– Добрый день, господа! Все поместились? Никак не могу выпросить в ректорате аудиторию побольше.

Так начиналась почти каждая лекция Эммы Львовны. Средней величины комната с узкими, давно некрашенными окнами была под завязку наполнена студенческой братией. Мест за партами не хватало, и некоторые сидели по трое. Обычно в аудиториях всегда было полно свободных парт, так как у студентов, помимо учебы, находилось множество других интересных дел. Как говорил преподаватель теории вероятности, действующие лица меняются при постоянном количестве присутствующих. Такая картина наблюдалась практически на всех занятиях, кроме лекций по социологии – к Гамильтон приходили все. И дело заключалось вовсе не в том, что Эмма Львовна отличалась зловредным характером и требовала стопроцентной посещаемости. Отнюдь нет. Она олицетворяла собою предельную лояльность и была сторонницей вольных посещений. Насильно знания в чьи-то головы не вложишь, считала Эмма Львовна. Зачет по социологии получить легко – достаточно было прочитать по диагонали учебник. Только ходили на ее лекции все до единого, а если кто-то по каким-либо причинам не мог прийти, он искренне сокрушался, словно пропускал не лекцию, а зажигательную вечеринку. Двадцать шесть студентов, из которых подавляющее большинство – юноши, бегущие вприпрыжку на социологию, слушать преподавателя, затаив дыхание. И это на физико-математическом факультете, где к гуманитарным предметам студенты испытывают традиционно-снисходительное отношение, и оцениваются они по системе «зачет – незачет»! Технари вообще не воспринимают всерьез гуманитариев, смотрят на них с высот своих дифференциалов и рядов Фурье.

– В этот раз я хочу поговорить с вами об открытых и закрытых людях. Какой тип личности вам более симпатичен и к какому типу вы относите себя?

В аудитории поднялся шум, желающие начали высказываться.

– По вашей реакции сразу можно определить, насколько какой человек открыт, – улыбнулась Эмма Львовна. – Вы пока что не торопитесь, в конце занятия у нас с вами будет время все это обсудить. Итак: открытые люди. Кто они такие? Окружающие обычно посвящены во многие подробности их жизни. Всем известно, что к ним на выходные приезжала мама и привезла банку огурцов, а бабушка вяжет им полосатый свитер из мохера, а их двоюродный племянник сдает сессию. Они при всех в полный голос обсуждают по телефону свои личные проблемы, ссорятся, мирятся, выясняют отношения с домашними. С ними все просто и ясно – они прозрачны, как стекло, и всегда знаешь, чего от них ожидать. Не прячут камень за пазухой, а трясут им в воздухе, и, если даже и обижаются, то быстро отходят. Эмоциональны – все всегда в курсе, какое у них настроение. Очень общительны – без общения они просто жить не могут! Создается такое впечатление, что у них душа нараспашку, но и у них есть свои тайны, о которых они не рассказывают никому. Они так обильно снабжают окружающих информацией о себе, что если станет известна даже самая сокровенная их тайна, она не вызовет особого интереса.

Они приветливы, непосредственны, участливы. Люди им интересны, как и всё окружающее. Готовы выслушать любого, посочувствовать ему и поделиться с ним своими секретами. Они дружелюбны, и поэтому их легко расположить к себе. Но, поскольку они дружат со всеми, ценность их дружбы мельчает. Она распыляется, теряется в толпе. Общий друг – значит, ничей.

Для закрытых же людей подобная откровенность – синоним глупости. Тот, кто откровенничает, – либо дурак, либо хитрец. Закрытые личности не доверяют никому, и кажется, что они не доверяют и самим себе. Их трудно понять, так как их эмоции и чувства скрыты под маской невозмутимости. Они со всеми одинаково вежливы и приветливы: и с другом, и с врагом. Впрочем, врагов у них обычно не бывает – из-за того, что они никогда не показывают своего негативного отношения к тому, кто им не нравится, а не нравится им почти каждый.

Не любят людей. Сами так и говорят. Сейчас модно не любить людей и не скрывать этого. К себе подпускают лишь избранных, открываются постепенно, но по-прежнему остаются безэмоциональными и непонятными для других. Их нужно разгадывать, словно ребус. Но это неинтересный ребус, он похож на тест с сотней вопросов: на пятнадцатом ты уже скучаешь, на тридцатом хочется все бросить, и закрадывается подозрение, что в конце страницы ты увидишь надпись о том, что для получения результата надо отправить эсэмэску.

Друзей у них мало, их дружба доступна далеко не всем и поэтому дорогого стоит. Не каждый захочет, а если и захочет, то не сможет с ними дружить, поскольку дорога к дружбе с такими людьми лежит через их душевный холод. Это как путь к Снежной королеве: пока до нее доберешься, замерзнешь в ее царстве.

Открытые люди незаменимы для новичков в незнакомых коллективах. Из них получаются также отличные посредники между враждующими сторонами.

Я сама – закрытый человек, но в меру, и мне приятнее общество закрытых людей, но лишь до тех пор, пока их закрытость не перерастает в эгоизм и дружба не становится односторонней.

Студенты опять зашумели:

– Эмма Львовна, вы – закрытый человек?! Не может быть! Вы всегда так много и интересно рассказываете, у вас бывает столько гостей! Какая же вы закрытая?

– Да, Игорь, я закрытая. Разве я когда-нибудь рассказывала кому-либо о чем-то своем, глубоко личном? Душу наизнанку я тоже никогда ни перед кем не выворачивала. А то, что я гостям всегда рада, так это гостеприимство, а не открытость.

– И что они только в ней находят?! Я понимаю еще, тридцать пять, ну, сорок лет, хорошо – пятьдесят. Но чтобы в шестьдесят лет с молодежью развлекаться – это нонсенс!

– Да, да. Нонсенс, Беллочка Гавриловна. Посмотреть на эту молодежь – что они только вытворяют?! Парни в штанах ходят с заниженной талией, того и гляди, потеряют их на ходу. Девицы все размалеванные, а юбки носят, еле стыд свой прикрывая. Сидит у меня одна такая на лекции, резинку от чулок всем демонстрирует. Я думала, это случайно конфуз с ней такой приключился, ан нет – это мода, оказывается, теперь такая!

– Не говорите, Дарья Ибрагимовна. А как она одевается? Вы видели, чтобы бабульки в ее возрасте на каблуках шастали, да еще в юбках выше колена? Нет, я понимаю, по телевизору некоторые, давно уже немолодые дамочки тоже носят бог знает что. Но от них этого сцена требует! А наша-то что?

– Да, да, Беллочка Гавриловна. На сцене сейчас тоже одеваются во что попало. Совсем вкуса нет.

– Какой там вкус?! Вот вы, Дарья Ибрагимовна: сразу видно, что вы – женщина серьезная, одеты всегда представительно – жакет, строгая юбка, белая блузка с жабо. Приятно посмотреть! А она… Да еще (ужас какой!) молодых парней кадрит, представляете?! Аспирант все один за ней ходит с букетами. Я сначала не поверила, думала, он ее так умасливает как преподавателя, чтобы она кандидатскую его протолкнула. А оказалось, что у него к ней имеется совершенно иной интерес. Я бы сказала, вполне определенный. Сексуальный!

– Да ну, бросьте! Что вы такое говорите, Беллочка Гавриловна? Эмма Львовна, хоть и весьма оригинальная, но вполне благоразумная и воспитанная женщина, она не вступит в подобный мезальянс.

Белла Гавриловна только вздохнула – никто не хочет замечать очевидного! Это же ясно, как белый день, что между аспирантом Кожевским и преподавателем Гамильтон – связь. Она, Белла Гавриловна, в свои тридцать шесть и то не считает возможным заводить романы с мужчинами моложе тридцати пяти лет, хотя, что уж тут греха таить, пытались за ней некоторые молодые поухаживать. А эта «бабушка на выданье» на глазах у всего университета крутит любовь почти что с ребенком!

Если бы Белла была честна перед самой собой, она признала бы, что связь между Эммой Львовной и Феликсом не так уж и ужасна. Напротив – она до безобразия, до жгучей зависти прекрасна! Ведь у нее, у Беллы Гавриловны, совсем никого нет, только ленивый серый кот, которому и нужна-то от нее только еда. Белле было неприятно, что она гораздо моложе своих коллег, можно сказать, самая молодая из преподавательского состава, но – вечно одинока и никому не интересна. Все ее собеседники – преподаватели с кафедры, Дарья Ибрагимовна и Лидия Павловна. Дарья Ибрагимовна уже в летах и говорит в основном о своих внуках и о болячках. С ней Белле беседовать не интересно, зато она умеет слушать и ей можно до бесконечности изливать душу. Лидия Павловна на здоровье не жалуется – она женщина еще не старая, но основательно побитая жизнью и потому вечно ею недовольная. Лидия Павловна выслушивать чужие стенания не любит, она все больше говорит сама. И только, когда их точки зрения совпадают, у нее с Беллой получается продуктивное общение, сдобренное изрядными порциями желчи и яда.

Олег Зайцев взял в деканате данные на Феликса Кожевского и, не откладывая дела в долгий ящик, набрал его номер. Казалось, молодой человек совершенно не удивился его звонку. Они договорились, что Олег приедет к нему домой, на Петроградскую. Это было удобно обоим – и Зайцеву, и Кожевскому.

Зайцев поднялся на второй этаж старого красивого дома с колоннами и лепниной на фасаде. Квартира номер девять, сверился он с записью в блокноте. Дверь ему открыла женщина преклонных лет, худощавая, с благородным тонким лицом и высоко заколотыми палевыми волосами. Ее когда-то красивые, а ныне уже выцветшие глаза скользнули по раскрытому удостоверению Олега, после чего женщина сняла дверную цепочку, впуская его в дом.

– Ну, наконец-то работать начали! Пока не нажалуешься, никто и не пошевелится. Сколько я к вам ходила, все ноги истоптала, а толку никакого. А стоило один раз позвонить в Смольный, как нате вам результат – сами явились!

Лейтенант застыл в дверях, не понимая, за что она на него так накинулась.

– Что же вы встали в дверях, как истукан? Проходите в дом, через порог не передают, – своеобразно пригласила его хозяйка.

Олег вошел, соображая, правильно ли он записал адрес.

– Могу я видеть Феликса Кожевского? – поинтересовался он.

– Феликса? А зачем он вам, мой Феликс? Нет его пока что, не пришел еще.

Проводив гостя в столовую, бабуля продолжила допрос:

– И где же моя брошь? Вы ее нашли?

– Какая брошь?

– Золотая, в виде букета тюльпанов из рубинов.

– Я вообще-то к Феликсу пришел по другому делу, – попытался как-то отбояриться Зайцев. – С вашего позволения, я ему позвоню.

Кожевский опаздывал. Он застрял в пробке в полукилометре от дома, извинился и пообещал быть немедленно, как только выберется из транспортной западни.

Олег обреченно вздохнул – ему ничего не оставалось, как выпить предложенный хозяйкой чай и выслушать историю исчезновения броши.

Амалия Бенедиктовна Кожевская очень чтила семейные традиции и вообще все, что касалось семьи. На стенах ее квартиры висели фотографии – пожелтевшие, черно-белые, и современные, цветные. В кабинете ее покойного мужа, Яцека Вацловича Кожевского, все оставалось так, как было при его жизни. Его вещами вдова не пользовалась и внуку запрещала, даже мебель не передвигала, лишь периодически вытирала там пыль. Особенно трепетно Амалия Бенедиктовна относилась к личным вещам покойного мужа – его письмам, книгам и тетрадям. Она перечитывала уползавшие вверх строки, выведенные его упрямым твердым почерком, и представляла его рядом с собой. Главный врач областной больницы Яцек Кожевский был человеком строгим, суровым, остроумным и целеустремленным – все эти качества и отражал его почерк, как пояснила Амалия Бенедиктовна. Сильный характер и невероятная трудоспособность помогли ему достичь головокружительных карьерных высот. Даже в преклонном возрасте Яцек Вацлович продолжал неустанно трудиться. Кроме врачебной практики, Кожевский занимался рецензированием книг по медицине и сам писал научные статьи. Его очень ценили коллеги и просто боготворили пациенты. Приговоренные к смерти другими врачами страшным диагнозом, к нему шли за исцелением, как за последней надеждой. Он никогда не отказывал в помощи людям, даже больным безнадежно, и чудеса иногда свершались. Яцек Вацлович немного не дожил до восьмидесяти лет, но, как сам говорил незадолго до смерти, он успел прожить две жизни.

Первая жизнь Яцека Кожевского оборвалась на окраине Львова, вторая началась уже в лесу. Яцек очнулся от сильной боли, он даже не мог понять, что именно у него болит, потому что болело, казалось, сразу все. Сквозь туманную пелену в глазах он разглядел два огромных, круглых, как у совы, глаза. «Очухался. Все равно не жилец», – констатировал обладатель глаз и удалился куда-то. На их месте появились другие – маленькие, под тяжелыми усталыми веками. Очки с треснувшими стеклами… Их владелец оказался не столь категоричен. Изучив объект своего наблюдения, он усмехнулся и коротко скомандовал: «Готовь к операции!»

Как позже узнал Яцек, эти умные, внимательные, уже немолодые глаза за треснувшими стеклами очков принадлежали львовскому хирургу Войтовскому. Накануне немецкой оккупации Войтовский с семьей успел эвакуироваться из города. Устроив семью в Омске, он отправился на фронт. Под Львовом он оказался не случайно – рвался целенаправленно в самое пекло, движимый желанием спасти земляков.

– Вот что сохранило тебе жизнь, – положил Войтовский перед Яцеком брошь Гамильтон. Букет тюльпанов словно поредел, и это уже была не брошь, а просто кусок металла с рубинами. – Вероятнее всего, пуля изменила свою траекторию, наткнувшись на брошь, и прошла в стороне от твоего сердца.

Яцек взял ее в свои еще слабые руки. Пальцы ощутили прохладу металла, ощупали грани камней. От одного из сохранившихся рубинов откололся кусок, на другом образовалось углубление с какой-то чернотой внутри. Выздоравливая, Яцек постоянно разглядывал обломок бывшего украшения и изучил все его трещинки и изгибы. Врач сказал, что после таких ранений, как у него, обычно на ноги больше не поднимаются, и был очень удивлен, наблюдая положительную динамику. «Чудо, это просто чудо, – цокал языком Войтовский. – Ты почти что воскрес из мертвых, а теперь еще и исцеляешься на глазах!» Яцек сжимал в ладони рубины и верил: раз уж они ему подарили жизнь, значит, подарят и здоровье. Он буквально молился на свой талисман и всею душой желал встать с постели. Однажды ему приснилось, что его брошь с рубинами купается в лужице крови. Камни впитывали в себя кровь, как губка, и темнели, становились пурпурными. Проснувшись, Яцек первым делом взял в руки обломок броши и увидел, что из светло-красных рубины действительно превратились в темно-пурпурные – точь-в-точь как во сне! С этого дня Яцек стремительно пошел на поправку.

