Дачи бывают разными. У одних это хибарка на шести сотках, у других – роскошный особняк, но их объединяет непременная близость к природе, иначе это уже не дача. Дача, куда вызвали лейтенанта Олега Зайцева, имела вид далеко не как у хибарки, но и до особняка она явно не дотягивала. Двухэтажный каменный домик, притаившийся под пока еще лысыми ветками берез, с нарядным желто-серым фасадом, принадлежал вполне преуспевающей даме, Эмме Львовне Гамильтон. По соседству с ним стоял домик поскромнее – тоже каменный, но старый, давно не видевший ремонта. В соседнем дворе, почуяв чужих, надрывно лаяла собака, но хозяева на ее лай выходить не спешили. Остальные дома располагались немного дальше, вверх по улице. Большинство домов были летними и стояли пустыми в ожидании дачного сезона.

– Что-то Марковна не выходит Жучку свою унять, – прокомментировал участковый Иван Патрин.

– Может, ее дома нет?

– Может, и нет. Только куда ей деваться-то? Обычно она дома сидит, нигде, кроме своего огорода и магазинов, не бывает. А магазины сейчас закрыты.

– Нету ее. Я, как только нашу покойницу нашла, сразу к Марковне побежала. Гамильтон померла, кричу, а она не слышит. Во двор к ней я заходить не стала, за калиткой постояла. Собака у Марковны хоть и маленькая, но дурная, на людей бросается.

Немтиниха – невысокая, сухопарая женщина с простым крестьянским лицом, топталась у входа в дом. На крылечке стояла ее объемная хозяйственная сумка. Немтиниха держала козу и продавала всем желающим молоко. Покупателей у нее оказалось немного, особенно сейчас, пока еще не потеплело и не приехали дачники, поэтому она дорожила каждым «клиентом» и приносила им молоко на дом. Эмма Львовна у нее регулярно брала по литру молока. Вот и в этот раз Немтиниха пришла к Гамильтон с молоком. Для приличия позвонив в дверной звонок на воротах, она вошла во двор, а затем в дом. Дверь оказалась незапертой, но это ее не удивило – в их Ушкове люди дверей не запирали. Немтиниха обнаружила хозяйку в гостиной. Она лежала лицом вниз на банкетке, стоявшей возле столика, на котором стояли две кофейные чашки и вазочка с печеньем. Немтиниха бросилась к ней, подняла ее голову и по стеклянному взгляду женщины сразу поняла, что та мертва.

– Наконец-то вы приехали, – тараторила Немтиниха. – А то мне с покойницей рядом находиться – совсем плохо. А кому тут будет хорошо? Хоть и не родня она мне была, но все же…

– Ты ничего там не трогала? – строго спросил участковый.

– Нет, – замотала она головой в вязаной шапке. – Я в милицию позвонила, мне сказали, чтобы я ничего не трогала, вас дожидалась, я и не трогала. Что же я, не понимаю, что трогать ничего нельзя?

– Ладно, пойдем поглядим, – вздохнул Зайцев.

Картина, открывшаяся их взору, была весьма печальная и для Зайцева, увы, обычная: на банкетке лежала женщина, одетая в домашнюю, но красивую, даже нарядную одежду – в бархатный брючный костюм и атласные тапки с каблуками. Чашки, стоявшие на столике, были пусты, с кофейным осадком на дне. Пока следственная группа не приехала, кроме поверхностного осмотра тела, Олег никаких действий предпринимать не стал.

Послышался шум мотора служебного автомобиля. Жучка разразилась еще более громким лаем, встречая новых гостей, подошедших к забору. Зайцев выглянул в окно и узнал в одном из прибывших следователя районной прокуратуры Лаптева.

