– Привет. – В этой больнице, в накрахмаленном до ломкости халате, Левушка чувствовал себя неудобно, а прозрачный пакет с круглыми мандаринами выглядел совсем уж по-дурацки. Кому здесь мандарины нужны.

– Привет. – Любаша полулежала. – Решил навестить? Герой соскучился по спасенной им красавице, так? Или допросить надо? Так допрашивали уже…

– Это тебе. – Левушка, проклиная себя за глупость и сентиментальность, положил пакет на тумбочку. – И… я просто так, не допрашивать. Наверное, не вовремя, извини.

– Это ты извини. – Любаша вдруг покраснела. – Я вечно всем хамлю… еще Дед приходил, нервы потрепал, а потом сразу ты… а еще я теперь страшная. Машка говорит, что я слишком много внимания уделяю внешности и вообще подвержена стереотипам. Она у нас феминистка и не красится даже, а мне важно знать, как… – Любаша запнулась и покраснела еще сильнее. Выглядела она и вправду не слишком хорошо, темные круги под глазами, какие-то резкие, обострившиеся черты лица, желтоватая кожа. – Я глупости говорю, да?

– Не знаю. Я не очень разбираюсь, – Левушка присел на стул. – По-моему, сильно хуже не стало.

Она криво улыбнулась и сказала:

– Умеешь комплименты говорить… «хуже не стало»… Боже, кому рассказать…

– А не рассказывай.

– Не буду. Засмеют ведь. Ты тоже не веришь, что я его не видела? А я честно не видела, я шла, задумалась над одной вещью и… свернула не туда, надо было вниз по тропе, чтобы в деревню, а я влево, ну туда, где днем были, к церкви. Автоматом получилось, а потом вдруг резко больно стало и больше ничего не помню. Правда, что ты меня спас?

– Врачи.

– Дед говорит, что ты скромный и дурак, оттого, что ситуацией не пользуешься. Знаешь, мне кажется, он боится. – Любаша перешла на шепот. – Вот никогда прежде таким не видела… чтобы злился, но как-то не так… будто через силу злится. А стоило о «Мадоннах» упомянуть, так и вовсе разорался, вроде как лезу не в свое дело… хотя сейчас-то дело как раз мое, правда ведь? Это же меня ножом… и по голове тоже… я боюсь, не поверит, что я не видела… ничего не видела… боюсь, что придет… доделать… добить… я на капельнице. И встать не могу, нельзя. Если бы можно было, все равно сил никаких… будто выпотрошили, как курицу перед готовкой.

Она говорила то тише, то громче, быстро, не останавливаясь, заполняя паузы между словами судорожными вдохами, точно стремилась захватить побольше воздуха, чтобы успеть, договорить, высказать накипевшую боль. Рука вцепилась в одеяло, комкая, сминая выглаженную белизну пододеяльника.

– Кто-то идет по коридору, а мне чудится, будто за мной… навещать приходят, а я все жду, когда же убьют… никому не верю. Тебе вот… Деду, а больше никому. Не ем ничего, раздаю… тут решили, будто паранойя, психиатра позвали, беседует теперь. А я не сумасшедшая, я просто боюсь… Лёв, я боюсь… – И все-таки она расплакалась. – Лёв, скажи, что я не сумасшедшая… а лучше забери… я мешать не стану, честно…

– Тихо, успокойся. – Левушка совершенно не умел утешать плачущих женщин. Вялая рука, мокрая от пота кожа, фиолетовые лунки ногтей и причудливое переплетение линий на ладони. – Ты не сумасшедшая, я верю, что ты никого не видела. Тебя по голове ударили, так?

Любаша осторожно кивнула, слезы крупными бусинами катились из глаз, срываясь с острых скул, быстро скользили по щекам и на шею, на розовый воротник-хомут ночной рубашки. Она не пыталась их вытереть или вырвать руку, доверчиво-беспомощная и совершенно беззащитная.

– Подкрались сзади и ударили, ты не могла никого видеть. Они просто хотят, чтобы все закончилось побыстрее, неприятно ведь подозревать своих, оттого и пристают с вопросами.

– И ты будешь?

– Я – нет. – Левушка погладил руку. – И не убьют тебя, посмотри, какая линия жизни длинная, аж на запястье выползает.

– Ты в это веришь? – Наконец-то улыбка, слабая, сквозь слезы, но все-таки улыбка. – Нет, ты не можешь верить в подобные глупости!

– Почему?

– Потому что глупости, – убежденно заявила Любаша. – Взрослый, серьезный человек не может всерьез относиться к такому.

– А я не серьезный, я – забавный. – Левушка, набравшись смелости, пересел на кровать. – Сама же говорила. Отдыхай и не думай, здесь не осмелятся, да и яд… ну где сейчас яду достать можно, такого, чтобы без вкуса и запаха?

– Не знаю.

– И я не знаю. – Левушка постарался говорить как можно более уверенным тоном. – Кроме того, здесь такой режим охраны, даже меня не хотели пускать… и в коридорах видеокамеры, в палатах, наверное, тоже, только спрятаны, ну, чтобы пациентов не нервировать.

Слезы высыхали, отступали по мокрым дорожкам в глубь Любашиных глаз, в воспаленную красноту, упрятанную под жесткою щеткой ресниц.

– Знаешь, – тихо произнесла Любаша. – Мне кажется, что это был мужчина… Васька или Игорь.

– Почему?

– Не знаю. Я действительно ничего не видела… точнее, видела, но не совсем то, о чем спрашивают. – Она вытерла щеки рукавом, тоже розовым, махрово-мягким с виду, как воротник-хомут на шее. – Я свернула, чтобы обойти, ну не мешать, думала, до поляны и там чуть срезать… нет, Васька не мог, он занят был, он скотина, конечно, порядочная, но не настолько же?

Вопрос был риторическим, и Левушка молчал, ожидая продолжения.

– Я ведь должна была услышать или почувствовать, а ничего… больно вдруг и потом сразу палата. Запах резкий только… не уверена, что я его не придумала, запах… что это воспоминание, а не воображение, понимаешь?

Левушка кивнул и осторожно поинтересовался:

– А чем был занят Василий?

– Ну… – Любаша прикусила губу, точно раздумывая, стоит отвечать или нет. – Отношения выяснял… с кем – не спрашивай, не скажу… это… это не имеет отношения к делу. Просто поверь, что не имеет, и все. И… тебе, наверное, пора идти. Спасибо за мандарины… и вообще спасибо. Ты заходи, хорошо?

– Обязательно, – пообещал Левушка.

Было немного обидно за то, как бесцеремонно его выставили за дверь, и за недоверие, и за то, что ясно дали понять, чтобы не лез в чужие тайны. А он и не будет, ну, быть может, немного… просто, чтобы найти урода, напавшего на Любашу.

На улице ярко и жарко светило солнце, высвечивая серые стены здания иллюзией белизны, пыльно-бензиновый воздух окутывал жаром, и хотелось побыстрее убраться из бетонно-цивилизованного рая. Левушка постоял еще немного, просто чтобы уход не так сильно походил на побег, и зашагал по выложенной плиткой дорожке.