Партизанский отряд, куда посчастливилось попасть Яцеку, состоял преимущественно из евреев, сбежавших из Львова. Слухи о том, что в лесах прячутся партизаны, дошли до львовичан от подпольщиков, агитировавших окрестное население оказывать сопротивление гитлеровцам. В оккупированном городе любые попытки такого рода жестоко подавлялись. Превосходящие силы противника изначально обрекали борьбу на провал. Но эти локальные редкие мятежи заставляли фашистов волноваться всерьез, а жителям дарили надежду на освобождение. Во время подобных смут некоторым счастливчикам удавалось покинуть город. Истощенные, оборванные, чудом избежавшие смерти, беглецы бродили по лесу в поисках партизанских отрядов. Это была их единственная надежда, ибо больше идти им было некуда. Немцы и полицаи из местных националистов хозяйничали не только в самом Львове, но и в его окрестностях. Партизаны неохотно принимали пополнение из безоружных, еле живых людей. Новичкам приходилось добывать оружие в бою, идя на врага с голыми руками. Когда среди партизан оказалось очень много евреев, из них образовали отдельное подразделение, основной задачей которого стала подрывная деятельность и освобождение граждан Западной Украины.

За время войны Яцек насмотрелся на людские страдания, он видел, как умирают раненые – без какой-либо медицинской помощи. Рядом с ними не оказывалось врача или медсестры. Врачей вообще не хватало. Яцек часто вспоминал, как он лежал ночью в поле, истекая кровью. Если бы не Войтовский, его жизнь тогда оборвалась бы. Он решил стать врачом, чтобы, как Войтовский, спасать людей и таким образом вернуть свой долг судьбе. Яцек никогда не расставался со своим талисманом. Даже в годы голодной юности, будучи студентом медицинской академии, Яцек и мысли подобной не допускал – отнести брошь в скупку и тем самым поправить свой скудный бюджет.

– Теперь вы понимаете, что значит эта брошь для нашей семьи? – с гордостью произнесла Амалия Бенедиктовна. – И вот она исчезла. Как сквозь землю провалилась!

– А вы у Феликса спрашивали? Может, он ее взял? – предположил Олег.

– Да что вы все на моего внука грешите?! Я пришла в милицию с заявлением, и мне сразу так и сказали – с кем живете, с того и спрашивайте. Не брал ее мой Феликс! Он у меня не такой. Не брал он!

– А вы сами ее не надевали? Может, прикололи к кофточке, пошли куда-нибудь и по дороге обронили?

– Господь с вами! Я никогда эту брошь не надевала! Нельзя такие вещи на себе носить, ибо они пропитаны кровью. Рубин – камень особенный! Как только он с кровью соединяется, он становится демоническим. Камни вообще способны накапливать в себе энергетику, как светлую, так и темную…

В этот момент раздался звук открываемого замка, и в квартиру вошел Феликс, так что Зайцеву не довелось услышать подробности о мистических свойствах камней.

Феликс выглядел усталым и каким-то отрешенным. «Слишком хорош собой, чтобы быть любовником женщины намного старше себя», – отметил Олег. Зайцев не верил в любовь между людьми, разделенными огромной пропастью лет.

Они уединились в комнате Феликса, и лейтенант принялся задавать вопросы. Его интересовало все, что касалось Эммы Львовны.

Как ни странно, Кожевский знал немного. Весь его рассказ сводился к перечислению достоинств погибшей.

– У нее теплая улыбка. И обаяние у нее теплое… Были. Рядом с ней всегда было так светло и уютно, что хотелось находиться подле нее бесконечно долго. Даже мысли о ней согревали.

Феликс рассказывал об Эмме Львовне, и лицо его постепенно светлело. Вместо унылого выражения на нем проступила улыбка. Только странная какая-то, будто он сам находился где-то не здесь. Он рассказывал о преподавательнице – и тем самым создавал для себя иллюзию ее присутствия. Зайцев не понимал: то ли парень действительно в нее влюблен, то ли разыгрывает представление? Если он все-таки прикидывается, делает это просто мастерски. «С таким талантищем нужно идти в Большой театр», – заключил оперативник.

– Что это за история с пропажей броши? Вы о ней что-нибудь знаете?

– Да ерунда все это, – простодушно развел руками Феликс. – В один прекрасный день бабушка не обнаружила в шкатулке дедов талисман и кинулась в милицию с заявлением. Там, естественно, от нее отмахнулись, дескать, следов взлома нет, ничего больше не изучали, а стоимость пропажи – три копейки в базарный день. Но бабуля не сдавалась – все ходила и ходила в отделение. Да и не брошь это уже была, а так – одно название. После прямого попадания пули от нее обломок какой-то остался. Так что никому он особо и не нужен. Посеяла его где-то бабуля и забыла по старости. Жалко бабушку, я бы ей другую цацку купил, но ей других не надо.

– Вам придется зайти к следователю, рассказать об Эмме Львовне.

– Да, конечно. Раз надо, я готов, – согласился Феликс.

Катя всегда выбирала большие сумки. Она – деловая женщина, и ей необходимо постоянно иметь под рукой множество вещей. В ее сумке обычно лежали: папка с бумагами, паспорт, документы на машину, телефон, бумажник, визитница, ключи от салона, квартиры и машины, косметичка, бутылочки с водой питьевой и термальной, зонт и книжка с закладкой на второй странице. Один ее знакомый однажды в шутку заметил, что с такой сумкой можно путешествовать. Шутка не удалась, так как Катя ответила ему снисходительным взглядом, означавшим: не все же люди вещи по карманам распихивают! Если же не кривить душой, то, выходит, знакомый был не так уж и не прав. Катина сумка имела весьма внушительные размеры и практически напоминала саквояж. Так что с ней можно было смело отправляться в дорогу. Тем не менее сумка Кате нравилась своей практичностью.

Как бы ни была хороша ее любимая сумка, с легким вечерним платьем она никак не совмещалась, не монтировалась. Серый струящийся шелк требовал в дополнение к себе чего-то миниатюрного, невесомого, цвета вод реки Эльбы. К счастью, в Катином распоряжении имелся целый салон со всевозможными ридикюлями и клатчами. Катя сняла трубку и пригласила в свой кабинет администратора.

Миловидная женщина в аккуратном клетчатом сарафане, какие носили работники секции промтоваров еще в советское время, не заставила себя долго ждать.

– Зина, нужно подобрать сумочку под это платье. Есть что-нибудь на примете?

– Какая красота! – ахнула Зина. – Это новое поступление? Я его раньше не видела.

– Да. Вчера привезли.

– А туфли какие, неизвестно?

– Известно. Вот. – Катя открыла коробку с серебристыми туфлями на высоких каблуках.

– Ясно. Сейчас все принесу.

Зина притащила целый ворох разнообразных сумок и сумочек: атласных, кожаных, расшитых бисером и пайетками. Но среди этого добра Катя, к своему сожалению, не нашла ничего подходящего – все было не то.

– Больше ничего нет? – удрученно спросила она.

– Нет.

– Жаль…

– Это срочный заказ? Для кого подбираем?

– Для меня. Сегодня у меня финальное выступление. Я собираюсь надеть это платье.

– Тогда есть еще один вариант. Я мигом!.. – Вот, – сказала Зина, вернувшись с прелестным клатчем из серебристого атласа.

– Это то, что надо! – обрадовалась Катя.

– Приходила одна клиентка, купившая у нас платье в испанском стиле с пепельными розами. Просила отложить этот клатч на несколько дней.

– Она его еще не купила? Значит, клатч ей не принадлежит. Имею право его взять. Тем более что я потом его верну.

– Конечно, конечно, – поддакнула Кате Зина.

Во второй половине дня Катя сходила в салон, где ей красиво уложили волосы и сделали непривычно яркий макияж. Она даже испугалась собственной красоты, но визажист убедил ее, что для сцены это то, что надо.

Платье, прическа, туфли, клатч – все есть. Золушка может отправляться на бал! Катя надела платье и замерла перед зеркалом – оттуда на нее смотрела сказочная принцесса… Туфли и клатч она упаковала в пластиковый пакет, повесила на плечо свою огромную сумку и вышла на улицу. Там ее ждала неприятность – переднее колесо ее автомобиля спустило. Обидно, конечно, но она не привыкла расстраиваться по пустякам. Катя поехала на метро. Недалеко ведь – всего три остановки без пересадок. Она сидела в полупустом вагоне и, как ребенок разглядывает новую игрушку, стала разглядывать клатч. «Нужно для себя такой же заказать», – подумала Катя. Внутри имелся маленький карманчик для телефона – тоже маленького. Катя сунула в него пальцы и наткнулась на сложенную в несколько раз бумажную салфетку. В салфетке что-то лежало, и этим «что-то» оказалось… кольцо. Золотое, украшенное рубинами и бриллиантами, оно сразу пленило ее каким-то магическим блеском. Залюбовавшись своей находкой, Катя выпала из времени и чуть не проехала свою остановку. Она сунула кольцо в свой «саквояж» и двинулась к выходу. От метро до бизнес-центра, где в концертном зале проводили конкурс, было сравнительно близко – десять минут, если направиться по аллее наискосок через сквер, и все двадцать, если идти по проспекту. Старательно обходя лужи, Катя шла по тропинке. Небо вдруг опрокинулось моросящим дождем, ставя под угрозу ее наведенную в салоне красоту. Катя остановилась, чтобы достать зонт. Неожиданно из-за спины на нее налетела чья-то тень и резко выхватила из рук сумку.

– Стой! Там ничего ценного нет! – крикнула Катя вслед стремительно убегавшей субтильной фигурке.

Существо отреагировало ускорением бега. Не оглядываясь, оно покинуло сквер и свернуло в ближайший двор. Катя огляделась по сторонам в поисках помощи и, не найдя никого, пустилась в погоню. Остаться без сумки значило лишиться всего. Наличных в бумажнике было немного, пусть бы налетчик их забрал, лишь бы вернул все остальное! Ключи, документы, телефон со всеми контактами – все это слишком хлопотно восстанавливать. Без ключей ведь даже домой не попасть, дверь придется взламывать, а потом вставлять новые замки. Катя никогда не была стайером – учитель физкультуры ей так и говорил, что из нее получится только спринтер и то, если она очень постарается. Сейчас был именно тот случай, когда следовало постараться, но на каблуках, да еще и по лужам, не очень-то побегаешь. Основательно изгваздавшись в грязи, она без всякой надежды забрела во двор, оказавшийся галереей, соединявшей несколько дворов-колодцев. Первый дворик смотрелся достойно: клумбы, чистенькие дорожки, газончики. Второй был похуже, но тоже выглядел вполне прилично. Следующие же дворы представляли собою совсем уж мрачное зрелище, словно находились не в центре города, а на богом забытой окраине: обшарпанные фасады со странно расположенными одинокими окнами-амбразурами, кривобокие некрашеные двери парадных, корявый, словно после бомбежки, асфальт. Освещение было чисто формальным – тусклая лампочка, сиротливо торчавшая в осколках плафона когда-то красивого фонаря. Кате стало не по себе, ей захотелось поскорей покинуть это жутковатое место, чтобы ко всему прочему не получить еще и удар по голове.

Впереди за очередной проходной аркой виднелся запруженный транспортом проспект. Дворы опять попадались все более ухоженные по нарастающей. В предпоследнем очень чистеньком дворике на ровно подстриженном газоне, возле спортивной площадки, валялась ее сумка. Невероятно обрадовавшись, Катя подняла ее и, к своему удивлению, обнаружила в ней все свои вещи. Сумка была открыта, но все равно из нее ничего не пропало, грабитель даже денег не взял!

Когда Катя вошла в вестибюль бизнес-центра, выступления уже начались. Она критично осмотрела себя в зеркало и ужаснулась: макияж яркой радугой расплылся по всему лицу, сделав ее похожей на чудище из подводного царства, прическа напоминала воронье гнездо. Катя опустила глаза и поняла: то, что у нее на голове – это еще не катастрофа. Катастрофа начиналась ниже.

Она стояла в дамской комнате и старательно смывала остатки косметики. Затем Катя расчесала щедро залитые лаком волосы, жалея о том, что не имеет обыкновения носить с собой фен. Колготки пришлось снять, но туфли позволяли надевать их и на босу ногу – яркие ногти в их вырезе смотрелись вполне эротично. Отмытый над раковиной подол платья потяжелел и изменил цвет – из нежно-серого он превратился в оттенок маренго. Юбка прилипала к голым ногам. Высушить его под слабеньким воздушным потоком сушилки для рук не получилось. «Ерунда! – махнула она рукой. – Пусть думают, что у меня такой стиль». Катя решительно «нарисовала» заново глаза и губы, напудрила носик и отправилась в зал. За кулисами ее подхватила помощница режиссера.

– Екатерина Алексеевна! – затораторила она. – Пожалуйста, поторопитесь. Сейчас ваш выход!

И уже через три минуты Катя оказалась на сцене. С распущенными влажными волосами, неброским, сделанным на скорую руку макияжем и в платье с мокрым подолом. Нужно было продефилировать перед зрителями, демонстрируя им свой наряд. Когда Катя дошла до конца сцены и остановилась, как их учили на репетиции, ей показалось, что вот-вот настанет ее «звездный час» – ее осмеют, освищут и закидают тухлыми помидорами. Катя широко улыбнулась, ничуть не стесняясь щербинки между зубами – встречать неприятности ей было не впервой. Неожиданно зал взорвался аплодисментами. Глаза ее удивленно расширились. Не показав и намека на охватившее ее замешательство, Катя вернулась обратно, к стойке с микрофоном.

К выступлению Катя отнеслась серьезно. Она хорошо продумала, что скажет и как. Но после недавнего приключения подготовленная заранее речь напрочь вылетела из ее головы, но Катя не растерялась. Она заговорила, сочиняя предложения на ходу. Что именно она сказала, Катя потом уже и не вспомнила. Как ей казалось, она несла сплошную ахинею про помощь бездомным животным и мир во всем мире. Публика, к счастью, попалась на редкость приветливая и, судя по аплодисментам, приняла ее достаточно благосклонно.

