Глава 8
– Здравствуйте. У меня много неотвеченных вызовов с вашего телефона.
Я просыпаюсь мгновенно. Голос Екатерины Савицкой отрезвляет лучше любого будильника.
– Это Екатерина? – подозрительно вопрошаю я и вся обращаюсь в слух.
Хватит с меня уже фокусов прыткой ненормальной массажистки. Я для съемок в программе «Розыгрыш» не нанималась.
– Да, совершенно верно. С кем я беседую?
Ее голос! Зуб даю и голову на отсечение! Это голос именно популярной актрисы Екатерины Савицкой и никого другого. И именно этот голос я слышала во время прошлого разговора.
Я представляюсь, и, к моему большому изумлению, Екатерина заявляет:
– Да-да, я помню, что вы звонили, и мы договаривались встретиться и поговорить. Но мне пришлось срочно уехать, мобильный оставила дома. Извините, не получилось вас предупредить и отменить встречу. Я могу поговорить с вами сегодня, через два часа, если это все еще актуально.
– Очень актуально. – Я вскакиваю с постели, распахиваю шкаф, достаю чистый джемпер. – А где вам удобно встретиться?
– Приезжайте ко мне домой. Антон рассказывал, вы уже заходили. Так что как проехать к нашему домику – не объясняю. Успеете добраться?
– Да! Спасибо! До встречи!
Вылетаю в коридор, встречаю там Снапика, уже сжимающего в пасти поводок, – а верхней одежды родителей и курточки Дарины не вижу. Все понятно: отец с утра пораньше убежал на работу, мама повезла мое чадушко в детский сад. Надо мне до встречи с Екатериной успеть хотя бы Снапика выгулять. А то хороша я, красавица: и ребенка своего на родителей повесила, и собаку, а потом и себя в придачу.
Итак, план простой. Вывести Снапуню, принять душ, выпить кофе с бутербродом – и рвануть в Домодедово.
Екатерина – это, пожалуй, мой последний шанс.
Я не знаю, зачем она устроила кровавую бойню ради дорогой ароматной побрякушки.
Но то, что это она – я почти не сомневаюсь. Мне кажется, я знаю, как развивались события. Она договорилась встретиться со мной, я поехала к ее таунхаусу, – а Екатерина направилась к моему коттеджу и все там перевернула, стараясь отыскать тот самый роковой флакон «Красной Москвы». Не найдя его у меня, она добралась до Орехова, и чуть его не прикончила в попытках выяснить, где находятся духи. Орехов, правда, говорил, что на него напал мужчина. Но Катя же актриса! Короткий мужской парик, свободная одежда, платок на пол-лица – вот и мужчина. И перезвонила она мне сама вовсе не потому, что вся из себя такая вежливая. Ей просто нужна старинная «Красная Москва», любой ценой – вот и все.
К дому Екатерины Савицкой я добралась даже на четверть часа раньше, чем мы договаривались. Но торчать в машине, ожидая, пока пройдет пятнадцать минут, не стала. Да за это время просто свихнуться можно от любопытства и нетерпения!
Катя открыла дверь – и у меня невольно дух заняло от ее красоты.
Конечно, я всегда знала, что она женщина эффектная и что камера ее любит. Но даже удачные роли и правильно выставленный во время телеинтервью свет, как оказалось, не передают в полной мере очень органичного сочетания богемного шика и внутренней теплоты.
На Кате был бежевый спортивный костюм, подчеркивающий стройность фигуры. Светлые волосы падали на плечи мягкими волнами, нюдовый макияж, практически незаметный, очень шел актрисе. Она выглядела как юная девушка, недавно проснувшаяся и полная сил, с предвкушающим интересом ожидающая радости, любви, добра и готовая щедро делиться своим теплом. Не знаю, зачем этой женщине делать пластические операции. Подозреваю, честный хирург просто отказал бы ей – какой смысл терзать скальпелем лицо без малейших признаков возрастных изменений?
– Вы хотите чай или кофе?
– Давайте, я принесу вам плед – у нас на первом этаже прохладно. Поленились полы с подогревом делать – теперь вот мерзнем.
– Подождите минуту, сейчас конфеты достану. Антон их в Москве нашел, ручной работы – невероятно вкусные, мы такими только во Франции объедались.
– Куда же я убрала потрясающее печенье? Нас угостили таким печеньем – пальчики оближете! О, вот оно. Правда, красивая коробочка?
Я не могу заподозрить ее в убийствах.
Дело не в любезности, которая легко могла бы восприниматься как попытка завоевать симпатию и отвести от себя подозрения. Дело в ее искренности.
Когда к нам в столовую выходит, радостно помахивая хвостом, голденша, просто родная сестра моего Снапа, – я окончательно таю.
– Одри, дай лапу!
Собака несется к хозяйке, пытается ей протянуть сразу две, обнять ее за плечи.
Актриса смеется:
– Да не мне, гостье нашей!
Одри церемонно подходит, садится, протягивает лапу.
– Хорошая собака, спасибо. Ну, здравствуй, здравствуй. – Я пожимаю лапу и глажу Одри по мягкой шерсти.
– Собственно говоря, из-за нее я и сорвалась как умалишенная, – говорит Катя, подзывая Одри. Та подошла и не ошиблась – хозяйка угостила ее кусочком печенья. – Я планировала с вами поговорить, потом массаж сделать. Но после утренней прогулки Одри что-то есть не стала. Я температуру померила и обалдела – почти сорок один. Антоша в шоке – он же ее любит, как ребенка. А когда у него стресс – он вискарь начинает глушить, ну совсем не помощник. Я за собаку – и скорее в ветеринарку. И оказалось – правильно сделала. Одри клещ укусил! Я два дня из клиники не выходила!
