» едва успевали расчищать лобовое стекло.
– Красота…
– Как продвигается расследование? – поинтересовался Матвей. – Удалось составить картину преступления?
– Нет… Все жутко запутанно.
– Надо было начинать с осмотра места убийства.
– Во-первых, кто бы меня туда пустил? А во-вторых, что ты предлагаешь? Лазать на четвереньках по полу в поисках пуговицы от рубашки злоумышленника?
– Или сережки, выпавшей из уха злоумышленницы…
– Ты прав. Нелли могла убить и женщина. Ее гибель – звено в цепочке событий, которую я пытаюсь отследить. И тянется цепочка издалека…
– Со смерти Лидии Ракитиной?
– Как минимум с древнего Вавилона…
– А как максимум?
Астра умела уходить от ответа. Вернее, ее ответы порождали уйму новых вопросов.
– Миром правят символы… – многозначительно произнесла она. – Их влияние на людей не поддается изучению. Слишком глубоко в подсознании залегают эти пласты. Вчера вечером, после разговора с женой профессора, я окончательно пришла к выводу: все упирается в магию вавилонских жрецов.
Матвей отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Слушать Астру без смеха порой было невозможно.
– Эти Ракитины – заложники какого-то колдовства! – как ни в чем не бывало продолжала она. – Они все чего-то боятся… Никто из них не осмеливается говорить о главном: ходят вокруг да около, петляют, как зайцы.
– Что же главное, по-твоему?
– Если бы я знала…
– Почему ты решила сначала поговорить с Синельниковой, а не с домработницей Ракитиных? Она – свой человек в доме, многое видит, слышит.
– Вот именно, свой. Вдруг домработница заодно с хозяевами?
– Ты внесла ее в список подозреваемых?
– Конечно. Нелли ее хорошо знала и могла впустить в квартиру. Не забывай, эта Александра Ивановна не первый год вхожа в семью Ракитиных…
– …и прониклась духом древних тайн! У нее проснулся жгучий интерес к вавилонским богам! У простой женщины, которая всю жизнь трудилась на чулочной фабрике.
Астра не обратила внимания на его сарказм, уже успела привыкнуть.
– Мы не знаем, где она трудилась. Зато в день убийства Александра Ивановна приехала к Ракитиным только к обеду. Мне Леонтий сообщил. Бьюсь об заклад, что у домработницы тоже нет алиби. Скажет, ходила по магазинам или на рынок ездила – за парным мясом для Никодима Петровича.
– Может, так и было.
– А если нет?
– С какой стати домработнице убивать Нелли?
– Не будем гадать на кофейной гуще. Едем к Синельниковой. Она знала Глафиру, а та, скорее всего, делилась с подругой личными переживаниями, советовалась. Поскольку ее уже нет в живых, хранить секреты давно минувших дней бессмысленно. Кстати, притормози у гастронома, купим человеку торт – как-никак в гости идем.
– Я пойду с тобой?
– К Синельниковой? Обязательно! Пустишь в ход мужское обаяние, станешь расточать комплименты, и она расскажет тебе гораздо больше, чем мне. Ее зовут Клавдия Прокофьевна, между прочим.
Матвей тоскливо вздохнул. Он решил не напоминать Астре о том, что торопится в свой офис. Вряд ли она забыла – просто сочла визит к подруге покойной Глафиры более важным, чем разбор завала в конструкторском бюро.
Из-за сильного снегопада они ехали дольше, чем рассчитывали. Пенсионерка Синельникова с нетерпением ждала гостей. Ее переполняла радость, – хоть кто-то ее навестит, хоть кому-то она понадобилась. С тех пор как умерла Глафира, она осталась одна-одинешенька.
Клавдия Прокофьевна передвигалась по квартире с палочкой и без особой нужды на улицу старалась не выходить. В прошлом году зимой она сломала руку, поскользнувшись на тротуаре, и теперь не собиралась подвергать себя такому риску. Раз в неделю ее навещала работница социальной службы, а по выходным заглядывала на пару минут соседка: спрашивала, не надо ли чего принести из магазина или аптеки. Обе женщины торопились, и Клавдия Прокофевна едва успевала переброситься с ними парой слов. Не будь телевизора, она бы совершенно одичала.
А тут к ней пришли двое молодых людей, поговорить о Глафире. Кто бы мог подумать, что она еще может оказаться полезной! Интересно, зачем им Глафира понадобилась?
– Мне торт нельзя, – смущенно улыбалась она, приглашая Астру и Матвея в запущенную гостиную, обставленную старой мебелью. – Я на диете. И так едва хожу, каждый лишний килограмм для меня вреден.
– Вы попробуете маленький кусочек, а я сама приготовлю чай, – запросто предложила гостья. – Вы позволите?