Перед подведением итогов, кроме финалисток, на сцену пригласили всех участниц. Финалисток пропустили вперед, и Катя оказалась в самом центре группы, между сногсшибательной Горшковой и не менее сногсшибательной Матвеевой. На Светлане было волнующее воображение платье из красной органзы, в ее ушах и на шее сверкали бриллианты. Татьяна красовалась в оранжевом бальном платье с пышной юбкой на кринолине. Прически и макияж у обеих были на уровне. Только такого фона Кате и недоставало! Но тут им раздали микрофоны для участия в экспресс-опросе. То ли Кате повезло с вопросами, то ли мозги ее заработали с утроенной силой, но она отвечала блестяще, сражая оппонентов своим остроумием, в то время как у ее соперниц дела шли неважно. Особенно у Горшковой. Светлана улыбалась, явно не зная, что ей ответить на очередной заковыристый вопрос. Ведущий пытался ей подсказывать, но только путал ее еще больше. Не добившись в очередной раз внятного ответа, он виртуозно обыгрывал ситуацию, переводя ее в шутку.

После короткого перерыва жюри объявило победителей. Первое место досталось Кате – «за силу характера, находчивость и уверенность в себе». Второе – Светлане Горшковой, которая «покорила судей своей волей к победе и экстравагантностью». Бронза досталась Татьяне Матвеевой. Судьи отметили ее «жизнелюбие и шарм». Когда на Катю надели корону и вручили огромный букет цветов, у нее от счастья закружилась голова. Ей нужна была эта победа для развития своего дела, и она к ней упрямо шла, а теперь, добившись цели, она растерялась и, улыбаясь, хлопала ресницами. Катя поймала себя на мысли, что ей нравится сам этот фурор – цветы и ослепляющие вспышки фотокамер, а не его результат – реклама ее салона и инвестиции в ее бизнес.

– Поздравляю, – с натянутой улыбкой на лице прошипела Света. – Выглядишь – супер!

– Стараюсь! Ты тоже молодец. Жаль, что первое место только одно. – Катя заметила сарказм соперницы, но он ее ничуть не задел. Сегодня она была королевой, которой хотелось облагодетельствовать всех и вся.

– И это несправедливо, что оно досталось тебе, мокрая курица! – фыркнула Горшкова, когда Катю «похитили» журналисты.

Катя давно не получала столько внимания, ей давно не дарили столько цветов и подарков. Руки ее устали от тяжести всех этих букетов. Только корона на ее голове была легкой. Ей подарили диплом, подтверждающий ее неотразимость. Диплом почему-то оказался гигантского размера, да еще и в рамке. Она забыла о мокром подоле своего платья, который успел подсохнуть и больше не прилипал к ногам, часто смеялась и чувствовала себя очень счастливой.

Как и положено Золушке, Катя покинула бал около полуночи. Захмелев от шампанского, в плаще нараспашку и в короне на голове, она вышла из бизнес-центра, совсем позабыв об оставленной возле салона машине. Впрочем, она бы ей все равно не понадобилась. С неба, подмигивая, пьяным глазом на нее смотрела луна, приятно освежал щеки и лоб прохладный воздух. Просунув руку в сумку сквозь дебри своих букетов, Катя принялась искать в телефонной «записной книжке» номер такси.

Тихо подъехала серебристая «Тойота» и остановилась с ней рядом. Сюрпризы продолжались – за рулем сидел импозантный мужчина приятной наружности. Он распахнул дверцу и пригласил ее садиться. Карета подана, ваше величество!

– Андрей?! Ты – здесь?! Откуда? – удивилась она.

– Проезжал мимо, увидел красивую девушку, остановился. Садись, Катенька, довезу.

Катя беспечно уселась в машину. Сегодня – ее день!

Они неслись по расцвеченным огнями проспектам и набережным. На заднем сиденье благоухали цветы, на ее голове сверкала корона, внушая Кате фантастическое ощущение своей неоспоримой привлекательности. Теперь Катя при всем желании уже не могла усомниться в себе, и это ее радовало необычайно.

– Я подумал – неправильно так быстро заканчивать столь прекрасный вечер. Давай продолжим его в одном милом ресторанчике?

– Давай, – согласилась она с сияющими глазами, – гулять так гулять!

Ранним утром, когда трава еще покрыта прозрачным покрывалом росы и воздух наполнен ночной свежестью, очень приятно нежиться в теплой постели, выключив накануне будильник, чтобы он не врывался в сладкий сон своим противным трезвоном. В отличие от большинства граждан, имеющих роскошную возможность в это время суток валяться в постели, следственная бригада уныло топталась в овраге, изучая место очередного преступления.

На двадцать восьмом километре Выборгского шоссе в овраге лежало тело женщины. На ней был расстегнутый плащ, из-под которого виднелось серое вечернее платье, на ногах – летние модельные туфли, на темно-русых волосах – корона. Рядом валялся огромный увядший букет, диплом победительницы конкурса «Бизнес-вумен» и сумка погибшей. Труп обнаружил водитель, остановившийся на обочине, чтобы справить нужду. Он спустился вниз, смущенно прячась от посторонних взглядов пассажиров и водителей проезжавших мимо машин.

– Екатерина Алексеевна Абрамова, тридцать два года, зарегистрирована по адресу: проспект Художников, дом 6, квартира 127, – прочитал вслух Шубин данные ее паспорта. – Слышь, Тоха, – Екатерина! Как раз то, что ты искал.

– Отстань, и без тебя настроение – дрянь!

– Я бы на твоем месте не разбрасывался трупами. К этой дамочке надо приглядеться.

– Вот подключат тебя к делу, тогда и приглядишься.

Анатолий только улыбнулся – ему новое дело не грозило, ибо он дорабатывал последнюю неделю перед отпуском, а сюда его вызвали из-за «производственной необходимости», поскольку другие опера были заняты.

– Задушили неким тонким предметом. Скорее всего, проводом, – сообщил свой вывод Потемкин. – Труп не первой свежести – место укромное, с дороги не просматривается. Неделя уже прошла, не меньше.

– Шубин, дуй на пост ГИБДД, узнай, что там и как. Может, какие-нибудь подозрительные машины мимо проезжали? А ты, Антон, узнай все про этот конкурс. Возможно, ноги оттуда растут. Эх, нелегка ты, участь королевы красоты! – вздохнул следователь, разглядывая Катин диплом.

Дождавшись десяти утра, Антон позвонил в комитет, под чьим попечительством проходил конкурс «Бизнесвумен». Его переключили на администратора, с которой Юрасов договорился встретиться.

Валерия Лобанова олицетворяла собою образ деловой женщины – строгая, обстоятельная, она не стала тратить время на вздохи и причитания и сразу перешла к делу.

– Награждение закончилось в начале одиннадцатого вечера. Потом – фуршет, интервью. Гости гуляли долго, но основная масса разошлась к полуночи. Когда ушла Абрамова? Об этом вам лучше спросить у охраны. Тогда дежурил Антипов, у него смена закончилась, а следующая – через сутки. Вот его телефон, – она черкнула на листочке номер. – Вот еще контакты участниц конкурса – все они были на фуршете, может, что-нибудь заметили.

– Весьма вам благодарен. Скажите, кто занял второе место?

– Горшкова. Они с Абрамовой шли почти вровень, но жюри присудило победу Екатерине в силу того, что она являлась единоличным руководителем своего бизнеса, в то время как Горшкова – всего лишь менеджером. Хотя холдинг, где она работает, гораздо больше салона Абрамовой.

– Кроме короны королевы и всеобщего признания наверняка предусматривались и какие-то ценные призы?

– Да, ценные призы, как и в любом конкурсе подобного масштаба, у нас имеются. Это рекламная акция и инвестиции, вкладываемые в компанию победительницы.

– Теперь, когда Абрамова погибла, что станется с ее призами? Их получит Горшкова?

– Понимаю, к чему вы клоните! Да, такая практика широко применяется на конкурсах. Если награда еще не вручена, а победительница от нее отказалась или по каким-то причинам не может ее принять, она переходит к участнику, занявшему второе место. Мы имеем как раз тот случай, когда приз еще не вручен, то есть документы на финансовые вложения в предприятие Абрамовой пока что не оформлены. Что будет с призами, решит комиссия, но, думаю, скорее всего, их не получит никто.

– Кому-нибудь выгодно, чтобы призы остались у организаторов?

– Боюсь, вы меня неправильно поняли, – вздохнула Лобанова. – Призами в данном случае являются не какие-нибудь осязаемые вещи, вроде ковра или телевизора, которые можно оставить в кабинете директора или спрятать у себя на даче. Деньги выделяют инвесторы, и, вкладываясь в предприятие победительницы, они получают часть прибыли. К конкурсу допускаются далеко не все! Документы на владение предприятием тщательно проверяются, и, если комиссия сочтет вложение средств в какой-либо конкретный бизнес невыгодным, кандидатуру претендента отклоняют. Фирма у Абрамовой проверенная, руководительница тоже не лыком шита, раз в конкурсе победила, так что при хорошей рекламе успех гарантирован. Рекламу обеспечивают средства массовой информации, и они тоже с пустыми руками не остаются.

– Благодарю за подробные сведения. Сразу чувствуется, что вы администратор не какого-нибудь, а делового конкурса!

– Я и сама в прошлом – победительница «Бизнесвумен». Только тогда конкурс назывался по-другому.

Обегав полгорода, Антон кое-что узнал. Участницы конкурса рассказали, что Абрамова на финальное выступление сильно опоздала, ее даже хотели снять с конкурса, но она наконец все же появилась, и ее допустили к участию. Катерина где-то сильно испачкалась. Как она сказала одной участнице, кто-то спустил шину в ее авто, и она добиралась на метро. По дороге, недалеко от бизнес-центра, у нее из рук вырвали сумку. Сумку Катя нашла выброшенной в ближайшем дворе. Налетчик из сумки ничего не взял, поэтому заявлять в милицию она не собиралась.

– Да это Горшкова все подстроила! – доверительно сообщила Антону Татьяна Матвеева, занявшая на конкурсе третье место. – Я в туалете слышала, как она кому-то по телефону хвасталась, что «сделала эту мартышку». Говорила, что отвалила пару косых какому-то пацану, чтобы он спустил Кате шину и сумку из рук вырвал, но без криминала. Пацан так и сделал – сумку выбросил, ничего не забрав из нее. Я тогда не поняла, о чем шла речь. Только когда Катя после выступления кое-кому сказала, что сумку у нее силой отобрали, до меня все и дошло.

Охранник видел, как без пяти двенадцать ночи Абрамова вышла из бизнес-центра, она была слегка навеселе. Он сразу обратил на нее внимание, а как же не обратить: в расстегнутом плаще поверх вечернего платья, в туфлях на босу ногу, с охапкой букетов и подарков в руках, в разбросанных по плечам волосах сияет корона, на лице – счастливая улыбка и огонек в глазах. Она не шла, а плыла по лестнице, оставляя за собой шлейф цветочного аромата.

– Ты, командир, на такую бабу сам разве внимания не обратил бы?

Юрасов с охранником согласился – глядя на такую женщину, он бы точно шею себе свернул. Антон вообще любил женщин, а с огоньком в глазах – тем более.

Светлана Горшкова поразила его своей наглостью и запредельной самоуверенностью. Весь облик ее был вызывающе красивым, лицо – эталонным: тонюсенькие, по моде выщипанные брови над карими насмешливыми глазами. Антон любил карие глаза, они всегда казались ему теплыми, но от глаз Светланы исходил весьма ощутимый холод. Зато у нее были потрясающе длинные ресницы, Юрасов понимал, что такие ресницы настоящими не бывают, но все равно смотрел на них, как завороженный. Горшкова его пристальный взгляд оценила.

– Глаза сломаешь, капитан, – улыбнулась она ярко накрашенными губами, обнажая «унитазной» белизны зубы.

– Вы знаете, что ночью после награждения погибла Екатерина Абрамова?

– А то! В нашей деревне новости разлетаются быстро. Если вы думаете, что это я ее прикончила, то напрасно. Я к ее смерти отношения не имею, хоть она и стерва была порядочная.

– Чем же она вам так насолила?

– Зачем она полезла участвовать в конкурсе? Самая умная, что ли? Другие за участие кучу бабла отвалили, а эта, ни рубля не заплатив, обошла всех на кривой козе! Как змея сквозь песок, просочилась.

– К спущенным шинам автомобиля Абрамовой и похищению у нее сумки, надо полагать, вы тоже отношения не имеете?

– А здесь, капитан, предъявить мне нечего! Во-первых, нет доказухи, а во-вторых, выражаясь канцелярским языком, отсутствует состав преступления. Ха! Ты бы видел эту курицу на сцене! Вышла с мокрым подолом и с полным безобразием на голове. Не постеснялась же, стерва! Ничем ее не прошибешь!

Действительно, предъявить Горшковой пока что было нечего. Если бы Абрамова написала заявление, можно было бы инкриминировать Горшковой хулиганство, а так – пустой номер, ее даже не припугнешь – такой фифе угрозы, что мертвому припарка. Вот уж у кого самоуверенности хоть отбавляй!

– Какие еще будут вопросы, господин капитан? Спрашивайте, не стесняйтесь! Чем смогу, помогу. – Светлана забарабанила по столу пальчиками с безупречным маникюром.

«Ногти тоже накладные», – подумал Юрасов.

– В котором часу вы в последний раз видели Абрамову?

– Я на часы не смотрела, но, думаю, было где-то около двенадцати, потому что дома я оказалась уже без двадцати час, ночью. Мы с Катькой почти одновременно с фуршета ушли.

– Вы видели, на чем она уехала?

– Да. За ней кто-то заехал на серебристой «Тойоте». Если я не ошибаюсь, это была «Тойота Хайлендер». Я себе хотела такую, но Ринатик мне подарил всего лишь «Рено Логан». Жлоб!

– Номера запомнили?

– Ты что, капитан? Там темень была – выколи глаз! Да если даже номера и были бы заметны, я бы их не запомнила. Делать мне нечего, что ли, – какими-то номерами мозги свои засорять?

– Ну а человека, который был в машине, вы видели?

– Нет. Далеко слишком было и темно. Хотя ради любопытства я бы на Катькиного хахаля взглянула, если бы смогла! А так я только издалека машину и увидела. За мной приехал водитель Рината. Он остановился на другой стороне улицы. С парковкой на Петроградской беда, сами знаете, а около Бизнес-центра еще и трубы прокладывают, так что вообще не подъедешь.

– Почему вы решили, что это был хахаль Абрамовой?

– Ну а кто же еще среди ночи попрется увозить с пьянки девицу? Водителя у Катьки сроду не было, мужика богатого, такого, чтобы он водителя держал, – тоже. Она же упертая была, считала, что деньги надо своим горбом зарабатывать, а не из мужиков их вытряхивать.

