– … множественные колото-резаные ранения тела: две колото-резаные раны шеи слева с повреждениями яремной вены, две колото-резанные проникающие раны левой лопаточной области с повреждениями левого легкого и лопатки, две колото-резаные раны в области яремной выемки и рукоятки грудины… Боже, да в этой экспертизе еще пол-листа подобных перечислений! Всего гражданину Липину Александру Васильевичу было нанесено около тридцати колото-резаных ран… Его супруге, бедняжке, тоже досталось – двадцать ранений того же типа. Хотя по обоим случаям выводы судмедэксперта схожи – именно ранения в область шеи оказались прямой причиной наступления смерти. Может, это имел в виду Седов, когда говорил о том, что родители были убиты точно так же, как и дочь? А вот я бы не стала делать таких выводов. Все-таки две раны и двадцать-тридцать – это же большая разница, о какой схожести почерков может идти речь? В первом случае подозревать надо прежде всего медика, который точно знает, по какой артерии чикнуть. А во втором – маньяка, который своих жертв шинкует, словно капусту…

– Что ты там все бормочешь? – простонал Андрей, щурясь от света ночной лампы. Он повернулся на бок, отбросил одеяло и улыбнулся: – Обложилась бумажками, свет не гасишь. Жарко сегодня. Ты мне спать не даешь!

– Ой, правда, – Лика стала собирать разбросанные по кровати ксерокопии материалов уголовного дела, – извини, солнце, я сейчас в гостиную пойду.

– Фигушки! Лежать, женщина! – Андрей взял пару страниц и с интересом в них уставился. – Я столько лет спал один, так и разогнался теперь тебя отпускать. Может, мне даже приятно проснуться среди ночи от того, что моя любимая тут разворачивает активность. Хотя активность другого рода, конечно, была бы приятнее… М-да, ну и бумажки! Ужас какой пишут: «Можно лишь утверждать, что колото-резаные ранения живота и груди с подреберной областью причинялись в последнюю очередь, на что указывают наименьшая выраженность кровоизлияний по ходу этих раневых каналов и незначительное количество крови в брюшной полости…» Тебе не страшно все это читать?

Лика пожала плечами. К лексике судмедэкспертов привыкаешь. Страшно не читать описание всех этих ран, страшно понимать, что преступник, который их нанес, может до сих пор находиться на свободе.

– Седов не верит в виновность строителя, который угодил в наш погреб, – вздохнула Вронская, поправляя соскальзывающую с худенького плеча бретельку шелковой ночной рубашки. – Он считает, что следователь, который к нам выезжал, недостаточно опытен, чтобы найти настоящего убийцу.

– Да я тоже думаю, надо во всем разобраться самим, – Андрей отложил листы в сторону, сцепил ладони в замок, хрустнул суставами, – найти и голову оторвать. Я не знаю, как Вадик все это переживет. Он, похоже, в своей сестре души не чаял. Я и раньше обращал внимание – как-то уж очень сильно он над ней трясется. Теперь понятно – родителей убили, и сестра – единственный родной человек. Я себя так казню… Он же меня просил за Таней присмотреть. Я сплоховал. Надо найти того, кто это сделал, и голову оторвать. Ее смерть – на моей совести, мне надо и отвечать, как-то разруливать эту ситуацию. Просто возьму и собственноручно откручу голову гаду.

– В тюрьму посадят.

– Ничего, твой Седов вытащит. А даже если не вытащит – что, думаешь, легко по воле ходить с такой тяжестью на душе? Это я только делаю вид, что все о'кей, что у меня тут бизнес, переговоры, компаньоны. Хреново мне на самом деле. Знал бы кого замочить – уже рассчитался бы.

Лика поморщилась:

– Не говори ерунды, пожалуйста! Ты же вроде здравомыслящий человек; что, не понимаешь, к каким последствиям может привести реализация всех этих намерений?! Не надо тут строить глупых планов… Ты мне лучше скажи – Вадик никогда не упоминал, что у его семьи были какие-то враги? Или, может, что у них имелись какие-нибудь ценности, на которые шла охота?

– Лик, да ты чего? Кто такие вопросы обсуждает? Я даже не знаю, кто из знакомых мужиков вообще даже теоретически мог бы заговорить на эти темы. Мальчики ж про футбол обычно всегда перетирают, про девочек треплются. Про работу, на крайняк. Никакого подобного базара про семью и Вадик не вел. Он вообще был больной по своему дизайну. Мог ночами работать, все варианты отделок перебирать. На каком-то этапе он меня даже напрягал – принесет сто эскизов и говорит: выбирай. Из трех вариантов выбрать легко, а из сотни…

– Все это не то! – перебила с досадой Лика, отбрасывая с лица волосы. – Мы углубляемся в какие-то частности, детали. Теперь важно понять пару моментов. Таня якобы в своем дневнике писала – у нее есть альбом Пикассо, который она хочет продать. Самойлов собирался его украсть. Но откуда у Тани такая вещь? Досталась ей по наследству, от родителей? А может, это была общая семейная ценность, и Таня хотела взять альбом тайком от Вадима? Я посмотрела в материалах дела: родители Липина были связаны с торговлей, оба занимали руководящие должности: отец – директор универмага, мать – директор гастронома. Я поняла бы, если бы они были художниками или коллекционерами живописи.