Эмма Львовна Гамильтон для своих шестидесяти лет выглядела очень хорошо. Ей смело можно было бы дать на пятнадцать лет меньше, если бы не паспорт, предательски выдававший ее истинный возраст. Эмма Львовна была дамой свободной – прошло уже полгода после того, как она развелась со своим третьим мужем, преуспевающим бизнесменом. Разошлись они мирно, без взаимных претензий, и даже поддерживали приятельские отношения. У Эммы Гамильтон был только один ребенок – сын, рожденный еще до первого брака. Эдуард Гамильтон давно жил в Штатах, в последний раз он приезжал на родину шесть лет тому назад, поэтому вряд ли чем-то мог помочь следствию. Ни братьев, ни сестер у покойной не было, равно как и родителей. Имея несколько высших образований, Эмма Львовна работала по своему основному и первому профилю – преподавала социологию в университете. Кроме диплома социолога, она получила также дипломы психолога и инженера по труду. Остальным своим знаниям она также нашла применение. Помимо преподавательской деятельности Гамильтон занималась предпринимательством. Фирма Эммы Львовны базировалась в университете и специализировалась на аналитической деятельности в области условий труда на предприятиях.

– Может, в институт позвонить, коллег ее допросить? – предложил Зайцев.

– Обязательно, только завтра. Сегодня же воскресенье, там никого нет.

Юрий Степанович Лаптев выполнял процедуру осмотра неспешно, без всякого интереса. Многолетний опыт ему подсказывал, что ничего, кроме головной боли, новое дело им всем не сулит. Как определил судмедэксперт, женщина была убита накануне, около трех часов, с помощью цианида, подсыпанного в ее кофе.

– Преступник распивал с хозяйкой кофе, значит, они были знакомы. Уже хорошо. Соседей опросили? Кто в той избе живет? – Следователь показал рукой в сторону дома Марковны.

– Марковна. Она круглый год здесь проживает. Странно, что ее дома нет.

– Вы к ней заходили?

– В дом – нет. Из-за калитки позвали. Должна была услышать.

– Сходите к ней. Может, там случилось что-то.

– Они с Гамильтон старыми приятельницами были до последнего времени, – пояснил участковый, знавший обеих женщин. – По-соседски друг у друга чаи гоняли, пока Эмма Львовна не вздумала обновить забор. Она его поставила не на место прежнего, а чуть дальше, тем самым сузив участок Марковны. Ну, та и завелась, по инстанциям ходить начала, жалобы строчить. Пришли из кадастровой инспекции, замерили участок Гамильтон, и выяснилось, что она ничего не нарушила, огородила ровно то, что ей причитается. Зато забор Марковны со стороны огорода не на месте оказался – она когда-то лишних два метра себе оттяпала. Марковну обязали забор перенести, куда положено. Старый забор Марковны переноса не выдержал, и теперь ее участок с торца открытый, с натянутой вместо забора веревкой. А ведь сама виновата – нечего было воду мутить! Марковна за это на свою соседку еще больше взъелась. В общем, на своих добрых отношениях они поставили крест.

Как только Зайцев с Патриным вошли во двор соседки, на них тут же набросился злобный комок шерсти.

– Фу, Жучка! – прикрикнул Иван, но собачонка все не унималась. Она продолжала лаять и норовила укусить непрошеных гостей.

– Вот мерзавка! Пошла вон! – Зайцев схватил стоявший у забора черенок от метлы и замахнулся им на Жучку. Она-таки ухватила его зубами за ногу.

– А ну, кыш отсюда, хулиганье! Божью тварь обижать вздумали! – Дверь избы отворилась, появилась хозяйка – одетая в теплый махровый халат и полосатые шерстяные носки бойкая старушенция.

– Марковна! Ты-то нам и нужна. Не шуми, не тронем мы твою Жучку. Поговорить пришли.

Хозяйка неохотно пригласила их в дом. Олег с Иваном уселись в кухне за столом, куда их проводила Марковна, но чаю она им не предложила.