– Вы хорошо знали Катерину?

– Да так, относительно, – туманно ответила Горшкова. – Когда-то мы жили по соседству. Только у меня теперь квартира на Садовой, а Катька так и осталась в своем спальном районе. Вот что значит – не принимать от мужиков подарки!

Антон вернулся в свой кабинет. Прежде всего он включил чайник и достал купленные по дороге беляши. Требовалось написать отчет по проделанной работе, а это дело он очень не любил.

– Серебристая «Тойота», – произнес он вслух. – Шуба, тебе ни о чем не говорит серебристая «Тойота Хайлендер»?

Анатолий выглянул из-за монитора, на котором он разглядывал карту Крыма. Он мысленно уже находился в отпуске, и чаяния товарища ему были чужды.

– Говорит. Отличная машина, давно такую хочу. Можно и не серебристую, я не привередливый.

– Абрамова после конкурса уехала на серебристой «Тойоте Хайлендер». К бизнес-центру близко не подъедешь, а камеры наружного наблюдения «видят» только пространство под козырьком. На хрена их вообще там повесили, спрашивается? И хоть бы одна собака номера этой «Тойоты» запомнила! Как теперь прикажете ее искать?

– А ты запрос в ГИБДД отправь, чтобы они выдали тебе список засветившихся «Тойот». Найти что-нибудь без номеров – шансов мало, но иногда этот метод себя оправдывает.

– Толян, не в службу, а в дружбу! Ты, я вижу, в отпуск лыжи навострил и уже по всем делам отписался, а у меня бумажной волокиты – выше крыши. Свяжись с ними сам, а?

– Куда же от тебя денешься! Диктуй данные.

Анатолий Шубин давно понял: в России карта, что тебе при разделе выпадает и удачу сулит, слезу любит. Это у американцев принято при любых обстоятельствах скалить зубы и говорить, что дела у них идут о’кей. А у нас все иначе. У русских нельзя хвастаться ничем, вот жаловаться – сколько угодно. Иначе удача от тебя отвернется. Украинцы, например, тоже чтобы не спугнуть удачу, на вопрос: «Как дела?» – отвечают: «Грошей нема, усе погано». Наши люди! Шубин только похвастался, что едет в Крым, как его вызвал к себе полковник и, глядя куда-то в окно, сообщил, что отпуск ему придется перенести. В связи с производственной необходимостью. Как обычно, руководству нахлобучку выдали за низкую раскрываемость, и теперь придется отдуваться личному составу. Смысл приказа сводился к необходимости побыстрее завершить расследование по тяжким преступлениям, то есть в их случае, придать ускорение делу Рыжикова. В связи с той же служебной необходимостью Кострова отправили в командировку, закрывать дыры по другому срочному делу.

Толик вернулся в свою обитель, швырнул портфель на стол, зло зыркнув на Юрасова.

– Что это ты, Толяныч, такой мрачный – плохие места на поезд достались? – поддел его Антон. Ему еще с утра стало известно, что к расследованию подключат Шубина.

– Да пошел ты! Лучше давай-ка ближе к делу.

– К делу так к делу. Я тут для тебя материалы подготовил – наработки по ювелирам. Установлено, что кольцо, найденное у Рыжикова, было изготовлено мастером Горинелли Павлом Аркадьевичем. Он работает в ювелирной мастерской «Бриллиант». Осталось всего ничего – смотаться в «Бриллиант» и узнать имя заказчика.

Ювелирная мастерская «Бриллиант» располагалась в аккуратном подвальчике старого дома на Галерной улице. У входа Шубина встретила миловидная барышня. Увидев служебное удостоверение, она встревожилась, но быстро справилась со своими эмоциями.

– Мне нужна информация об этом изделии, – показал он фото кольца. – Его ведь сделали в вашей мастерской?

– Да, наверное. Давайте я лучше мастера позову. Пройдите в приемную, – предложила она.

Шубин присел на мягкий диван, перед которым стоял низкий столик с каталогами ювелирных изделий. Через минуту вошла барышня и принесла кофе, и одновременно с нею появился молодой мужчина в форменном фартуке.

– Вячеслав Ильин, – представился он. – Марина сказала, что вы пришли по поводу кольца?

– Да, меня интересует это изделие, – оперативник вновь предъявил фото. – Для кого его изготовили? С внутренней стороны есть фирменный знак мастера, надо полагать, это маркировка Горинелли.

– Да, это работа Павла Аркадьевича. Его сейчас нет, он вообще здесь редко появляется, только по необходимости, когда случаются интересные заказы. Марина даст вам его телефон, если надо. Я помню этот заказ. Пришел к нам молодой человек со старинной брошью. Брошь была сломана – от нее откололся кусочек, но очень красивая, в виде букета тюльпанов с крупными рубинами и бриллиантами. Павел Аркадьевич взялся за работу сам и, как видите, получился шедевр.

– Кожевский Феликс Михайлович, улица Большая Зеленина, дом 26, квартира 9, – прочитал Анатолий адрес, полученный в мастерской.

Большая Зеленина находилась относительно близко, но, здраво рассудив, Шубин решил не идти к заказчику на дом, а пригласить его в РУВД. «Ибо нефиг!» – подумал он, набирая номер Кожевского.

Феликс Кожевский имел вид весьма несчастный. Несмотря на свой высокий рост, он казался намного ниже. Он скрючился вопросительным знаком по другую сторону стола, напротив Шубина, готовясь уже по пятому кругу отвечать на вопросы. Феликса уже вызывали в милицию, но почему-то в другое РУВД, и разговаривали тогда с ним другие сотрудники.

– Узнаете? – предъявил ему Шубин кольцо.

– Да, – не стал врать Феликс. Как же ему было его не узнать – бабушка ему уже всю плешь проела из-за своей броши! Если бы он знал, что все так обернется, то к броши бы и не прикоснулся!

– Вам знаком этот человек? – Анатолий положил перед ним мужской портрет. – Рыжиков Александр Леонидович.

– Не знаю такого.

– Тогда как вы объясните тот факт, что при нем было обнаружено это кольцо?

– Не знаю, – помотал головой Феликс.

– Для кого вы заказывали кольцо?

– Для Эммы Гамильтон. Я ей его подарил.

– И где сейчас эта Эмма Гамильтон? Адрес, телефон!

– Ну, так… Она же… того. Вы мне сами сказали!

– Что я вам сказал? – не понял Шубин.

– Ну, не вы, а ваши коллеги, когда меня в прошлый раз вызывали. Мне сказали, что Эмму… убили.

– Та-ак, – протянул капитан. Беседа ему уже начинала «нравиться». Еще один труп наклюнулся – к хорошему делу его подключили, ничего не скажешь!

– Кто и куда вас вызывал?

Кожевский подробно рассказал, как он ходил к следователю Лаптеву и потом еще общался с Зайцевым.

– Понятно. На сегодня пока все. Но далеко не уезжайте, скоро вы нам понадобитесь.

По делу Гамильтон Зайцев нарыл немного. В дачном доме Эммы Львовны было обнаружено множество следов пребывания посторонних людей, но это никого не удивляло, поскольку, по словам свидетелей, преподавательница часто принимала гостей. Больше всего сыщиков интересовал следующий вопрос: кто пил в последний раз с нею кофе и, вероятно, подсыпал в ее чашку яд? По заключению эксперта, следы, оставленные на второй чашке, принадлежат женщине. Водитель автобуса, курсирующего от Зеленогорска, вспомнил, что среди пассажиров, вышедших в Ушкове в первой половине дня субботы, были две женщины – молодая, лет двадцати пяти – двадцати восьми, и пожилая, той около семидесяти. Ни ту, ни другую водитель опознать не брался.

– Негусто, – прокомментировал Шубин, ознакомившись с материалами дела.

– Как говорится, чем богаты, – развел руками Лаптев. – По-моему, типичный глухарь. Если бы у вас не всплыло кольцо, так и не узнали бы, что оно пропало. Этот донжуан Кожевский, подаривший кольцо, о нем даже не обмолвился. Либо не знал, что оно пропало, либо нарочно умолчал.

– Да, мутный тип. Надо бы мне в Ушково съездить, на дачу к этой Гамильтон.

– За этим – к Зайцеву. Он тебе с удовольствием покажет дорогу.

Юрий Степанович не ошибся: Олег Зайцев здорово обрадовался, узнав, что делом Гамильтон заинтересовались коллеги из Питерского РУВД. «Лишние руки не помешают», – сказал он, садясь в служебную машину к Шубину. «А еще лучше, если эти руки заберут себе вашего глухаря», – подумал Анатолий, взглянув в хитрющие глаза зеленогорского опера. Накануне они с Олегом договорились о встрече в Зеленогорске, чтобы оттуда вместе отправиться в Ушково.

– Давайте на улицу Мира заедем, – предложил Зайцев. – Надо Патрина захватить. Это местный участковый, он вчера мне позвонил и сказал, что у него кое-что для нас есть.

На улице Мира возле аптеки их дожидался коренастый мужчина чуть за тридцать, одетый в демократичную куртку, купленную явно в Апраксином дворе, и такие же непретенциозные брюки.

– Это опер из Питера, о котором я говорил, – представил Олег Шубина.

– Иван, – протянул участковый руку.

– Анатолий.

Патрин уселся на заднее сиденье и поделился с коллегами результатом своего вчерашнего расследования.

– У меня все никак не выходил из головы один вопрос: почему Марковна в день убийства не слышала, когда к ее соседке пришли гости? В то, что она, по ее словам, спала, я не верю. Днем она никогда не спит – она всегда на посту, а ночью, если у Эммы Львовны оставались гости, Марковна всегда об этом знала. И в силу склочности своего характера она не раз мне жаловалась, что понаехавшие к Гамильтон студенты мешают ей спать, хотя они всегда сидели тихо, как мыши. Давеча зашел я к Марковне, справиться, все ли спокойно. Она сама по себе тетка не злобная, а что кляузы на соседку строчила, так это от нехватки внимания к ее персоне. «Вы женщина одинокая, – говорю, – не надо ли чем помочь?» Я Марковне мусор на помойку отнес – и голос у нее сразу потеплел, она меня чаем угостила. Слово за слово – разговорились мы…

Оказывается, накануне того дня, когда Гамильтон убили, ей позвонил некий Петр из кадастровой службы и предложил практически за бесценок забрать новехонький забор. Забор якобы стоит на ничейном участке. То есть участок не совсем ничейный – там хозяин умер, родственников у него не было, и участок отошел государству. Но пока документы на участок не оформлены, можно забор забрать. Звонивший сказал, что он работает в отделе, который занимается составлением описи имущества на такие вот «ничейные» объекты, и предложил Марковне взаимовыгодную сделку: она получает забор за сущие копейки, а он – эти самые копейки. Петр, добрая душа, даже предложил ей за умеренную плату доставить и установить забор. По его словам, участок находится в Смолячкове, и для начала Марковне нужно было туда съездить, чтобы оценить товар. Марковна – женщина хозяйственная, и новый забор ей не помешал бы, тем более что после недавних баталий с кадастровой службой она лишилась части своего старого забора. Марковна, по рекомендации Петра, с полудня уехала в Смолячково, смотреть забор. Пока туда, пока обратно – так весь день и промоталась. По указанному адресу никакого бесхозного участка она не нашла – там и вообще такого адреса не оказалось. Петр ей своего телефона не оставил и сам больше не звонил. Понятно, что сделка эта незаконная, и поэтому распространяться о ней не следовало. Вот Марковна и помалкивала, а мне вчера случайно проболталась.

В кадастровой службе никакого Петра нет – я проверил. Кто-то специально Марковну из дома выманил, причем этот кто-то знал о ее сломанном заборе и об истории с кадастровой службой.

– Занятно, – произнес Шубин. – А что, Марковна совсем одна живет? И родственников у нее никаких нет?

– Есть у нее племянник. Сам он в Питере живет, к тетке приезжает редко. Говорят, он в Ушкове школу оканчивал, но я в то время там еще не работал. Я видел его пару раз – мужик солидный, представительный, на «мерсе» ездит.

– На «мерсе», говоришь? Что же это он для своей тетки на новый забор не раскошелится?

– Это, конечно, не мое собачье дело, но я как-то слышал от Марковны, что племянник хотел справить ей новый забор и даже заказал его, но она отказалась, узнав, сколько он стоит. По ее мнению, нельзя так беспечно сорить деньгами. Марковна – тетка старой закалки. Знаю таких – они и подаренными им дорогими вещами не пользуются, и деньгами тоже – все в чулок складывают.

Впереди мелькнул знак «Ушково». Машина свернула с шоссе и покатила по ухабам узкой поселковой дороги. В последние дни заметно потеплело, и в Ушково приехали дачники.

– Прибавилось мне головной боли, – посетовал участковый. – В мертвый сезон здесь тишь да благодать – конфетка, а не участок!

Как только они подъехали к даче Эммы Львовны, из-за забора показалась голова бдительной Марковны. Пожилая женщина смерила прибывших настороженным взглядом.

– Ездят и ездят, ездоки, – проворчала она, но ее слова сыщики не услышали – их заглушил надрывный лай Жучки.

– Здорово, Марковна! Что-то ты, мать, нынче не в духе, я смотрю? – поприветствовал ее Иван.

– И тебе не хворать. Что это вы сюда зачастили? Все преступников ловите? Нашли кого-то уже, что ль?

– Нет пока.

– Ну, ищите, – благословила их Марковна. Она взяла ведро и направилась в огород, откуда наилучшим образом просматривался соседский участок.

Зайцев достал из кармана ключи и отворил тяжелую дверь дома Эммы Львовны.

«Хоромы – дай бог каждому», – подумал Шубин, разглядывая обстановку. Сам он жил в коммунальной квартире и дачу имел на шести сотках в непопулярном Синявине.

Светлая, с широченными окнами веранда, просторный холл, кухня – всюду уют и новая мебель; а вот и гостиная – в ней, судя по записям в протоколе, и обнаружили тело хозяйки.

– Как зовут племянника Марковны? – задумчиво спросил Анатолий. – У нас фигурант по одному делу тоже в Ушкове в школе учился.

– Андрей. Андрей Левашов.

– Надо же, какое совпадение, – нервно улыбнулся Шубин, не зная, к добру ли это или нет. – Когда он в последний раз здесь был?

– Я его видел в марте, и то не его самого, а его «мерс» во дворе у Марковны. Наверное, приезжал тетку с праздником поздравить. Об этом лучше у нее самой спросить.

После осмотра дома сыщики направились к соседке. Марковна их уже ждала, стоя в боевой позе (руки в боки) на крылечке.

– Зачем вам мой Андрюша? – подозрительно спросила она.