– Так может, они и были коллекционерами? Или, может, их этим альбомом за какие-нибудь услуги отблагодарили? История-то при Советском Союзе еще явно начиналась, я так понимаю, свои теплые местечки они давно получили, и после развала «совка» благополучно сохранили? Тогда круче директоров магазинов были разве что партийные «шишки».

Вронская закусила губу.

Ничего не понятно из этих материалов. Зачем только Седов принес эти огромные стопки! Чтобы оценить, насколько добросовестно может проводиться расследование? О да, только одних допросов было проведено штук триста, опрашивались коллеги, соседи, друзья – все-все, с кем хотя бы иногда пересекались Липины. Отдельным списком к материалам прилагается такой огромный перечень фамилий – впечатляет. Но что толку, ничего вся эта скрупулезность не проясняет! У следователя, который вел это дело, действительно были все основания прекратить производство в связи с неустановленностью лица, которое надлежит привлечь к ответственности. Убийца до сих пор на свободе. А может, Вадим должен был стать еще одной жертвой? Просто справиться с ним оказалось сложнее, чем с бедной Таней?..

– Завтра отвезу тебя к Вадику, будем с ним разговоры разговаривать. Может, что-нибудь и выясним. Что гадать – все равно ситуация не проясняется. Правда, у меня завтра намечается тендер, но фиг с ней, с работой. А теперь – отбой – распорядился Андрей, убирая с одеяла бумаги. – Уже светает, между прочим. Дарину пока от твоих родителей забирать не будем. Береженого бог бережет, как говорится…

Выключив лампу, Лика забралась под одеяло, прижалась к Андрею и закрыла глаза.

Все-таки как хорошо, когда тебя понимают!

Другой бы на месте Андрея стал читать морали: этого не делай, туда не ходи, все это может плохо закончиться. Здорово, что Андрей тоже считает: в произошедшем обязательно надо разобраться, причем настолько скрупулезно, чтобы спорных вопросов не осталось вообще.

«Мы на одной волне, – Лика обняла Андрея и улыбнулась. – Надо еще завтра найти эту самую Марию Дмитриевну и поговорить с ней…»

Она уже почти засыпала, когда вдруг ей вспомнились дрожащие губы соседки Лены, отчаянный страх в огромных голубых глазах.

«Ерунда, – прокомментировала новый приступ подозрений Вронская. – Лена обожает собак. Ну разве могут люди, которые любят собак, делать такие ужасные вещи?! Седов бы сказал: в этой жизни невозможно только одно – ходить по потолку; со всем остальным – имеются варианты. Но, конечно, у Володи уже наступила профессиональная деформация, он не верит людям совершенно и просто не может объективно воспринимать реальность, все время ждет какого-то подвоха, удара…»

Вронской показалось, что она продремала всего пару минут. И вот уже у лестницы, ведущей на второй этаж, поскуливает Снап, а вся спальня залита ярким солнечным светом.

Она быстро выбралась из постели, натянула шорты и майку и заторопилась вниз.

Ближайшие планы вырисовывались простыми и незамысловатыми.

Сначала надо вывести Снапа на лужайку – иначе он не угомонится, будет гавкать и обязательно разбудит Андрея. Потом было бы здорово успеть сделать блинчики к завтраку – если уж не повезло накормить любимого мужчину ужином, то надо хотя бы с утра порадовать его чем-нибудь вкусненьким. Затем – быстро привести себя в порядок и поехать к Вадиму.

Однако сбой произошел уже на первом пункте программы.

Взяв Снапа на поводок, Лика прошла по дорожке, открыла калитку, машинально обернулась, заметив боковым зрением какой-то странный белый лоскуток, прикрепленный к воротам.

Это была не ткань, а чуть отклеившаяся записка, трепещущая на ветру.

Распечатанный на принтере текст оказался очень коротким:

«Вронская, тебе не жить».

– Да нет же, это просто глупая шутка, – прошептала Лика, с трудом удерживая рвущуюся с поводка собаку. – Никто не предупреждает перед тем, как убить. Мне надо взять чистый файл, осторожно снять бумажку, упаковать ее и отвезти Седову, пусть отдаст на экспертизу.

Собственный голос постепенно немного успокаивал.

Стиснувший сердце страх отпускал.

Но только руки все равно тряслись, на висках чувствовалась липкая холодная испарина.

Как же все-таки страшно умирать…

Первая реакция, до того, как удается все взвесить и проанализировать: господи, не надо, у меня же ребенок, не хочу, еще рано, еще так рано…

«Затащить мне ее в постель или не стоит? – думал следователь Владимир Седов, любуясь тонким профилем сидящей возле его стола женщины. – Барышня она симпатичная. А я уже два года как в разводе, никаких постоянных отношений нет, поэтому и обязательств хранить верность тоже не имеется. И потом, как говорится, жена – не стена… Вообще странно, женщин у меня было довольно много, самых разных: и умницы, и не так чтоб очень, и бизнес-леди, и актрисы. И всегда у них, как у сиамских близнецов, через пару месяцев встреч возникали одни и те же вопросы: «Где был? С кем пил? Где деньги?..» А кстати говоря, когда ж я последний раз занимался сексом? Кажется, сто лет уже прошло. Пару месяцев назад отмечали отправку в суд муторного сложно продвигавшегося дела, и наша стажерка, вмазав водочки, напросилась ко мне в гости. Но я смутно помню, получилось у нас там что-нибудь путное или нет. Практика у девушки закончилась, мне она больше не звонила – похоже, оказался не на высоте. А эта соседочка все-таки очень даже ничего. На актрису американскую похожа. Интересно, если ей предложить хорошо провести время – она сразу согласится или начнет выламываться? Нет, в принципе, я никуда не тороплюсь; мог бы сводить ее в кафе или кино – работы, конечно, навалом, но начальник только ушел в отпуск, можно же и мне иногда пожить по-человечески, тупо уйти с работы в семь вечера и пригласить симпатичную малышку в кино…»

Лена позвонила с утра пораньше и сказала, что у нее есть какая-то важная информация. Видимо, соседка Лики Вронской в момент разговора уже находилась недалеко от прокуратуры, ей понадобилось не более двадцати минут, чтобы появится в кабинете.