– А я вам чем могу помочь? – уставилась она на них своими недоверчивыми глазками, обрамленными веером белесых ресниц. Ивана Марковна знала, а вот явившегося вместе с ним субтильного мужчину в черной всесезонной куртке и потертых джинсах увидела впервые.

– Как же так – ты была дома и не видела, кто к соседке приходил? – удивился участковый, услышав ответ на свой первый вопрос.

– Да мало ли кто к ней ходит? Целыми днями туда-сюда толпы шастают. Песни орут, в игры свои играют, в эти, в рулевые. Мясо на улице жарят, будто плиты в доме нет!

– Вчера они тоже мясо жарили и песни орали?

– Нет, вроде вчера тихо там было.

– А что они делали? В игры играли?

– Может, и играли. Не видела я. Спала.

– Так приходил к ней вчера кто-нибудь или нет?

– А я почем знаю? Спала я, ясно вам?!

Не добившись толку от Марковны, милиционеры ушли.

– Темнит старуха. Не верится мне, чтобы Марковна ничего не видела! – усомнился участковый.

– А может, это она соседку… того?

– Не похоже на нее. Хотя, черт ее разберет!

– Что это за люди, которые к Гамильтон толпами шастали?

– Студенты. Эмма Львовна в университете преподавала, со студентами дружила. Они к ней на выходные приезжали, на шашлыки и ролевые игры.

– Что за игры?

– Она же социолог. Теорию подкрепляла практикой. Студентам это нравилось. Помню, Марковна жаловалась, сказала, что у соседки содом и гоморра. Мол, так они шумят, просто спасу от гостей Эммы нет. Мне пришлось к Гамильтон сходить. Ничего предосудительного я не увидел – все тихо, мирно, водку не пьют, траву не курят. Сидят полукругом, как пионеры, и пишут что-то. Эмма Львовна пригласила меня на глинтвейн с шашлыком. Приятная была женщина, жаль ее.

Вика набрала номер на мобильном. Ей долго не отвечали, и она с досадой швырнула телефон в сумку. Как же она ненавидела эти длинные гудки! Они словно говорили ей: «Зачем ты звонишь? Мне нет до тебя дела!» Еще больше она ненавидела этот голос – равнодушный, чужой, сообщающий о том, что абонент находится вне зоны доступа. Он включался сразу после набора номера и значил: «Отстань! Я не хочу тебя ни слышать, ни видеть! Не лезь в мою личную жизнь!!!»

Происходившее с ней было до того чудовищным, что Вика не желала в него верить. Феликс, милый, любимый Феликс променял ее на какую-то старуху! Его прохладный тон, взгляд в сторону и эти жестокие слова: «Нам надо расстаться. Так будет лучше, пойми. Дело не в тебе, Зая, а во мне. Ты хорошая, очень хорошая и красивая, но я испытываю к тебе одну лишь нежность, и только. Ты всегда останешься для меня Зайкой и можешь на меня рассчитывать».

– Нет, нет, нет!!! Что ты такое говоришь?! А как же наша любовь, как же свадьба, как же мы с тобой?! Посмотри на меня, очнись! – закричала Вика, схватив его за руку, но Феликс был непоколебим.

– Жаль, что ты не хочешь меня услышать, – бросил он равнодушно.

Он ушел, оставив ее в слезах. Феликсу было все равно – Вика давно перестала для него существовать.

С той поры прошло уже достаточно времени, чтобы Вика понемногу начала приходить в себя. Раненое сердце ныло и заживать не торопилось. Ей казалось, что лучшее лекарство – это вернуть все назад. Чтобы воскресли прежние милые эсэмэски и воркования, перебирание пальцами волос, поглаживание носа перед сном, поцелуи в ушки. Хотелось, чтобы Феликс ласково называл ее пушистой зайкой, а она его – своим котиком, хотелось, чтобы рядом был кто-то родной и желанный, хотелось любить и быть любимой.

