Глава 6
Первая реакция – набрать Седова и поплакаться на свою беду. Но потом я представила, какое у него будет лицо и сколько «нежных» слов он выскажет в мой адрес. И приняла глупое смелое решение действовать самостоятельно. В багажнике моей машины давно стояла сумка со всяческими инструментами, электронасосом и прочей автомобильной дребеденью. Сама я, конечно, никогда бы не запаслась подобными аксессуарами. Все равно мои познания об устройстве автомобиля ограничиваются месторасположением топливного бака и емкости для стеклоомывателя. В случае поломки мне проще вызвать эвакуатор, чем пытаться понять, что именно сломалось в машине, и уже тем более – ее чинить. Но Андрей считал иначе: «Пока ты будешь ждать эвакуатор – кто-то из мужиков точно остановится, чтобы спросить, что случилось. Иногда достаточно гайку подкрутить на том же аккумуляторе – и можно ехать дальше. Или «прикурить» разрядившийся аккумулятор – пара минут. Так что не спорь – инструменты в машине должны быть». Я и не спорила. В общем, какая разница, что муж запихнет в багажник. Мне в руках все это не носить, ему – спокойнее.
Сейчас я копалась в той самой сумке, выискивая ключ потяжелее.
Бедный мой Андрей… О таком варианте использования инструментов он явно не думал…
Ключи в сумке, как оказалось, были небольшие, нетяжелые и совершенно непригодные для самообороны. Зато я отыскала классную саперную лопатку, явно подходящую для того, чтобы двинуть по голове злому человеку.
Вооружившись, я подозвала Снапа (защитник из него никакой, но вместе с собакой мне, по крайней мере, менее страшно), поднялась на трясущихся ногах по ступенькам, вошла в коттедж.
Похоже, в нашем доме явно что-то искали. Уже в прихожей все было разворочено и растерзано: одежда из шкафа-купе валялась на полу, ящик для обуви был пуст, зато мои туфли и ботинки Андрея образовали на полу внушительную горку.
Снапик грустно вздохнул, вильнул хвостиком, пытаясь меня утешить – и мы пошли дальше.
На кухне – разгром.
В комнате для гостей на первом этаже вещей не было – так злоумышленник стащил с кровати матрас, распотрошил подушки.
Наша гардеробная – блин, вот же блинский блин, все шмотки сорваны с вешалок. Костюмы Андрея просто помялись, а мое тонкое бирюзовое шифоновое платье, в котором я так любила фотографироваться на фоне моря, разорвано; вижу отпечаток обуви на клочке светлой ткани.
Гостиная – тоже картина малоутешительная: все книги сметены с полок, все сувениры…
– Может, это просто вор забрался в коттедж? И с Ореховым этот разгром никак не связан? – поинтересовалась я у Снапика, разглядывающего окружающий бардак с явной грустью. – Денег мы дома не храним, драгоценностей тоже нет. Андрей пару раз дарил колечки с бриллиантами, я попросила их держать на работе в сейфе. По нашему дому периодически ходят строители, и мне не хотелось, чтобы подарки Андрея исчезли. Но нет, тут был не простой вор. Мои планшет и ноутбук целы. Сумка с зеркальным фотоаппаратом и дорогими объективами – тоже. Если бы стояла цель ограбить – ценные вещи бы забрали…
Снап встал на задние лапы и попытался лизнуть меня в щеку. Я уклонилась от собачьих объятий, но потрепала пса по рыжей головушке.
Мой Снапи не умеет защищать, он рад любому, даже незнакомому человеку, заходящему в дом. При этом он понимает, что иногда от него ждут именно качеств защитника, не предусмотренных породой. И тогда сильно расстраивается и переживает.
– Снапи, ты самый лучший в мире пес, – пробормотала я, почесывая собаку за ушком. – Да, ты не овчарка, которая разодрала бы грабителя на клочки. Но зато я могу спускать тебя с поводка и не бояться, что пострадают дети наших соседей. И ты – такой интеллигентный парень, ты – настоящий благородный лорд…
Я опустилась на пол, прижалась спиной к стене, достала сотовый телефон.
Все равно, как ни крути, придется звонить Седову.
А что, если в моем доме преступник оставил «пальчики»? Вдруг у меня побывал тот самый человек, который убил Иванова и Казько? По «пальцам» его могут вычислить (к тому же они есть в базе МВД), и я не имею права скрывать от следствия эту информацию.
Кстати, интересно, чего добивался этот урод, распотрошивший наш коттедж? Похоже на акцию устрашения. Он хочет, чтобы я прекратила поиски? Возможно. Но… Как-то все-таки слишком много вокруг беспорядка…
Бардак – это не страшно.
Я не испугана – я зла.
А ведь если бы меня хотели испугать – это легко можно было бы сделать.
Причинили бы вред моему доверчивому Снапу… Демонстративно повредили бы игрушки Дарины… Сделали бы что-нибудь мерзкое с нашими фотками – они по всему дому в рамочках расставлены…
Нет, похоже, меня не хотели пугать. В коттедж забрались потому, что что-то искали. И случилось это после визита Орехова.
Совпадение? Или за парфюмером следили, и он банально привел за собой хвост? Но что можно искать в нашем коттедже?!
Впрочем, зачем терзаться вопросами. Лучше позвонить!
Номер Орехова в телефонной книжке я искала со скрытой радостью. Нелицеприятный разговор с Седовым пусть ненадолго, но откладывается. Володька мне голову открутит – и будет прав. Но все это произойдет немного позже. А пока…
Пока Орехов почему-то не берет трубку. Хотя нет, ответил.
– Алло, Стас? Вы слышите меня?
В трубке была тишина, и я подумала, что, наверное, мобильная связь в этой части дома не очень хорошая.
Я вскочила, переместилась на кухню, где всегда была самая лучшая слышимость, но Стас по-прежнему не отзывался.
Я уже собиралась ему перезванивать, как вдруг в трубке раздалось какое-то булькание, в котором я не сразу узнала голос Орехова:
– Он был в мастерской, он может добраться до тебя. Будь осторожна. Он может убить…
– Он?! Кто он?! С вами все в порядке? Вызовите полицию! Вы можете позвонить в полицию?!
Ответа на свои вопросы я не получила.
В трубке раздавались булькающие звуки, которые потом сменили гудки.
* * *
У меня дежавю.
Мастерская Орехова, просторный зал для приема клиентов, разбросанные флаконы, журнальный столик, лужа крови, тело – и звенящие вокруг тонкие пронзительные ароматы.
Бросаюсь на колени, пытаюсь найти пульс на шее Стаса – и с облегчением выдыхаю. Живой, сердце бьется.
Хватаю мобильник, вызываю «Скорую».
Звоню Седову, коротко рассказываю о произошедшем.
Вот теперь – все.
Мой гражданский долг выполнен.
Какое счастье, что Орехов оказался в мастерской, а не у себя дома, например! Я не знаю его домашнего адреса, и на выяснение всех деталей ушло бы много времени. А если бы трагедия произошла не дома, а на какой-нибудь улице, просчитать которую у меня не было шансов? Об этом вообще лучше не думать…
Стас шевельнулся, я повернулась к нему и забеспокоилась.
Его ранили в плечо, похоже на удар ножом (а самого ножа – я осмотрелась по сторонам – нигде не видно, наверное, преступник унес его с собой). Возможно, рана глубокая. Крови вытекло визуально больше литра. А что, если там повреждена какая-то артерия и парфюмер отправится к праотцам до приезда врачей?
Я осмотрелась по сторонам, не увидела ничего подходящего для перевязывания раны, и в ту же секунду вспомнила про свой шикарный длинный шарф.
Да ведь лучшего бинта не найти!
Сорвав шарфик, я попыталась немного приподнять Стаса.
Губы парфюмера шевельнулись.
– Мама… Ты ненавидишь меня… Но я же ни в чем не виноват…
Я перепугалась. Парфюмер уже видит вместо меня маму – дело плохо.