В джинсах и маечке, она казалась совсем худенькой, к тому же волновалась, как школьница: покраснела, чуть не приземлилась мимо стула, кусала губы.

«Важная информация» пока касалась почему-то перечисления невероятного количества собак, которые жили у Лены, с подробным описанием их расчудесной внешности и трагической судьбы. Похоже, девица даже явно намекала, что готова передать пару-тройку своих подопечных в надежные следовательские руки!

Слушать весь этот бред Володе было совершенно не интересно.

Подумаешь, собаки страдают!.. Конечно, их немного жаль, но куда больше жалости вызывают дети, растущие в семьях алкоголиков, брошенные старики, тяжелобольные люди. На службе тут такого насмотришься – волосы дыбом встают от человеческой глупости и жестокости! Проблемы животных по логике надо разруливать после того, когда решатся все проблемы людские. Ну или если уж так велика потребность в зверье – заведи себе котика (песика) в скромном единичном количестве. И заботься о своем звереныше, думая, что спасаешь мир, – хотя на самом деле речь идет просто о невозможности хозяина животного найти среди членов своей семьи подходящий объект для приложения любви, ласки, внимания. Этой бы самой Леночке – мужика хорошего заиметь и двоих деток. Тогда у нее ни времени, ни желания бы не осталось псарней заниматься…

– …собачек у меня много, поэтому выгуливаю я их в несколько этапов, – звенел тоненький Ленин голосок. – Сначала вывожу самых маленьких собачек – им побыстрее надо писи-каки вывалить, потому что у них мочевой пузырь слабее, а в вольере они у меня свои дела не делают, терпят.

Услышав про «писи-каки», Седов скрипнул зубами. И уже собирался намекнуть барышне, что ее «важная информация», конечно, безумно важна и интересна. Но выслушать ее он готов, по крайней мере, в нерабочее время, а в настоящий момент – дел выше крыши!

Но только… эти Ленины ключицы торчащие, ранние морщинки у красивых глаз, а руки такие тонкие – как прутики…

«Ладно, хрен с ней, пусть посидит тут пока», – решил Володя, поворачиваясь к железному чуть облезшему сейфу. Там кроме материалов находящихся в производстве дел стояла «дежурная» бутылка водки, к которой совсем недавно присоединилась большая коробка шоколадных конфет, врученная ненормальной мамашей свидетеля. Парень тот был совершенно непричастен ни к какой криминальной крамоле, однако, похоже, у граждан уже (не на пустом месте, разумеется) начал формироваться рефлекс профилактической взятки-презента.

«Кофе девочке сделаю, конфетами накормлю, – продолжал рассуждать Седов. – Пусть хоть отдохнет тут пару минут, перекусит. Все-таки летела из своей деревни в Москву, устала. Красивая ведь девушка, на американскую актрису похожа – жаль только, больная на всю голову с этой многочисленной псарней».

– … и вот иду я со своими малышами. Сложно, конечно, их всех на поводке вести, да еще и убирать за ними. Тут когда одна собачка накакает, люди возмущаются. А у меня собачек много, и вы можете представить, что приходится выслушивать. «Ваши собаки загадили весь поселок» – это еще самое нейтральное. Но я же никогда без совка и пакета не выхожу, всегда убираю. Потому что и сама безо всяких напоминаний знаю: ну не дело это, когда вдоль обочин кучки лежат…

«Нет, спасибо, нам такого добра не надо, – мрачно решил Володя, водружая перед девушкой чашку ароматного кофе. Он ловко открыл коробку конфет, пододвинул ее поближе к гостье. – Красота – это, конечно, очень хорошо. Но упоминание в речи собачьих экскрементов явно превышает максимально возможную норму для моей психики».

– … тебе не жить. Так и написано, прямым текстом!

Володя сразу очнулся от своих мыслей:

– Где написано? Что написано?

– Я же говорю: «Вронская, тебе не жить». Написано в записке. А записка была приклеена к забору дома Лики и Андрея.

– Как приклеена?

Она пожала плечами:

– Клеем, наверное. По крайней мере, скотча я что-то там не заметила.

– Лика знает?

– Думаю, нет. Она со Снапом поздно гуляет. А я записку как увидела, сразу про вас вспомнила, ну, что вы – следователь. Собак отвела, села на маршрутку и в Москву поехала. А разве Лике можно было про записку говорить? А вдруг она заодно с этими, преступниками? Хотя, наверное, я глупости говорю, вы же с Ликой и Андреем дружите, правда? Вы кажетесь хорошим человеком, а у таких и друзья обычно хорошие, – выпалила Лена, краснея, как свекла, до кончиков маленьких аккуратных ушек. – Знаете, все жители нашего поселка меня ненавидят. У меня домик совсем простой, и собаки эти, и даже машины нет. Я – вроде белой вороны, со мной никто не общается. А вот Лика с Андреем наплевали на то, что о них подумают. И меня к себе пригласили. Поэтому я, когда записку нашла, – сразу к вам бросилась. Чтобы им помочь, как-то вот так…

Противоречит самой себе.