Она отправилась в кухню, а симпатичный молодой человек остался с хозяйкой. Он был прекрасно воспитан, что сейчас не часто встречается.
Женщина с трудом устроилась на диване, а он галантно придвинул ей скамеечку для опухшей ноги, которая не сгибалась и болела. Ради такого случая Клавдия Прокофьевна переоделась в новый халат с синими и красными полосками, повязала на голову яркую косынку. Ее фигура безобразно расплылась, а на лице не осталось и следов былой красоты.
– У вас есть альбом с фотографиями? – спросил Матвей. – Люблю смотреть черно-белые фото прошлых лет.
– Вон там, на полке… – с готовностью кивнула хозяйка. – Когда-то и я была молодой, резвой и здоровой. Вышла замуж, родила ребенка, потом развелась, воспитывала сына одна. Скучная история.
– Сын живет в Москве?
– В Архангельске. Служил в Северном флоте, прикипел к Белому морю, к снегам, к тайге. Женился там. Возвращаться пока не думает.
Она оживилась, показывая гостю фотографии сына, невестки и двоих внуков, себя в молодости. Синельникова уже тогда была склонна к полноте, а с годами эта склонность превратила ее в неповоротливую толстуху.
– А вот мы с Глафирой празднуем мой день рождения… Как раз сын приезжал в отпуск, щелкнул нас.
– Она уже была замужем за профессором Ракитиным?
– Да-а, только тогда он еще не был профессором. Глафира одинокая баба была, неприкаянная. Он на ней не по любви женился, ей-богу. Вместо домработницы ее взял и нянькой к своим детям, чтобы денег не платить. Поди найди дурочку вкалывать с утра до ночи и всякие издевательства терпеть! На такое одни жены способны. Вот он и сделал ее своей женой.
– А Глафира его любила?
– Без памяти. Она-то все за чистую монету принимала… Наивная. Это нынче девки ушлые, хитрые, норовят повыгоднее устроиться. Мы были другие. Глупые! Я ей говорила: заездит тебя, Глаша, это святое семейство. Так и вышло.
– Почему святое?
– Она их всех оправдывала, стояла за них горой. Никодим Петрович, мол, талантливый ученый, ему некогда ерундой заниматься. Без него будто бы культура зачахнет и наука придет в упадок! – усмехнулась Синельникова. – Детки его рано осиротели, без матери остались, оттого и капризничают, и вредничают! Они не виноваты, их жалеть надобно, а не ругать. Вот и дожалелась! Детки-то выросли эгоистами, будь здоров. Никакой тебе помощи, никакого уважения, одни каверзы. Глафира из-за них на тот свет и убралась.
– Из-за них?
– Из-за кого же еще? Билась, как рыба об лед, недоедала, недосыпала, все им, несчастненьким, обиженным горькой судьбиной!
Женщина осеклась и замолчала. Негоже поливать грязью семейство покойной подруги. Некрасиво это.
– Что-то я разошлась… – пробормотала она, покрываясь слабым румянцем. – Злая стала на жизнь, на людей. Когда долго болеешь, озлобляешься. Вы не обращайте внимания. Это я от одиночества, от безысходности. Сидишь в четырех стенах сутками, день с ночью путаешь, вот и копится раздражение. Сын к себе зовет, а я не хочу ехать. Я в своем доме хозяйка, а там нахлебницей буду, приживалкой. Стыдно. На сноху не жалуюсь, она хорошая, денег мне присылает, звонит по праздникам. Им самим нелегко, – двое детей, сын один работает, тянет семью. Он на рыболовецком судне помощником капитана ходит. Я все понимаю, но иногда волком выть впору…
Она смахнула ладонью выступившие слезы, горько вздохнула. Кому еще пожалуешься, кроме случайных гостей? Разве что Господу Богу.
Астра принесла расписной поднос с чайником и чашками и нарезанный торт.
– Мне вас и угостить-то нечем, – расстроилась пенсионерка. – До чего дожилась! Гости со своими харчами приходят.
– Вы нам лучше еще про свою подругу Глафиру расскажите, а я пока чай налью.
– Вот она, взгляни…
Матвей протянул Астре альбом. На фотографии сидели за праздничным столом две женщины – в одной без труда можно было узнать Синельникову, еще не такую расплывшуюся, вторая выглядела измученной и невеселой. Подтянутая, с собранными в узел волосами, в строгом платье с закрытым воротом – типичная «классная дама» из института благородных девиц.
– Вы не думайте, она очень образованная была, – вступилась за подругу Клавдия Прокофьевна. – Два языка знала, уйму книг перечитала, воспитание имела тонкое. Это я всю жизнь на заводе мастером протрубила. Мужик в юбке! Может, потому и замуж никто больше не взял.