– В феврале? У меня тоже собака, и тоже голден. Но Снап никогда зимой клещей не цеплял.
– У нас тут сосновый бор рядом. И аэропорт. Мне соседка рассказывала, что какие-то трубы теплые там проходят. Я не верила. Но факт остается фактом – пироплазмоз. Хорошо, анализы быстро сделали, капельниц несколько поставили. Ожила моя Одри. А день назад казалось – не вытянем.
– Сочувствую… Но все-таки клещ зимой… А вы уверены, что в вашей ветеринарной клинике вас не обманывают? В какой центр вы обращаетесь?
– На Каширке. Очень далеко и неудобно ездить, но там работает самый классный врач, который еще прошлую собаку нашу лечил. Он уникальный ветеринар…
«Ветеринарная клиника известна, порода и имя владельца тоже, день обращения и диагноз прилагаются. Я проверю ее в два счета, – пронеслось у меня в голове. – Странно, что муж соврал про репетицию в театре. Хотя, может, он уже столько принял на грудь, что вообще ничего не соображал?»
Я решила сменить тему и, сделав глоток чая, поинтересовалась:
– А вам понравилось в парфюмерной мастерской Орехова?
Катя пожала плечами:
– Да, там интересно. Мне часто дарят сертификаты на изготовление личных ароматов. У меня уже флаконов пять от Орехова, наверное.
– Вы ими пользуетесь?
– Редко. Только это между нами, хорошо? Я люблю старую классику – Шанель, Герлен.
– А «Красную Москву»?
– Еще больше, чем Шанель! Мне кажется, они очень похожи. Но «Красная Москва» мягче и женственнее. Кстати, у Стаса есть старинный флакончик, очень красивый! А какой аромат, – Савицкая закатила глаза. – Не надышаться! Стас провел пробочкой мне по запястью – я чувствовала аромат после нескольких душей! Умели же раньше делать духи!
Ее голос звучит естественно.
Она выглядит очень милой и искренней.
По своей инициативе она перевела разговор на роковой флакон.
Но я все время себе напоминаю: Екатерина Савицкая – профессиональная актриса.
Так что мне надо не идти на поводу эмоций, а думать и проверять…
– Одри, что это ты несешь?
Катя улыбается, а потом ее лицо каменеет.
Голденша, виляя хвостом, кладет перед хозяйкой светлый кружевной лифчик.
– Ах ты бессовестная собака! – Катя хватает белье, идет к ванной комнате, открывает дверь и закидывает его внутрь. – Ну как тебе не стыдно!
Я глажу Одри, что-то рассказываю о Снапе. Но думаю при этом совершенно о другом.
Савицкая очень хорошая актриса. Но собака застала ее врасплох.
Катя посмотрела на лифчик – и испугалась.
Как я вела бы себя в такой ситуации? Может, мне было бы неловко. Но чего тут бояться?
А Катя испугалась.
Наверное, потому, что это не ее белье. Размер, по идее, совпадает – стандартный третий номер, как у меня, у нее и еще у многих-многих женщин. Но любая отличит свой лифчик от чужого! Катя испугалась, потому что этот кусочек белой материи сделал ей очень-очень больно.
У голденов это породное. Обнаружат новый необычный предмет – и несут хозяину. Вещи с хозяйским запахом их не интересуют. Но они рады сложить к ногам хозяина «добычу». Когда-то голдены принимали участие в охоте. В городских джунглях охотиться больше не на кого. Но рефлексы охотников у них остались. Владельцам собак этой породы нужно очень осторожно проходить возле кучек дерьма, мертвых птичек и тому подобных «деликатесов». Стоит только зазеваться – и голден плюхнется на спину и начнет с блаженной улыбкой кататься по грязи, «отбивая» свой запах. Зачем им это надо с учетом жизненных реалий – непонятно. Рефлекс. Ну и «добычу» приносят, вещички со странным запахом…
Боже, боже, бедная Савицкая! Измена, да еще и в родном доме, какая гнусность! Я бы просто свихнулась в такой ситуации!
Катя сейчас ведет великосветскую беседу – а сама, наверное, соображает, поняла ли я, что произошло. Я ведь сказала ей, что и у меня есть пес породы голден-ретривер…
Сложно сказать, что именно вытворял ее муж – переспал с массажисткой, домработницей или притащил еще какую-то девицу.
Но случайно такие вещи в доме не оказываются.
Если бы подружка гостила-забыла, Катя бы не пугалась.
Но не прореагировать, осознавая, как вроде бы налаженная семейная жизнь трещит по швам, невозможно…
И все-таки у Савицкой профессиональная выдержка.
Она быстро пришла в себя, продолжила говорить про духи. Катя улыбалась и даже нашла силы рассказать анекдот. Последнее, конечно, с учетом грустных глаз явно далось Савицкой нелегко.
Я попрощалась с актрисой, поблагодарила ее за уделенное мне время и «помощь» и поехала прямиком в ветеринарную клинику.
Попытки завести разговор с администратором из серии «а есть ли у вас знаменитые клиенты» успехом не увенчались. Пришлось простимулировать разговорчивость парой тысячных купюр, и журнал регистрации пациентов оказался в моем полном распоряжении. Через пару минут нашлась и подтверждающая рассказ Кати запись за 10 февраля: «Одри Хепберн из Золотого мира, голден-ретривер, сука, 3 года, владелец – Е. Савицкая, пироплазмоз».
Вот и все, круг замкнулся.
Вроде бы подозревать больше некого.
Значит, я где-то ошиблась.
Но как же понять, где именно?..
* * *
Мы с Пашей сидим в пиццерии. Я давно расправилась со своей маленькой «Маргаритой». И, судя по навалившейся сонливости, она была для моего средней прожорливости организма все-таки великовата. Поэтому я пью молочный улун, надеясь на его тонизирующее воздействие.