– Стас, потерпите немного, сейчас «Скорая» приедет! Я перевяжу плечо! Главное – вы держитесь, не теряйте сознание. Слышите меня?
Его веки мелко задрожали, по телу прокатилась волна судороги.
– Мама, ты никогда не любила меня…
…Любовь пахнет ванилью. И чаем. Еще немного – розами и сиренью. Большинство мам, приходивших за детишками в детский сад, пахло именно так. Они весело болтали с воспитательницами, спрашивали про своих сыночков-доченек – и Стасу казалось, что он переносится в залитый солнечными лучами сад, где весело щебечут птицы и нагретые листья придают воздуху едва ощутимый прозрачный аромат свежей зелени… Только от его мамочки никогда ничем подобным не пахло. Она все время была окутана ледяным стерильным облачком, не имеющим запаха и словно бы отталкивающим Стаса сотнями маленьких противных холодных влажных лапок.
Мама никогда не спрашивала у воспитательниц, как Стасик кушал и спал ли в тихий час.
Она никогда не брала Стаса за руку или на руки.
Он запомнил, как мама просто сажала его в коляску, и, нахмурившись и поджав губы, катила ее домой. А потом, когда коляска уже стала слишком мала, она просто шла впереди. И Стас очень старался не упустить из вида ее ровную спину, длинную юбку и не потеряться в толпе прохожих. Поспевать на маленьких ножках за большими ногами было очень непросто.
Мама не играла с ним, не читала книжек, практически не разговаривала.
– Помой руки. Садись за стол. Ложись спать.
Только подобные указания. Вот и все разговоры. Даже голос ее в памяти не сохранился. Слишком редко он звучал.
Стасик всегда понимал – в их семье что-то не так. Не понятно почему, но есть вот это ледяное молчание, душное безмолвие, вечная резкая морщинка на мамином лбу. Всего этого не должно быть, это слишком тяжело и неправильно. Ничего подобного нет в других семьях. Только вот ему почему-то не повезло.
Иногда Стасику хотелось закричать что есть сил, упасть на пол, дрыгать руками и ногами, расколотить посуду. Сделать хоть что-нибудь, что освободит его от вечной боли, сидящей глубоко внутри. Но Стасик боялся таких мыслей. Так боялся, что и дышать было тяжело. Почему-то он совершенно точно знал: достаточно малейшего повода, чтобы мама раздавила его, как мерзкое насекомое. Даже при падении он старался не плакать. Мама всегда утешала его с видимым усилием, ее неимоверно раздражало, когда сыну требовалась помощь.
– Мам, а где мой папа? – однажды спросил Стасик с замирающим сердцем.
Он уже понимал, что папы есть не у всех мальчиков и девочек. За многими детками, точно так же, как за ним, в садик всегда приходит только мама. И это в принципе не так уж и страшно. Некоторые женщины довольно равнодушно жалуются воспитательницам на «своих бывших козлов», наверное, и являющихся теми самыми папами, которых в детском садике никогда не видели. «Козлы», судя по выражению женских лиц, – это хуже, чем плохая погода, но все-таки значительно лучше повышения цен.
Стасик задал вопрос про своего отца и даже собирался участливо уточнить, не является ли он «козлом». Но не успел.
– Никогда не спрашивай меня о нем! – истерично закричала мама.
Она выхватила декоративные пластмассовые цветы, стоявшие в вазочке, и яростно хлестнула Стаса по лицу. Пластиковый цветок повредил ему глаз, и еще долго окружающая действительность виделась Стасу в зыбком дрожащем тумане.
В общем, с мамой все было плохо и сложно.
Ровесники и ровесницы, обласканные родителями, казались Стасу существами с другой планеты. Он не мог себе представить всего роскошного тепла их жизни, как они не понимали его болезненного ледяного мира. Стас не испытывал зависти. Но разговаривать или играть с другими детьми казалось ему занятием совершенно бессмысленным.
Зато у него были запахи.
Он улыбался, вдыхая аромат нагретой солнцем лакированной шкатулки из сандалового дерева, радовался хрустально свежему воздуху после дождя; различал нюансы в ароматах цветущих яблонь возле дома и рядом с детским садиком.
Женщины, пользовавшиеся духами, заставляли его мелко-мелко втягивать ноздрями воздух. Ароматы парфюма казались Стасу чем-то невероятно прекрасным, сказочным, праздничным.
У мамы духов никогда не было. Она вообще практически не пахла. След шампуня, легкий аромат мыла, запахи кожи и волос – все это было таким прозрачным, акварельным, безжизненным, тревожным.
Стасик, хранящий в памяти запахи множества людей и умеющий их мысленно воспроизвести, терялся, понимая, что запах родной мамы ему практически не знаком.
Единственная ассоциация с запахом матери – запах смерти.
Почувствовал его Стас совершенно внезапно и неожиданно. Через дверь детской комнаты вдруг стал литься, как проливной ливень, сладковатый удушливый аромат с яростными едкими следами мочи и кала. Он шел слоями, словно капустные листья. Когда вдруг обнажилась «кочерыжка», запрятанный под сладкими покрывалами стержень, состоящий из горьких нот полыни, истлевшей древесины и душной магнолии, Стасику стало невообразимо страшно.
Он упал на постель, забрался с головой под одеяло, зажал нос пальцами, но ливень тревожного запаха скоро проник и в это убежище.
Понимая, что произошло что-то страшное, Стасик отбросил одеяло, встал с постели и пошел в мамину комнату.
Мама висела на люстре, лицо ее было синим, вывалившийся изо рта язык – черным. А еще она обмочилась и обкакалась. Стасик потрогал мамину руку – и вздрогнул от ее ледяной неподвижности.
Все происходящее воспринималось как-то очень странно, со стороны.
Стасик видел маму, висящую на люстре, себя, стоявшего рядом, и понимал, что в голове этого самого Стасика роятся бессвязные лихорадочные мысли.
Тот мальчик думает, что, наверное, ему надо что-то делать. Глупо стоять вот тут, рядом с уже давно мертвой мамой. Но что именно надо делать – понять никак не получается…
Так и не решив, что предпринять, Стасик вернулся в свою комнату, забрался в постель, накрылся с головой одеялом и долго плакал. Соленые слезы разъедали кожу, создавая болезненно-завораживающий аромат. А потом Стасик уснул и проснулся от резкого запаха котлет и тушеной капусты. Он открыл глаза, увидел стоящую возле его постели пожилую полную женщину в длинной серой кофте (от кофты и шли насыщенные запахи кухни).
Женщина всхлипнула, неловко погладила Стасика по голове шершавой ладонью.
– Вот и отмучилась твоя мамка, – пробормотала женщина, и по ее покрасневшему морщинистому лицу побежали слезы. – Не было у нее счастья. Снасильничали ее. К соседу нашему сын приехал, Володька. А мама твоя Сережку Малышева любила, из армии его ждала. Но тот подонок, папашка твой, отказа никогда не знал. А когда дочь моя бедная поняла, что понесла – аборт уже поздно было делать. Так и мыкалась с тобой. А у тебя одно лицо с иродом этим Володькой… Пока ты маленький был – держалась еще моя дочка, в хлопотах вся. А сейчас вот сломалась. Не смогла она с этим жить. И с тобой не смогла… Стасик, ты пойми – я одна тебя не потяну. У меня пенсия маленькая, ноги больные. Родни нет у нас. Придется в детский дом тебя пристраивать. Не обижайся, пожалуйста. Просто другого выхода я не вижу…
Он слушал всхлипывающий голос, деталей не понимал. Ясно было только одно – ничего хорошего с маленьким Стасиком больше уже не случится…
… – Лика? Вы живы? – едва слышно бормочет Орехов.
Я с облегчением выдыхаю.
Стас, похоже, уже начинает воспринимать действительность. Он узнал меня, галлюцинации отступили. Может, продержится до приезда врачей?!
