Игорь
И красивая. Жаль, может, если б не такая красивая, было бы проще, а то смотришь и совершенно определенного характера мысли возникают в голове, хотя надо бы о другом думать. Например, о Любаше и Дедовом пристрастии к «высшему разряду». Не устраивает его, видите ли, местная клиника, бедновата, плоховато оборудована, у врачей не та квалификация, а что эти самые «недостаточно квалифицированные» врачи вчера Любашу с того света вытащили, его не волнует. Вчера – это вчера, а сегодня, будьте добры, Игорь Бехтерин, организовать перевод или, правильнее сказать, перевоз кузины в более подходящее для нее место.
Нет, Игорь, конечно, согласен с Дедовыми доводами, но вот в данный момент его в гораздо большей степени волновал вопрос безопасности. Слова Евгении Романовны о том, что убийца непременно попробует убрать свидетеля, прочно засели в голове. Как и собственная мысль о том, что если уж он или она начали убивать, то уже вряд ли остановятся.
А белобрысой гулять вздумалось, будто без нее проблем нету…
– Как Люба? С ней все хорошо будет? – Вежливый вопрос предполагал вежливый ответ.
– Будет. Ее в другую клинику перевели. В хорошую.
– А… – Александра чуть пожала плечами, будто не знала, что еще сказать.
– Давай садись, домой поедем. – Бехтерину до жути не хотелось пускать ее в свою машину, но бросать на дороге тоже было как-то неприлично.
– Спасибо, я прогуляюсь. И не надо на меня так смотреть! – Раздражение вспыхнуло розовыми пятнами на щеках, сказалось нервным движением, будто Александра отталкивала кого-то неприятного… Бехтерин даже догадывался, кого именно.
– Я дойду сама. Ничего со мною не случится, в конце концов, все же разъехались, а значит…
– Тебе ничего не угрожает. – Подытожил Игорь, садясь в машину. – Ну и дура. Если что, сама виновата будешь.
– Буду, – «невеста» отступила к обочине. – А вы просто злитесь, что напали на нее, а не на меня. Своих ведь жальче…
Точно дура.
Домой он приехал в состоянии тихого и совершенно непонятного самому себе бешенства. Никогда, ни одному человеку прежде не удавалось так легко и просто выбить Бехтерина из душевного равновесия, и осознание данного факта лишь добавляло злости.
Машка ждала его во дворе. Черные джинсы, белая блузка, темные очки в строгой оправе… воплощенная деловитость.
– Злишься, – заметила она вместо приветствия. – И не из-за Любаши…
– Отстань.
– Неа, – Машка протянула руку. – Во-первых, привет. Во-вторых, я по делу.
– Денег надо? – Игорь сразу решил, что не даст. Хватит, в прошлый раз поддался на уговоры. Машка улыбнулась, выверенно-вежливо, по-деловому. Как же его раздражали эти ее отработанные, подогнанные под эталон привычки.
– Ну, хотелось бы, конечно, денег, но вообще я по другому вопросу.
– Тогда Александра? Дед знает, что делает, я здесь ни при чем!
– Не ори. – Машка поморщилась и, вцепившись в руку, потянула за собой. Подобное поведение было столь неожиданно и нехарактерно для нее, что Игорь не стал сопротивляться.
В старой, полуразваленной беседке, оплетенной мягкими листьями хмеля и тонкими стеблями повоя, было сыро и темно, ранним цветком белело пятно бабочки, скрипели подгнившие доски, зияло пятно неба в провале крыши. Беседка осталась неудачным памятником чьего-то временного увлечения столярными работами. Когда-то она была хороша и, несмотря на некоторую тяжеловесность исполнения, по-своему красива, но стояла чересчур далеко от дома и поблизости от комариного пруда, потому особой популярностью не пользовалась – кровососы да сырость – и тихо приходила в запустение.
– Ну что ты так смотришь? – в полумраке лицо Марии кажется мягче, легче, женственней. Последнее определение ей наверняка не понравилось бы, и Игорь молчит.
– Решил, будто у меня с головой не все в порядке? Тут у всех не в порядке, я – единственный нормальный человек, а поговорить хотела как раз о Любаше. Ты знаешь, что она квартиру продала?