Переигрывает.

Симпатичная худенькая блондиночка определенно переигрывает, у нее есть какие-то свои интересы – это очевидно.

Но со всем этим можно будет разобраться позднее.

Одной рукой закрывая сейф с уголовными делами на ключ, другой Володя нащупал на столе мобильник и пулей вылетел из кабинета.

Куда там она задевалась?

Что же Лика так долго не снимает трубку?..

Когда в динамике раздался голос Вронской, судя по бодрой интонации, живой и невредимой, он с облегчением выдохнул:

– Где тебя носит!

– Э, не наезжай. Мне тут угрожают, похоже. Ты легок на помине, кстати; собиралась тебя набирать и плакаться в жилетку.

Со слов Вронской выходило, что она все делала правильно. Сообщила о странной находке бойфренду, осторожно упаковала записку, осмотрела дом и участок – ничего подозрительного больше обнаружить не удалось.

– Понимаешь, самое забавное – я-то и рассказать никому ничего не успела, только с Андреем накануне обсуждала свои предположения. Мы даже спугнуть еще никого не могли, потому что ни с кем не успели пообщаться, – рассказывала Лика.

А Седов пытался понять какие-то собственные интуитивные предчувствия.

Этот ее Андрей… Вронская совершенно не умеет разбираться в мужчинах. Вечно ее романы какой-нибудь фигней заканчиваются…. Ну да, этот новый избранник не идеален. Но как говорится – кто без греха… Как-то все-таки не похоже, чтобы он был замешан в этом преступлении. Да, пожалуй, уже определенно: следовательская интуиция молчит. Андрей не вызывает большой симпатии, но и негатива против него нет; обычный мужик, возможно, имеющий в своем прошлом пару темных страниц, но пытающийся жить теперь без особой грязи…

– Мы собирались поехать к Вадиму, – продолжила тем временем Лика. – Хочу поговорить с ним и с Марией Дмитриевной. Андрей будет со мной. Мне кажется, поездку можно не отменять. А на обратной дороге мы заедем к тебе. Знаешь, я здорово перепугалась.

– Понимаю, жду, – коротко бросил Седов и отключился.

Но возвращаться в свой кабинет не стал, прошел мимо знакомой двери.

Когда шагаешь – легче думать.

Итак, информацию об убийстве Лена восприняла истерически – плакала, кричала. Прямо скажем: из всех гостей, присутствовавших на вечеринке, любительница собачек расклеилась больше всех. Можно предположить: это нежное создание со слабыми нервами предпочитает держаться подальше от всего, связанного с криминалом.

Однако через пару дней она уже бодренько прибегает сюда, в прокуратуру, с информацией о какой-то записке.

Допустим, все было так, как она рассказывает: шла барышня со своей стаей, собаки валили вдоль соседских заборов эти писи-каки (блин, и придумала же словечко, прямо стошнить хочется!) и вдруг видит – записка с угрозами.

Сама записка, страшная и роковая – отдельный разговор. Пусть Вронская в своих книжках про такую фигню пишет – а в реальной жизни по-другому угрожают. Никакой письменности – по телефону позвонят, через знакомых передадут. А тут – бумажка на заборе. Смешно, для тех, кто в теме, – обхохочешься.

Но ладно, про это – позже. А пока – за скобками.

Итак, барышня видит записку. У нее ведь визитка некоего В. Седова имелась, а там не только адрес следственного отдела, там телефон. Лена им и воспользовалась! Когда уточняла, можно ли встретиться, какой номер кабинета, ну и сказала бы в телефонном разговоре – так и так, записка. Зачем ей было подрываться, утруждаться и из деревни своей в город ехать? Да может она вообще эту записку сама на забор Вронской и приклеила! Чтобы иметь повод здесь объявиться…

«А вот об этом мы теперь с девочкой и поговорим, – решил Володя, направляясь, наконец, в свой кабинет. – По-человечески мне Лена симпатична, я ей сочувствую, я бы даже роман с ней закрутил. Но первым делом – самолеты. И если я нутром чую – здесь что-то не стыкуется, не вижу никаких причин не прислушиваться к своей интуиции…»

– Кофе попила, Лена? – Седов сел напротив женщины, откинулся на спинку кресла и презрительно прищурился: – Вот и славненько. А теперь давай ты мне все расскажешь. Всю правду. Начинай, не смущайся.

– Какую правду? – она нервно сглотнула слюну. – Я все вам рассказала. Еще думала узнать, поймали ли убийцу. Мне все-таки страшно. Конечно, собачек у меня много, ночью так просто на участок не пройдешь. Но все равно, хотелось бы спать спокойно.

– В камере ты будешь спать спокойно.

– Что?!

– В тюремной камере ты будешь спать спокойно, детка. Понимаешь?