Блин, с нашими московскими пробками «Скорая» едет вечность…
– Я виноват перед вами, наверное. Простите меня. Но в этой жизни – каждый сам за себя, – бормочет парфюмер, облизывая пересохшие губы.
– В чем вы виноваты?
– Я вас предал. Воспользовался вашей доверчивостью. Вы простите меня? Моя бывшая жена права: я не умею думать о других, только о себе. Так уж получилось. Простите меня, пожалуйста…
Глаза Орехова буквально впиваются в мои, словно бы пытаясь рассмотреть в них прощение.
За что мне его прощать?
Пугают меня подобные разговоры.
И где же, в конце-то концов, эти врачи?!.
…Про то, что детский дом кажется ему раем, Стасик предпочитал помалкивать. Один раз сказал, что очень тут ему нравится в сравнении с жизнью вместе с мамой – мальчишки дождались ночи, прокрались в спальне к его кровати, заткнули рот подушкой и отметелили.
– Лучше родных родителей никого нет!
– Меня мама домой заберет!
– А меня усыновят! В детдоме не может быть хорошо, ты понял?!
Они били его, выкрикивали сокровенные мечты и надежды, а Стасик с изумлением принюхивался.
Сердясь, мальчишки выделяли странный свеже-сладкий запах. Он не имел ничего общего с резкой кислостью застарелого пота, он не напоминал терпкость свежевспотевшей кожи. Пожалуй, Стас даже был готов потерпеть тумаки подольше, чтобы окончательно понять и запомнить, как пахнут злоба и ярость.
Бабушка никогда не навещала Стаса. И он скорее был рад этому факту, чем расстроен. Бабуля работала в заводской столовой, и в ее одежду намертво въелись запахи кухни, вызывавшие у Стаса мучительную мигрень.
Детдомовские дети ходили в школу, расположенную в соседнем дворе.
Учился Стас плохо. Ни литература, ни математика его не интересовали. Изучив запахи в кабинетах (больше всего ему нравилось, как пахнет в кабинете труда – канифолью, металлом, свежим деревом), Стас все уроки напролет составлял свои, как он мысленно выражался, «ароматные букеты». Добавлял к прохладному струящемуся аромату бутона белой розы немного ландыша и жасмина, потом анализировал: раскроет или, наоборот, затушует композицию нота растертой мяты или терпкой ванили.
Интуитивно он понимал: нужно знать, как извлечь запахи; как закрепить их на основе; как добиться того, чтобы придуманный «букет» не менялся при воздействии света и температуры.
Появление в расписании химии и физики помогло найти ответы на эти вопросы.
Поощряя интерес детдомовского мальчишки, молодая учительница химии Вероника Павловна разрешила оставаться после уроков в лаборатории. Она принесла дистиллированной воды, спирт, небольшие колбы, в которых можно было смешивать составы.
«Подарю Веронике Павловне духи, – мечтал Стас, прикидывая, как бы совершить набег на Ботанический сад и украсть там множество головок роз для получения абсолю. – Она их понюхает и улыбнется».
Грабить Ботанический сад не пришлось. Как оказалось, родственница одной из детдомовских воспитательниц работает в цветочном магазине, и удалось заполучить громадный букет, закрученный в простую светло-бежевую бумагу. Розы были именно такие, какие и требовались Стасу: свежие, темно-бордовые, полураспустившиеся. Их лепестки сочились дивным тонким прохладным ароматом, очень благородным и изысканным.
Как рассказала Вероника Павловна, эфирные масла можно получить двумя способами: методом дистилляции и методом анфлеража.
В первом случае растительный материал помещают в контейнер, а потом либо кипятят в воде, либо подвергают воздействию пара под давлением. Во время этого процесса происходит изоляция летучих и нерастворимых веществ. Образующуюся смесь паров эфирного масла и воды конденсируют, и масляный слой отделяют.
Метод анфлеража состоит в том, что масло, испаряющееся из цветков, поглощается чистым, не имеющим запаха говяжьим или свиным жиром, нанесенным тонким слоем на стекло. Из образовавшейся душистой массы (помады) масло извлекают растворителем.
Учительница считала, что метод дистилляции с учетом их скромной лаборатории предпочтительнее, и Стас с Вероникой Павловной был согласен. Дистилляция займет меньше времени, да и растворитель без запаха, позволяющий извлечь масло из помады, отыскать сложно.
Стас обрывал лепестки и представлял, какие дивные ароматы можно составить при участии розового эфирного масла.
Но, увы, получить качественный продукт не вышло.
Наверное, температура при нагревании воды с лепестками должна была быть меньше. У Стаса в колбе образовалось масло, пахнущее чем угодно – старыми тряпками, мокрой собачьей шерстью, – но не дивной нежной розовой аристократичностью.
С жасмином дело пошло лучше. Он оказался не таким капризным, как роза, и охотно отдавал свой изумительный, сладко-свежий аромат. Еще, как выяснилось, очень просто добиться экстракции из цитрусовых – лимонов, мандаринов, апельсинов – методом холодного отжима.
Полученные парфюмерные композиции испарялись с кожи в течение получаса. Стас понимал, что для «придавливания» летучих компонентов нужны дорогостоящие вещества типа амбры или циветы. Однако ни купить, ни изготовить самостоятельно их было невозможно. Так что духами полученные парфюмерные композиции Стас не называл даже мысленно.
О, духи – это роскошь, это плотность, это шлейф, и стойкость, и переливающееся раскрытие пирамиды. Не надо свои эксперименты удостаивать такого величественного титула, рано.
Когда Вероника Павловна вдохнула подаренную ей смесь на основе эфирных масел жасмина, ландыша и лимона, на ее глазах выступили слезы.
– Я как дома побывала, – прошептала она, вытирая уголки глаз сложенным платочком. – Мамочка моя ландыши любила, папа ей всегда дарил. Они пахли на весь дом. А возле куста жасмина у нас беседка стояла. Мы там чай пили с лимоном. У тебя талант, Стасик! Я увидела свою комнату, родителей. Это просто чудо! Спасибо!
Он слушал комплименты, вежливо улыбался, а сам с волнением принюхивался. Собственный запах Вероники Павловны изменился. Обычно ее кожа едва уловимо пахла жженой резиной. Такой запах бывает, когда автомобиль резко тормозит по асфальту. Сразу после торможения, конечно, аромат очень насыщенный, от кожи некоторых людей, склонных к «резиновому» запаху, пахнет в сотни раз слабее, менее концентрированно. Вероника Павловна была обладательницей именно такой «резиновой» кожи. До недавних пор…
Сейчас ее запах изменился. «Резина» ушла, уступив место сливочной цветочной мягкости, легкой ванильной дымке.
Но запах не содержал пронзительно-острых нюансов, свидетельствующих о болезни, и Стасик решил, что поводов для беспокойства нет, и любимая учительница просто поменяла мыло на более душистое.
Она действительно была не больна.
Она была беременна.
Стас наблюдал за ее округлявшимся животиком с тоской. Он уже выяснил, что женщины еще перед рождением ребенка уходят в декретный отпуск. И опасался, что с приходом новой учительницы все его парфюмерные эксперименты и опыты закончатся.
Худшие опасения подтвердились.
Веронику Павловну сменила толстая седоволосая тетка, от которой за версту несло сигаретами и вином. Несмотря на то что Вероника Павловна просила ее позволить Стасу пользоваться лабораторией, новая химичка заявила, что «с этим глупым баловством будет покончено».
Еще одно светлое пятно в воспоминаниях о школе, кроме Вероники Павловны, – это возможность заработать самые настоящие деньги.
Тогда, на волне создания кооперативов, предприимчивые люди пытались получить доход и при помощи школьников.
Девочки шили наволочки и пододеяльники, мальчики делали полочки и табуретки.