– Что? – Игорь был удивлен.
– Да, продала. Поэтому и живет здесь, вроде как в гостях, а на самом деле пойти некуда. – Маша, не заботясь об одежде, села на грязную лавочку. – Я тебя поэтому сюда и потащила, мало ли… услышит кто.
– Кто? Нету никого.
– Ага, как же. Танька притащилась. И жена твоя с маменькой… и эта… невеста новоявленная, о которой ты разговаривать не хочешь. Понимаешь, дело такое… непонятное. – Она ладонью стряхнула со скамейки грязь и мелкие щепки. – Я потому и говорить никому не хочу, ну, Любаше и без того достается, а еще история эта… я сама толком не знаю, слухи одни. Ну в общем, получается, что она денег одолжила, вроде как свою линию одежды выпустить собиралась.
– Любаша? – Игорь тоже присел. Скамейка сырая, дерево чуть просело, затрещало угрожающе, но выдержало.
– Ну да, Любаша… она старая уже для модели, в ее возрасте ты либо на вершине, либо пробиваться смысла нету. А уходить ей некуда, вот и решилась на авантюру. – Мария достала из кармана пачку сигарет. – Будешь?
Игорь вежливо отказался, Машкин нарочито-крепкий табак драл горло и вызывал приступы дикой жажды.
– Короче, ей предложили поучаствовать… она ж почти художник, рисует классно, я ей сама пару раз для журнала заказы делала. Ну и вкус в меру пошлый, как раз в общую струю вписывается… короче, она решила, что сможет, тем более не одна, еще одна девица, которую муж раскручивать брался, только у той, кроме связей, ни вкуса, ни умения…
Машка затягивалась глубоко, точно опасалась упустить хоть каплю синего горького дыма.
– А поскольку дело общее, то с Любаши пай требовался, эта дурочка и влезла, квартиру заложила…
– Ее кинули, – Игорь осторожно оперся спиной на порядком подгнившую деревянную решетку. На место давешней злости пришла усталость: еще одна проблема… когда же они закончатся. Бросать Любашу некрасиво, но, Господи, неужели нельзя было посоветоваться? Неужели сложно взять телефон и набрать номер? Спросить?
– Кинули, – с тайным удовлетворением в голосе подтвердила Мария. – Оформили дело на компаньонку, зарегистрировали марку, а Любашу, когда начала долю требовать, вон выставили…
– И ты молчала?
– Я? Да я только пару дней назад узнала! Она ж, как партизанка, никому ни слова, ни намека даже! Все пыталась доказать, что самостоятельная… додоказывалась. – Машка таки закашлялась и, бросив окурок на землю, раздраженно наступила на него ногой. – Думаешь, я злорадствую? Или завидую? Да мне ее эксперименты вот где сидят, – она провела ребром ладони по горлу. – Я боюсь, что Дед ее прибьет… или не Дед. Нервы у нашей девушки стальные, и фантазия богатая.
– В смысле?
– Игорь, ну ты ж не тупой, – Машка перешла на шепот. – Ну подумай, теперь ее все жалеют, Дед от испуга надышаться не может, простит и квартиру, и авантюру… и денег даст.
– Ты хочешь сказать… – предложение выглядело настолько бредовым, что в голове не укладывалось.
– Я хочу сказать, что на нее очень удачно напали. И спасли тоже удачно. В самый, так сказать, последний момент… красиво, почти как в кино. Только, Игорь, в жизни, как в кино, не бывает…
Из щели между досками выползла черная жужелица и, настороженно пошевелив усами, поспешила спрятаться обратно.
И голова снова разболелась, наверное, от дыма… у Машкиных сигарет отвратительный запах.
Страшно. До чего же страшно. Темнота прорисовывает рельефы, выпускает звуки на волю, населяя окружающий мир голосами, в коих нет ничего человеческого. Хрустнула под ногой ветка, будто вскрикнул кто-то, в ответ из глубины сада застонала, заплакала птица, капля воды громко разбилась о зеркало лужи.