У Паши желудок безразмерный. Он приканчивает уже вторую семейную пиццу. Официантка с умилением наблюдает за его трапезой. Всего мой приятель-хакер заказал три гигантские пиццы, девушка поджидает, когда можно будет подавать очередную. На Пашку уже тайком и повар выходил посмотреть. Подозреваю, таких клиентов тут раньше не было.
Я молчу и не задаю никаких вопросов.
Пашка ненавидит, когда ему мешают есть.
Теперь еда для него – один из самых важных ритуалов.
Но так было не всегда…
Мы познакомились сто пятьдесят лет назад, когда мне понадобилось отремонтировать мой самый первый компьютер – с огромным рычащим системным блоком и черно-белым монитором. Никакие ноутбуки тогда еще, естественно, для обычных людей доступны не были.
Пашка, худой, как палка, прокуренный и явно не утруждающий себя частым принятием душа, починил комп за пару минут. Я предложила ему чаю, и в вазочке с конфетами и печеньем после того, как парень выпил чашку, еще много чего осталось. Сейчас он уничтожает любое угощение до последней крошки!
В общем, Пашка чинил-настраивал компы. А потом, как это часто бывает с талантливыми ребятами подобной профессии, поддался соблазну. В самом деле, зачем с утра до вечера мотаться по клиентам, чистить вирусы и переустанавливать «винду», получая тридцать тысяч в месяц, когда легко и непринужденно парой щелчков по клавишам можно положить в свой карман сумму, на порядок большую.
Пашке не повезло – он стал опустошать чужие кредитки в тот момент, когда в МВД создавалось управление по борьбе с преступлениями в сфере высоких технологий. Пашкино дело было одним из первых, дошедших до суда. И он получил максимально возможное по статье наказание – что-то около восьми лет. Порой и за убийство меньше дают! Но таким образом пытались создать прецедент и напугать злостных хакеров серьезными сроками.
Хакеры, судя по СМИ, регулярно отмечающим увеличение подобных правонарушений, ни капельки не испугались.
А вот Пашкина судьба сломалась конкретно.
Он провел за решеткой с учетом долгого нудного следствия три года. Его освободили по УДО, так как у правоохранительных органов возникла потребность в подобных специалистах. Технический аспект преступлений становился все более изощренным, одними обысками-наружкой часто обойтись невозможно. Сейчас по поручению оперов Паша ломает почтовые ящики, аккаунты в социальных сетях, ставит и извлекает «жучки».
Встретившись с ним после тюрьмы, я с грустью поняла: побывать на «зоне» и не измениться невозможно.
У Пашки совершенно исчезло чувство насыщения и не возвращается уже много лет. «Жратвы было настолько мало, по ложке каши на завтрак и ужин, в обед какая-то бурда типа овощного супа. Я даже не подозревал, что бывает такой зверский мучительный голод. С утра до вечера я думал о хлебе, курице, жареной картошке. Моя мать – инвалид, передачи принимают только от родственников. Мамка раньше учительницей работала, правильная такая всегда была. Решила, что сын-зэк ей не нужен. За все годы на зоне мне не принесли ни одной передачи…» – рассказывал приятель, выйдя на свободу.
Но дело даже было не в том, что он поглощал неимоверное количество еды. Повышенный аппетит выглядел скорее нелепо. Но вот как-то я резко подняла руку, чтобы откинуть волосы, а Пашка вздрогнул, втянул голову в плечи и зажмурился. Его глаза всегда смотрели настороженно. Я чувствовала: он постоянно напряжен, всегда в ожидании удара…
«Зона» никого не исправляет. Она просто ломает людей, выжигает их души. И особенный цинизм в отношении вот таких ребят заключается в том, что их вынуждают делать то, за что они и были наказаны. Все это жестоко и неправильно.
У Паши никогда не бывает хорошей погоды. Он уверяет, что всегда чувствует себя отвратительно. Все люди – козлы, это для него аксиома. Я немного в меньшей степени козлица, потому что в свое время пыталась через знакомых в правоохранительных органах облегчить его участь. У меня ничего не получилось. Знакомые менты, так любившие козырять своим могуществом, при реальной необходимости, как оказалось, ни на что, кроме понтов, не способны. Но наверное, из-за этой попытки сразиться с ветряными мельницами Пашка и продолжает со мной общаться и выполняет мои просьбы. Правда, брюзжит при этом неимоверно.
Наконец приятель расправился с третьей пиццей, выпил очередную бутылочку кока-колы. И вопросительно на меня посмотрел:
– Говори, что там у тебя стряслось?
– Мне кажется, одного человека прослушивали во время нашего разговора. Правда, на него напали, он сейчас в больнице, серьезно ранен. И я толком не знаю, где ключи от его квартиры и мастерской.
Паша пожал плечами:
– «Жучки» больше не в тренде. Есть более продвинутые способы узнать содержание разговоров. Знаешь ли ты мейл и номер телефона этого чувака?
– Да.
Я продиктовала все необходимое. Паша достал из замызганной сумки небольшой ноутбук и углубился в работу.
* * *
– Куда это ты направляешься? Он уже позвонил тебе?!
От неожиданности я поскользнулась и чуть не шлепнулась. Но следователь Миронов ловко ухватил меня за локоть и подтащил к очищенной ото льда части тротуара.
– Говори, так что у вас за делишки? Орехов только в себя пришел – и сразу тебе звонить кинулся? Что вы скрываете от следствия?!
– Орехов пришел в себя?!
Похоже, по моему изумленному лицу стало совершенно понятно: информация о том, что парфюмер вышел из комы, является для меня новостью.