В магазинах в те годы не было ничего, любые товары сметались с прилавков. И даже на нехитрые изделия, сделанные школьниками, был бешеный спрос. Сам по магазинам, конечно, Стасик не ходил – просто подслушал разговор об этом. «Кооператор» хвастался директору школы, что весь товар распродается мгновенно.
Стасик старался заработать как можно больше. У него была мечта – настоящие французские духи «Клима», стоящие, страшно даже подумать, целых сорок пять рублей!
«Клима», «Клима», ах!.. Невероятный калейдоскоп: начинают кружиться альдегиды, потом присоединяются нарцисс, ландыш, жасмин, фиалка, кажется, роза. Там есть что-то цитрусовое и сладость амбры, фруктовая нота (персик, слива, яблоко?) и что-то древесно-травяное. Из школьных учителей «Клима» по праздникам пользуются Елена Викторовна, англичанка, и кто-то из учителей младших классов. Когда они в такие праздничные дни проходят мимо – Стас весь тает в волнах нежного мягкого запаха. Но учительские «Клима» – восприятие со стороны, в шлейфе. Это в лучшем случае ноты «сердца» и «базы» (а «голова», конечно, раскрывается в квартирах женщин, когда они наносят по паре капелек за ушки изящной стеклянной пробочкой). А как хочется разнюхать всю пирамиду со своей кожи! Даже не верится, что такое возможно. При мыслях о «Клима» от волнения прямо живот болит…
Он успел скопить около тридцати рублей. Желанный флакончик становился все ближе. А потом Стас хотел положить очередной заработанный рубль в коробочку из-под леденцов, где держал свои сбережения. И весь похолодел – копилка оказалась пустой.
Конечно, он сообщил о краже воспитательнице. Но воришку не нашли. Так Стас понял, что мир устроен несправедливо. Можно иметь мечту, прекрасную и манящую. Можно стремиться к ней всем своим существом и делать все для того, чтобы ее достигнуть. Но внезапно какой-то ублюдок ломает ее, уничтожает хрупкую красоту, оставляя в душе горький пепел разочарования…
После окончания школы Стасу выделили комнату в общежитии. Увидев ее, он испытал противоречивые чувства. С одной стороны, хотелось срочно убежать в детдом, с его койками в два ряда, затасканными игрушками и вечным запахом компота. С другой – выходить на улицу было дико страшно. В общежитие Стас, еще несколько детдомовцев и воспитательница приехали на метро. При воспоминаниях об этом аде у Стаса тряслись руки.
Метро он не помнил, а может, и не знал никогда. Школа была в пяти минутах ходьбы от детдома, в цирк и бассейн детдомовских детишек возили на автобусе.
Первая поездка оставила неизгладимое впечатление от сочетаниея диких запахов, глубочайшего (до тошноты и головокружения) эскалатора, фырчащего яростного поезда и общего ощущения страшной, мрачной зажатости. От страха Стас в середине поездки даже утратил обоняние. Рецепторы отключились внезапно: вот только что был вокруг ядреный запах пластика и металла – и вдруг наступает стерильное всеобъемлющее ничто, все веселые и рокочущие голоса запахов смолкают, и ничего не остается взамен…
Сутки Стас провел в своей новой комнате. Сидел на койке, сжавшись в комок. Выходить куда-либо было дико страшно.
Сначала вернулось обоняние.
Стас уловил запах жареной рыбы и понял, что где-то рядом находится кухня. Потом он осознал, что очень хочет есть и в туалет.
Готовить его в детдоме научили. Стас умел варить кашу и макароны, мог поджарить картошку или яичницу. Он знал, что чай сладкий потому, что в него кладут сахар. Правда, чай с сахаром ему не нравился. Стас считал, что сахар в худшую сторону меняет естественный аромат чая.
С бытовой стороной самостоятельной жизни он худо-бедно разобрался довольно быстро. Потом привык к шумному многолюдному городу с его вечными текущими по улицам потоками людей, к глубокому стремительному метро.
Мальчишки-детдомовцы, жившие в той же общаге, быстро устроились на работу грузчиками в соседний магазин.
– Нормальная работа, платят хорошо.
– Да еще и картошки с капустой иногда с собой набрать можно, а если повезет – то и костей с мясом, из них суп хорошо варить.
Стас слушал, как ребята делятся впечатлениями, и понимал – нет-нет, ему нельзя ни в какие грузчики. Он запомнит все магазинные запахи за две недели. А что потом? Сойдет с ума? Нет, он создан для другого! И у него обязательно будет иная жизнь!
Стас планировал устроиться на парфюмерную фабрику или какое-нибудь предприятие, выпускающее косметику. Куда угодно, кем угодно – лишь бы поближе к запахам.
В справочной ему дали список адресов подобных производств. Стас обошел их все.
Где-то вежливо говорили:
– Извините, нам сторожа не нужны.
Где-то откровенно смеялись:
– Шел бы ты отсюда, мальчик!
Получив отказы по всем адресам из списка, Станислав придумал, что можно устроиться в магазин, продающий духи. А хоть уборщиком. Он станет протирать пыль с витрин – и ему даже не надо распечатывать коробочки, его нос уловит запах через любую упаковку, пусть не все из них раскрытие – но хоть что-то.
– Детдомовский ты, покрадешь у нас товар, – как сговорившись, твердили Стасу в больших и маленьких магазинчиках.
В общем, было от чего прийти в отчаяние. Начисленной ему пенсии хватало на оплату общаги, а на еду уже почти ничего не оставалось.
Стас питался хлебом и кефиром, и эта вынужденная диета обострила и без того тонкое обоняние до предела. Приближаясь к человеку, Стас чувствовал запах его волос, подмышек, половых органов, ступней, общий след мыла на коже, запах дыхания с нюансами съеденной пищи.
Ему было жизненно необходимо, как воздух, возиться с запахами, думать о нюансах, растворяться в них, просто быть рядом.
И никаких шансов на то, что когда-нибудь это получится, похудевший и небритый Стас не видел.
Ему было семнадцать с половиной лет. Выплата государственной пенсии, как объяснила толстая тетка-бухгалтерша, прекратится в восемнадцать. И на что жить потом?
Все чаще вспоминал он мать. Как она пахла смертью, как висела в петле с посиневшим лицом и черным вывалившимся языком. А ведь это выход, отличный выход из той жизни, терпеть которую больше невозможно…
Стас уже был готов. Он купил веревку. Понял, что крюк люстры не выдержит тяжести его худого длинного тела, а вот пожарная лестница, проходящая недалеко от балкона комнаты, очень прочная.
Только в тот день, когда он собирался уйти, все изменилось…
…Наконец-то, дождалась! В парфюмерную мастерскую приехали врачи и следственно-оперативная группа вместе со следователем Мироновым!
Владлен Ильич посмотрел на меня так, как будто бы это я чуть не отправила на тот свет Станислава Орехова вкупе с предыдущими убиенными – лаборантом Юрием Ивановым и криминалистом Сергеем Казько.
Судя по выражению лица следователя, ему очень хотелось высказать мне все, что он обо мне думает.
Однако профессионализм в нем взял верх. Он присел на корточки рядом с врачом, осматривающим Орехова, и поинтересовался:
– Как скоро его можно допросить?
Врач криво усмехнулся:
– Сейчас мы будем переливать этому человеку кровь прямо здесь. Он одной ногой на том свете, перевозить его уже нельзя. И дай бог, чтобы мы быстро узнали, какая у него группа крови и чтобы наши коллеги нам привезли ее быстро. Если вторая машина так же застрянет в пробках, как встали мы, – допрашивать его будете уже не вы…
…Стас думал дождаться ночи. Заканчивать жизнь самоубийством на пожарной лестнице днем – сущая глупость. Кто-нибудь обязательно увидит, вызовут «Скорую», милицию. Зачем это надо? А вот в темноте точно все получится. Фонарей немного, окна соседей уже погаснут. Ветер, пахнущий свежей зеленью и застарелой городской гарью, пожелает ему счастливого пути…
Стас думал, есть ли у Бога запах (в том, что есть Бог, он не сомневался, только Высшие силы смогли создать такое разнообразие дивных ароматов), когда дверь его комнаты приоткрылась и на пороге появилась стройная миловидная брюнетка с короткой стрижкой. Когда-то на ее серый шерстяной пиджак попала капелька «Опиума». Стас втянул ноздрями воздух и чуть не разрыдался от красоты аромата.