– Как вы познакомились?
– С Глашей-то? Нас в заводском общежитии в одной комнате поселили. Она педагогом работала в училище при заводе, преподавала английский и немецкий, а я в цеху тогда у станка стояла. Это уж после меня мастером назначили. С тех пор мы с Глашей – неразлейвода. Она меня многому научила – говорить культурно, вести себя за столом, одеваться, книжки полезные мне подсовывала. А я за нее всегда горой стояла. В общежитии всякое бывало: и ругань, и разборки разные, но ее все уважали. Обращались исключительно по отчеству: Глафира Игнатьевна. Года через три я замуж вышла, и наши дороги разошлись: я к мужу переехала, она одна в комнате осталась. Мы перестали общаться. Потом развод… Я вернулась в общежитие с маленьким сыном на руках. Узнала, что Глаша уже замужем за Ракитиным. Ну, вот, разбросала нас жизнь по разным углам. Со временем мне отдельную квартиру дали. Я ведь была передовиком, ударником коммунистического труда…
Синельникова пустилась перечислять свои трудовые заслуги. Гости терпеливо слушали. Она сама перешла к интересующей их теме:
– Как-то Глафира позвонила мне, сказала, что телефон узнала у заводских. Я ее в гости пригласила… Так наша дружба возобновилась.
– Пейте чай, – напомнил пенсионерке Матвей. – Остынет….
Торт оказался свежим и вкусным.
– «Зимняя вишня», – определила Клавдия Прокофьевна. – Мой любимый. Как вы угадали?
Она не ждала ответа, просто наслаждалась угощением.
– Мне уже о фигуре не стоит беспокоиться, – заявила она вразрез с собственными словами о вреде лишних килограммов. – Сколько в моем возрасте осталось удовольствий? Поесть да поговорить с чутким собеседником. Глаша была очень чуткая, душа-человек. Мне ее так не хватает…
– Как она встретилась с Ракитиным?
– На выставке, кажется. Глаша часто на выставки бегала, ее все интересовало: живопись, и скульптура, и народное творчество. А Ракитин там то ли лекцию читал, то ли художника представлял, я уж запамятовала. Глаша ему вопросы задавала, он складно рассказывал… Она и влюбилась. С первого взгляда. Бедолага…
– Она была несчастлива с мужем?
– Как вам сказать… Счастье-то оно у каждого свое. Для Глаши большое значение имело замужество, дети, хоть и чужие, дом, семья. Она всю себя отдавала этим Ракитиным: с работы ушла, обхаживала Нелю и Леона, а Никодим был у нее третьим ребенком. Она готова была не есть и не спать, лишь бы мужу угодить: холодильник у них от еды ломился, в квартире идеальная чистота, все всегда выстирано, выглажено…
Матвей блуждал взглядом по гостиной – на выцветших стенах висят репродукции Айвазовского и Брюллова, деревянный барометр, грамоты в рамках под стеклом, какие-то вымпелы. Следы ушедшей советской эпохи. Сервант с посудой, книжный шкаф, полированный шифоньер… Бери и снимай кино «Москва слезам не верит». Не верит, ох не верит!
– А почему вы заинтересовались Глафирой? – спросила наконец хозяйка. – Эмма мне звонила, просила быть с вами предельно откровенной. Это жена Леонтия.
– Мы знаем, – кивнул Матвей. – Она и дала нам ваш адрес и телефон.
– Эмма сказала, что придет госпожа Ельцова, но я рада видеть вас двоих. Мужчины меня редко посещают.
– Это мой коллега, – смело заявила Астра. – Мы расследуем убийство Нелли Ракитиной.
Клавдия Прокофьевна подумала, что ослышалась:
– К-как… убийство? Ничего не понимаю…
Астра кратко изложила суть дела. Синельникова была поражена ужасным известием. Она сначала побагровела, потом побледнела и покрылась потом.
– Может, вам корвалола накапать? У вас где аптечка?
Пожилая дама махнула рукой. Не надо, мол, сейчас пройдет.
Оказывается, Эмма ни словом не обмолвилась, какое у них случилось горе.
– Не хотела вас расстраивать, – объяснил Матвей. – Решила, что вы все узнаете от нас.
Астра все-таки сходила в спальню за лекарством. Синельникова проглотила капли и закрыла глаза.
– Нелли я знаю заочно. Видела только на фотографиях, которые приносила Глаша – сперва детские, потом постарше. Они с Леоном, можно сказать, выросли у меня на глазах. Меня-то к Ракитиным не приглашали. Кто я для них? Невежественная, неотесанная мужланка. О чем со мной говорить интеллигентным людям? Одна Глаша могла меня выслушать, посочувствовать, дать дельный совет. Она сама так и не стала своей среди Ракитиных. Ей тоже не с кем было поделиться болью… Господи! Нелли убили… Кто же это, а?