«Спокойно, – сказала себе она, – еще не все потеряно. С Феликсом явно что-то происходит. Например, предсвадебный синдром в особо тяжелой форме. Надо успокоиться и постараться его вернуть».

Именно этим Вика и стала настойчиво заниматься – возвращать уходившую любовь, а точнее, уже ушедшую.

– Феликс! У меня компьютер сломался. Помоги, пожалуйста, – плаксиво пожаловалась она, дождавшись ответа.

Судя по голосу, Феликс был сильно не в духе.

– Извини, приехать не могу. Потом как-нибудь.

– Если ты не хочешь меня видеть, я из дома уйду, ты только скажи, когда.

– Не в этом дело. Я сейчас просто не могу.

– Ну конечно, ты же со своей, с этой!.. Ты теперь всегда с ней! – сорвалась Вика. Она понимала, что в данной ситуации не стоит так себя вести – набрасываться на него с обвинениями вместо того, чтобы разговаривать доброжелательным тоном. Но эмоции! Их не так-то легко сдержать, эти эмоции.

– Нет, не с ней. Эммы больше нет, она мертва.

Послышались короткие гудки, но Вика не сразу нажала отбой. В какой-нибудь другой раз она решила бы, что это шутка, но Феликс, если уж и шутил, то не таким образом, и еще, этот его голос! У него явно что-то случилось.

«Эмма мертва», – повторила она про себя слова Феликса. Такого не бывает! Это слишком фантастично, чтобы оказаться правдой. Хотя почему бы и нет – старуха ведь практически стояла одной ногой в могиле, столько, сколько ей уже было, не живут.

Вика до конца не поверила, что разлучница ушла в мир иной, но в ее душе зародилась смутная надежда, и еще сильнее ей захотелось встретиться с Феликсом. Теперь уже для того, чтобы узнать подробности.

Феликс, объявив о своем решении расстаться с ней, взял уже собранную сумку и ушел. Вика осталась одна в пустой квартире. Она не стала смотреть в окно, бросая ему вслед прощальный взгляд. Присела на пол, там же, где и стояла, когда за ним закрылась дверь, – в коридоре, обхватила колени руками и опустила на них голову. Как же он мог так поступить?! Ушел тихо, по-крысиному, сумку тайком собрал, вечером, скорее всего, когда она принимала душ. А потом, как ни в чем не бывало, лег с ней в постель. Трус, какой же он трус! Люди расстаются – такое бывает, но не таким же образом, как это произошло у них, с ударом в спину.

Нет, Вика его не возненавидела. Она возненавидела разлучницу, «эту старуху». «Сдохни, старая сука! – повторяла она отчаянно. – Как же таких земля носит?! Такие вообще жить не должны! Она сдохнет, обязательно сдохнет!»

Квартира, в которой они жили с Феликсом, находилась недалеко от кладбища, и каждый раз, проезжая мимо него на автобусе, Вика смотрела на могилы и представляла себе, что в одной из них лежит Эмма. Она даже выбрала, в какой именно – вон в той, свежей, без памятника, усыпанной венками, близко от дороги, рядом с мусорным контейнером. Свежая, потому что Эмма все-таки пока что еще жива, а когда она умрет, то ее могила будет свежей; из окна автобуса можно было разглядеть только близлежащие могилы, а помойку дорисовала Викина фантазия, в связи с тем, что, по мнению Вики, это стало бы наилучшим соседством для разлучницы. В другой раз она видела себя на церемонии погребения Эммы. Она воображала, как стоит в толпе людей у могилы, в которую только что опустили гроб. Все бросают по горсточке земли, и Вика тоже бросает. Созерцание кладбища Вику успокаивало, и она фанатично верила, что кара небесная непременно настигнет Эмму и она скоро займет свое место под погребальными венками.

Предварительно позвонив, Феликс пришел под вечер следующего дня, какой-то отрешенный от всего, со следами бессонной ночи на сером лице.

– Я ненадолго. Нужно забрать инструменты.