– Орехов Станислав Владимирович? – поинтересовалась брюнетка низким приятным голосом и протянула руку. – Нотариус Тамара Петровна Иванова. Я так понимаю, у меня для вас скорее приятные, чем печальные новости. Ваша бабушка умерла полгода назад. Вряд ли вы были близки, и вас это известие, скорее всего, не расстроит. Соседи говорили, что у нее имеется внук. Но мне пришлось приложить немало усилий, чтобы вас найти. Других претендентов на наследство нет. Вы можете вступить в права наследования имущества, а именно: дома с участком в 15 соток в Жуковском, квартиры двухкомнатной на проспекте Вернадского, сберкнижки с имеющимися на ней денежными средствами в сумме 7 тысяч 550 рублей.
– Это все мне? Все это мое? – растерянно залепетал Стас, когда удалось проглотить застрявший в горле комок.
Информация про дом и квартиру прошла мимо его сознания. Он только запомнил про огромные безграничные деньги. Это же можно купить и «Клима», и «Опиум», и «Шанель номер пять», и денег еще останется много-много…
От обрушившегося водопада счастья Стас едва не лишился чувств. Тамара Петровна прошла в комнату, деловито заставила его выпить таблетку валерьянки, потом сбегала на кухню и заварила чайку. А потом принялась осторожно выяснять, чем занимается Стас и как планирует распорядиться наследством.
Есть люди – прирожденные организаторы. Они быстро вычленяют главное, определяют цель и указывают на оптимальный путь достижения этой цели. Тамара Петровна принадлежала именно к их числу.
Через полгода Станислав уже жил в Жуковском, московскую квартиру сдавал (как это и делала бабушка, вот откуда на ее сберкнижке образовалась внушительная сумма), учился на химфаке МГУ (куда сам Стас поступать ни за что бы не рискнул, но нотариус выяснила, что детдомовцев берут вне конкурса). Тамара Петровна все разузнала: обучают парфюмеров во Франции, есть несколько школ, но для учебы во всех непременным условием является наличие высшего химического образования.
– Выезд я организую тебе по своим каналам. Возможно, обучение во Франции будет платным, если сбережений не хватит – придется продать дом или квартиру, – рассуждала Тамара Петровна, приезжая к Стасу в Жуковский.
Квартиру и правда пришлось продать. Тамара Петровна не успела спасти деньги Стаса от инфляции, и к тому моменту, когда предстояло ехать в Париж, никаких сбережений у Стаса давно не имелось. Зато выезжать за границу уже можно было совершенно свободно.
За вступительные экзамены в Высшую школу парфюмерии в Париже Стас почему-то не переживал совершенно.
Ему казалось, что с его тонким обонянием он справится с любым испытанием. Боялся за английский, на котором полагалось отвечать на экзамене, переживал за французский, которым придется пользоваться, чтобы добраться из аэропорта до студенческого городка в пригороде Парижа. Вот правильно объясниться – это сложно. А запахи с блоттеров распознать – ерунда.
Однако то, что на экзамене звучало с одной из бумажных полосок, вызвало у Станислава шок.
Он без труда определил жасминовое эфирное масло, розу и ландыш. А потом растерянно посмотрел на членов приемной комиссии – улыбчивых горбоносых дядечек в красивых пиджаках и галстуках (никто из их не пользовался парфюмом; должно быть, старались не сбивать абитуриентов посторонними запахами).
Дядечки выглядели приветливыми и невозмутимыми.
И Стас решил, что у него начались ольфакторные галлюцинации.
Блоттер номер четыре пахнул мужской спермой. Самой настоящей мужской спермой! Никакого циветта, мускуса или кастореума, довольно удачно имитирующих запахи секреции человеческого тела. На блоттер просто нанесли сперму.
Во-первых, Стас не знал этого слова по-английски. Во-вторых, даже если бы и знал – то ни за что не решился бы его произнести в столь уважаемом обществе.
– Я не могу определить этот запах, – пробормотал Стас, вопросительно глядя на дядечек.
Один из них пожал плечами и махнул рукой:
– Значит, вы не будете учиться в Высшей школе парфюмерии. Для того чтобы перейти на следующую ступень испытаний, надо ответить на все вопросы.
Нет.
Нет-нет, это невозможно.
Что он говорит, этот француз!
Ему-то хорошо, работает, наверное, на какой-нибудь крутой парфюмерной фабрике, делает заказы для известных марок.
Стасу тоже так надо. Он живет только этим, лишь своей мечтой.
Уйти сейчас отсюда – это значит умереть.
Чувствуя, как по щекам текут слезы, Стас снял ремень брюк, приспустил трусы, вытащил член и заплетающимся языком пробормотал:
– Прошу меня простить. Я не знаю этого слова по-английски. Когда мужчина и женщина делают секс и мужчине хорошо, у него отсюда, как молоко, но не молоко, а после – финиш…
Его сбивчивую речь прервали аплодисменты.
Потом выяснилось, что на экзаменах любили устроить вот такие заподлянки…
Кому-то из абитуриентов попался блоттер с дерьмом, кому-то – с рвотными массами, а кому-то – с женским по́том (причем когда парень ответил просто «по́том», ему чуть не засчитали неправильный ответ, но он успел уточнить).
Увидев свою фамилию в списке зачисленных студентов, Стас мысленно возблагодарил Бога и Тамару Петровну и позволил себе любить все парижские запахи. Ведь ближайшие два года они точно никуда не исчезнут.
Париж пахнул изумительно: клейкими каштановыми листочками, ванильными круассанами, пропитанными коньяком бисквитными десертами, легкой свежестью Сены. И конечно, духами. Французы обожали парфюмерию, пользовались ею каждый день – и Стас, добираясь до лекционного корпуса, успевал улыбнуться, как старым знакомым, шлейфам «Шанели номер пять», «Фиджи», «Фаренгейта» и «Эгоиста».
Каждый студент получил по увесистому чемоданчику, в котором находились пузырьки с образцами разных ароматов. Там было более 500 запахов. И энтузиазм Стаса, который был уверен, что выучит их всех за пару недель, поубавился. Оказалось, что запоминаются ароматы медленно. Через час рецепторы уже ничего не различают. Поэтому студентам и выдаются такие чемоданчики – чтобы они занимались утром, до лекций, и после обеда.
Впрочем, сказать, что Стас был счастлив – это значило ничего не сказать. Да он просто парил в небесах чистейшего восторга! Он никогда не спускался с них! Им читали лекции авторы самых знаменитых парфюмерных композиций! Можно было спросить, как сочинялся тот или иной известный аромат, почему он вышел именно таким!
Стас был так увлечен учебой, что даже не ответил на флирт двух очаровательных француженок – Анны-Марии и Джулии. Тогда за ним попытались ухаживать однокурсники-геи – тоже без особого успеха. Стасу было наплевать, что ребята считают его нелюдимым и ограниченным. У него не было потребности ни в сексе, ни в общении. Его интересовали только запахи, у него имелась возможность заниматься лишь этим – и Стас был невероятно, фантастически счастлив.
– А твой отец – парфюмер? В России тоже есть парфюмерные фабрики? Там ждут, когда ты закончишь обучение? – интересовались однокурсники.
Сначала Стас, опьяненный поступлением, Парижем и новыми запахами, не придавал никакого значения таким вопросам.
Какая разница, чем занимается отец? Главное, чтобы он сам, Стас Орехов, с отличием окончил Высшую школу парфюмерии.