– Мы пытаемся выяснить…
– При чем тут Глаша? Ее уже больше семи лет нет в живых…
– Бывает, что давние обстоятельства проливают свет на нынешние, – уклончиво ответила Астра.
– Да? Наверное… Вам виднее… Вы спрашивайте, а то я совсем расклеилась…
Она будто растеклась по дивану, потеряла точку опоры. Гости-то не простые – детективы, как в сериале. Женщина и мужчина, оба молодые, симпатичные. А она болтает чепуху про завод, про общежитие, про развод свой… Им это сто лет не надо! Но сидят, слушают – приличные люди. Торт принесли…
– Глафира никогда не говорила с вами о первой жене Ракитина?
Пенсионерка вся подобралась, взяла себя в руки. От нее ждут толковых показаний, которые смогут помочь найти преступника!
– Почему же? Очень даже интересовалась. Деточки-то ее сильно допекали привязанностью к покойной матери. Портрет первой жены Ракитина висел над роялем. Глаша хотела снять – так Нелли с Леоном не позволили. Представляете, каково это: жить под постоянным прицелом мертвых глаз?
– Портреты умерших родственников нередко висят на стенах, и детей можно понять, – заметил Матвей. – Они хранили память о матери.
Пожилая дама покачала головой. Ее второй подбородок, слившийся с огромной грудью, всколыхнулся.
– Так-то оно так… Глаша была женщина деликатная, и ни за что не стала бы ранить сердца «сироток», однако не в этом случае. Видите ли, она боялась портрета. Говорила, что от него веет жутью и смертью. И что держать его в доме – к несчастью.
– Она говорила мужу о своих опасениях?
– В том-то и дело. Конечно! Только Никодим Петрович ее слушать не стал. Дети ему дороже оказались, а они, прости гсподи, сущие дьявольские отродья! Как мучили бедную Глашу, как издевались над ней… Особенно Нелли, да и Леон от сестры не отставал. Злые они, подлые. Такие штуки порой откалывали, что мне приходилось валерьянкой подругу отпаивать, утешать.
Трагическая кончина Нелли не позволяла говорить о той неуважительно, и Синельникова опомнилась, извинилась за резкость.
– Глафира тем не менее задалась целью заменить детишкам родную мать… – продолжала она. – И пристала к Ракитину: какой, мол, была Лидия? Как жила, чем увлекалась, какие вещи носила, что за книжки читала? А тот отвечал неохотно, цедил по капельке, и то с большим одолжением. Глаша ему и тут нашла оправдание: человеку больно вспоминать свою потерю, былое счастье. Вот она и взялась наводить справки потихоньку от благоверного и детишек, разузнавать по крохам, каким человеком была Лидия на самом деле, как воспитывала сына и дочь, чему учила, как умерла… Получается, что Лидия на каком-то корабле заболела и… В общем, то ли медицинскую помощь ей своевременно не оказали, то ли болезнь зашла слишком далеко… Короче, из рейса привезли профессору гроб с телом жены.
– А как корабль назывался, ваша подруга не упоминала?
– Может, и говорила, но я не скажу – забыла. Зачем мне лишними подробностями голову забивать? У меня своих хлопот было невпроворот. Помню… Лидия тоже языки знала, какие-то совсем древние, и на то судно ее послали в качестве переводчика и этого, как его…
– Консультанта? – подсказала Астра.
– Во-во, кажется, да.
– Скажите, а вещи у Ракитиных не пропадали? – подал голос Матвей.
– В каком смысле?
– Ну, не жаловалась ваша подруга на детей, что они растеряхи? Не успеешь чего-нибудь купить: варежки там, учебники, тетрадки, – как Неля с Леоном их в школе забыли или на улице обронили? Надо новое приобретать. А муж один работает, с деньгами туговато.
Синельникова молча уставилась на него выпученными глазами, словно кусок торта, который она не успела прожевать, застрял у нее в горле. Ее мозг заработал в усиленном режиме, почти осязаемо перетряхивая запас файлов на тему «пропажа вещей».
– Д-да… что-то такое Глаша говорила… вскользь…
Астра напряглась:
– Это важно, Клавдия Прокофьевна. Вы не представляете, насколько!
– Я плохо помню… – посетовала та. – Меня тогда удивило, что подруга жалуется на своих домочадцев – это было на нее совершенно не похоже.
– Кого она имела в виду, сестру или брата? – не вытерпел Матвей.
– Никого из них… Дети обычно теряют варежки и учебники, ключи от квартиры… Мой сын тоже терял. Два раза замок меняли… На это смешно жаловаться. Глаша бы не стала. Ее задело… что вещи пропадают у нее!