Ее глаза наполнились слезами. А взгляд – он метался, как у всех преступников, чувствующих, что их замысел вот-вот будет раскрыт. Судя по направлению движения зрачков (это неконтролируемые движения; человек, вспоминающий прошедший отпуск или строящий планы на предстоящий отдых, невольно «смотрит» в противоположные стороны, «читать по глазам» будущие следователи учатся буквально на первом курсе юрфака), Лена что-то вспоминала, сопоставляла, лихорадочно анализировала…

И тогда Володя, стараясь не таращиться на ее трогательные детские ключицы (блин, ну и ситуация! Противнее, чем «колоть» такую девчонку, наверное, только конфету у ребенка отнимать), продолжил:

– Тебя видели, Лена. Мне правда жаль. Но вот сейчас позвонили и сказали… Зачем тебе это было нужно? Ты кажешься такой милой девушкой. Зачем было пачкаться в этой грязи?

Она горько разрыдалась, закрыла лицо ладонями. Потом едва слышно прошептала:

– Я не хотела убивать Таню. Честное слово, не хотела. Это получилось случайно…

Сергей Шмаков чувствовал себя отвратительно; можно даже сказать – совсем загибался мужик. Голова у него раскалывалась, каждый вдох разрывал грудь острыми кошачьими коготками боли. Перед глазами все плыло: клубы сизого сигаретного дыма, заполняющего камеру, тусклая лампочка, зарешеченное окошко, ряды нар.

На какую-то секунду Сергею показалось, что присевший рядом на нары зэк протягивает ему ни много ни мало – бутылку водки. Однако дивное видение быстро испарилось, отозвавшись в исстрадавшемся теле новыми толчками боли.

«Что ж меня так кумарит? – он стиснул выбивавшие дробь зубы. – Я вроде думал: стоит сутки без пойла перекантоваться – и уже не ломает. Черта с два, мне только хуже, чем день назад… Какие же эти ментяры все-таки живодеры! Что, не могли меня в больничку бросить? Да легко! А там капельницы дают, таблетки, мне мужики рассказывали. Но нет, наша милиция нас не бережет. Сначала хватает хрен знает за что, да еще и пойла ни глоточка не дает. Меня ломает, а всем наплевать. Следак этот муть какую-то задвигает…»

Серега лег на нары, свернулся калачиком, закрыл глаза. Через секунду он уже наслаждался дивным ядреным ароматом водочки, при этом прекрасно понимая: в СИЗО бухалову взяться просто неоткуда, а у него, Сереги Шмакова, уже не просто кумар, а еще и галлюцинации.

Впрочем, даже от этого вожделенного обонятельного обмана мужчине стало чуть легче.

Водочка, родная, крепкая!

Хорошо-то как ее глотнуть! А коли не глотнуть – так хотя бы помечтать о ней!

В голове все сразу проясняется, да и дыма, кажется, в камере не так уж и много, дышать можно.

«Вот если бы меня сейчас на допрос повели, – встрепенулась бойкая мысль. – Вроде сейчас у меня извилины начинают шевелиться, соображаю хоть что-то. А когда вчера к следаку вызвали – я даже особо не понял, чего он добивался».

Серега вздохнул, волевым усилием напряг пульсирующий от боли мозг и попытался вспомнить содержание беседы со следователем.

Вроде бы следак какую-то квартирную кражу пришить хотел, да еще и то ли с избиением, то ли вообще с убийством хозяина жилья. Вот прямым текстом интересовался: «Были ли вы в той квартире?». В какой-то квартире, конечно, побывать довелось, до того как вся эта петрушка с задержанием началась. Вроде подошел пару дней назад приветливый такой мужик и говорит: «Хочешь бутылку? Помоги шкаф перенести». А кто на бутылку не хочет заработать? Но это же не преступление, чтобы за это в тюрьму сажать. А никакого убийства (или этого самого, как он там загнул – покушение на убийство, что ли?) не было, это уже совершенно напрасные обвинения! Кстати, может, мужик тот сам из своей хаты ценное барахлишко вынес. А че – страховку получить захотел, а на вырученные денежки забухать, нормальная комбинация?.. Потом следователь еще что-то про Славку Самойлова спрашивал, интересовался: «Не говорил ли вам Самойлов украсть компьютер?» И в тот момент осенило: надо на Славика все свалить, а самому чистеньким остаться. Самойлов ведь гад, каких свет не видывал! Никогда на бутылку не одалживал, дразнился только, козлина. Помахает пачкой денег перед носом и трындит: «Бросай пить, Серега, и появятся у тебя сразу и бабки, и бабы». Но ничего, Славик, вот сейчас будет и твоя песенка спета. Понесешь ты заслуженное наказание за свои издевательства над больным человеком. «Говорил мне Самойлов компьютер скрасть, но я отказался, – с готовностью отозвался тогда Серега. – Так что я к краже отношения не имею. Это Славик сам хату обчистил. А я – нет, отказался…» Только следователю этот ответ не понравился, он про сумки какие-то заталдычил, потом стал спрашивать: «Чем ты бил по башке хозяина квартиры?» А после уже реально так стало хреново: то в жар, то в холод бросает, слов уже почти не разобрать. Следак на кнопочку нажал, пришел мент, опять в камеру привел…

«Итак, вроде я все вспомнил, – Серега изо всех сил вжался в стену, крашеная поверхность которой, кажется, почему-то немного приглушала боль. – Буду стоять на своем. В квартире был, шкаф переставлял. Мужика не убивал, добро не выносил. Меня на ограбление науськал Славик – но я отказался. Так что, товарищ начальник, поговорите лучше с Самойловым, а меня отпустите. Или, по крайней мере, срочно выдайте мне хоть что-нибудь для поправки здоровья».