– Ты в субботу ничего не видела, так, может, твой племянник что-нибудь видел, он ведь приезжал к тебе, – с невинной улыбкой произнес Патрин. – Он мужчина серьезный, обстоятельный, его помощь нам бы ох как пригодилась!

– Да уж, Андрюша у меня молодец, выучился, в люди вышел, карьеру сделал! – гордо сообщила женщина. – Не было его здесь – у него в Ленинграде работы много. В последний раз он на Восьмое марта приезжал, подарил мне микроволновую печь. Красивая очень, с этим, как его… сенсорным управлением. Дорогущая, наверное!

– С сенсорным?! – изобразил удивление Иван. – Можно поглядеть?

– Пожалуйста. – Марковна впустила сыщиков в дом. Она открыла набитый до отказа старомодный комод и указала на среднюю полку. – Вот она, моя красавица.

– Класс! Не печка, а мечта! – восхитился Зайцев. – А отчего это она нераспакованная?

– Так сохранней будет, – объяснила хозяйка.

– Хороший у тебя племянник, раз такие шикарные подарки тебе делает.

– И не говорите. Он у меня умница, не то что у некоторых – у тех дети шалопутами выросли. – В глазах Марковны заплескались солнечные лучики – она очень любила хвастаться племянником. – Садитесь. Поди, устали с дороги? Сейчас я чайку приготовлю.

Хозяйка проворно сервировала стол посудой из серванта, достала из буфета конфеты и вафли.

– Я всегда знала, что из Андрея толк выйдет, несмотря на то, что учителя на него всякую напраслину наговаривали. Они считали, что если ребенок в интернате для дебилов учился, то на нем надо поставить крест.

Шубин от удивления чуть не подавился конфетой. Левашов учился в интернате для дебилов?! Хорошие, значит, там были учителя, если воспитанники успешными бизнесменами становятся.

Сестры Вера и Софья рано остались без родителей. Сначала их тянула бабушка, потом, когда старшая, Вера, подросла, весь груз забот лег на ее хрупкие плечи. Девочки были очень разными как внешне – Вера была крепко сбитой, кареглазой шатенкой с упрямо вздернутым носом, а Софья – тростинкой на тонких длинных ногах, белокожей и светловолосой, так и по характеру. Вера была серьезной и ответственной, как и полагается старшим детям, а Софья – беспечной мечтательницей, верившей в сказочных принцев. Не зря сказано в Священном Писании: «И все, что ни попросите в молитве с верою, получите». Сонечка молилась редко, только на Пасху, когда бывала в церкви, но верить в свои мечты не переставала никогда. Принц действительно в один прекрасный момент появился и увез юную Софью в Приморск, а Вера так и осталась в старых девах.

Муж, любящий и работящий, дом – полная чаща, у них даже был собственный автомобиль «Лада Самара» (роскошь по тем временам). Софья родила двух сыновей, это была счастливая семья. О таких говорят: жили долго и счастливо и умерли в один день.

Младшенький, Сережа, лежал в тубдиспансере. Потом Сережу выписали, и они всей семьей – мама, папа и брат – поехали его забирать. Перед самым поворотом к поселку, где находился диспансер, выскочил мотоциклист. «Лада» вильнула, пытаясь избежать столкновения, и врезалась во внезапно появившийся на дороге междугородный автобус. Автобус шел пустым, так что там никто не пострадал. А Софья вместе с мужем погибли. Их шестилетний сын отделался сотрясением мозга и парой синяков. Но душевное состояние мальчика вызывало тревогу – из прежнего счастливого малыша он превратился в замкнутого волчонка с тяжелым, как у каторжника, взглядом. В Приморске Левашовы жили одни, и никого из родни, кто присмотрел бы за осиротевшими детьми, не нашлось. Вера, узнав об этом несчастье, двинулась в Приморск. Жила она небогато и часто болела, но племянников бросить не могла. Она привезла их в Сестрорецк, в свою однокомнатную квартирку. Через месяц, вымотавшись из-за похорон и переездов, Вера слегла. Ее положили в больницу, а детей отправили в детский дом. Ей сказали, что она сможет их забрать, когда здоровье ей позволит за ними присматривать. Сергея определили в общую группу, а его брата, который так и не оправился после автокатастрофы, – в коррекционную.

Вернувшись из больницы, Вера узнала, что младшенького захотели усыновить. Сережа приглянулся бездетной интеллигентной паре. Черновы почти ежедневно приходили в детский дом. Они приносили детям подарки, общались с малышами. Десятки глаз смотрели на них с надеждой, каждый ребенок мечтал, чтобы его забрали «домой». Сережа об этом пока что не мечтал – он знал, что в детдом он попал не навсегда. Вот тетя Вера выздоровеет и заберет его. Правда, свою тетку он знал всего лишь один месяц и поэтому еще не привязался к ней. Он заметил, что мужчина и женщина, которые приходили к ним в группу и приносили подарки, относятся к нему как-то по-особенному, уделяют ему больше внимания, чем остальным детям. Сереже это нравилось – родители всегда уделяли ему внимание. В один из дней женщина присела перед ним на корточки и спросила: «Хочешь, я буду твоей мамой?» Она смотрела на него с такой теплотой и так нежно коснулась его волос, как прикасалась к ним его родная мама. Мальчик вспомнил материнскую ласку и расплакался. Женщина испугалась и попыталась утешить малыша, но он заплакал еще горше. Услышав его плач, вошла воспитательница, сразу верно оценила обстановку и велела посетительнице выйти.

– Хочу к маме! Пусть она будет моей мамой! – потребовал Сережа.

Обычно братьев стараются не разлучать и отдают на усыновление вдвоем. Кандидатам в родители сказали, что у Сергея есть брат, и будет лучше, если они возьмут обоих. «Но только у этого ребенка имеется некоторая особенность», – уклончиво сообщила директриса детдома. Трудностей пара не побоялась – они были готовы принять в семью и Андрея.

Андрей на контакт не шел. За все время пребывания в детском доме он почти не разговаривал. Усыновителей мальчик дичился – как ни старались Черновы, войти в доверие к ребенку им не удалось.

– Сережа очень хороший ребенок, без дурной наследственности, что среди наших воспитанников, увы, редкость, – сетовала директриса. – У большинства детей есть живые родители – пьянь или наркоманы, а кто и за решеткой сидит. Их и не усыновишь, потому что не все родители лишены родительских прав. А если и лишены, то им ничего не помешает появиться в жизни ребенка, когда тот вырастет. Конечно, в этом случае ребенку решать, но кто знает, как он поступит по отношению к вырастившим его людям, если свою родную мать увидит? Все это очень тонкая материя, все знать наперед нельзя! А Сережа – круглый сирота, у него даже бабушек-дедушек нет. Жаль его, и брата его тоже жаль. Андрею сильно досталось: на его глазах родители превратились в кровавое месиво. Из-за такого зрелища и взрослый человек с ума сойдет, не то что ребенок! Психиатр поставил ему очень плохой диагноз, реабилитационные процедуры мальчику назначил. Только тут никакими процедурами не помочь, разве что память ему начисто стереть. Тетка их, Вера Марковна, здоровьем слаба, в одиночку она детей не поднимет – вырастут голодранцами. Вы мне симпатичны, – призналась директриса Черновым, – и я бы хотела, чтобы мальчики попали к вам. Вы люди ответственные, ребенка хотите взять не ради забавы – это сразу видно. Уж поверьте, насмотрелась я на усыновителей, знаю, что говорю. Вы способны дать ребенку хорошее образование и обеспечить ему достойное будущее. Мы, конечно, стараемся делать все, чтобы наши воспитанники ни в чем не нуждались, но детский дом есть детский дом, и здесь взращивают отнюдь не самых успешных людей.

Братья все равно в разных группах будут жить: Сережа в общей, а Андрюша, пока идет восстановительный период, в коррекционной. И еще непонятно, насколько затянется восстановление его психики. Я поговорю с Верой Марковной насчет усыновления, может, она и согласится.

Хорошо одетая чета, уже не первой молодости, но еще и не старых людей, сидела в четырехметровой кухоньке за квадратным столом, придвинутым к потрескавшемуся подоконнику. На подоконнике одиноко скрючился кактус – остальные цветы засохли, пока хозяйка лежала в больнице. Из комнаты доносился детский голос – там играл с новой машинкой Сережа. Вера нарезала принесенный гостями ореховый торт и поставила его на стол, рядом с чашками из своего парадного сервиза. Она внимательно смотрела то на женщину – крашеную пепельную блондинку с интересными перстнями на ухоженных руках, то на подтянутого импозантного мужчину с благородной сединой в волосах. Гости держались скромно, но с достоинством, говорили красиво, на правильном русском языке. «Интеллигенция», – отметила про себя Вера. Директор детдома ей тоже сказала, что Черновы – люди интеллигентные.

– Я дам согласие на усыновление Сережи, но с одним важным условием. Вы не будете препятствовать общению братьев. Мальчики должны видеться не реже, чем раз в неделю.

Супруги согласились, они и сами считали, что родственные связи нужно поддерживать.

Сережа переехал в Ленинград, в большую просторную квартиру, где у него появилась своя комната – с детской мебелью, с веселыми обоями в разноцветных клоунах, с красивыми игрушками и яркими книжками. Игрушек было даже больше, чем прежде, когда они с родителями и братом жили в Приморске. А в остальном все стало как прежде: уютный дом, вкусная еда, прогулки в парке, сказка и поцелуй на ночь. Черновы полюбили его как родного, и Сергей очень скоро стал называть их мамой и папой. Вот только не было рядом с ним брата, с которым они всегда так весело играли.

По выходным Черновы садились в свою вместительную «Волгу» и ехали в Сестрорецк, повидаться с Андреем и с тетей Верой. Андрея из детского дома тетка забрала. Несмотря на то, что до полных семи лет ему оставалось три месяца, в Приморске он уже ходил в школу. В Сестрорецке в обычную школу мальчика принять отказались.

– К сожалению, он учиться у нас не сможет, – развел руками директор. – С программой не справится. Он же у вас совсем не разговаривает.

– Да он же и читать, и считать умеет! И стихи наизусть знает. Мне сестра-покойница об этом писала. До той аварии он очень общительным был.

– Мы работаем с тем, что есть сейчас, а не с тем, что было. Сейчас это – замкнутая личность, ребенок-тень. Достаточно взглянуть на записи в его медицинской справке. Сами подумайте, кем ваш Андрей станет в коллективе? Изгоем!

– Что же ему теперь, неучем оставаться? – раздраженно спросила Вера.

– Ну почему же сразу неучем? Для таких детей есть специальные учебные заведения – коррекционные школы. Ближайшая к вам… сейчас, минуточку, – директор полез в разбухшую, как на дрожжах, тетрадь, – на Приморском проспекте, в Ленинграде. Приморский, дом 86. Обратитесь туда, там вас должны принять.

– Приморский проспект?! Я не смогу каждый день ездить в Ленинград по два раза! А ребенка одного туда отпускать нельзя.

– Ну, – развел руками директор, – ничем не могу вам помочь. Правда, есть один вариант. Коррекционный интернат. Он находится у нас, в Сестрорецке.

– Интернат?! Это же почти детский дом! Представляю, кто там учится – дети алкоголиков!

– Не надо так сгущать краски. Там воспитываются разные дети, как и в других местах. В нашей школе, к сожалению, тоже далеко не все ученики – выходцы из благополучных семей. В интернате дети проводят только будни, а на выходных они живут дома, и вы сможете забирать ребенка не только на выходные, но и вообще, когда захотите. Воспитанников интерната кормят за государственный счет, им выдают одежду, книжки, тетрадки. По-моему, оптимальный вариант в вашем случае, – директор окинул оценивающим взглядом скромную одежду Веры, что не осталось незамеченным ею.

– Не нищие, сами справимся, – буркнула она.

Отдать Андрея в интернат все же пришлось. Классы были маленькими – по десять-двенадцать человек (чтобы легче было справляться с подопечными), программа облегченная, ее мог осилить даже самый последний дебил. В классе с Андреем как раз такие и учились – дети с диагнозами «отставание умственного развития».

Левашов понемногу стал адаптироваться в социуме, но стал каким-то злым и нервным. Он по-прежнему держался особняком и не шел на контакт. Брата с его новыми родителями Андрей прогнал. От вида довольного лица Сергея и от того, как он ластился к чужим людям, называя их папой и мамой, Андрея замутило. Перед его глазами встали родители, как живые: милая, красивая мама – совершенно не похожая на эту противную тетку; папа тоже куда лучше этого старого, чужого, пахнущего неприятным резким одеколоном мужика. Его брату все равно, что родителей больше нет – они в земле лежат, а он весел и беззаботен! Сергей их предал, и его он тоже предал, а поэтому он ему больше не брат. Предательство прощать нельзя, никому и никогда! Так считал Андрей в свои неполные одиннадцать лет. Он переходил из класса в класс, обучаясь по облегченной интернатской программе. Андрей неплохо читал, умел считать, но свои способности он скрывал. Это был его маленький вызов, брошенный всему этому несправедливому миру, отнявшему у него родных людей.

У Левашова появились друзья – компания мальчишек из соседнего интерната. Корпуса обоих интернатов, обычного и коррекционного, стояли рядом и имели общую спортивную площадку. Педагоги старались препятствовать появлению на площадке детей из разных интернатов, ибо ни к чему хорошему такие совместные прогулки не приводили – «нормальные» дети третировали коррекционных, считая себя выше «дебилов». «Дебилы» обижались, и завязывались драки. Но детей на привязи не удержишь, вопреки всем запретам, они нарочно искали встречи с вражеским корпусом – если не на спортивной площадке, так во дворе или на остановке рядом с интернатами. Андрей со своими одноклассниками дружбы не водил и гулял в одиночку. Как-то вечером его подкараулила ватага ребят из другого интерната. Они были немного старше, выше и сильнее. Четыре скалы окружили его со всех сторон, но не били – с усмешками говорили обидные слова, ожидая команды своего лидера. Андрей смотрел на них тяжелым взглядом волчонка и даже не пытался убежать. Ему не было страшно – все самое страшное он уже давно пережил. Заводила оравы, Сашка Рыжиков, не выдержав его взгляда, отступил.

– Оставим его, – произнес он тихо.

Мальчишки расступились, но Левашов уходить не спешил.

– Чего смотришь, вали, пока мы тебе шею не намылили!

Сашка вытащил из кармана игрушечный револьвер, заряженный пистонами, и приставил его ко лбу Андрея. Раздался оглушительный треск, в воздухе повисло едкое облачко дыма. Андрей закашлялся, вытирая выступившие от дыма слезы. Шпана заржала.