При чем тут парфюмерное производство в России? Во Франции есть десятки, если не сотни фирм, занятых выпуском парфюма и прочей ароматизированной продукции. Пусть сразу в «Шанель» не возьмут – но куда-нибудь да удастся устроиться с дипломом в кармане.
Как же он ошибся! Все попытки после года обучения присмотреть себе будущее место работы провалились!
Оказалось, парфюмерный мир – это мир династий. Работа в этой среде передается в прямом смысле слова по наследству, людей со стороны никто не хочет принимать в штат, какими бы профессиональными качествами они ни обладали!
Еще одно потрясение случилось, когда Стас уже заканчивал обучение. Тогда пошла первая волна по запрету целого ряда натуральных компонентов для изготовления парфюма.
– Скоро будут запрещены в производстве дубовый мох, абсолю жасмина, гелиотропин, ряд масел цитрусовых, – сказал на лекции профессор, читавший основы химического производства.
– Но почему? А что будет с шипрами, ведь дубовый мох является необходимым компонентом? Какая «Шанель» без жасмина? – зашумели студенты.
– Здоровье людей не улучшается. В мире все больше аллергиков и астматиков. Для кого-то подобные вещества могут стать смертельными.
Мадлен, сидевшая на первой парте (она очень нравилась Стасу исключительно славянской манерой носить косу и была единственной девушкой на курсе с длинными волосами), расхохоталась:
– А вы знаете, я тоже аллергик. У меня пищевая аллергия, на креветки. У меня от креветок может начаться отек Квинке. Но я же не требую запретить креветки! Может, пусть люди, у которых астма или аллергия на парфюм, просто не пользуются духами?
– Мадлен, мы можем с тобой прославиться, – присоединился к разговору студент из Китая, имя которого Стас произносить так и не научился. Впрочем, сам парень охотно откликался на прозвище «Китай». – Ты организуешь общество по запрету креветок. А я – общество по запрету арахиса в батончиках «Сникерс». Арахис – он ведь тоже очень аллергенный. Если могут быть шипры без дубового мха – то пусть уж будет и «Сникерс» без арахиса! Правильно я говорю?!
Стас в этой перепалке не участвовал. Ему вдруг все стало совершенно ясно и понятно: большой объем продаж парфюма по-прежнему приходится на старые классические ароматы, новинки продаются хуже. Запрет натуральных ингредиентов на руку тем предприятиям, которые активно выпускают новинки. Старые парфюмы будут испорчены, и как бы ни пытались «перебрать» формулу с учетом новых требований – это будет уже другой парфюм, и часть поклонников навсегда отвернется от аромата, связанного с легендарным прошлым лишь формой флакона. И еще нововведения на руку производителям химических компонентов, используемых в производстве парфюмерии. А поскольку часто химическое производство и выпуск парфюма сосредоточены в одних руках – речь идет о том, чтобы дискредитировать старые бренды, закрепиться на рынке и начать массовое производство скучных нестойких парфюмов. Почему скучных? Потому что создать шедевр к каждому сезону, к весне, зиме или лету невозможно (а сейчас идет активная пропаганда не «одного аромата на всю жизнь, собственного запаха», а «сезонных духов»). Почему нестойких? Для увеличения продаж. В начале курса химии в Высшей школе парфюмерии считалось: стойкость туалетной воды 4–6 часов, парфюмированной воды – 8–10, духов – 12–16. Через год нормы изменились, содержание ароматических веществ в композициях уменьшилась. Теперь стойкость туалетной воды – 2–3 часа, парфюмированной воды – 5–6 часов, экстракта или духов – 6–8 часов. А дальше будет только хуже.
Это означает конец всему. Конец всем мечтам о создании гениального парфюма. Его просто никто сегодня не станет выпускать. Парфюмерия больше не является искусством. Это такой же бизнес, как продажа стирального порошка или жидкости для мытья окон. Причем очень часто у предприятий, выпускающих порошок и парфюм, один собственник…
Найти работу по специальности во Франции, как и предполагал Стас, у него не получилось.
Но в Москве с его французским дипломом удалось устроиться неплохо, на частное коммерческое предприятие, выпускающее недорогие туалетные воды – имитации известных французских ароматов. Как от парфюмера, от Стаса не требовалось ровным счетом ничего. Скорее, он там был востребован как химик-технолог, следящий за тем, чтобы содержимое купленной во Франции ароматической композиции в спиртовом растворе составляло минимальный процент. Это была механическая нетворческая работа. Но Стас, нарисовавший мрачные перспективы работы над отдушками для стирального порошка, радовался хотя бы символической связи своего труда с парфюмерией.
А потом его, как молния, поразила Ольга…
Вообще женщины как личности для Стаса не существовали. Тамара Петровна, с которой он продолжал поддерживать дружеские отношения и которой был благодарен за то, что она в буквальном смысле вытащила его из петли, как женщину Стас никогда не воспринимал. Хотя Тамара Петровна старалась выглядеть женственно – всегда с ниткой жемчуга, идеальным маникюром, в туфлях на каблуках и костюмах светлых тонов. Но при всем этом Стас понимал: она просто маскирует свой мощный холодный ум, работающий в женском теле, во все эти тряпки-побрякушки, которые полагается носить женщинам. В Тамаре Петровне не было ничего от женщины – ни истерик, ни суетливости, ни молочно-мускусно-ванильного запаха. Тамара Петровна всегда находилась в ровном хорошем настроении, не пялилась в глянцевые журналы с их дурацкими советами или книжки с не менее идиотскими описаниями любовных отношений.
Стас смотрел на девушек, работавших на предприятии, и не понимал, что может заставить мужчину иметь рядом с собой подобные визгливые нервные экземпляры.
Сексуальное желание? Проще справиться с ним самостоятельно и забыть, чем ради пары приятных минут постоянно терпеть рядом с собой звуковую сирену.
Помыть пол, погладить рубашку, приготовить еду? Опять-таки, сделать все самому, это элементарно.
Стремление к общению? Но ведь женщины неимоверно глупы и примитивны, о чем с ними можно разговаривать, кроме нарядов, готовки и сплетен?
Дети?.. Какой смысл в их существовании? И к тому же они довольно долго кричат громче женщин и писаются-какаются в штаны (а значит, и пованивают).
Дом в Жуковском снесли, поставили на месте частного сектора многоэтажку. И в ней же выделили Стасу двухкомнатную квартиру. Стас сделал ремонт, завел маленькую приятно пахнущую короткошерстную собачку Тосю с выразительными карими глазами, ездил на электричке на работу в Москву и был счастлив, не испытывая ни малейшей потребности в женщинах.
Не сказать чтобы Ольга отличалась особенной красотой. Внешность ее была неяркой: среднего роста, худенькая (но с очень хорошей осанкой, занятия балетом в детстве навсегда отучили ее сутулиться), зеленоглазая пепельная блондинка. Она шила на заказ. Ее собственная одежда выглядела неброско, но стоило только присмотреться к женственным платьям и строгим пиджакам, как становилось понятно: крой безупречен, дизайн оригинален и вещи смотрятся по-королевски.
Ольга приходила к жене владельца предприятия, Алле. Аллин кабинет находился за лабораторией, и Ольга всегда кивала Стасу, а он робко улыбался в ответ.
Как только он первый раз увидел Ольгу, с ним стало происходить что-то непонятное.
Стас вдруг осознал, что рядом с Ольгой невероятно легко и вкусно дышится, а знакомые запахи становятся потрясающе красивыми. Стас с удивлением понял, что он счастливый – но почему-то только в те моменты, когда мимо проходит эта худенькая блондинка. И очень хотелось, чтобы Оля постояла рядом, а не бежала к Аллочке. Но как это устроить, Стас не мог и представить.