Увы, сегодня ночью Саша опять не приснился. Он вообще не снился ни разу с того самого дня, как убили Таню. Конечно, и прежде так бывало – иногда любимый мужчина мог не приходить в сны и неделю, и две. Только теперь без него особенно больно и тяжело.

Мария повернулась к окну и вздохнула. Судя по серой полоске, виднеющейся между шторами, сейчас еще очень рано – часов пять. А Вадик уже не спит, меряет шагами свою спальню. Слева, где расположена его комната, слышен едва различимый скрип паркета.

– Ох, Саша, как же мне тяжело, – прошептала женщина, набрасывая одеяло на озябшие плечи. – Я очень любила Таню, я люблю Вадика. Это же твои дети, твоя кровь…

… Голубые глаза, легкая седина на висках, открытая искренняя улыбка. Рядом с ним, Александром Васильевичем Липиным, приятно находиться. На него хочется смотреть. И, несмотря на свою серьезную должность, Александр Васильевич, он такой, такой… Всегда поздоровается, пошутит, новую кофточку похвалит, конфетой угостит. В общем, он самый лучший – это же ясно и понятно.

Конечно, она мечтала о нем. Влюбилась как кошка, света белого не видела.

Но то, что и шеф в таком же состоянии находится, – не замечала.

Поэтому когда его тело вдруг как магнитом притянулось к ее хрупкой фигурке, и все это катастрофически прекрасное обрушилось стремительным водопадом – губы его мягкие, запах дорогого одеколона, жаркое дыхание, объятия… Маша даже не осознала, что с ней происходит, ничего не запомнила, не почувствовала, не поняла. Только одно воспоминание зацепилось в памяти – собственное отражение в зеркале, с раскрасневшимися щеками, растрепавшейся прической и сияющим взглядом, кажется, готовым вот-вот прожечь серебристый зеркальный овал…

На следующий день Липин бесконечно, невыносимо долго не появлялся на работе.

Пришел поздно, лицо – темнее тучи.

Какие ужасные слова он говорил!

Про ошибку, про минутную слабость, про то, что очень сожалеет о произошедшем.

И напоследок – кто бы сомневался, честный и правильный начальник в своем репертуаре – Александр Васильевич заявляет: «Маша, я думаю, нам будет лучше после всего произошедшего не общаться. Тебе придется поменять место работы. Я договорился с приятелем, на очень хорошей фирме нужен секретарь».

Он и правда договорился. Действительно, на работу новую устроил; решительно избавился от соблазна в собственной приемной.

А только, похоже, бывают такие встречи, двух предназначенных друг другу людей… После них все меняется. И ничего как прежде уже не бывает.

– Ох, Машка, сложно все, – жаловался Саша, заезжая за ней после работы. – Я ведь думал, что люблю жену, нравилась она мне как женщина; да и человек, и друг она отличный. Только вот я это все говорю – и мне кажется, что это не моя жизнь все была. А моя, по-настоящему моя – только рядом с тобой. Старый я кобель, сволочь полнейшая. Ты ведь не намного старше моего сына…

Саша смущался своих лет, это правда.

Все ему казалось – не имеет права на любовь, на такую молодую девушку. Может, еще и поэтому он был особенно щедрым, очень заботливым; баловал и как любовницу, и как родную доченьку.

«Маша, тебе надо учиться. Техникум да секретарские курсы – это не дело. Головка у тебя светлая, не будем зарывать талант в землю. Говори, где будешь грызть гранит науки? – интересовался он с радостным выражением лица. – Для тебя я горы сверну! Ты мне главное – задание дай, задачу поставь. А как ее выполнять буду – это уже только моя забота».

Вообще-то у Маши всегда душа лежала к педагогическому. Прямо с самого детства представлялось: вот стоит у доски молодая красивая женщина с гладко зачесанными волосами и интересно объясняет про всякую всячину, и детки слушают, затаив дыхание – они ведь еще многого не знают, им предстоит столько открытий! И как же здорово начать их сопровождать на этом пути! Только вот практичные мысли – а как себя прокормить на учительскую-то зарплату? – заставили отказаться от мечты.

Саша смеялся:

– Ты – как старушка, все рассчитываешь, прикидываешь. Не волнуйся, со мной не пропадешь. Хочешь в педагогический – поступишь.

Встречи на небольшой пропахшей щами съемной квартире («Что это у тебя за соседи! Все время суп варят! Да уж, нашли мы с тобой жилье…») энтузиазма у него не вызывали сразу. Он любил обустроенный быт, уют, и сколько сил было потрачено на приведение в порядок съемной квартирки – а только результата все равно особо видно не было. Возможность купить просторную «трешку» появилась у Александра Васильевича только через год. «У нас с тобой будут дети, Машка, много-много детей», – сияли его глаза. Правда, уже в следующую минуту он мог нахмуриться. «Неправильно это – любить одну женщину, а жить с другой. Моя жена не виновата в том, что я такой кобель, она этого не заслужила… И детей жаль, Таня еще совсем крошка… И к тебе тянет, – вздыхал любовник. – Но нет, продолжать врать – это не дело. Я соберусь с духом и все расскажу жене. Она у меня – женщина эффектная, умница; сможет еще свою жизнь устроить».

Как потом, после убийства Саши, выручала эта квартира! Конечно, было жаль сдавать ее, дорогую и любимую до каждой стеночки, пускать в дом, где царило безоблачное счастье, чужих людей. Но иначе было бы не прожить, пришлось бы оставить учебу. Саше бы это не понравилось, он не любил брошенных на полпути дел.