Владлен Ильич набросил капюшон куртки, повернулся к колючему ветру спиной и пробормотал:
– Прости, нервы вконец расшатались. На людей уже бросаюсь. Пришел он в себя еще утром, из реанимации перевели, врач разрешил поговорить.
– Надо же… А я вот… – Я запнулась, пытаясь придумать объяснение своего нахождения возле больницы, – волновалась. До справочной не дозвониться, решила заехать и спросить про его состояние. А он описал нападавшего?
– Описал. Но толку от этого никакого. Мужчина, высокий, худощавый, глаза голубые. На голове – бейсболка, практически все лицо прикрыто платком-арафаткой.
– А что ему было нужно?
– Орехов уверяет, что не знает. Он работал, прибежал этот ковбой и стал его крошить. Безо всяких причин и требований. Типа психопат.
«Все понятно, – подумала я, поднимая воротник. Ледяной ветер явно решил продемонстрировать, что зима еще долго будет хозяйничать в Москве, – Орехов продолжает врать. Что за человек! Меня подставил, самого чуть не прирезали – а он все гнет свою линию. Нет, таких эгоистичных самовлюбленных типчиков даже могила не исправит!»
Глаза Миронова сузились:
– А все-таки, почему вы о нем так беспокоитесь?
Я попыталась соскочить с темы:
– Владлен Ильич, так мы вроде на «ты» перешли? Или я что-то перепутала?
– Да ты все, что можно, похоже, путаешь. Только я доказать ничего не могу. Не боишься с огнем играть?
– Что вы, пиромания – это не моя стихия.
– Ладно, не прощаюсь. Сто пудов увидимся. Возле очередного трупа. Очень бы хотелось надеяться – не твоего.
Следователь развернулся, пошел вперед, прямо навстречу промозглому ветру.
– Подождете меня? Я на пару минут к Орехову. А потом вас подвезу! – прокричала я, чувствуя, как холодный воздух леденит горло.
Миронов улыбнулся:
– Хоть одна отличная новость за день! Пошли, я в холле подожду. Не май месяц!
Орехов спал.
Я наблюдала через окно палаты за его посеревшим лицом и чувствовала, как страх начинает заполнять меня всю, от кончиков пальцев ног до макушки.
Здоровье человека – такое хрупкое.
Прервать человеческую жизнь – проще простого.
Если что-то пойдет не так, если я ошиблась в своих расчетах – все это может произойти и со мной. Больничная палата, слабость, капельницы и таблетки… Тоска… А ведь это еще не самый худший сценарий развития событий. Преступник может не просто покалечить – он может легко убить. А у меня дочь, и родители, и Андрей, и Снапик…
Ладно, хватит рефлексировать.
Назвался груздем – полезай в кузов.
– Здравствуйте, Стас! Как вы себя чувствуете?
Войдя в палату, я огляделась по сторонам, пододвинула стул к постели парфюмера и села.
Надо же, Миронов, похоже, апельсинки принес – вон они лежат на тумбочке, рядом с сотовым телефоном, подключенным к зарядке. Или это не Миронов, а кто-то из друзей Стаса подсуетился?..
Он кажется мне таким мерзким! Неужели и у таких уродов бывают друзья?..
Орехов облизнул пересохшие губы и хрипло пробормотал:
– Спасибо, все хорошо. Я очень вам признателен. Вы мне жизнь спасли.
– Надеюсь, вы этому рады?
– Конечно, – он кивнул и поморщился. Видимо, перетянутая повязкой рана на плече доставляла ему сильную боль. – А я так виноват перед вами! Лика, я просто идиот! Я… даже не знаю, как сказать…
– А что случилось?
– Лика, я спрятал флакон с духами «Красная Москва» в вашем доме. Я не знаю, что на меня нашло. Это было какое-то помутнение, туман. Я просто хотел спрятать где-нибудь эти духи…
– Вы же говорили, их украли!
– Я врал. Вор и убийца взял копию флакона.
– В вашей мастерской была копия?!
– Последние два дня – да. Я нашел маленькую камеру в мастерской. Мне стало любопытно, что произойдет. А потом я испугался. И не стал уточнять, что украли не оригинал. Я подумал, что мне надо разобраться в происходящем, и вы мне поможете. После убийства эксперта я перепугался. Вы говорили, что живете одна, в большом доме. Помните, я спрашивал вас про помощницу по хозяйству? Я говорил, что мне нужен человек – а сам просто выяснял все подробности и прикидывал, насколько удобно спрятать флакон у вас.
– Знаете, кто вы после этого? Да я к вам со всей душой – а вы что?!
– Я эгоист, да. Моя бывшая жена совершенно права. Флакон спрятан в цокольном этаже, там у вас что-то вроде спортзала. Он за стойкой с гантелями. Пожалуйста, будьте осторожны.
Я хмыкнула:
– Как это мило с вашей стороны! Сделать подлость, а потом лицемерно заботиться о моей безопасности! Знаете, Стас, я обычно стараюсь не жалеть о любых событиях, которые со мной происходят. Но мне очень жаль, что мы знакомы. Вы подрываете мою веру в людей!..
* * *
До деревни я еле доехала. Начался сильный снег, дорогу замело в считаные минуты. Я подключила полный привод в своей «Тойоте», это облегчило мне вождение. Но машины в соседних рядах виляли из стороны в сторону, и мне пару раз казалось, что столкновения не избежать. Но, к счастью, все-таки обошлось без вмятин-царапин-разбитых фар.
На нашем участке вовсю кипела работа – соседка Настя с детишками, Софией Павловной и Роби Вильямсом лепили снеговика (вообще девочку, ровесницу и подружку моей Даринки, звали Соней, но она была такой серьезной леди, что как-то невольно мы привыкли к ней обращаться по имени-отчеству. А «Роби Вильямса», щекастого пузырька двух лет от роду, звали Робертом, и больше всего он обожал петь и танцевать – даже когда еще ни говорить, ни ходить не умел, звуки музыки заставляли его отжигать, как получалось).
