Этот взгляд, нацеленный на меня, не оставлял возможности соврать или отказаться.

– Итак, позволю себе снова побеспокоить вас все тем же вопросом. Что собой представлял Громов? Каким человеком он был?

Разным. Наверное, это самая главная его характеристика. Громов был человеком настроения, переменчивым, как весенняя погода.

– Давайте-ка с самого начала. Где и когда вы с ним познакомились?

– В доме. Новый дом, построенный по спецпроекту, мои родители получили квартиру, и Игоревы тоже. Одна лестничная площадка.

На ней коврик, красный с зеленым бордюром, и кресло, в котором Владислав Антонович любит отдыхать. Кресло стоит на площадке между лестничными пролетами, у окна, которое летом не закрывается вовсе, а весной, зимой и осенью открывается дважды в день, чтобы выветрить стойкий сигаретный дух. Владислав Антонович много курит, а его жена, Гарикова мама, этого не любит. Отсюда кресло и постоянные вялые ссоры с соседями по поводу его уместности в доме высокой культуры и быта. Еще на лестнице вазоны с цветами, которые мне нужно поливать дважды в месяц – в первый понедельник и в третий четверг, график дежурств тут же, на стене. Но я поливаю еще и во второй понедельник, и во второй четверг – Гарик просил, Гарик сказал, что ему несолидно с цветами возиться, а я согласилась. Я его люблю, но никому-никому об этом не скажу, стыдно.

И в моем возрасте влюбляться несерьезно, так сказал Владислав Антонович, растирая очередной окурок. И бабушка вечером подтвердила его слова долгой и нудной лекцией о том, как надлежит вести себя приличной девушке в обществе сомнительных юношей.

Она до самой смерти считала Гарика сомнительным, а вот мама с папой усматривали в нем неплохую партию и очень расстроились, когда он привел в дом Аллочку, и Гарикова мама тоже расстроилась, а Владислав Антонович только хмыкнул и стал курить больше прежнего.

– Значит, его родители были против свадьбы? – уточнил Яков Павлович, до этого момента слушавший с вежливым вниманием.

– Он у них не спрашивал.

Аллочку Гарик просто привел. Мы сидели, пили чай, в то время как, я понимаю, Марина Игоревна всерьез подумывала о нашей с Гариком свадьбе и потому не только радовалась моим визитам, но и прилагала все усилия, чтобы я заглядывала почаще. Бабушка называла Марину Игоревну интриганкой, но приглашения на чай принимала.

В тот вечер мы так и сидели втроем: я, бабушка и Марина Игоревна. Владислав Антонович, забрав сегодняшние газеты, удалился к «курительному стулу», мы же обсуждали… что-то, не помню. Звук шагов за дверью, ключ в замке, скрип и громкий, радостный Гариков голос:

– Эй, сонное царство, выходите встречать гостей!

– Классическая сцена, – заметил Яков Павлович. – И что было?

Ничего. В доме высокой культуры и быта жильцы не устраивают скандалов, кратковременный обморок Марины Игоревны не в счет, как и моя трехдневная простуда – бабушка окрестила ее «любовной инфлюэнцей».

А спустя месяц после свадьбы умер Владислав Антонович, и это горе вытеснило прежние обиды. После похорон стул с лестничной площадки исчез, а цветы стала поливать Аллочка, да и на чай нас с бабушкой стали приглашать куда реже.

– Вот, значит, как… вы не будете против, если я закурю? А что ваши родители? Как они отреагировали на произошедшее?

Никак. Вежливое сочувствие Марине Игоревне, вежливые поздравления Гарику и Аллочке, вежливый совет мне «не забивать голову пустяками и подналечь на учебу». И очередная командировка в страны Ближнего Востока.

– Дипломаты? – уточнил Яков Павлович.

– Внешторг.

Сигареты у него пахнут чем-то смутно знакомым, не ваниль, не ментол, не другие знакомые ароматические добавки, обыкновенный табак, просто… просто я не так давно вспоминала о Владиславе Антоновиче, вот и чудится теперь всякое.

– А вы, Дуся… простите за нескромный вопрос, он довольно личного характера, но вы не были замужем?

– Не была. Не довелось.

Отвечаю с улыбкой, привычно проглатывая обиду. Нет, меня пытались выдать замуж, дважды или трижды родители заводили разговор о подходящей партии, всякий раз я, как положено послушной дочери, соглашалась, после чего нас с «партией» знакомили, и, как правило, на этом разговоры утихали. Один раз дело таки дошло до официального предложения, исходившего, правда, не от потенциального жениха, а от его отца. Помнится, меня это обстоятельство страшно обидело, и я ответила отказом.

Только какое отношение это имеет к Гарику?

– Никакого. Извините за праздное любопытство, но вы как человек, тесно связанный с убитым, также представляете интерес, – соврал Яков Павлович.

Я как-то сразу поняла, что он врет. И что он понял, что я поняла, но не смутился, продолжил.

– И сколько длился брак Игоря Владиславовича и Аллы Сергеевны?