– Липина убили. Больше пока ничего не знаю…

Сначала Маша подумала, что ей все это снится – какой-то дурацкий телефонный звонок, голос друга Александра Васильевича в трубке, страшная новость.

Потом вдруг подумала: жена все узнала и убила Сашу. В порыве ссоры, когда эмоции зашкаливают, так бывает… Однако уже в тот же день приятель сообщил, что и Ирина тоже мертва.

Убийцу искали долго, следствие велось несколько лет. Но задержать преступника так и не удалось.

Жизнь после Саши… как ни странно, она оказалась такой же теплой и светлой… да, в ней появились бытовые и эмоциональные проблемы… но все-таки осталась любовь.

Может, чувства не умирают, пока жив человек, помнящий об этих чувствах? Или настоящая любовь создает атмосферу, нежную и прочную, окутывает надежным коконом?

Как бы сложно ни приходилось, всегда хватало внутренних сил выстоять. Где-то в глубине души жили придававшие уверенности воспоминания: Маша Соловьева – это та женщина, которую любил и уважал очень сильный, добрый и великодушный мужчина. Не могло же это быть просто так! Значит, в ней есть и красота, и внутренний стержень, и сила характера; и все можно преодолеть, со всем можно справиться.

Наладить быт удалось более-менее быстро. После окончания пединститута получилось устроиться в семью состоятельного бизнесмена, смотреть за его шустрой сообразительной доченькой. Зарплаты хватало, больше не было необходимости сдавать подаренную Сашей «трешку» и жить в съемной комнатке. С личной жизнью все обстояло хуже. «Ну влюбись ты уже в кого-нибудь кроме меня, Машка, и ребенка роди, – шутил, приходя в сны, Саша. – Хотя, конечно, мужик я неплохой, все при мне. Помучаешься ты, пока достойную замену найдешь».

Мучиться – нет, Маша не мучилась совершенно. Просто очень смешно было смотреть на всех этих парней, пытающихся занять Сашино место. В кафе пригласят – а сами сидят, словно на иголках, как бы девушка ничего лишнего не заказала (и ладно бы действительно денег не было – так нет же, просто жлобство это вечное: вложить поменьше – получить побольше); или букеты «роскошные», из одной-единственной вялой ромашки, или…

Да, Саша разбаловал. Но ведь и он, при всех своих талантах, деньги не печатал; были периоды, когда не мог помочь, тогда и еду приходилось покупать самую дешевую, и в старой одежде ходить, и каждую копейку считать… Дело не в возможностях, дело в желании создать у своей женщины уверенность: что бы ни случилось, ее мужчина всегда будет стремиться делать все мыслимое и немыслимое, только бы она была счастлива.

Поэтому… ну к чему все эти мужчинки, с их отутюженными рубашечками и мелкими смятыми мыслями, с их жадностью, распущенностью? Рожать – от этих, таких? Боже упаси!

К тому же чувства одиночества не возникало. И – это Маша понимала совершенно отчетливо – никогда уже не возникнет. Потому что у нее был и есть Саша, и перед подъездом их дома любимый зачем-то посадил березку (теперь она такая большая выросла, красивая!), а еще есть Воробьевы горы, где они гуляли, и кафе на Арбате, там до сих пор тот же кофе, с горьковато-шоколадным привкусом любви…

После произошедшей трагедии все друзья Липиных волновались: а как же дети? Вадим уже школу оканчивает, но ведь Танечка – она совсем крошка. Потом выяснилось: есть далекая родственница в США, она сможет забрать детей. Но Таня и Вадим провели там всего пару лет. Вадим смог получить дизайнерское образование и вернуться в Москву; ему казалось, что в Америке все устроено неправильно, что в России, может, больше бардака, но что все-таки сестре еще рано полностью отрываться от родины. Встреча с Вадимом спустя многие годы произошла совершенно случайно.

Маша уже слышала о нем – как же, известный дизайнер, все только и говорят о том, какая редкая удача – заказать проект у этого талантливого парня.

Вот и не верь после этого в судьбу: Вадима пригласили работать в тот самый дом, где Маша трудилась гувернанткой. И, понаблюдав, как та общается со своей подопечной, дизайнер предложил перейти к нему.

Он мог бы не платить такие огромные деньги. Находиться рядом с ним и Таней, Сашиными детьми – это было такое счастье и удовольствие, да за это еще и ноги целовать можно! Впрочем, вряд ли Вадим обрадовался бы, узнав правду. Скорее всего, он даже уволил бы гувернантку сестры, так как был человеком прямым, консервативным, любил простоту и порядок. Со своей девушкой он расстался лишь потому, что выяснил – бывший любовник выложил в Интернете ее откровенное фото, одно-единственное! Страдал неимоверно, но не простил – хотя девчонка-то тут при чем!

… – Что же ты мне не снишься совсем, – всхлипнула Мария, поворачиваясь на другой бок. – Я все зову тебя, вспоминаю, как мы познакомились, как встречаться начали – а ты все не идешь, и…

Она замолчала и прислушалась.

Нет, не показалось – внизу раздается какой-то шум.

Набросив халат, Мария Дмитриевна выбежала из спальни и замерла.