– Ты не возражаешь? – спросила Настя, когда я вышла из машины. – У нас на участке стройматериалы. Такой бардак, даже снежную бабу поставить негде. Вот решили у вас.
– Да вы что, я только рада! Правильно сделали! Скоро Даринку заберу – а тут у нас такой красавец!
– Это не красавец, а красавица. Я ей накрашу губки и ногти и дам свою сумочку, – поправила меня София Павловна, голубоглазый ангелочек в розовой шапке. – Девочке нельзя без сумочки.
Настя улыбнулась и закатила глаза. София Павловна с младенчества была увлечена нарядами и косметикой, книжек не признавала в принципе, а успокоить ее любое горе мог только журнал «Космополитен».
Подхватив на руки Роби Вильямса (он открыл ротик, собираясь зареветь, но потом передумал и показал пальчиком на воробья, спикировавшего снеговику на голову), я предложила:
– Соседи, давайте я вам чая-какао принесу. Не жарко сегодня.
Настя покачала головой:
– Лучше пошли к нам. Мы глинтвейн делали, выпьем по стаканчику.
Больше всего на свете мне сейчас хотелось глинтвейна. А еще общества дочки с мужем, и чтобы вся эта дикая кровавая история закончилась (или еще лучше – чтобы она не начиналась). Но наверное, идти в гости к соседям мне сейчас не стоит.
– Мне надо сделать срочную работу, – объяснила я Насте и, передав ей все-таки пустившего слезу Роби Вильямса, пошла в коттедж.
Мне хотелось, чтобы соседи возились со снеговиком на нашем участке как можно дольше.
Но через полчаса они ушли в свой дом.
А потом стемнело, и страх опять стал терзать меня самыми мрачными предположениями и вездесущими угрозами.
Заварив себе чаю с мятой, я расположилась в гостиной, включила на ноутбуке комедию – и неожиданно для себя самой задремала.
Меня разбудил грохот в цокольном этаже.
Я бросилась вниз и поняла, что все кончено.
Миронов с парой оперативников задержали именно того человека, что я и предполагала, – актера Антона Гречко, мужа Екатерины Савицкой.
«Да быть такого не может, он же нормальный чувак, оперов в сериалах играет, – убеждал меня следователь несколькими часами ранее. – Мы этого мужика как своего в доску парня уважаем».
Я предложила ему проверить, если ли в базе МВД отпечатки пальцев «своего в доску парня». Миронов сделал пару звонков и сник.
Но похоже, до последнего в сердце Владлена Ильича жила надежда, что я, баба-дура-блондинка, все перепутала.
Миронов защелкнул на запястьях Антона наручники и охрипшим голосом поинтересовался:
– Ну, нафига? Нафига тебе все это надо было? Я ж, блин, всегда тебя по телику смотрел. Я у тебя автограф хотел взять. А ты…
– А что – я? Да что вы все знаете обо мне?! О нас с Катей?!
…О том, что папа работает в КГБ, в детстве Антон не знал. Отец уходил на работу в гражданской одежде, да и друзья его, заходившие в гости, военной формы не носили. Только по праздникам, когда все собирались в клубе, папа надевал китель, белую праздничную рубашку. А на некоторых дяденьках, как заприметил Антоша, даже была кобура, коричневая, на поясе. В кобуре, наверное, лежит самый настоящий пистолет; не то что пластмассовая ерунда из «Детского мира», которую дарят Антоше. Правда, пистолетики, даже самые настоящие, Антона особенно не интересовали. Походов в клуб он ждал по другой причине. Конечно, сначала во время праздника было довольно скучно. На трибуну выходили дяденьки в смешных фуражках и что-то читали по бумажке, а затем им все хлопали. Но потом наконец занудные речи заканчивались и начинался концерт. Вот тут надо было не теряться, поскорее убегать от мамы и по ступенькам быстро-быстро забираться на сцену. Мама, уже зная, что произойдет, летит следом. Но к счастью, ступеньки крутые, на маме праздничные туфли на высоких каблуках. А еще сцена вся опутана проводами. Все это мешает маме поймать Антона. Он прорывается к микрофону, подпрыгивает (если микрофон закреплен на высокой палочке) или вырывает его из рук ведущего.
– Внимание все! Сейчас Антон Гречко исполнит вам композицию собственного сочинения! – провозглашает Антон и бежит к пианино.
Он врет – пианино у них дома нет, и никакой композиции собственного сочинения соответственно тоже. Ну и что с того? Можно открыть лакированную крышку и стучать по любым клавишам, какие под руку подвернутся. Никто же не знает, что Антон не умеет играть. А дяденьки из телевизора, кажется, тоже так делают – колотят по клавишам без разбора и при этом хмурятся, выкатывают глаза или надувают щеки. А еще они нервно откидывают назад волосы. Пожалуйста, пожалуйста – Антон изобразит все это мгновенно.
А можно не бежать к пианино. Можно станцевать – хоть «Лебединое озеро», хоть вальс. Можно спеть песню, прочитать стихи…
Конечно, Антон устраивает концерты и дома, для мамы и папы. Родители хвалят его и хлопают. Но зал и сцена в клубе – это совсем другое дело. Сразу, как только Антон впервые увидел сцену – он понял, что ему обязательно надо туда. Там, только там, происходит настоящее чудо! Только там живет сказка – в этом полумраке, пахнущем пылью, духами, костюмами, тайной. Сцена – самое невероятное живое существо, какое только может быть. На нее смотрят люди, они аплодируют. Их взгляды запускают звонкие серебристые водопады энергии, разбивающиеся о сцену миллионами хрустальных капель. В общем, сцена – это сцена. Лишь в этом месте происходит сказка. А книжки про принцев и принцесс – ерунда полная.