– Достаточно долго – семь лет или восемь, точно не скажу. Мне удобнее мерить время событиями, нежели годами. Умерла Марина Игоревна, которой стало некого ругать за сигаретный дым в коридоре, за табачную крошку в карманах пиджака, за ненадетые шерстяные носки и брошенные в углу прихожей ботинки. После ее смерти у меня не осталось повода бывать в квартире напротив, Аллочку мои визиты совершенно не радовали, Гарику же было все равно. Гарик пытался найти место в жизни. Я поступила в университет и была курсе на третьем, когда он сам зашел к нам. Был долгий разговор с отцом, после которого Гарик стал появляться у нас ежедневно, постепенно эти визиты становились дольше и менее формальны, и зачастую разговоры о делах сменялись беседами ни о чем.

Тогда я влюбилась в него вторично. Или, возможно, новая любовь была лишь продолжением прежней? Неважно. Главное, что к нам Гарик являлся без супруги, более того, о ней и не вспоминал, и постепенно я снова поддалась иллюзии, поверила, что он свободен.

Увлеченная девичьими мечтами о счастье, я как-то умудрилась пропустить все, что происходило в реальном мире: развал империи, конец привычного для многих образа жизни, гибель идеологии и крах родительской карьеры, каковой впоследствии оказался совсем даже не крахом. Я жила в полусне, судорожно готовилась к госэкзамену, дописывала диплом, тема которого чем дальше, тем меньше соответствовала реалиям жизни. Во сне подолгу беседовала с Гариком, обсуждая проблемы совершенно абстрактные и не интересные никому, кроме нас. Во сне робко мечтала о большем, особенно когда он сказал о разводе.

– А причину не вспомните? – попросил Яков Павлович.

– Отчего же, вспомню.

Сложно забыть Нику, которая появилась в квартире напротив в тот же день, когда из нее выехала Алла. Мать тогда еще обмолвилась, что Гарик – ненадежный тип, и бабушка была права. А бабушка, которая всю жизнь доказывала маме свою правоту, не услышала. К тому времени ее уже не было в живых. И хорошо: Нику она точно не одобрила бы.

– И как вы отнеслись к новой… гм… соседке? – Он так откровенно запнулся, что мне стало смешно. Щадит мои чувства? Спасибо. Что до вопроса, то к Нике сложно относиться однозначно.

Она была яркая, веселая и живая. Или вульгарная, развязная и нахрапистая, как сказала мама, не в глаза, естественно, и не в моем присутствии, но я услышала.

Брак с Никой продлился года два, наверное, за это время она стала еще ярче и красивей, чему в немалой степени способствовали Гариковы успехи в бизнесе. Первый «Мерседес», первая Никина норковая шуба, первая поездка во Францию, потом в Италию… она быстро привыкла к тому, что может все, чего хочет. А хотелось ей многого.

Нет, я не сплетничаю. Я не следила за Никой, я просто была в курсе дела, потому что помогала папе, а папа был Гариковым партнером по бизнесу, и Гарик, нимало не стесняясь моего присутствия, часто рассказывал о Никиных выходках. Со смехом рассказывал, с любовью. Я же ее ненавидела.

– Но с Никой он тоже развелся? Верно? – Яков Павлович удачно выбрал момент, снова отвлек меня от воспоминаний, возвращаться к которым не хотелось. И я, благодарная, ответила:

– Да, развелся. Некрасивая история.

И впрямь. Одно дело  – случайный гость в кабинете, совсем другое – в постели. Никин любовник (я выглянула на скандал, не сдержала любопытства) был молод, ладно сложен, смуглокож и улыбчив. А еще достаточно силен, чтобы подбить Гарику глаз. И вечером пьяный вдрабадан Гарик сидел у нас дома на полу, прижимал к заплывшему глазу серебряную ложку и грозился оставить неверную без крыши над головой. Папа, мама и я вежливо молчали. То есть они – вежливо, а я с надеждой, которая рассеялась тем же вечером, когда мама жестко сказала:

– И не думай даже, он тебя не стоит.

Маме не о чем было беспокоиться: Гарик привел в дом Топу, тихую, скромную, незаметную, вздрагивающую при громких звуках и резких движениях, стремящуюся быть полезной. Топа маме понравилась, да и я, в который раз утопив надежды в слезах, признала, что девушка симпатичная.

Брак с Топой длился года три, на втором – помню отчетливо и болезненно – погибли мои родители. Авиакатастрофа и похороны, временный ступор и ощущение беспомощности. Гарикова нежная забота. Топино участие. Требующий постоянного внимания бизнес. Как оказалось, я знала если не все, то многое, спасибо папе, что когда-то разрешил помогать. Спасибо Гарику, что не воспользовался ситуацией и моей временной растерянностью.

Зато теперь он проводил со мной очень много времени, даже больше, чем с Топой.

– Погодите, – прервал Яков Павлович и замахал руками, разгоняя дым. – Вы хотите сказать, что стали партнерами по бизнесу? Что у вас имелась доля в фирме?

– Не доля, а своя фирма. Папа когда-то основал ее, с Гариком он тесно сотрудничал, потом и я, разумеется.

– И как, успешное сотрудничество?

– Вполне. И… – мгновение раздумья, говорить или нет, еще вчера не сказала бы, постеснялась, а сегодня – скажу. Пусть одним мотивом будет меньше. – И поверьте, мне вполне хватает на жизнь. Даже более чем. Я состоятельная дама, просто… не люблю распространяться об этом.