– Я точно могу сказать, когда возникла Ильве. Гарик перестал появляться дома и на работе, забыл обо всем и обо всех. Знала ли Топа? Вероятно, догадывалась, но к этому времени мы с ней почти перестали общаться.

Говорю, гляжу не на Якова Павловича, внимательно слушающего мои откровения, а на мраморный бюст – Гарикова французская добыча, крохотный магазинчик в пригороде Парижа, сувенирная лавка, где можно было найти тысячу и одну мелочь, и Гарик нашел. Прилетел тогда довольный, восторженный, пышущий здоровьем и впечатлениями и, водрузив на стол коробку, торжественно извлек из нее этот бюст. Сказал, что в кабинете найдется место для двоих великих.

Была ли еще Топа? Или уже началось время власти Ильве? Дом как раз достроили, отделочные работы завершили, а значит… да, Топа еще была, присутствовала при въезде императора в кабинет, молча сидела на кушеточке и гладила Тяпу.

– То есть с Татьяной он развелся из-за следующей супруги? – в очередной раз уточнил Яков Павлович.

– Да. С Ильве он на вечеринке познакомился, что-то шумное, корпоративное, теперь и не вспомнить. Поначалу это был обыкновенный подковерный роман…

А потом Ильве забеременела. И явилась сюда, в дом, чтобы сообщить об этом не столько ему, сколько супруге. Тогда Ильве считала Топочку соперницей, а та, услышав, только всхлипнула и крепче обняла Тяпу. Вот ведь, вспоминаю и понимаю, что ни разу не видела Топочкиных слез. Странно.

– Еще одна неприятная сцена, – понимающе кивает Яков Павлович и снова закуривает. Много курит, и сейчас, и вообще: вон, подушечки пальцев пожелтели от табака.

– Столько курить – вредно для здоровья, – зачем-то сказала я.

– Извините. – Он потушил сигарету и поспешно пояснил: – Я вообще не то чтобы много курю, но вот когда задумаюсь или заработаюсь, руки сами тянутся. Вы одергивайте, если что.

– Одерну, – пообещала я. – А сцена была и вправду некрасивая.

Ильве, медово-желтая, спокойная и уверенная в своей правоте, разъяренный Гарик, обвиняющий ее во лжи, Топочка, забившаяся в угол дивана, и истошно лающая Тяпочка, которая хоть как-то пыталась защитить сестру-близняшку.

Потом развод, Гариковы оправдания, пожалуй, Топочка единственная, перед кем ему было стыдно. Он обещал жилье и содержание, нашел ей работу, он чувствовал свою вину перед ней и потому на все встречи таскал меня. Стабилизирующий фактор, хотя что стабилизировать – непонятно, Топа отнеслась к происходящему с христианским смирением, даже не пыталась получить больше, чем он предлагал, хотя могла бы.

Ильве продержалась в доме недолго, в официальный брак они вступили уже после рождения Романа, когда проведенная экспертиза раз и навсегда развеяла Гариковы сомнения относительно отцовства. А развод случился спустя полгода, по инициативе Ильве, застукавшей Гарика с очередной пассией.

– Она такая гордая?

– Нет, скорее расчетливая. Ситуация была в ее пользу, она – молодая супруга с ребенком на руках, обманутая мужем, который разрушил хрупкое семейное счастье. – Я улыбнулась, вспоминая Гариково удивление и растерянность: до этого момента женщины его не бросали. – Этот развод дорого ему обошелся и хорошо обеспечил Ильве. И плюс ко всему Роман ведь с ней остался, а Гарик любит… любил сына.

Яков Павлович все понял правильно. Свободная и состоятельная Ильве, у которой имелась надежная страховка в виде сына.

– Этот развод многому его научил, года три он и не думал о женитьбе…

Три года моего почти счастья. Я переехала жить в этот дом, я была здесь хозяйкой, партнером и другом, единственным человеком, которому Гарик доверял. Я начала тешить себя надеждой, что все-таки когда-нибудь, возможно, сумею заслужить и любовь.

А Гарик женился в пятый раз. Смешно, но эта его свадьба, тайная, подпольная, случившаяся неизвестно где, не освещенная прессой, не приправленная роскошью церемонии, не ослепляющая именами приглашенных гостей, чем-то напоминала первую.

Он просто привел Лизхен в дом – бледная девушка в длинном кожаном плаще, перетянутом широким поясом, – и сказал:

– Знакомься, Дуся, это моя жена. Последняя, надеюсь.

Страшное предсказание, но все же оно сбылось.

– И как она вам? – осторожный вопрос Якова Павловича вывел из задумчивости.

– Лизхен? Ну… странноватая. Только, как я думаю, странности наигранные. Работа на образ. Она однажды решила быть такой вот особенной и теперь вовсю подчеркивает. Шаль, книги, ужины при свечах, гербарий еще этот. Сушеные лепестки роз между страницами томика поэзии… красиво ведь.

Я замолчала. Мне вдруг стало страшно неудобно за эти сплетни, которыми я битый час потчую совершенно незнакомого человека. Что он обо мне подумает? Хотя известно что: толстая старая дева, завистливая и ищущая возможность, на кого бы выплеснуть яд своей зависти. А тут вот удобный случай. Воспользовалась. Господи, до чего неприятно!