– Детский сад – штаны на лямках, – откашлявшись, прокомментировал Андрей. – С такими пестиками мы в садике в войнушку играли.

– Ну-ну, шкет, не зарывайся! Так можно и в лоб получить.

– Давай, попробуй! – и Андрей вытащил из кармана перочинный нож с тупым лезвием.

– Ты че, дебил, совсем спятил?! – Рыжиков попытался отобрать нож, но Андрей вывернулся и приемом, которому научил его отец, захватил руку противника, повалив его на землю.

Сподвижники заводилы хотели было надавать Андрею подзатыльников, но Сашка их остановил.

– Саня, – протянул он руку. – Подпольная кличка – Рыжий.

– Андрей. Кличка – Левый, – придумал он на ходу, для солидности.

С тех пор они стали друзьями-неразлей-вода. Дерзкий, смекалистый лидер Рыжиков стал для Левашова примером для подражания. Сашка – старше Андрея на два года, поэтому он был и умнее, и ловчее во всем, он всегда шел на шаг впереди, но держался с Андреем на равных, впрочем, как и с остальными членами своей шайки. Это особое искусство лидера: держаться на равных, но фактически быть выше всех на голову. Андрей восхищался его умением манипулировать людьми и втайне завидовал ему. Он считал себя умнее, потому что Рыжиков учился через пень-колоду, не из лени, а из элементарной тупости – он был не в силах справиться с математикой. Андрей же легко решал задачи из учебника средней школы на класс выше Рыжего. Но, при всех своих способностях, Левашов не умел так здорово ладить с людьми, как Рыжиков. Он знал, что надо сказать и как себя вести в той или иной ситуации, чтобы понравиться окружающим, но вот осуществить это на практике не мог – выходило это у него через силу и слишком уж фальшиво, так, что ему становилось противно смотреть на себя со стороны.

Когда Андрею пошел четырнадцатый год, Вере Марковне предложили поменять ее сестрорецкую квартирку на домик в Ушкове. Тихий дачный поселок неподалеку от Финского залива, сосновый лес – то, что ей нужно с ее астмой, место завхоза в школе плюс возможность устроить туда Андрея. Как она рассудила, мальчику нужен нормальный аттестат, а не выданный в интернате для слабоумных. Директор ушковской школы посмотрел сквозь пальцы на то, что ребенка хотят перевести к нему из коррекционного учебного заведения. «Если парень программу не осилит, зачислим его на класс ниже», – решил он.

Расставаться с друзьями было нелегко, но Андрей все понимал – надо, значит, надо, и так он несколько лет в «дебилке» дурака валял, поиграл – и хватит, к тому же через год его товарищи окончат свой интернат, и тогда он останется один.

Данные из ГИБДД поступили весьма оперативно. За последние полгода серебристые «Тойоты Хайлендер» фигурировали в шести эпизодах, за истекший месяц – всего один раз. Четырнадцатого апреля в полдесятого вечера в Невском районе была сбита насмерть молодая женщина – Виктория Грановская. Водитель, управлявший «Тойотой Хайлендером», с места происшествия скрылся. Номера его машины установить все же удалось, но они оказались липовыми.

Прежде чем отдать сводку Юрасову, Шубин пробежался по ней глазами.

Грановская? Эту фамилию он видел в деле Гамильтон! Кажется, Виктория была сожительницей Кожевского, она же подтвердила его алиби на время убийства Эммы Львовны. Опять Кожевский! Куда ни плюнь, всюду он.

В этот раз Феликса вызывать повесткой не стали, а поехали к нему домой, благо до Большой Зелениной недалеко. Звонить ему тоже посчитали излишним, чтобы ненароком не спугнуть – от подобных фруктов можно ожидать всего, что угодно.

Перед выездом Анатолий связался с коллегами, ведущими дело Грановской. Ничего интересного ему не сообщили, кроме того, что Викторию сбили возле дома, где они с Кожевским снимали квартиру. Она работала бортпроводницей и в тот вечер возвращалась из рейса.

Дверь квартиры, где проживал Феликс, приоткрылась. В дверном проеме появилась благородного вида старушка в аккуратном переднике. Она смерила оперативников царственным взглядом выцветших глаз и сняла дверную цепочку.

– Из милиции, значит, – заключила она. – Никак брошь мою нашли?

– Мы кражами не занимаемся. Нам нужен Феликс Кожевский. Он дома?

– Чем же вы там занимаетесь? За что вам только деньги платят? – заворчала Амалия Бенедиктовна. – Дома Феликс. Он у себя в комнате, сейчас позову.

Кожевский появился в коридоре в трикотажных домашних штанах и шлепанцах на босу ногу. По его заспанному лицу было понятно, что его разбудили.

– Собирайтесь, Феликс Михайлович. Вам надо проехать с нами.

Настроение у Кожевского было препоганейшим. Сначала все складывалось просто превосходно: Эмма выказала ему свою благосклонность, в перспективе замаячило место в ее фирме и все сопутствующие этому обстоятельству блага. Потом его жизнь вдруг пошла кувырком: убийство Эммы, хождения по допросам, несчастье с Викой… Вчера, чтобы заглушить душевную боль, он напился до зеленых чертей и рухнул спать. Проснулся, и вот вам пожалуйста – в доме милиция! Накатившая черная полоса никак не желала отступать – его, как преступника, везут куда-то на милицейской машине. Спасибо, хоть не в наручниках.

Голова гудела, сообщая владельцу о наступившем похмельном синдроме. Феликс сидел в уже знакомом ему кабинете за столом того же самого капитана, с которым он разговаривал в прошлый раз.

– Рыжиков, Гамильтон, Грановская… Не многовато ли вокруг вас трупов, господин хороший? – просверлил его взглядом Шубин.

– Я не знаю никакого Рыжикова.

– Это мы уже слышали.

– Я правда не знаю! О Вике мне сообщила ее мама, Раиса Александровна. Она позвонила и сказала, что Вику сбила машина. Это так чудовищно! Ей всего двадцать семь лет было. Хоть мы и расстались, но она все равно оставалась для меня дорогим человеком.

– Грановская подтвердила ваше алиби – и погибла. Очень вовремя ее сбила машина, вы не находите?

– Не убивал я Эмму! – в сердцах закричал Феликс. – Признаюсь, я попросил Вику сказать, что в тот день, когда убили Эмму, я был с ней дома. Мы с Эммой договорились, что проведем выходные у нее на даче. Я заехал в супермаркет за продуктами и поехал в Ушково. Когда я вошел к ней в дом – увидел ее лежащей на банкетке. Рядом стояли чашки – ее и гостя. Я решил, что ей стало плохо, подошел ближе и понял, что она мертва. Она была еще теплой, то есть получалось, что она умерла перед самым моим приездом! Мне стало страшно. Я сел в машину и быстро уехал.

– Почему вы следователю ничего об этом не рассказали?

– Испугался. Решил, что на меня подумают.

– В Ушкове вы ничего подозрительного не обнаружили? Если Гамильтон убили перед вашим приездом, значит, преступник находился где-то поблизости. В поселке народу мало, там каждый человек на виду.

– Кажется, был там один… Я его заметил на обратном пути. Он шел по тропинке, направляясь к шоссе. Очень похож на родственника Марковны. Но я не уверен, что это он, потому что видел его только со спины и подумал, что узнал его по походке.

Ноющая тупая боль не давала покоя. Поборовшись какое-то время с собственной ленью, он заставил себя подняться с постели, чтобы принять таблетку. Одна, как он знал, не помогла бы, и он проглотил сразу две. Днем по радио предупреждали о магнитных бурях, которые могут неблагоприятно отразиться на самочувствии метеозависимых людей. Лучше бы он не слышал этого проклятого прогноза, тогда, может быть, башка не трещала бы так, а то он ведь заранее настроился на худшее. Еще и полнолуние, для полного абзаца – Левашов посмотрел в окно и увидел на темном небе белую, как сахар, полную луну. В полнолуние у него тоже всегда болела голова. После той аварии, в которую он угодил в шестилетнем возрасте, у него начались мигрени. Сначала они были редкими явлениями, но с годами участились и теперь мучили его практически постоянно. Врачи разводили руками и говорили, что мигрень лечению не поддается, но ослабить боли и сократить частоту их возникновения возможно. Для этого необходимо в первую очередь пройти тщательное обследование и сделать томографию головного мозга, после чего, в зависимости от результатов, ему назначили бы лечение. Врач сразу предупредил, что лечение будет долгим, с массой ограничений и побочными действиями, как то: сонливостью, рассеянным вниманием, невозможностью водить автомобиль и долго сидеть перед монитором компьютера. То есть как минимум год он не сможет работать. Не работая, он, конечно, с голоду не умрет. Андрей понимал, что здоровье – одно, и все такое, но оставить сейчас свой бизнес без присмотра он не мог. Вот потом, после реализации проекта и заключения пары важных сделок, пожалуй, можно будет на время отойти от дел… Имелся и еще один нюанс. Во время обследования может всплыть его психическое расстройство – диагноз, поставленный ему после аварии детским психиатром, никто не отменял.

Андрей лег в постель. Через двадцать минут таблетки должны подействовать, и головная боль пройдет. Но вот как заглушить другую, гораздо более сильную боль, от которой уже много лет мучилась его душа? От нее лекарства еще не нашли, и вряд ли когда-нибудь его придумают. В тот далекий солнечный день в начале октября раз и навсегда перевернулась вся его жизнь.

В городе падали листья. Золотые, красновато-зеленые, оранжевые – лес, в гуще которого находился тубдиспансер, был сказочно-прекрасным. Здесь росло множество кленов – целая аллея, и Андрей всю дорогу предвкушал, как они с братом будут по ней бегать, обсыпая друг друга листьями, а потом они и для мамы соберут букет – из самых красивых листьев. Но ничему этому не суждено было случиться – они не доехали десятка метров. Отец лежал на руле с разбитой головой, мама – на сиденье, с осколками стекла на окровавленном лице и груди. Какой-то мужчина вытащил его из покореженной машины, а потом приехала «Скорая» и увезла его в больницу.

Они с братом и приехавшей на похороны тетей Верой стояли на кладбище. Сережка робко положил сунутые ему кем-то хризантемы на свежую могилу родителей, Андрей положил букет из красных кленовых листьев. Эта картина накрепко врезалась в его память, как он ее ни гнал потом. Андрей очень хотел все это забыть, но не мог. Будь такое возможно, он оставил бы в своей памяти только то, что было до аварии – светлый, переливающийся цветными узорами радостный мир детства.

Андрей трепетно хранил в душе их игры в парке, семейные обеды, прогулки по городу и поездки на пляж. Они с отцом плескались в море, а мама сидела на берегу в своей широкополой шляпке и в апельсинового цвета купальнике. Мама не купалась, она заходила в воду только по колено, а когда подкатывали белые барашки волн и обрызгивали ее с головой, она смешно морщилась и торопилась вернуться на берег. Папа по очереди катал братьев на своих плечах и учил их плавать, а потом, во время перекуса, когда мама раскладывала на покрывале прихваченную из дома снедь, они с братом играли в саперов, раскапывая зарытые в песок руки друг друга.

Он любил вспоминать маленькую девочку с щербинкой между зубов. Катя – его первая любовь, самая чистая и настоящая. Она стояла на школьной линейке с бордовыми гвоздиками в руках и с огромным ранцем, придававшим ей крайне беззащитный вид. Когда ребята начали дарить цветы учителям, Андрей подошел к Кате и протянул ей свой букет. Они попали в разные классы: Андрей – в «А», Катя – в «Б», и поэтому виделись редко. На переменах они ходили, держась за руки, и за это их дразнили женихом и невестой.

Все последующие годы своей жизни Левашов ее помнил. Живя в интернате, он мечтал, что, когда вырастет, обязательно ее найдет, и они поженятся. Катиной фотографии у него не было, и он, как сумел, карандашами нарисовал ее портрет, поместил в гибкую пластиковую рамочку и всегда носил ее с собой, в нагрудном кармане.

Однажды они с Сашкой сидели на берегу Разлива и жарили на костре картошку. Они часто сюда удирали, обманув воспитателей. Сашка подул на угли, чтобы ярче разгорелся огонь. Зола посыпалась на расстеленную куртку Андрея. Сашка принялся трясти куртку и вытряс Катин портрет. Андрей быстро его поднял, бережно очистил от золы. В тот вечер, под мерное потрескивание костра, глядя на розовый закат, он, смущаясь, поведал товарищу свою тайну. Андрей думал, что Сашка будет над ним смеяться, но приятель смеяться не стал, наоборот, поддержал его и заговорщически сообщил, что ему тоже нравится одна девочка. С тех пор Андрей проникся к Сашке доверием.

Рыжиков был в его глазах классным пацаном. Он лучше всех играл «в землю» своим легендарным ножом. Ножик этот, по словам Сашки, был заговоренным на удачу и поэтому никогда не подводил своего владельца. С деревянной ручкой, поверх нее приклеено органическое стекло. Сашка сам сделал этот ножик и очень им гордился. Андрею не нравилось числиться во втором эшелоне. Он натренировался в метании ножичка так, что будь здоров, и сумел-таки обыграть Сашку. На кон был поставлен Сашкин нож. «Выиграл – получи! – Рыжиков умел проигрывать с достоинством. – Я только дарственную надпись на нем сделаю: «Победителю от побежденного», как принято у волошу». Все знали о Сашкином увлечении африканскими диалектами, это был еще один предмет его гордости. В «нормальном» интернате учителем труда работал бывший спецназовец, который по долгу службы объехал полмира, он побывал во многих «горячих точках», в том числе и в Африке, где свирепствовали эпидемии страшных болезней. В интернат он пришел, уже став инвалидом. Все, чем он жил, – это выпивка и Африка. Трудовик, будучи в трезвом состоянии, с упоением читал обо всем, связанном с Черным континентом, раздобывал книги и журналы с заметками на африканскую тему. Он пытался заразить своим увлечением и ребят, на уроках по изготовлению табуреток он рассказывал им о традициях разных африканских племен. Ребята слушали, но из-за тяжелого характера учителя его многие побаивались. Рыжиков был единственным, кто ходил к трудовику и вне уроков – на «африканский факультатив». Левашов тоже хотел приобщиться к африканской культуре, но в их интернат чужих не пускали.