Однажды она заговорила с ним сама:
– Слушай, а ты можешь составить духи для одной моей клиентки? Она очень любит все уникальное и эксклюзивное. У нее нет недостатка в деньгах, но она не выносит, когда у кого-то похожее платье или аромат. Она хорошо заплатит!
– Конечно. – От волнения голос Стаса дрогнул. – Я уже придумал множество оригинальных букетов из тех ароматических основ, которые есть в нашей лаборатории!
Ольга посмотрела на него с нескрываемым удивлением:
– Так что ты тогда в этой конторе делаешь? Купи три бадьи этих масел, сними себе офис – да и трудись самостоятельно. На себя работать намного веселее, чем на какого-то дядю!
Стас даже не нашелся что сказать. А ведь она права, эта худенькая серьезная девушка!
Клиенты? Они найдутся, можно дать рекламу.
Помещение? Для аренды достаточно подходящих вариантов.
Будет ли прибыль? Этого никогда не узнаешь, пока не попробуешь, надо просто сделать первый шаг…
С легкой Олиной руки Стас начал свое дело. Появился веский повод для встреч: посоветоваться, как привлечь клиентуру, проконсультироваться, как прятать налоги.
– Приходи ко мне на ужин. И на завтрак, – однажды просто сказала она, глядя на Стаса с мечтательной улыбкой.
Рядом с ней было удивительно легко и хорошо.
Стасу нравилось смотреть, как Ольга готовит, как придумывает эскизы платьев, как поливает свои любимые филаки, которыми уставлены все подоконники в ее квартире.
Когда Стас понял, что готов всегда смотреть на тонкую Олину шейку с завитком пепельных волос, то отправился в ювелирный магазин, купил кольцо и сделал Ольге предложение. К огромному удивлению Стаса, она согласилась.
– Я так люблю тебя! Мы будем самыми счастливыми! – Оля вскочила на диван и принялась подпрыгивать вверх, целуя палец с колечком.
– Я тоже тебя люблю, – пробормотал Стас, интуитивно понимая, что именно это Ольга и хочет услышать.
Но в глубине души он знал, что это неправда. И что единственный человек, который ему по-настоящему интересен, – это он сам.
А Ольга… С ней просто удобно. Она мигом привела клиентов в его парфюмерную мастерскую, она замечательно готовит его любимые блинчики с творогом, она особенно вкусно пахнет по утрам…
Зеленые глаза жены все чаще смотрели грустно.
– Опять ты пришел из магазина со своей любимой сырокопченой колбасой. А почему не купил мои любимые куриные сосиски?
– Почему мы всегда ездим в отпуск в те жаркие страны, которые ты любишь, а я ненавижу? Неужели нельзя хотя бы иногда съездить в мой любимый Питер! Он тоже нужен мне для вдохновения!
– Почему я плачу за себя в ресторане? Ты давно зарабатываешь больше!
Потом она поменяла тактику. Стала не упрекать, а терпеливо объяснять: они вместе, они – семья, они – единое целое. Поэтому не надо сжирать все мороженое в холодильнике и покупать, не советуясь, два гидрокостюма и прочие причиндалы для дайвинга.
Затем она просто устала. Собрала чемодан с вещами Стаса, выставила его в коридор и написала записку: «Ты неисправимый эгоист, я подаю на развод. Уехала лечить разбитое сердце в Питер. Ключ оставь у соседей».
– У вас непроработанная детская травма. Ваша мать не научила вас, как проявлять свою любовь, – объяснила Стасу его клиентка-психолог, когда он рассказал ей о предстоящем разводе. – Поэтому вашим партнерам одиноко, они не чувствуют заботы и внимания. Все мы во взрослой жизни копируем модель родительских отношений. Если семья родителей конфликтовала – то и в собственной семье ребенка конфликтная основа вероятна.
– Возможно, вы правы, – согласился Стас.
Но от предложенной терапии категорически отказался.
Мысль о том, чтобы с кем-то делиться или о ком-то заботиться, казалась ему сущим идиотизмом.
Когда он, маленький, стоял перед висящей в петле обгадившейся матерью – ему кто-то помогал?
Когда его лупили в детдоме – о нем заботились?
А он что, виноват, что появился на свет из-за того, что маму изнасиловал какой-то ублюдок?
Да ну ее в задницу, эту справедливость или заботу!
Нет ничего подобного в реальной жизни, все это пустые слова.
В этой жизни каждый сам за себя. Не ты поимеешь – так тебя поимеют.
Стаса Орехова жизнь имела долго.
А теперь он будет всех иметь и использовать. Только так. А что вы хотели?..
После развода Стас жил только ради своих удовольствий.
Понравилась женщина? Попользоваться и бросить. А что она об этом думает – какая разница.
Захотелось изысканной еды? Лучшие рестораны ждут.
А еще красивая одежда, винтажный парфюм, поездки в экзотические страны с их невероятными запахами. А что, не только Бертрану Дюшафуру наслаждаться ароматами тропического ливня и разогретых солнцем стеблей лиан…
Возможности не отказывать себе в удовольствиях у Стаса были. Зарубежные компании охотно давали ему заказы, хорошо платили. А то, что по итогу имя российского парфюмера нигде не упоминалось (хотя он был минимум полноценным соавтором), Стаса не волновало. Ему не нравилось то, что происходило на парфюмерном рынке, он не питал иллюзий на улучшение ситуации и просто зарабатывал деньги.
Когда появилась возможность купить исторический раритет, флакон духов «Красная Москва», – он, конечно, ею воспользовался.
Пообещал Тимофею Веремееву хранить его в сейфе – а поставил прямо на полку в своей мастерской.
Просто потому, что ОН так хотел.
Правда, Тимофей подозревал неладное – часто звонил и интересовался флаконом, а один раз даже напросился в мастерскую (поскольку встреча была запланированной, Стас успел унести флакон домой, а потом вернуть обратно).
А через неделю – дней десять Стас вдруг заметил в мастерской миниатюрную видеокамеру. Она была прикреплена к букету из искусственных орхидей!
Сначала он испугался. Прямо дрожь пронеслась по телу.
Видеокамера.
А что дальше?
Убьют? Ограбят?
Наверное, ограбят.
И уж не за пузырьками с абсолю охотятся. За старинными духами. Теми самыми духами «Красная Москва» во флаконе – произведении ювелирного искусства!
Страх прошел.
На смену ему пришли другие эмоции – азарт и любопытство.
Стас заказал копию флакона у знакомого ювелира по фотографии (заказ оплачивался по двойному тарифу, поэтому ювелир не спал ночь – но сделал работу за сутки), наполнил имитацию современной «Красной Москвой». И, стоя спиной к камере, незаметно поменял флаконы.
Ему было дико интересно, что произойдет дальше…
Когда Стас увидел труп лаборанта Юрия Иванова и обнаружил пропажу флакона-имитации (а видеокамера из букета исчезла, должно быть, убийца забрал ее с собой), ему стало страшно.
Но посвящать полицию в подробности произошедшего он не посчитал возможным. Да кто идет в полицию и в следователи эти? И ежику понятно – там круглые идиоты и тугодумы.
А он, Стас Орехов, он умный. Он сам просчитает преступника и сам поймет, как выкрутиться из сложившейся ситуации…
«Письмо шантажиста» и таинственная смерть эксперта-криминалиста Сергея Казько напугали его до дрожи.
Казалось, что опасность везде, вся жизнь стала угрозой, и откуда будет удар – предугадать невозможно.
– Я поступлю очень умно, – сказал Стас своему отражению в зеркале. У него имелась такая привычка – разговаривать с собой, параллельно разглядывая, не появились ли новые морщины. – Я спрячу флакон в коттедже Лики Вронской. А что, очень удобно. Она живет одна, муж в командировке, дочка у родителей. Заказ на парфюм мне сделала. Так я ей быстро организую «Ле фу д’Иссей».
Придумывать предлог, чтобы побродить по Ликиному дому, не пришлось: ее собака запачкала свитер. Стас якобы отправился в ванную, а попутно заглянул в комнату-спортзал и засунул флакон за стойку с гантелями.