– Поешь?

– Нет, спасибо.

– Хоть чаю выпей.

Было видно, что ему неудобно, но, поколебавшись, Феликс принял предложение. Усевшись за стол, он медленно размешивал сахар в чашке, задумчиво опустив глаза. В кухне повисло тягостное молчание, и Вика, чтобы как-то разрядить обстановку, стала предлагать ему то печенье, то мед, хотя и знала, что Феликс откажется. Так и вышло, но обычного бурного отказа не последовало – сладости он проигнорировал молча, словно и вовсе их не увидел. Вика налила себе чаю и со вкусом густо намазала печенье медом.

– Это правда? – не выдержала Вика. – Правда, что она умерла?

У нее язык не поворачивался назвать Эмму по имени, про себя она честила ее всякими бранными словами, но при Феликсе их озвучивать не стала.

– Да. Меня по этому поводу к следователю вызывали.

– К следователю?! Но зачем?

– Эмму убили.

– Как это?! Когда?! – От волнения она пролила чай, вскрикнула, подула на пальцы и принялась вытирать темно-желтую лужицу, грозившуюся струйкой стечь на пол.

– Ее отравили в эту субботу. Я пришел, чтобы попросить тебя составить мне алиби.

У Вики в памяти мгновенно всплыли события того дня. Но почему все это произошло именно тогда?

– Как ее отравили? – севшим голосом спросила она.

– Следователь сказал, что в гостиной Эммы был накрыт столик на двоих. Две кофейные чашки, в одну из которых подсыпали яд. Они подозревают меня, но я к ней не заходил, кофе не пил, и, о, боже, не убивал ее! У меня нет алиби. В тот день у меня было паршивое настроение, и, чтобы развеяться, я бесцельно гонял по Кольцевой. Знаю, у тебя в субботу был выходной. Скажи, что я был здесь, в этой квартире, и ты меня видела.

– Ну, я не знаю, – помялась она, соображая, как же ей выйти из этой щекотливой ситуации.

– Пожалуйста, Вика. Я знаю, что я – подлец, я так низко поступил с тобой. Но прошу, помоги мне!

– Хорошо. Я сделаю это ради того хорошего, что между нами было.

Феликс взял бог весть сколько времени валявшийся на балконе пластиковый ящик с инструментами, поискал недостающие отвертку и пассатижи, нашел, бросил на Вику подавленный взгляд, хотел было привычно поцеловать ее, но остановился, не сделав этого.

– Пойду я, – сказал он.

– Иди.

Когда за Феликсом закрылась дверь, Вика достала из ящика с гигиеническими принадлежностями завернутое в салфетку кольцо. То самое, с рубинами и бриллиантами, работы Павла Аркадьевича. Слава не ошибся – кольцо пришлось ей впору. Оно, как родное, сидело на ее безымянном пальчике, завораживая девушку своей красотой.

Вика давно заметила, что все, чего она хочет, всегда воплощается. Даже самые невероятные и дерзкие ее мечты сбывались. Нет, она не обладала волшебной палочкой, по мановению которой мгновенно материализовалось все то, что она загадывала. Дело обстояло иначе. Вика чего-то страстно хотела и ярко представляла в воображении свою сбывшуюся мечту. Порою она чего-то долго ждала и не получала этого. Чем нетерпеливее она ждала, тем дольше ей приходилось ждать. В этом случае мама ей всегда говорила: если смотреть на чайник, он никогда не закипит. Так и было: Вика прыгала вокруг чайника, поминутно заглядывая под крышку, и лишь когда она забывала о своем желании, оно воплощалось в жизнь.

Она хотела, чтобы Эмма умерла, и даже выбрала для нее могилу? Пожалуйста – заказ выполнен! Правда, похороны еще не состоялись, и вряд ли она будет на них присутствовать, но это уже не столь важно – не очень-то и хотелось! Все, как всегда, сбылось и, как всегда, не совсем так, как она себе представляла. Осторожнее надо обходиться с мечтами, как говорит ее мама.

