– Ну да, мама, да... он из приличной семьи. И вообще очень хороший человек! – Леночка громко шептала в трубку, пытаясь быть убедительной, но получалось плохо. А разговаривать в голос нельзя – дверь в кабинет Степан Степаныча приоткрыта, и сам он в настроении преотвратном, не то ввиду внеочередного похмелья, не то из-за очередной ссоры со второй половиной.

– Мама! Я не знаю, что скажет Эльжбета Францевна, но одна я никуда не пойду!

Это Леночка сказала громко и решительно, и даже собралась было трубку повесить, поставив в затянувшемся споре точку, но потом подумала, что это не совсем красиво.

– Хватит занимать линию! – рявкнул Степан Степаныч.

– Скажи своему сатрапу, что ты увольняешься! – в очередной раз потребовала мама.

– Хорошо, – ответила Леночка обоим и повесила-таки трубку.

– И кофе сделай!

Кофе она сделала, и себе тоже – все равно заняться больше нечем, и сидела, раскладывая пасьянс, и гадала, прилично ли будет пригласить Германа к незнакомой ему Эльжбете Францевне. И что он, конечно, вряд ли согласится, но одна Леночка точно туда не пойдет, и отнюдь не из-за Эдички.

Вспомнив про Эдичку, она заодно вспомнила и про конфеты, и про цветы, в которых нужно было бы воду поменять. Желтые хризантемы... а странно, что Эдичка именно их прислал, он как правило выбирает то, что дорого и эксклюзивно, а желтые лохматые хризантемы выглядели более чем обыкновено и совсем неуместно рядом со сложной цветочной композицией из ирисов, карликовых лилий и махровых фиалок. Впрочем, композиция была общая, ежедневно обновляемая по договоренности с фирмой, а цветы – личные, Леночкины, и оттого замечательные.

И конфеты замечательные, пусть и не тот сорт, который она любит, но это так мило... и так неудобно, ведь Эдичка, как ни крути, ей неприятен. И верно оттого Леночка сунула коробку в самый нижний ящик стола и постановила при ближайшем удобном случае подарить ее кому-нибудь. Может, тогда она перестанет чувствовать себя обязанной?

А Герман пойти к Эльжбете Францевне согласился, и даже, как показалось Леночке, сделал это охотно.

– Ах, милая моя, а ты все хорошеешь! – Эльжбета Францевна легонько коснулась ладонями плеч, сделав вид, будто обнимает. – Ну нет, это просто непостижимо, я рядом с тобой чувствую себя старой развалиной!

– Ну что вы! Вы замечательно выглядите! – почти не соврала Леночка, протягивая подарок.

Эльжбета Францевна и вправду выглядела недурно. Как подозревала Леночка, благодаря не столько умелому макияжу и здоровому образу жизни, сколько достижениям современной хирургии. Скуластое лицо, высветленные волосы, смелое декольте, розовый жемчуг в три нити, темно-лиловая тафта и фламандское кружево. В ней все было изысканно, совершенно и пугающе.

– Это Герман, – представила Леночка, про себя решив, что не задержится здесь надолго. – Он со мной.

Герман вручил загодя приобретенный букет, который именинница тут же перепоручила лакею. А дальше все было обыкновенно: долго, скучно, разбавлено разговорами об искусстве, которое, вне всяких сомнений пребывает в упадке, особенно поэзия. Обсуждением новой пассии какого-то совершенно незнакомого Леночке типа; девицы спорных внутренних достоинств и бесспорных внешних; состоявшегося на прошлой неделе приема у Сютиных, Леночкой пропущенного... Наверное, обсуждали и саму Леночку, и уж совершенно точно – Германа.

А мама, как обычно, опаздывала.

– Ты не заскучала, милая моя? – поинтересовалась Эльжбета Францевна, проходя мимо. В одной ее руке был бокал с шампанским, в другой – низенький лысоватый мужичок в красной шелковой рубахе и плисовых портах. – Знакомься, это Федор, он – художник. Русский примитивист и народник.

– Очень приятно, – вздохнула Леночка.

– Ты обязательно должна посетить его выставку. Эдичка лично приехал ее организовывать. Я тебе не говорила? Эдичка приобрел галерею. Конечно, я не то чтобы одобряю подобные траты, но согласись, милая, что мы в некоторой степени несем ответственность за будущее искусства.

– Конечно.

– А у Эдички – великолепный вкус. Кстати, а где этот твой... друг? – Эльжбета Францевна как-то так умудрилась произнести это слово, что отношение ее к Герману стало очевидно. – Неужели он тебя бросил? Мне кажется, он дурно воспитан.

– Бандит, – согласно рявкнул Федор, и потянул спутницу прочь.

И Леночка с ним согласилась. Мысленно, конечно, и с Эльжбетой Францевной тоже. Герман ее бросил, вот поставил тут, у декоративной гипсовой колонны, точно плющом увитой колючей проволокой, и исчез. Куда? Как его искать? И нужно ли вообще искать: дом Эльжбеты Францевны огромен, тут легко заблудиться и разминуться... а ждать невыносимо. И картины разглядывать приелось. Некрасивые они, пусть и концептуальные: черные божьи коровки на желтых листьях. Или кирпично-красные механические муравьи, ползущие по рельсам?