Антон не понимал, какая сила влечет его на сцену. Но те мгновения, когда он стоял на ней и чувствовал устремленное на себя внимание зала, были самыми-самыми счастливыми в его жизни. Он не испытывал ни капли смущения. Просто старался быстрее, как можно быстрее, прочитать стихотворение, спародировать застывшего ведущего, станцевать только что придуманный танец.
У него имелась лишь пара минут. Потом мама добиралась до сцены, ведущий отбирал микрофон и объявлял:
– Импровизация маленького артиста закончена. А сейчас перед вами выступает…
– Антоша, ты не должен так себя вести. Это неприлично, – выговаривала позже мама, угрожая в наказание не купить мороженое (но потом забывала о своей страшной угрозе и все равно покупала).
А отец за него вступался:
– Ну и зачем ты его оттуда вытащила? Уж Антон наш поет-пляшет получше этих толстых девок из местной самодеятельности…
Потом он увлекся воспроизведением голосов.
– Дорогая, я дома! Корми меня срочно! – провозглашал отец по вечерам.
Антон повторял эти фразы перед зеркалом и чувствовал, что интонации папы ему удается передать легко. Но голос у отца более низкий, и такой даже при всех усилиях из своего тонкого голоска не выжмешь. Мама ни разу не поверила, когда Антон пытался разыграть ее и притворялся отцом, вернувшимся с работы… А вот папа как-то доверчиво отозвался на Антошино: «Ужин на столе, мой руки». Пришел на кухню и недоумевал, почему же жена позвала его ужинать, когда макароны по-флотски еще не готовы.
Годам к пяти Антона никто по имени уже не называл – только «Артист». Вот тогда уже ему стали по-настоящему интересны книжки. В книжках жили разные истории и герои. Можно прочитать сказку, запомнить, какие там есть персонажи – ну, Красная Шапочка, Русалочка или Иван-дурак, а потом сделать костюмы и разговаривать в точности, как они.
Видя явные артистические способности сына, отец предложил сводить Антона в театр.
– А если он во время спектакля побежит на сцену? Это же будет позор! Или ты предлагаешь связать ребенка? Постоянно держать его за руку? Вспомни, что происходит на концертах в клубе! Ты этого хочешь?
– Антон даст мне честное слово. – Папа обнял маму за плечи и поцеловал в затылок. – Я объясню ему, что настоящие мужчины всегда держат свое слово при любых обстоятельствах!
Это был самый яркий день в его жизни, самый счастливый.
Предчувствие чего-то невероятного щекотало то грудь, то живот. Мама заколола волосы в высокую прическу и надела красивое платье, отец завязал галстук. Черная жилетка, которую надели на Антона, чуть натирала спину. Но даже эта неприятная мелочь не портила ощущения приближающегося праздника.
Для того, чтобы войти в зал, надо было пройти мимо буфета. Антону захотелось стаканчик зеленого колючего «Тархуна» – сладкого, с шипящими пузырьками, даже слегка щелкающими по носу (если, конечно, взболтать напиток, а потом быстро-быстро поднести стакан к губам).
Но папа покачал головой:
– Только невоспитанные люди жуют пирожные перед спектаклем.
Антону на мгновение даже стало страшно. Что же там такого в этом театре? Папа всегда покупает мороженое, а иногда и два (если мама не видит). Он отказал сыну впервые в жизни!
Как ни странно, эта отцовская привычка – полностью игнорировать театральный буфет – передалась Антону мгновенно и навсегда. Он так никогда и не сможет есть бутерброды в театральных антрактах, и даже попкорн в кинотеатре будет ему казаться чем-то совершенно излишним.
Когда наконец поднялся тяжелый темно-бордовый занавес, Антон от волнения был близок к обмороку.
Нет, бежать на эту сцену не хотелось.
Он вдруг понял, что сейчас увидит невероятное чудесное зрелище. И буквально через пару минут растворился в спектакле целиком и полностью.
Давали «Ромео и Джульетту». Актерский ансамбль был подобран очень удачно. Ромео, порывистый и горячий, готов все сделать ради своей любимой. Нежная романтичная Джульетта сначала кажется смущенной, потом решительной. Как трогательно показано рождение настоящей любви…
Антон страдал вместе с влюбленными, радовался тайным встречам, негодовал на семьи, препятствующие искреннему теплому чувству. Смерть Ромео и Джульетты опустошила его душу. Но когда выяснилось, что все не так просто и влюбленные все-таки оказались разлучены – душе стало еще больнее. Он понял, что это высший сценарный и актерский пилотаж – бросить зрителя на максимальный пик эмоций, и потом, когда он поверит, что это максимум, добавить еще огня.
– Тебе понравилось? – поинтересовался после спектакля отец.
– Молодец, сын, ты вел себя хорошо, – похвалила мама.
Антон молчал.
Он находился под таким впечатлением, что вдруг обнаружившаяся после финальной сцены его собственная жизнь требовала времени для осознания. К вечеру у него даже поднялась температура. Закрывая глаза, Антон все видел театральную сцену, яркие костюмы, красочные декорации. Это было так невообразимо прекрасно, что Антону вдруг вспомнилось смешное выражение «ни в сказке сказать, ни пером описать». Только теперь он понял, что бывает что-то настолько красивое, большое и значительное, что описать это действительно невозможно. Оно просто входит в тебя и меняет. Быстро и бесповоротно, навсегда…
Перед школой Антон уже перечитал всего Шекспира, пьесы античных и французских драматургов, Чехова и Грибоедова.