Внизу Вадим, похоже, убивал какого-то валяющегося на полу мужчину…

Не отвязаться было от этого хулигана! Есенинские строчки заполоняли все сознание, мешали сосредоточиться. Или все дело в том, что эмоциональное состояние очень близко мыслям лирического героя «Письма к женщине»?

Действительно, как верно, до гениальности: лицом к лицу лица не увидать – а нет ли ошибки в придуманном плане? Может, вот так погружаешься во все эти нюансы, варишься в собственному соку – и самое важное невольно упускается? Как говорится: «а вот слона-то я и не заметил»!

Нет-нет, никаких проколов! Ставки в этой игре слишком высоки!

С того и мучаюсь, что не пойму, куда несет нас рок событий… И это тоже в тему, вроде бы все продумано и просчитано до мелочей, но на сердце не спокойно. Вязкий леденящий страх и какие-то мрачные предчувствия гонят по телу волны мелкой дрожи.

Финал стихотворения, конечно, испорчен. Там, где есть политическая конъюнктура, – заканчивается творчество.

Рулевого ему, яростному попутчику в Советской стороне, похвалить захотелось. И вся история любви, трагизм не сложившихся отношений адресата и автора письма – коту под хвост. Любовь не случилась из-за несвоевременного осознания политического момента! Да это еще хуже и банальнее лодки любви, разбившейся о быт!

Но, наверное, и в этом есть что-то символичное? Если строки постоянно вертятся в голове – может, это знак, что теперешние страдания, как и у лирического героя «Письма к женщине», не напрасны, план сработает и все закончится хорошо? Ведь есенинский персонаж в конечном итоге стал по-своему счастлив…

– У меня все получится, – прошептала Диана Зарипова, забираясь на стульчик у барной стойки. Она взяла бутылку с белым мартини, плеснула немного вина в бокал. – Я все продумала до мелочей…

По ее телу вновь пробежала ледяная волна дрожи. Диана вспомнила, как же ей было страшно общаться с убийцей, до одури. Одно его «алло!» в телефонной трубке – и перед глазами все поплыло.

Впрочем, расчет, если попытаться абстрагироваться от эмоций, вроде бы верен.

Убийца не сомневается – его шантажирует Лика Вронская. В таких случаях что собирается делать преступник? Расправляться с шантажистом, разумеется.

Конечно, строго говоря – Вронской стоило подложить свинью, и писать она не умеет, а мужчину себе какого заимела – явно не по Сеньке шапка. Пусть знает: не все в жизни шоколадненько, пусть тоже пострадает!

Но, оказывается, задыхаться от ненависти и иметь возможность действительно перерезать ту самую ниточку, за которую жизнь подвешена (ах, Булгаков, все-таки он гений!), – это две большие разницы. Какие бы горькие эмоции ни сжигали душу, приходит понимание: смерть человека действительно ложится на совесть несмываемым пятном; и не надо брать грех на душу.

Поэтому на воротах дома Лики Вронской появилась записка с предупреждением. Нормальный человек в такой ситуации будет вести себя осторожно – чтобы не нарываться. Надо думать, и сероглазый король тоже усилит бдительность – чтобы не открутили голову его ненаглядной производительнице литературного фастфуда.

И, конечно, предупреждение Вронской об опасности все-таки внесло дополнительную нотку пикантности. Возможно, в ее доме появится настоящая засада из милиции. И когда убийца придет, чтобы с ней рассчитаться, – завяжется настоящий бой.

Все это будет очень интересно смотреть потом на видео. Ведь камера, передающая изображение с соседнего участка, до сих пор не отключена. Запись убийства скопирована на флешку и спрятана в надежном месте. Хочется надеяться, скоро появятся новые незабываемые кадры…

Диана сделала еще один глоток мартини, расслабленно вздохнула: наконец-то отпустило сжимавшее все тело напряжение. Да и настроение стало повеселее.

Конечно, нынешний период – очень непростой. Но через него надо пройти, чтобы яркий литературный талант засверкал новыми гранями.

«Я уже начала описывать то, что видела, – Диана чокнулась с бутылкой и улыбнулась. – У меня получается потрясающе… Одно дело – представлять такие вещи, и совершенно другое – описывать, как острое лезвие протыкает нежную девичью шейку. Я буду писать триллер, настоящий – прекрасным литературным языком и с реальными кровавыми подробностями. Буду писать, собирать материал, опять писать…»

Где-то слева на участке раздался протяжный скрип, и Диана невольно вздрогнула, допила мартини и бросилась к окну.

Нет, ничего особенного. Старое дерево, оно всегда кряхтит и постанывает от порывов сильного ветра. А сегодня, похоже, погода портится: небо заволокли свинцовые тучи, ветер яростно терзает декоративный кустарник, посаженный вдоль газона…

«А может, все-таки пойти в милицию? – неожиданно сверкнула молнией мысль. – Конечно, я не увижу дальнейших действий убийцы. Но я ведь и так уже видела немало… И мне часто бывает очень страшно… Но… все-таки нет! Я точно знаю, что я – особенная, талантливая, сильная. Я буду играть в эту игру сама, чего бы мне это ни стоило! Она стоит свеч – я издам бестселлер, стану популярной и богатой; смогу бросить наконец этого противного Валерика, который вызывает только жалость и брезгливость, но никак не уважение…»

Ее рассуждения прервал телефонный звонок.

Тот самый, который Диана ждала столько лет и уже в глубине души отчаялась дождаться.

В это было невозможно поверить…

Позвонили из издательства! Одного из самых крупных в России!