Они встретились после окончания школы. Рыжиков вернулся из армии возмужавшим, с налетом суровости на своем все еще детском лице. Он разыскал Андрея, когда тот, едва окончив школу, пытался встать на ноги. Сашка затевал свое дело и нуждался в толковом помощнике. Рыжиков не стал поступать в институт, потому что, во-первых, учебу он не любил, а, во-вторых, он считал, что «корочки» нужны лишь тем, кто работает на чужого дядю. Явный лидер, Сашка не сомневался, что будет работать только на себя. Начинали они с Рыжиковым с крошечной фирмочки, занимавшейся ремонтом квартир. Появились деньги, фирма росла – Сашка имел фантастическую способность притягивать людей. Он собрал вокруг себя команду единомышленников и вел ее за собой к процветанию. Потянулась вереница заказов – казалось, клиенты появляются сами, как грибы. Рыжиков много путешествовал, пропадал на встречах и фуршетах, чем вызывал раздражение у своего партнера. Левашову казалось, что приятель ничего не делает, лишь праздно шатается по вечеринкам, где хлещет шампанское и пялится на баб, в то время как он сам пашет, как лошадь. Андрею было невдомек, что судьба самых выгодных сделок решается именно на фуршетах, за пресловутым бокалом шампанского. Чем дальше, тем больше Рыжиков выводил его из себя. Андрей жаждал сам руководить компанией, но понимал, что не справится, – он в отличие от Сашки не умел управлять людьми, поэтому ему больше ничего не оставалось, как только довольствоваться положением правой руки. Из-за нехватки опыта у компаньонов что-то не срослось, и их бизнес провалился в тартарары. Но Рыжиков не унывал – он с утроенным усердием принялся за работу, и вскоре на свет появилась туристическая фирма «Удача». Андрей, к тому времени окончательно разочаровавшийся в друге детства, связываться с ним больше не хотел, но другого выхода у него не было. Оборотистый Сашка предлагал сотрудничество на неплохих условиях, в то время как рынок труда мог предоставить лишь работу за сущие гроши. «Только теперь бизнес – поровну, и я тоже буду директором», – выдвинул другу ультиматум Левашов. Против должности директора для своего компаньона Рыжиков не возражал: «Будь хоть премьер-министром», – покладисто согласился он. Поторговавшись по поводу долей в бизнесе, партнеры пришли к консенсусу. Так они и работали: Рыжиков налаживал контакты и приводил клиентов, Левашов отвечал за воплощение проектов в жизнь. Андрей к тому времени получил диплом экономиста, он прекрасно разбирался в финансах и вообще был человеком умным, за что Сашка его и ценил.

Если бы Андрей не контролировал финансовые потоки, он бы ни на минуту не усомнился бы в том, что партнер его надувает. Но бухгалтерия «Удачи» для Левашова была прозрачна, как воздух в сосновом бору, поэтому в денежном вопросе придраться было не к чему.

Все равно Левашов его подозревал. Андрея теперь бесило в Рыжикове все: его барские манеры и щенячья любовь сотрудников, в которой он просто купался. Андрей находился на равной с Сашкой должности директора, но коллектив его не почитал – с ним вежливо здоровались, прощались, присылали ко дню рождения открытки с парой сухих строк, и все. А Рыжикову они все заглядывали в рот, при его появлении их лица освещались улыбками, после возвращения из деловых поездок его встречали, словно спортсмена, приехавшего обратно на родину с олимпийским «золотом».

Однажды к Левашову в гости зашел институтский приятель. Выпили, разговорились об отдыхе и путешествиях. Оказалось, что приятель собирался в Африку, и это была его мечта, потому что он увлекался Африкой с детства. Андрей вспомнил о ноже, выигранном им у Рыжикова. Сашка, всегда желавший «выпятить» на людях свою уникальность, нанес на рукоятку некие каракули, утверждая, что это надпись на языке одного из африканских племен. Андрею захотелось его разоблачить, и он показал ножик гостю. Как ни странно, гость каракули на ноже прочитал, только значили они отнюдь не заявленное Рыжим «победителю от побежденного», а нечто такое…

Андрей ощутил закипавший в душе вулкан злости, ноздри его расширились, как у ретивого жеребца. Все, дождался! Это был тот самый толчок, о котором ему говорил психиатр, а позже предупреждала прозорливая Гамильтон. Ей удалось разглядеть в натуре Андрея спящую до поры до времени агрессию, способную впоследствии вырваться наружу. «Я не специалист и могу ошибаться, но такие случаи запускать нельзя, ибо они подобны оставшейся после войны мине – лежит она себе в земле, никем не замеченная, пока ее кто-нибудь не зацепит. Я могу порекомендовать тебя хорошему врачу. Светило в области психиатрии, к нему на год вперед записываются, но по моей протекции тебя примут сразу». Андрей тогда только отмахнулся – он был очень упрям и самоуверен. Да, об этой своей особенности он знал, помнил диагноз детского психиатра, более того, он чувствовал, что порою с ним творится что-то не то, но он умел контролировать свое состояние. Раньше справлялся и теперь, став уже зрелым мужчиной, справится без всяких докторов.

До заброшенного поля его души, можно сказать, добрался экскаватор и копнул ковшом, задев старую мину. Управлять своими эмоциями Левашов больше был не в состоянии.

Ему было обидно не столько за Катю, сколько за самого себя. Сашка с благороднейшей миной на своей бессовестной морде исподтишка над ним посмеялся! Он виртуозно отомстил ему за поражение, оставил в дураках!

К Кате Андрей больше не испытывал прежних трепетных чувств. Мечта о встрече с первой любовью сбылась неожиданно, но совершенно не так, как ему представлялось, тем самым перестав быть мечтой. Катя шла по центру города вдоль сверкающих витрин магазинов, она торопилась на работу и ничего не замечала вокруг себя. Андрей шел по другой стороне улице, он тоже спешил на работу, но это не мешало ему обозревать прекрасных девушек, надевших в начале лета легкие платьица и маечки с шортами.

Катя подошла к пешеходному переходу и, когда светофор мигнул зеленым глазом, сама того не подозревая, двинулась навстречу своей судьбе. Судьба тоже шагнула на «зебру». Красивая, стройная, ростом выше среднего – от прежней Кати в ней остались одни только отчаянно-синие глаза и обворожительная щербинка между зубов. Но все равно он ее узнал. Удивленно распахнутые глаза, добродушная улыбка, несколько слов и обмен телефонами. Загорелся желтый свет, прогоняя их с проезжей части.

Катя расцвела и превратилась в очаровательную девушку, но это уже была не та маленькая беззащитная девочка, в которую он влюбился в первом классе. Слишком серьезная и самостоятельная, очень целеустремленная, Катя много работала, чтобы занять свое место под солнцем. В этом они с Андреем были похожи – ему тоже пришлось начинать с нуля, без родительской поддержки. А Андрею хотелось видеть Катю слабой «домашней» женщиной, нуждавшейся в мужской опеке. Она была хороша, но, увы, уже не являлась его идеалом. Между ними все же возник роман. Они встречались примерно раз в неделю, по выходным, чтобы развеяться после работы. Иногда они выезжали за город, ходили в кино. Катя матримониальных планов не строила, ее прежде всего интересовала карьера. Ей было необходимо сначала обеспечить себе надежный фундамент, а уж потом можно задуматься и о создании семьи. Она принадлежала к тем немногим женщинам, которые вовсе не боятся не успеть сделать самое главное и, зачастую, единственное дело в своей жизни: выйти замуж и родить детей.

Место для убийства и оружие Андрей Левашов выбрал не случайно. Согласно его представлениям, Сашка должен был получить обратно свой нож там же, где он Андрею его вручил – на берегу Разлива. Это была их тайная явка, о которой знали только свои – члены их интернатовской шайки. В высокой траве, под шелест волн они с пацанами собирались там после ужина, сбежав от бдительных воспитателей – посидеть, покурить и обсудить все волновавшие их, казавшиеся вселенскими вопросы. Разлив был посвящен в их детские секреты, камыши тихо шуршали, перешептываясь с ветром, обещая ребятам хранить молчание. Выманить туда Рыжикова оказалось несложно. Он немного удивился предложению Андрея – пройтись по памятным местам, но ломаться не стал в силу легкости характера.

Они приехали в Разлив, вышли из своих машин и двинулись пешком к берегу. Сашка присел на корточки, потрогал ладонью воду.

– Холодная, сволочь! А ведь в интернате мы уже в апреле купались. А слабу сейчас искупаться?

– Сейчас я только на океан купаться езжу.

– Вот и я только в океане купаюсь. Забурели мы с тобой, – сказал Рыжий, поднимаясь с корточек.

– Я хочу вернуть тебе нож, – сказал Андрей.

Рыжиков обернулся, в его глазах мелькнуло удивление – он не понял, о чем идет речь. Левашов отмерил десять шагов и достал нож.

– Вот этот. Но все равно, я был и остаюсь победителем, потому что у меня меткий глаз и твердая рука! Сейчас ты в этом убедишься!

Нож вонзился точнехонько в переносицу, и Рыжиков мешком повалился в камыши, так и не успев ничего понять. Но это было неважно – Андрей свершил акт мести, оставив в неведении своего врага, так же, как когда-то с ним самим поступил Сашка. Это было даже приятнее, чем если бы он произнес помпезную речь, растолковав Сашке мотивы своего намерения. Молчаливая месть дает ощущение собственного величия – сильные мира сего не объясняют своих поступков! Рыжиков умер в неведении, как букашка, раздавленная дорожным катком.

Андрей возвращался в город с легкой грустью и удивительным спокойствием на сердце, словно он и не совершал никакого убийства или же это являлось для него делом привычным. Позвонил Сергею, убедился, что он все еще «отсвечивает» в ресторане, уточнил гастрономические подробности, чтобы его показания потом звучали убедительно. Он не сомневался, что окажется первым в списке подозреваемых, поскольку они с Рыжиковым имели тесные финансовые связи, поэтому и позаботился о своем алиби заранее. Левашов справедливо рассудил, что о наличии у него брата, похожего на него, как две капли воды, не подумает никто. Они с Сергеем давно не общаются, носят разные фамилии, у них даже год рождения не совпадает – Андрей родился тридцать первого декабря, на семнадцать минут раньше брата, и оказался старше его на год, а Сергей появился на свет уже в следующем, новом году.

Почву он начал подготавливать заранее, за месяц вперед. Навел справки о брате – тот работал на средненькой должности, каким-то менеджером, жил на окраине и ездил на старой «консервной банке». В общем-то, этого и следовало ожидать – такие люди, как Сергей, только при посторонней помощи способны держаться на плаву. При этом им всегда кажется, что они что-то собой представляют. Еще и других пытаются поучать или облагодетельствовать! Андрей вспомнил, как в восемнадцать лет, когда он был нищим разнорабочим в драных штанах, к нему вдруг явился братец со своей спасительной миссией. Сергей был уверен, что без денег своего приемного папаши он пропадет. Но жизнь расставила все по своим местам, и теперь он, Андрей, ее хозяин, а Сергей – слуга. Видок у брата, когда они встретились вновь, был неважный. Было заметно, что он пытается сохранить хотя бы внешний облик прежнего, вполне благополучного человека: тщательно бреется, опрятно одевается, и одежда его – не самого паршивого качества. Глядя на него, даже можно было подумать, что он – предприниматель средней руки или занимает руководящую должность в каком-нибудь акционерном обществе. Но все это перечеркивали пришибленный взгляд и скептически поджатые губы неудачника. «Так он мне все дело завалит! У ресторанных работников глаз наметанный – они сразу вычисляют социальное положение клиентов», – опасливо подумал Андрей. Он все-таки решил рискнуть. «Случайно» наткнулся на Сергея, когда тот возвращался из магазина с прикупленной картошкой, просвечивавшей сквозь пластиковый пакет. Трогательная сцена встречи двух братьев омрачилась категоричной нехваткой времени у старшенького – он торопился «по неотложным делам», но обещал вскоре Сергею позвонить. Левашов слово свое сдержал. Он позвонил брату через неделю и предложил встретиться в милом немецком ресторанчике на площади Победы.

– Левашов учился в Сестрорецке, в интернате, расположенном рядом с интернатом Рыжикова? Любопытно, – произнес Тихомиров, выслушав рассказ Шубина. – Наверняка они еще тогда же и познакомились. Только почему же Левашов нам сказал, что познакомился с погибшим в бане, уже после окончания учебы?

– Может, он не хотел, чтобы нам стало известно о его учебе в интернате для умственно отсталых?

– Что же, это понять можно. Вот что: нужно к брату Левашова наведаться. Может, он нам что-нибудь полезное расскажет. Хоть они и выросли в разных семьях, но все-таки они братья.

Получив ответ на запрос данных о Сергее Чернове, Шубин прочитал его дважды, но так и не понял, что же его смущает. Фамилия, имя, отчество, год и место рождения, регистрация, место проживания, место работы – ничего экзотического в этих данных вроде бы не было, но они все равно почему-то резали ему глаз.

– Тоха, – обратился он к товарищу, – взгляни, ничего странного не замечаешь?

– Приморск, – сразу сказал Юрасов. – Абрамова тоже родом из Приморска. Чернов Сергей Владимирович – это кто?

– Брат Левашова.

– Почему у них фамилии разные? Не родные, что ли?

– Родной. Сергей взял фамилию приемных родителей.

– Ни хрена себе! Ты посмотри, когда он родился – первого января семьдесят восьмого года. А Левашов – тридцать первого декабря семьдесят седьмого. Близнецы, мать их!

Сергей Чернов сидел в кабинете следователя, куда его вызвали для дачи показаний. Он еще не понимал, что произошло, а стражи порядка ему ничего толком не объяснили. Сергей только понял, что расследуют убийство какого-то Рыжикова, о котором он ничего не знал. Его подробно расспросили, как он провел день семнадцатого апреля. Обычно Сергей не помнил, что и когда делал, так как каждый его день походил на другой, словно бы сливаясь в один, бесконечный. Но ту субботу он запомнил хорошо, потому что в тот день они с Андрейкой должны были встретиться. Сергей подробно рассказал о своем походе в «Пауланер» и даже перечислил закуску и сорта пива, которые он заказывал.

– К сожалению, Андрей приехать так и не смог. Но я все понимаю – он человек деловой, времени у него мало, собственный бизнес от предпринимателя требует полной отдачи.

Тихомиров смотрел на Сергея с кривой улыбкой. Чернов был очень похож на своего брата – тот же рост, телосложение, черты лица. Только от Левашова исходили внутренняя сила и уверенность, а его брат держался так, словно вечно чувствовал себя в чем-то виноватым.

Алиби Левашова рухнуло, как пирамида из костяшек домино, когда из нее вытащили одну косточку. По заданию Тихомирова оперативники еще раз тщательно проверили Андрея Левашова. Он попытался отовраться и сообщил, что вначале дал ложные показания, чтобы получить алиби. Но Рыжикова он не убивал, в ту субботу весь день просидел дома.