Зачем эта старая сучка умерла именно в субботу и именно на даче, да еще и за чашкой кофе?! Другого места и времени не нашла? Зачем потребовалось подставлять ее, Вику? Мало того, что она разрушила Викино счастье, так еще и напоследок умудрилась ей свинью подложить!

Работа в лагере Вике не понравилась – мама действительно очень точно описала его атмосферу. Но Вика не сбежала после первой смены, как пророчила ей мать, из упрямства она оттарабанила все три и вернулась выжатая, как лимон. То лето она запомнила надолго, ибо никогда еще так сильно не уставала. Единственной отдушиной в том жутком педагогическом террариуме были беседы с Эммой Львовной. К одиннадцати вечера, когда малыши засыпали, Вика шла к Эмме Львовне на чашку кофе. Эмма Львовна любила хороший заварной кофе, но могла выпить и дрянной. Она разогревала электрический чайник, доставала сомнительного производства растворимую «Арабику» и сласти, какие бог послал. Вика приносила печенье и конфеты, те, что щедро дарили ей дети. Гулял приятный летний ветер, сквозь высокие сосны прокрадывались лунные лучи, и под мерное стрекотание сверчков они вели приятный неторопливый разговор. Вика, как на духу, делилась с Эммой Львовной всем сокровенным, рассказывала обо всем, о чем думала. Эмма Львовна никогда ее не перебивала, ни за что не осуждала и ничего не советовала. Она вообще давала советы очень редко, только когда об этом ее просили. Начинала их всегда так: «Я могу ошибаться, но мне кажется…» «Как это она может ошибаться в такой простой житейской ситуации, ведь она такая умная?! Это же не бином Ньютона», – думала Вика. Она поражалась фантастической деликатности этой женщины. У самой Вики эта черта характера явно хромала. Мама ей всегда говорила, что у нее не хватает чувства такта – вместо того, чтобы промолчать, Вика в глаза скажет все, что думает.

Когда закончилось лето и пришла пора покидать лагерь, Эмма Львовна оставила ей свой телефон и пригласила к себе на дачу. Вика очень хотела иметь такую подругу, но она понимала, что между ними – пропасть: и из-за возраста, и из-за социального положения каждой. Она сначала думала, что приглашение – формальное, и долго не звонила Эмме. Но осенью, когда за окном шел унылый дождь, все ее друзья оказались занятыми и Вика осталась одна, ей однажды стало очень грустно, и она набрала номер Эммы.

За окном мелькали пригородные пейзажи, субботняя электричка неслась в Выборг. Вика смотрела в окно и представляла, как она придет к Эмме Львовне и что ей скажет.

У Эммы всегда были толпы поклонников, но сама она никем всерьез не увлекалась. Три раза побывала замужем, и все три раза разрывала отношения первой. «По-настоящему можно выйти замуж только за саму себя, – говорила Эмма. – Мужчина – это как декоративная болонка: он нужен для удовольствия, чтобы было кому почесать шейку и с кем выйти на прогулку. Но если наличие домашнего питомца начинает иногда тяготить, то от него нельзя так же легко избавиться, как от надоевшего мужчины. Поэтому я завожу мужчин и никогда не завожу собак». Феликс ей не нужен, это ясно. Наиграется с ним, как с болонкой, и бросит.

Если рассказать ей, что у них с Феликсом все серьезно и они любят друг друга, Эмма не станет им мешать. Она ведь такая умная и великодушная, так часто она поддерживала Вику, когда ей было плохо, – скажет всего лишь несколько слов своим бархатным голосом, и сразу хочется расправить плечи и выбросить из головы все мелочи, недавно казавшиеся такими глобальными проблемами.