Что она делает? Господи, если матушка узнает… или отец… или кто-нибудь. Безумие. Еще не поздно вернуться, отступить, Дмитрий поймет, но… Настасья не была уверена, что, вернувшись, поступит правильно. С точки зрения приличий и морали – безусловно, но сердце-то стучит, рвется, жаждет любви, чтобы, как звезда, сорвавшись с небосклона белым огнем, упасть в его ладони. Вот он, шанс вырваться на волю из душной клетки условностей, и нужно-то всего-навсего немного смелости, ведь прежде, бывало, не раз и не два Настасья представляла, как убегает из дому, делает нечто невозможное и прекрасное, отчего все вокруг замирают в ужасе и восторге.
Узнай маменька, восторг вряд ли испытает, скорее ужас. Задетая ненароком ветка обрушила на Настасью холодный дождь, а высвеченные луной тени змеями расползлись в стороны.
Дмитрий сидел в беседке, прислонившись спиной к влажному дереву, и Настасья поначалу решила, что он спит, и даже обиделась – столько страху перетерпеть и…
– Звезде достало смелости прийти? – Тихий голос Коружского великолепно вписывался в мягкую тишину ночи. – Надеялся, но с каждой минутой надежда таяла. А ты пришла.
– Пришла, – страх с новой силой вспыхнул в душе, подгоняя и без того неспокойное сердце. Бежать и немедля, пока не поздно, пока… Настасья сделала шаг навстречу. Еще один, по белой дорожке, вычерченной лунным светом на полу.
– Доверчива.
– А разве это плохо – доверять кому-то?
– Смотря кому, – отозвался Дмитрий.
– Вам…
– Не знаю. Порою сам себе не верю и не могу понять, будто проклятье какое-то тяготеет, живешь, другие думают, что счастлив, ведь у тебя есть все: деньги, имя, положение… свобода. С одной стороны, я более свободен, чем тот, кто денно и нощно вынужден работать, чтобы прокормить семью. С другой… будто в клетке заперт, вызолоченной, связанной из пут приличий и условностей, поддерживаемой строгими правилами, преступить которые невозможно. С третьей… я сам не ведаю, чего желаю, может, оттого все и кажется таким унылым?
Настасья слушала, каждое слово было отблеском ее собственных бед, которые сестра, да и маменька, почитали надуманными, не понимая и не пытаясь понять.
– И звездам тесно на земле. – Дмитрий взял ее руку и стянул перчатку, прикосновение кожи к коже было обжигающе-непристойным и… чудесным.
– Ваш страх – голос благоразумия, позволяющего выживать и приспосабливаться к тому миру, в котором суждено было родиться. Ваше желание вырваться из этого мира – безумно, но вы здесь, со мной, наперекор всему. Еще есть время убежать… выбрать.
– Я… я выбрала. – Настасья попыталась унять дрожь в коленях. И все не то, не так, в голове сумятица, а тело плавится истомой, будто лунный свет, проникший в кровь, взбудоражил, вызвал к жизни нечто такое, глубинное, страшное, но родное, живущее на самом дне Настасьиной души. И мысли о приличиях тонули, оставляя место ощущению грядущего чуда.
– Выбор – это мало, – губы Дмитрия, коснувшись пальцев, скользнули вниз, через ладонь по линии судьбы, к запястью. – И бесконечно много, я вот никогда не умел выбирать… вы снова боитесь, отпустите душу из клетки, позвольте себе быть собой, хотя бы в эту ночь. Я обещаю, что не причиню вреда.
В дом Настасья вернулась задолго до рассвета, быстро, но тихо поднялась в комнату и, раздевшись, нырнула под одеяло. Душа пела от счастья, и тайна делала это счастье более острым… настоящим. Оказывается, как мало надо… позволить себе быть собой, ответить поцелуем, прикоснуться к его лицу, губам и смугло-красной коже, ладонью провести по жестким волосам, вдыхая запах…
На прощание Дмитрий сказал, что у нее есть еще время подумать и, возможно, лучше, если у нее не хватит решимости дойти до конца… Настасья не понимала, что стоит за этими словами, наверное, нечто в крайней степени постыдное, но уже решилась. Ей и раньше было тесно в мире установлений и правил, а теперь и подавно.
Она ведь любит и верит… и у нее хватит смелости выпустить душу из клетки. Она уже ее выпустила.