Он думал, что все устроил наилучшим образом: спрятал духи, притворился влюбленным в Лику, потом вернулся в мастерскую и стал работать над парфюмом для очередного клиента.
Откуда рядом возник человек – Стас так и не понял.
Просто сильные руки сдернули его с рабочего кресла, швырнули на пол и всадили в грудь нож. Но он успел рассмотреть глаза убийцы – они были серо-ледяные. Нижняя часть лица преступника была закрыла клетчатым платком-арафаткой. Глаза показались Стасу знакомыми, но вспомнить человека или внешность целиком не получилось.
– Где те самые духи «Красная Москва»? – поинтересовался преступник. Голос у него оказался красивый, мелодичный. – И не надо врать, что они у Лики Вронской в коттедже!
«Откуда ему известно про коттедж?» – испугался Стас, лихорадочно соображая, как бы это незаметно найти телефон и позвонить кому угодно.
– Говори, сволочь! – Преступник вонзил нож в плечо Стаса.
Орехов услужливо закивал: мол, сейчас все скажу. А потом с ужасом понял, что сознание покидает его, наступает сон. А ведь спать с большой кровоточащей раной, наверное, нельзя. Но так хочется…
* * *
– Лика, а как вы снова оказались в парфюмерной мастерской? Вам тут медом намазано? Как ни придете – очередной труп!
Мы со следователем Мироновым сидим на диванчике в мастерской Орехова. Владлен Ильич выпускает пар и делает меня крайней в перманентном увеличении материалов в уголовном деле. Я же с виноватым видом молчу, а сама думаю о том, что Станислав Орехов на самом деле пока еще не труп. Правда, перспективы у него туманные – после частичного переливания крови он впал в кому, за ним прислали специальную машину с кучей оборудования и увезли в реанимацию. Миронов пытался выяснить у врачей, насколько тяжелое состояние Стаса. Но медики сами не знали, когда придет в сознание Орехов и придет ли вообще.
Для меня это означает одно: сейчас Миронов закончит возмущаться и направит весь свой следовательский пыл на меня. Ибо на Орехова его сейчас направить затруднительно.
Я рада, что мне, надеюсь, удалось спасти парфюмеру жизнь. Несмотря на новый геморрой с вопросами Миронова, я рада.
Жить – это хорошо. Мне лично очень нравится. Может, и Орехов ценит эту штуку и при благоприятном раскладе поблагодарит меня за то, что я вовремя подсуетилась.
Правда, вот эта кома парфюмера для меня очень некстати.
Если бы Орехов находился в сознании – он сам бы выкручивался в плане информации насчет старинного флакона «Красной Москвы».
Если бы парфюмер, не приведи господь, умер – я бы все рассказала Миронову. В конце концов, человека, которому я дала честное слово сохранить в тайне информацию, больше нет. А что касается Тимофея Веремеева – то я его не знаю, я ему ничего не обещала. Да и, прямо говоря, расхищение музейных фондов – это преступление, за которое надо нести наказание в соответствии с законодательством.
Но Стас находится в коме. А это значит, именно сейчас мне надо брать на себя ответственность и решать, как поступить. По-прежнему скрывать от Миронова часть информации? Или рассказать правду?
Врать я очень не люблю. Иногда приходится это делать, но я всегда страдаю в таких ситуациях. Мне кажется, говорить неправду очень глупо и неосмотрительно. Жизнь человека может прерваться в любое мгновение. Шансов исправиться и наворотить добрых дел при таком раскладе не остается. И что тогда предъявить для отчета о бытии бренной физической оболочки? Кучу лжи? Оправдания этой кучи лжи? Как-то все это будет мелочно и несерьезно. Может, подобные рассуждения глупы или пафосны. Но я так живу. Или, по крайней мере, пытаюсь…
Только вот сейчас у меня, наверное, снова не получится.
– До того как я пришла в мастерскую Орехова, Стас приезжал ко мне домой. Привез заказ, – вздохнув, я начала активно портить свою карму. – Помните, я рассказывала вам, у меня был подарочный сертификат? И Стас решил, несмотря на все произошедшие неприятности, выполнить свои обязательства и сделать для меня духи. Утром он проезжал мимо моего коттеджного поселка и заехал, чтобы передать заказ. Я торопилась, мне надо было уезжать. И духи я понюхала только вечером. Позвонила Стасу, чтобы поблагодарить его. Мне показалось, что ему плохо, разговор внезапно прервался. Я приехала, чтобы помочь. И, в общем, у меня это по итогу получилось. Правда же?
Миронов кивнул:
– Ну допустим. Орехов говорил вам, кто на него напал?
– Я думаю, мужчина. Орехов сказал про него «он». Но вообще парфюмер бредил. У него галлюцинации начались. Смотрит вроде на меня – говорит про свою маму.
– Все к лучшему! Я фигею от наших людей! Орехов этот! У него в мастерской лаборанта замочили. Преступник не найден! Что он тут вошкался?! Сидел бы дома тихонечко! А руководство этого долбаного кондоминиума?! Опера пошли по камерам видеонаблюдения выяснять. И что? А ничего, не изъяли они записей. После прошлого убийства две камеры, захватывавшие подъезд, так и не починили! Наверное, ждут, когда убийца полдома вырежет. – Владлен Ильич вскочил с дивана, поправил пиджак и стал нервно расхаживать по комнате. – А Миронов за все отдувайся! Раскрываемость давай! Вокруг одни идиоты – а мне что, разорваться?!
Мне стало очень стыдно.
Я подумала о том, что в нашем с Андреем коттедже, наверное, могли сохраниться отпечатки пальцев преступника. Возможно, камеры домов соседей что-то зацепили (мы с мужем возле своего дома систему видеонаблюдения решили не устанавливать, калитка и ворота прекрасно просматриваются из окон дома. Ценных вещей в доме нет, красть особо нечего. Ну а если залезут все-таки, как залезли в один из домов в нашей деревне – то воры точно так же, как у пострадавших соседей, раздолбают молотком записывающее устройство). Но если рассказать Миронову о том, что в моем доме преступник что-то искал – он вытянет из меня правду об этом старинном флаконе.
«Не буду ничего рассказывать, – решила я, сочувственно поглядывая на следователя. Выглядел он неважно; производил впечатление человека с хроническим недосыпом. – И потом, я тоже с ног валюсь от усталости. А если эксперты будут работать – то до утра не прилягу».
Я думала добраться до дома, забрать собаку и напроситься в гости к соседям.
Спать в своем коттедже казалось мне плохой идеей. Преступник не повредил замок, что свидетельствовало о том, что у него, скорее всего, были современные отмычки. Уезжая к Орехову, я закрыла дверь на ключ. Но уснуть, зная о том, как легко убийце открыть дверь, конечно, не получится.
Забрать Снапа – и к Насте с Павликом.
Однако осуществить эти планы не получилось. Ситуация изменилась кардинально…
Нет, с домом и с собакой все было в порядке.
Когда я вошла в прихожую, меня встретил Снап. Как всегда, радостно завилял хвостом. И положил к моим ногам сверкающий флакон. Я сразу же узнала его, он выглядел в точности так же, как на снимке в телефоне Сергея Давыдова.
Получается, этот флакон не был украден из парфюмерной мастерской?
Стас Орехов меня обманул?
Решил спрятать артефакт в нашем доме?
И это именно его искал странный грабитель…
Вот Орехов гад! А если бы преступник меня убил? А я еще спасала гнусного парфюмера и выгораживала его интересы в своих показаниях!
Ну и что мне сейчас делать с этим произведением ювелирного искусства? Оставить его дома и отправиться к соседям? А если преступник решит залезть и в соседский дом? Там двое малолетних детей. Он же не церемонится с теми, кто ему мешает! Я не имею права так подставлять ни в чем не повинную семью…