Доехав до Зеленогорска, Вика пересела на автобус и через двадцать минут уже была в Ушкове. Она бодро пошла напрямик по извилистой грунтовой дорожке и, только когда из-за деревьев показалась красная крыша дачи Эммы Львовны, подумала, что хозяйки может не оказаться дома. Но, как и прежде, Эмма осталась верна своим привычкам – она приехала на дачу рано утром и собиралась провести здесь все выходные.

«Хорошо выглядит, – отметила Вика не без досады. Ей показалось, что Эмма Львовна помолодела. – Но я лучше!».

В воздухе висел сладкий, манящий аромат кофе. Они сидели в гостиной за низким круглым столиком: Эмма Львовна – в красивом домашнем костюме благородного бордового цвета и в тапочках с каблуками и меховыми помпонами, Вика – в темно-синих джинсах в обтяжку и полосатом вязаном свитере. Каждая была хороша по-своему: Эмма Львовна отличалась элегантностью и женственностью, Вика – свежестью и грацией. На лице Эммы, как всегда, играла непринужденная улыбка, уголки губ Вики нервно подергивались.

– У тебя что-то случилось?

– Нет. То есть да. Так, по мелочи. В общем, неважно, – растерянно забормотала Вика. Оказалось, что не так-то легко высказать такую просьбу. – Красиво у вас тут, тихо.

– Да, особенно вечером, когда солнце садится. Из моей спальни прекрасный вид на закат.

При упоминании о спальне Вику замутило. Неужели Феликс может спать с этой?!

– Я на минуточку, – встала Вика и удалилась в туалет.

Санузел в доме был совмещенным и стильным, как и все в доме у Эммы. Вика подошла к умывальнику и взглянула на себя в большое тонированное зеркало. Не напрасно его называют розовым – оно скрывает недостатки и являет взору почти совершенный вид. Раньше здесь висело обычное зеркало, да и сантехника была попроще. «Круто придумала старуха», – отметила Вика. Тени под ее глазами исчезли, краснота глаз словно испарилась, даже ранка от выдавленного недавно прыщика на щеке стала практически незаметной.

Из любопытства она принялась разглядывать косметику на полках шкафчика. Известные бренды и ни слова по-русски на этикетках – Эмма Львовна денег на себя не жалела. «Разглаживает возрастные морщины», – прочла Вика английскую надпись на креме и ехидно усмехнулась – все-таки Эмма ей не соперница!

Она выдвинула ящик, продолжив ревизию, и обомлела. Увиденное повергло ее в ступор, дыхание участилось, на щеках выступили красные пятна гнева. Подарить кольцо этой дряни!? То самое, изготовленное из бабушкиной броши, с рубинами и бриллиантами! Как он посмел?! А она, старая калоша, как посмела его принять?!

Это был предел всему. Вика, недолго думая, схватила кольцо. Сначала она хотела вылететь из ванной комнаты и высказать Эмме Львовне в лицо все, что она о ней думает. На эпитеты она не поскупилась бы, Эмма Львовна узнала бы о себе много нового! Только следовало бы немного успокоиться, чтобы голос не сорвался на визгливые нотки, иначе Вика будет выглядеть смешно. Вика присела на край ванны и глубоко задышала, считая про себя до десяти. Упражнение помогало плохо – руки тряслись мелкой дрожью, по спине побежала тонкая струйка липкого пота. Это уже никуда не годилось! Вика встала и посмотрела на себя в розовое зеркало. Зеркало, как ему и полагалось, ей польстило: пятна на шее и щеках были не слишком заметны, но все равно Вика осталась недовольна своей внешностью.

Злоба ее утихла, уступив место здравому смыслу. «Нет, ничего говорить не надо. Лучше поступить иначе. Партизанская война – вот самый верный вариант в данной ситуации. А колечко мы заберем! Пусть Феликс думает, что старуха его подарок потеряла. Нечего драгоценности у раковины оставлять – там же их водой смыть может».