Уроки казались ему скучными, одноклассники – глупыми, учителя – злыми и уставшими.
На одноклассниц внешность Антона произвела впечатление.
– Он самый красивый мальчик в нашем классе.
– Не в классе, а во всей школе.
– Не во всей нашей школе, а во всех-всех школах Москвы.
– И не только Москвы, а целого мира!
После последней фразы блондинки Леночки рыжеволосая Вера задумалась, вздохнула, но больше так ничего и не сказала. А потом прозвенел звонок и надо было всем идти из коридора в класс. Девочки так и не поняли, что Антон стоял за углом, и не столько подслушивал разговор, сколько наблюдал за их мимикой, чтобы потом повторить все гримаски, мелькавшие на девичьх личиках.
Антон знал, что он красив. Сравнивал свою смазливую мордашку в зеркале с теми лицами юных актеров, которые играли в сказках. И понимал, что он выглядит точно так же привлекательно, а может, даже и лучше. Голубые глаза, темные густые ресницы, смуглая кожа. Когда он улыбается, на щеках появляются симпатичные ямочки. И рот у него тоже красивый, а зубы – ровные, белые.
Ну красив и красив.
Собственная внешность не воспринималась Антоном как некая ценность. Скорее, ему было интересно, что с ее помощью можно передать. Получалось, что показать при его лице, высоком росте и стройном теле можно очень много персонажей – и принцев, и мушкетеров, и даже принцесс. Женское платье Антон носил с легкостью, любил подвести глаза и нарумянить щеки. У мамы было много заграничной косметики, отец привозил из командировок. Правда, мама ворчала, когда замечала на лице Антона следы стертой помады и туши. Но перевоплощаться в девушку Антону было очень интересно.
Кино он старался смотреть один.
Выбирал в кинотеатре самые ранние или поздние сеансы, садился на первый ряд или боковые места.
Увлекаясь, он начинал повторять реплики героев кинофильма, мог встать и скопировать их жесты, походку, прыжки или фехтовальные выпады. Зрители по соседству пугались или хихикали, это разрывало связь Антона с действием фильма и неимоверно выводило из себя.
Учился Антон плохо. Только по русскому языку и литературе учительница регулярно ставила пятерки. Грамотность у него сформировалась благодаря любви к чтению идеальная. А школьную программу по литературе он в основном освоил самостоятельно еще в пять-шесть лет.
Ни отличником, ни «ботаником» не был, но мальчишки из класса били Антона смертным боем.
Поджидали после уроков, окружали и давай молотить портфелями-кулаками.
– Получай, кривляка и воображала!
– Думаешь, если похож на Арамиса – то тебя и побить нельзя?
– Сейчас ты не улыбки будешь копировать, а соплями мазать! Артист выискался!
Подобная ненависть Антона пугала.
Жаловаться родителям ему было стыдно.
Антон пытался осознать, за что его невзлюбили ребята, но так и не мог найти причину. Он никого не обижал, не закладывал учителям. Предпочитал после уроков не гонять в футбол, а почитать книжку? Но это же его право, почему надо унижать за это изо дня в день?..
Непонимание и страх сделали жизнь тусклой и унылой. Больше не хотелось повторять за актерами, мечтать о театре. Побить всех мальчишек было нереально, и Антон думал, что, может, если перейти в другую школу, все изменится к лучшему.
Впрочем, скоро отец заметил синяки на скулах, пришлось объясниться.
– Тебя травят, потому что ты отличаешься от них. Ты умнее, с тобой хотят дружить девочки. Поэтому ты раздражаешь. Но это нормально, – объяснил отец, доставая из шкафа спортивный костюм. – Одевайся, мы пойдем на пробежку.
– Пап, я никогда не стану таким сильным, чтобы побить восемнадцать мальчиков из нашего класса, – уныло протянул Антон, натягивая футболку.
– Ты побьешь одного-двух – остальные сами разбегутся. – Папа улыбнулся, и у Антона вдруг стало удивительно легко на душе.
Отец оказался прав. Проблему с одноклассниками навсегда решила парочка расквашенных носов.
Чем старше Антон становился – тем больше внимания ему уделяли девочки.
Им нравилось заботиться о нем – давать списывать домашнее задание, угощать яблоками и конфетами, дарить заграничную жевательную резинку или ластик. Еще они обожали давать ему для заполнения свои «анкеты». В них разноцветными фломастерами были написаны незатейливые вопросы, вроде «твой любимый фильм» или «что для тебя счастье?», а еще на страничку можно было приклеить открытку или переводную картинку.
Антон лениво принимал все эти знаки внимания, слышал, как завистливо вздыхают мальчишки:
– Сама Верочка с Гречко за одной партой сидеть решила!