Это, кажется, наследие прошлого протеже Эльжбеты Францевны, скоро, надо полагать, эти полотна сменятся другими, сотворенными Федором, а оттого, как виделось Леночке, аляповато-яркими и нарочито народными.

– Елена? Ты ли это? – Эдичка как всегда был хорош. Светловолосый, высокий, широкоплечий и идеальный, он, впрочем, не вызывал у Леночки ничего, кроме приступа зевоты. – Мама сказала, что ты не одна. И где же твой спутник?

– Ну... здесь где-то.

– Как неосторожно с его стороны оставлять тебя. Позволишь поухаживать?

Эдичка исчез всего на мгновенье, а вернулся с двумя бокалами шампанского.

– За встречу? – предложил он, легонько касаясь хрустальным боком даже не второго бокала, а Леночкиных пальцев. – Мы так давно не виделись, и я, право слово, забыл уже до чего ты хороша.

– Спасибо. И за цветы тоже.

– Какие цветы? – Эдичка пригубил шампанское.

– Хризантемы, которые ты послал. Ну, на работу.

– Прости, но... Мне, наверное, следовало, я даже подумывал об этом, но так и не решился. И хризантемы? Поверь, я никогда не опустился бы до того, чтобы прислать тебе хризантемы. Ты заслуживаешь лучшего.

– А... – Леночка хотела спросить еще что-то, но неожиданная догадка смешала все мысли. Если букет прислал не Эдичка, хотя на карточке стояло его имя, то и конфеты не от него. Значит... значит, конфеты отравленные?

Леночка одним глотком осушила бокал и, зажмурившись – шампанское было ледяным – икнула. И громко рыгнула, выпуская пузырьки.

Господи-господи-господи, как стыдно! И как страшно.

А Эдичка сделал вид, что не заметил конфуза, только вежливо поинтересовался:

– Еще?

Леночка кивнула. Еще. Чтобы чувствовать себя не так жутко.

К тому моменту, когда Герман соизволил появиться, Леночка была уже изрядно пьяна. Забравшись с ногами на софу, она поставила на стеклянный столик туфельки, а сумочку повесила на шею, чтобы не потерять. Рядом же, на софу лег пустой бокал, потом к нему добавился еще один и половинка тарталетки.

– Ты знаешь, – говорила Леночка Эдичке, державшемуся поблизости. – Ты мне никогда не нравился! Вот честно. Мне мама говорит, выходи замуж, выходи замуж... а я не хочу замуж за тебя. А знаешь, почему?

– Почему?

– Ты скучный. Нет, ты вправду скучный. Ну весь такой из себя хороший, что прям тошнит, – Леночка чувствовала, что говорит не то, и даже предполагала, что завтра ей будет стыдно за сказанное, но остановиться не могла. – Я с тобой засыпаю... хотя, наверное, скучный муж лучше, чем вообще никакого. Ой, а вот и Герман. Я должна вас познакомить. Герман – это Эдик. Эдик – это Герман.

– Эдуард, – сказал Эдичка, протягивая руку.

– Герман, – представился Герман.

Леночке это показалось до невозможности забавным, и она рассмеялась. Гости зашептались. Ох и будет же мама завтра выговаривать...

– Мы, пожалуй, пойдем, – сказал Герман, разглядывая Леночку. И чего он хочет? Сам ведь виноват, бросил, она его не для того приглашала, чтобы он ее бросал у колонны, увитой колючкой.

– Пожалуй, это будет разумно, – согласился Эдичка и предложил. – Если позволите, я вызову такси и помогу.

– Да я и сам справлюсь.

А на улице снова шел дождь. Весело тарабанил по крыше автомобиля, заливал стекла и наполнял воздух холодом и сыростью.

– Ну и с чего набралась? – Герман, отобрав туфельки, которые Леночка попыталась водрузить на приборную панель, забросил их на заднее сиденье. – Ни на минуту тебя оставить нельзя.

– На минуту, – Леночка надула губки, сегодня ей хотелось немножко побыть обиженной. – Тебя долго не было. Дольше, чем минуту. А потом Эдичка пришел. Представляешь, они хотят, чтобы мы поженились, только он скучный. И цветы не присылал. И значит, что конфеты тоже, ну, то есть тоже не присылал. А там карточка его, и они, наверное, отравленные. А я их подарить хотела...

– Кому?

– Кому-нибудь. И представляешь, я бы их подарила, а человек бы съел и умер.

– Ага, – согласился Герман, поворачивая в замке ключ зажигания. – Лучше уж самой, съела и умерла.

Леночка икнула. Умирать ей не хотелось, а вот спать – очень даже. День-то сегодня суматошный выдался. Она поерзала на сиденье, пытаясь устроиться поудобнее, и, закрывая глаза, пробурчала:

– А Эдичка – зануда. Я за него замуж не пойду.

– Не ходи, – снова согласился Герман. – Другие желающие найдутся. К слову, ты знаешь, что совсем не похожа на мать?

Леночка знала, ей уже говорили, что она в отца пошла. Только какая разница? Никакой. Спать вот охота, и чтобы не будили долго-долго.