Вдохновленная этим планом, Вика вернулась в комнату и присела за столик. Кофе был хорош и холодный, но в горло он уже не лез, как не лезли и восхитительные печенюшки, и марципаны.

– Налить тебе еще кофе? – предложила Эмма.

– Не надо. Я, пожалуй, пойду.

– Уже?

– Да, дела ждут.

– Иди, раз решила, – сказала Эмма, окинув ее проницательным взглядом, отчего Вика поежилась – ей показалось, что Эмма все о ней поняла.

Вика оделась со скоростью новобранца, спешившего на построение. Под лай соседской собаки она покинула гостеприимный дом Эммы. Хмурое небо явно собиралось пролиться дождем, и, чтобы не промокнуть насквозь, Вика ускорила шаг. Впрочем, и при ясной погоде она медлить не стала бы – задерживаться в Ушкове ей совершенно не хотелось. Пятки горели, и будто кто-то подталкивал ее в спину. Она очень быстро прошла весь путь.

Неподалеку от места, где грунтовка пересекалась с шоссе, Вика заметила темно-синий «Форд Фокус». Он направлялся в сторону дач. Вика разглядела в салоне знакомый силуэт. За рулем сидел Феликс.

«Что же это получается? – размышляла теперь Вика. – Феликс был у Эммы в день убийства? И, возможно, он ее и убил! Приехал сразу после моего ухода – на машине там езды всего ничего, выпил вместе с Эммой кофе, поссорились из-за…. в общем неважно, из-за чего там они поссорились. Потом Феликс подсыпал ей яд. Только откуда он его взял? – Привычки носить с собой яд Вика за своим женихом как-то не замечала. – Значит, они еще раньше поссорились, и Феликс ехал к ней на дачу, чтобы убить ее. Он заранее все рассчитал, знал, что у меня выходной и что я собиралась провести его дома».

Вика вспомнила, как он звонил накануне и как бы невзначай поинтересовался ее планами, мол, если его бабушке понадобится помощь, не сможет ли она к ней приехать? Вика ответила, что сможет, потому что никуда не собиралась выходить, время у нее есть.

– Вот гад, он и не сомневался, что я ему не откажу и составлю алиби! Чем же ему так старушенция не угодила, что он решил ее травануть? Учитывая высокую духовность Феликса, взращенного в интеллигентной семье, причина непременно должна быть очень уж душещипательной, чтобы зритель проникся симпатией к «герою». Например: «Подай мне твое кольцо! Ты Кассио кольцо то отдала, что подарил тебе я». И потом со словами: «Не доставайся же ты никому!» – бац ей отраву в кофе!

Какие шекспировские страсти, даже немного завидно! Кольцо, черт возьми! Раз милиция вышла на Феликса, она так же легко выйдет и на меня. На посуде остались отпечатки моих пальцев, и на остановке люди могли меня видеть. А если еще и кольцо найдут – все, я пропала! Тут и думать нечего – кто кольцо взял, тот и старушку убил. Дома спрятать его нельзя – при обыске колечко обязательно найдут. Выбросить? Нет, у меня на такое рука не поднимется».

Вика напряженно думала и чувствовала, как пухнет ее голова от избытка мыслей. Мама Вике не раз говорила, что ей никогда не будет скучно, так как у нее есть любимое занятие – создавать себе проблемы, а потом их решать. Мама всегда все точно подмечает, попадает не в бровь, а в глаз. «Думай, думай, голова, дам тебе конфетку», – подгоняла свои мысли Вика.

Среди этого калейдоскопа разнообразных мыслей нашлась и одна дельная. Вика уже знала, что ей делать с кольцом.

«А вдруг Феликс видел меня в Ушкове?! – внезапно осенило Вику. – Видел – и знает, что и я его заметила. Выходит, теперь я для него опасный свидетель!»

Такой поворот дела девушке очень не понравился, но, чем больше Вика об этом думала, тем сильнее убеждалась, что ей следует быть готовой ко всему.