– Почему же вы тогда на встречу к брату не пришли, сославшись на свою занятость?

– Вряд ли вы меня поймете… Мы с Сергеем давно не виделись, я был на него обижен. Когда мы случайно встретились на улице, я подумал, что нужно восстановить родственные отношения, и назначил встречу. Но перед самым выходом я понял, что мне тяжело будет вновь его увидеть. Я не хотел ворошить старое.

Слова Левашова звучали неубедительно, но следователь все же занес их в протокол. Тихомиров же не поверил ему с самого начала, впрочем, как и любому другому подозреваемому.

– Были ли вы знакомы с Екатериной Абрамовой?

– С Абрамовой? – переспросил Андрей. – Распространенная фамилия… Нет вроде бы.

– Нам стало известно, что вы с ней вместе учились в первом классе.

– Да? Ну, может быть. Я уж и не помню, с кем учился. Со мной через месяц после зачисления в школу случилась травма головы. Из нее тогда могло вылететь и мое собственное имя, не то что имена одноклассников.

– Понятно, – вздохнул следователь – Левашов явно пытается валять дурака. – После школы вы с Абрамовой не встречались?

– Нет.

– Она, между прочим, переехала из Приморска в Петербург.

– Все едут в большие города.

– Ваша тетя, Вера Марковна, вспомнила, что десять лет тому назад вы приезжали в Ушково вместе с Екатериной Абрамовой. Она узнала ее по фотографии.

– Ну… Если бы вы мне ее фото показали, я, может быть, и вспомнил бы ее. Я не запоминаю наизусть данные всех своих девушек. А вообще я не понимаю, к чему вы клоните?

– К тому, любезнейший, что Екатерина Абрамова была найдена мертвой в овраге около Выборгского шоссе. Некто неустановленный заехал за ней после фуршета на автомобиле «Тойота Хайлендер» серебристого цвета. Этот же автомобиль незадолго до убийства проехал мимо поста ГИБДД по Выборгскому шоссе. У вас ведь есть «Тойота Хайлендер»? – следователь скорее утверждал, чем спрашивал. Оперативники уже установили, что, кроме «Мерседеса», на имя Левашова зарегистрирована и серебристая «Тойота».

Это случилось десять лет тому назад. Андрею всегда нравилась их соседка из Ушкова – обаятельная, образованная, утонченная женщина. Эмма Львовна очень интересно обо всем рассказывала, и вообще с ней было весьма приятно скоротать время. Левашов охотно ходил к ней в гости поболтать за чашечкой кофе. Гамильтон любила общаться с молодежью, к ней часто приезжали ее студенты или другие знакомые. Преимущественно все ее гости были молоды. «Общаясь с молодежью, я и сама чувствую себя молодой», – кокетничала она. Андрей никогда не интересовался, сколько Эмме Львовне лет, но, судя по тому, что у нее был взрослый сын, уже давно и счастливо проживавший в Америке, выходило, что не меньше полтинника, причем для такого возраста она слишком уж хорошо выглядела.

Эмма Львовна не раз говорила Левашову, что ее давно беспокоит его душевное состояние. Он отмахивался, ссылаясь на какие-то мелкие проблемы, которые имеются у каждого человека. Но ему было приятно участие этой женщины. В один из вечеров Гамильтон предложила провести с ним сеанс. Она ввела его в гипнотическое состояние, находясь в котором, Андрей должен был рассказать о том, каким он видит свое идеальное будущее. Это занятие ему понравилось. Он с удовольствием погрузился в мир грез, где представил себя успешным бизнесменом. У него имелись: черный «Мерседес», просторная квартира в центре, красивый офис, собственный кабинет с табличкой «директор» и длинноногая секретарша в приемной. Андрей не только все это себе представил, но и почувствовал, что так и есть на самом деле. Он ходил по комнате, словно по офису, и давал указания «секретарше»; садясь в кресло, он ощущал себя за рулем своего «Мерседеса». Он «увидел» Рыжикова. Тот почему-то шлялся по его офису и чувствовал себя там очень вольготно. Сашка раздражал его своими тупыми замечаниями и сладкой ухмылкой. Когда в картине будущего Андрея появился образ Сашки, Эмма Львовна начала задавать Левашову вопросы об их отношениях. Андрей что-то говорил, вспоминая их общее детство, затем перешел к настоящему – сказал, что они с Рыжиковым организовали мастерскую по ремонту квартир, и заверил ее, что их сотрудничество временное – он не собирается работать бок о бок с Сашкой всю свою жизнь.

Потом картинка сменилась. Андрей увидел себя на берегу озера, там, где они в детстве жарили картошку. Рядом стоял Сашка (опять он!) с неизменной ухмылкой на своем противном лице. В руках у Андрея вдруг оказался нож, только что подаренный ему Рыжиковым. Недолго думая, он метнул нож Рыжикову прямо в лоб, и эта дурацкая ухмылка исчезла…

– Все не просто так, Андрей, – встревоженно произнесла Эмма Львовна, прекратив сеанс. – Будет лучше, если ты обратишься к специалисту.

Андрей и сам не ожидал такого поворота. Сашка, конечно, его бесил, иногда Андрею хотелось его просто придушить, но ведь в реальности делать этого он не собирался.

В тот раз в гостях у Эммы Львовны была и Катя, которую Андрей привез с собой – хотел ее познакомить с «чумовой теткой» Гамильтон, и еще одна девушка – совсем молоденькая, по имени Вика. Девчонки присутствовали при его «погружении в грезы» и стали свидетельницами еще не состоявшегося тогда убийства.

В марте, когда Левашов приехал к Ушково поздравить тетку с Международным женским днем, он ненадолго зашел и к Эмме Львовне с букетиком роз. Как всегда, она налила ему чашку кофе. Потекла светская беседа. Ничто не предвещало беды. И тут Гамильтон вдруг завела речь о том давнем случае, когда она проводила с ним сеанс. Как выяснилось, она ничего не забыла. Более того, она до сих пор считала: весьма велика вероятность того, что однажды Андрей потеряет контроль над собой, и его скрытая агрессивность вырвется наружу. И ей показалось, что этот момент уже скоро наступит. Она еще раз попыталась порекомендовать ему доктора. На этот раз Андрей вспылил. Он довольно-таки резко ответил, что не нуждается ни в ее советах, ни в лечении.

Гамильтон лишь покачала головой – его раздражение еще больше убедило ее в собственной правоте.

Андрей не переставал удивляться проницательности Эммы Львовны. «И откуда только она все знает?! У нее не мозги, а компьютер, не глаза, а рентгеновский аппарат, и в голову вмонтирован детектор лжи», – злился он, покидая гостеприимный дом Гамильтон.

Он почти в точности воплотил в жизнь все, что представлял себе во время того сеанса: у него теперь есть черный «мерс», квартира, правда, не в самом центре, но тоже в хорошем районе, директорский кабинет в респектабельном офисе и секретарша с модельным обликом.

А сейчас… сейчас он собирался убить Сашку – в точности так, как тогда увидел в своем трансе. Надо же было этой чертовой бабе вытащить из его подсознания ту давнюю ненависть к Рыжикову и желание с ним расправиться, он ведь тогда за собой даже не заметил ничего подобного!

Если под него начнут копать и приедут в Ушково, они обязательно поговорят с Эммой Гамильтон, и она его непременно им заложит. Андрей живо представил себе, как Эмма Львовна на него «стучит»: «Я, конечно, могу ошибаться, но думаю, что у Андрея имелась предрасположенность к убийству товарища. Помню, как десять лет тому назад он у меня на даче… – и так далее. – А в последнее время вероятность выхода агрессии из-под его контроля возросла», – скажет она…

С Гамильтон он расправился легко. Заблаговременно, представившись тетушке под чужим именем, отослав ее в Смолячково посмотреть несуществующий забор, Андрей отправился к соседке. Ничего не заподозрив, Эмма Львовна впустила его в свой дом. Как всегда, улыбаясь, усадила за стол и отправилась готовить кофе. Судя по стоявшей на столе посуде, она недавно кого-то принимала. «Девочка приходила. Ты ее даже знаешь, это Вика. Ах да, ты, наверное, уже и забыл ее». Они мило пощебетали обо всякой ерунде. Улучив момент, когда хозяйка отлучилась в кухню, чтобы добавить в вазочку печенья (он нарочно налегал на печенье, чтобы оно побыстрее закончилось), Андрей подсыпал в ее чашку яд. Когда Эмма Львовна скончалась, он заменил свою чашку на грязную, которую нашел в кухне.

Вику он убивать не собирался. После того сеанса на даче они больше никогда не виделись, и с ней его ничего не связывало, так что милиция на нее не вышла бы. Но, торопясь покинуть Ушково, Андрей вдруг увидел ее. Она топталась на остановке, ожидая автобуса, и, должно быть, тоже его заметила. И, возможно, даже узнала. Расследуя убийство Гамильтон, милиция обязательно выйдет на Вику, побывавшую у Эммы незадолго до ее смерти. А она расскажет, что он был в Ушкове.

Чтобы не светиться, Левашов приехал в поселок не на своем автомобиле. Обратно он добирался на попутке, ехавшей в Зеленогорск. В Зеленогорске он дождался автобуса, на котором приехала Вика. Прошел за ней в вагон электрички, где без труда затерялся среди многочисленных пассажиров. Он проследил за ней до самого ее дома. Затем поздним вечером сбил ее «Тойотой» с поддельными номерами.

Катю тоже следовало убрать. Она – не Вика с ее ветром в голове, она еще тогда все про Андрея поняла – с подачи Гамильтон. И, хотя они с Катей уже давно расстались, но кто знает, с какой стороны примутся копать сыскари? Может, Катя с Эммой Львовной общения никогда не прерывала? Десять лет тому назад Катя просто пришла от Гамильтон в восторг. И самой Эмме Катя тоже понравилась.

Андрей знал, что у Кати имеется собственный салон одежды. О конкурсе «Бизнесвумен» он прочитал в Интернете. Конкурс широко обсуждался в деловых кругах. На портале конкурса значился список участниц, за которых предлагалось голосовать. Там же вывешивались промежуточные результаты. Катя вышла в финал и должна была участвовать на последнем состязании, которое заканчивалось ночью. Андрей имел представление о подобных мероприятиях. Обычно они завершались обильными возлияниями. Это было ему на руку. Он подъехал к бизнес-центру, отметив про себя, что он располагается поблизости от дома Рыжикова. Впрочем, все приличные бизнес-центры размещаются в центре, где предпочитал проживать и Рыжиков.

Маячить у самого бизнес-центра было опасно, но другого шанса у него не имелось. С Катей следовало покончить побыстрее. Все осложнялось тем, что она вечно чем-то занята, так что встретиться с ней в каком-либо удобном месте – весьма затруднительное дело. На его удачу, освещение в том переулке, где находился бизнес-центр, было весьма слабеньким, а разрытая канава отсеивала всех желавших припарковаться поблизости. Надо быть просто первоклассным водителем, чтобы удачно маневрировать между колдобинами, рискуя повредить подвеску в машине. Андрей водил машину уверенно и не боялся за свою уже пострадавшую в недавнем ДТП «Тойоту». Вмятину, образовавшуюся на капоте автомобиля после его наезда на Вику, уже выровняли «свои» спецы, не имевшие привычки задавать лишние вопросы. Кроме того, на автомобиле появились другие номера, тоже поддельные. Разъезжать с ними по городу было опасно, но, учитывая, что он водил машину аккуратно и его крайне редко останавливали сотрудники ГИБДД, рискнуть стоило.

Катя вышла около полуночи, необыкновенно красивая, со светившимся от счастья лицом. Всю дорогу она задорно смеялась, ее хмельные глаза ярко блестели. Это была уже не та Катя, которую он знал когда-то: не беззащитная маленькая девочка и не навьюченная работой ломовая лошадка, упрямо продвигавшаяся к своей цели, сомневаясь и в успехе, и в самой себе. Рядом с ним сидела сильная, раскованная молодая женщина, и она четко осознавала, что у ее прекрасных ног лежит весь мир. Она была настоящей королевой, и даже корона, украшавшая ее голову, была здесь ни при чем. От Кати исходила энергетика уверенности в себе и ощущение победы.

Провод от наушников затянулся на ее шее так неожиданно, что она даже не успела понять, что умирает. Андрей остановился на глухом участке шоссе, вынес из машины Катю и ее вещи и спрятал в овраге, который совершенно не просматривался с дороги.

– Павел Аркадьевич, тем кольцом с рубинами, которое вы изготовили из броши, интересовалась милиция. Его обнаружили в кармане у убитого мужчины, – доложил Слава шефу, когда он появился в мастерской.

– Этого следовало ожидать, – ничуть не удивился Горинелли. – У тех рубинов черная энергетика, они, как магнит, притягивают к себе смерть.

– Но разве такое бывает? Я всегда считал, что все рассказы о магических свойствах драгоценностей – не больше чем байки, такие сказки, наверное, в отношении любой профессии имеются.

– Ты еще слишком мало работал с камнями и поэтому не ощущаешь исходящую от них энергетику. Я же – ювелир в восьмом поколении. Брошь для леди Гамильтон изготовил мой предок. Это была его первая серьезная работа, с нее-то и началась некогда династия ювелиров Горинелли. Когда Джузеппе Горинелли обрабатывал рубины, он поранил палец. Кровь окропила камни, и они из розовых превратились в светло-красные. Это была верная примета, что рубины напьются чьей-то крови не единожды. Не следовало бы вставлять их в брошь, но других камней у него не было, а Нельсон дал хороший задаток и за работу обещал щедро заплатить. Джузеппе вставил в брошь кровавые рубины и даже не предупредил адмирала, побоявшись его гнева. С тех пор на протяжении уже более двухсот лет сама судьба постоянно сводит ювелиров из рода Горинелли с людьми, касавшимися кровавых рубинов. Некоторые из нас пытались даже сменить профессию, но жизнь возвращала их к семейному ремеслу. Мой отец преподавал историю в университете, но потом все же вернулся в ювелиры. Я повторил его путь – одно время тоже преподавал в вашем колледже. И теперь, как ты сам видишь, я здесь. Камни не хотят отпускать нашу семью. Они наделили нас силой пророчества и требуют взамен преданной службы.

– А разве вы – пророк? – удивился Вячеслав.

– Немного, – прищурил мастер свои жгуче-черные, словно угольки, глаза.

Слава слушал своего наставника со скептическим выражением лица – он всегда был закоснелым реалистом, не воспринимающим даже фантастики. Чтобы не обидеть Павла Аркадьевича в его лучших чувствах, Слава не выразил ему свое недоверие, но про себя посчитал его рассказ просто красивой легендой.