– И Катя к нему неровно дышит, и Ира…
Сам же он дышал к девчонкам ровно. Все эти Кати-Верочки-Иры сливались для него в единый милый образ, нежный, улыбчивый, приятный. Он радовался им, как солнцу. Так чудесно, когда оно светит и греет! Пусть радует всех…
Летом в деревне на Антона положила глаз молодая соседка. Он очень быстро понял, что значат ее случайные прикосновения, многозначительные взгляды и улыбки. Глядя на ее загорелые коленки, едва прикрытые ситцевым платьем, Антон понимал, что девушка, пожалуй, очень красива, пропорционально сложена. И она охотно может ему дать то, о чем шепчутся все мальчишки в классе. А он, Антон, очень этого хочет. Сердце колотится как сумасшедшее, а дыхание замирает при мыслях, что можно прикоснуться к женскому телу, поцеловать, почувствовать его податливую мягкость и все то остальное, что так часто описывается в книгах… Но вместе с этим желанием в Антоне появлялась и брезгливость. Почему-то ему казалось, что вот так, просто, бесхитростно и по-животному… Так нельзя. Это противно и мерзко, как хватать еду грязными руками, пользоваться чужой зубной щеткой или гадить посреди гостиной…
Мысли эти Антон своим деревенским приятелям никогда не озвучивал. Он знал, что они скажут: «Ну ты дебил, такой девахе не присунуть», «Баба хочет, а ты дрейфишь – да ты не мужик». И даже в глубине души думал, что они правы были бы в таких высказываниях… Просто в нем сидит вот это какое-то то ли чистоплюйство, то ли романтичность… Но надо, наверное, что-то с этим делать?.. В конце концов, может все окажется не так уже и плохо? Ему пятнадцать, и многие ровесники уверяли, что у них уже «это было»…
Удивляясь своему равнодушию, он пошел с соседкой в сарай, где хранилось мягкое душистое сено. Прилег рядом с ней, обнимал красивое загорелое тело. Но только ничего не вышло. Чем жарче девушка целовала Антона, тем с большим ужасом он понимал, что его член, вскакивающий от любого случайного женского прикосновения, сейчас съежился и сжался…
Потом, через день, все случилось как надо. Соседка с радостной улыбкой откинулась на сено, а Антон чувствовал только усталость и ледяную брезгливость, заполнявшую и его тело, и душу.
Они лежали, обнявшись, слушали, как голосят соловьи, смотрели на звезды, видневшиеся прямо над головой через прохудившуюся крышу. И трещали сверчки, а где-то вдалеке плакали лягушки, и прямо в сочную соседкину грудь норовил вонзить свое жало звенящий комар… Антон видел все это, и одновременно в его сознании крутились кадры совсем другого фильма.
Вот он забегает в родительскую спальню. Отец еще спит, а мама проснулась. Она подпирает подбородок рукой и с нежностью смотрит на папу, она улыбается, и глаза ее сияют.
Вот они всей семьей идут по парку Горького. Антон бежит вперед, ему дали денег на карусели. Но он вдруг думает спросить у родителей, не хотят ли они тоже покататься? Денежек у него много, всем на билеты хватит. Он оборачивается и видит, как родители целуются, потом берутся за руки и машут этими руками, как качелями, и смеются…
Вот папа дарит маме колечко в красивой красной коробочке. Вот мама плачет на кухне – она в сто пятьдесят первый раз пытается приготовить для папы заливную рыбу по рецепту свекрови, и у нее ничего не получается.
Но конечно, все эти руки-поцелуи-взгляды – это все вторично. Можно хоть сейчас взять соседку за руку, пойти с ней по улице, подарить цветы… Можно – а только не хочется. Нет вот этого порыва, теплоты, нежности. Нет того, что прилепило маму к отцу, а отца – к маме и сделало их одним целым.
Нет любви.
Просто нет любви.
Только пацанам о таком говорить не надо.
Засмеют…
В начале 90-х Антон оканчивал школу.
Жизнь очень сильно изменилась, цены помчались вверх, из магазинов исчезли продукты, все стали что-то продавать, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Папина работа, казавшаяся такой важной и значимой, вдруг утратила весь свой ореол тайны и романтичности. В «Огоньке» и «Известиях» писали про репрессии и расстрелы, и сотрудники НКВД в тех статьях выглядели как хладнокровные беспринципные убийцы.
В семьях одноклассников были скандалы и разводы. Но родители переносили трудности стоически. Казалось, маму не волнует, что папиной зарплаты уже не хватает на самые обычные продукты и приходится продавать то ее часики, то пальто, чтобы избежать самого настоящего голода.
Раньше Антон грезил о театре и кино. Но сейчас актерская работа казалась совершенно бессмысленной. Терзания Гамлета или Раскольникова в современных реалиях – это просто смешно. Люди пытаются выжить в обрушившемся на них хаосе. Настоящая трагедия происходит с каждым, каждый божий день. Тут и играть ничего не надо…
– Пошли, накатим пивка, – приглашали одноклассники. – Или ты, Артист, с нами пить брезгуешь?
Он брезговал, но шел. Потому что просто не знал, чем себя занять. В душе образовалась пустота, которая ничем не заполнялась. После пива и водки пустота не исчезала. Но последующая головная боль делала моральные терзания менее мучительными.
– Сынок, ты идешь куда-то не туда, – говорил отец, сочувственно глядя на Антона. – Зачем портить свое здоровье? Ты ведь мужчина, должен быть сильным. Не буду говорить банальности о скользкой дорожке. Ты просто подумай…
Антону хотелось выкрикнуть папе прямо в лицо:
«А зачем оно мне сдалось, здоровье это и вся жизнь, по большому счету?»
Но он сдерживался, не хотел расстраивать ни мать, ни отца. Просто старался попозже приходить домой, когда они уже крепко спали.
После окончания школы поступать в театральный институт Антон не стал.
Современная кинопродукция? Да это просто смешно! После «Меня зовут Арлекино» в кино Антон не ходил. За билетами выстраивались очереди, все обсуждали «Аварию, дочь мента» или «Маленькую Веру». А Антону казалось, что все вокруг сошли с ума и что обсуждать нечего. Ну, по крайней мере, в восторженном тоне. Это не кино, это какое-то совершенно неправильное кино. Как такое можно снимать или смотреть?! Сценарно в том же «Арлекино» все очень плохо. Любая античная трагедия четко структурирована, это позволяет читателю (зрителю) пережить вместе с героями приключения, пару раз ахнуть от удивления и испытать шок неожиданной развязки. А сценарий «Меня зовут Арлекино» выстроен линейно, без поворотных пунктов (может, если бы Юрий Щекочихин сам работал над сценарием, этой проблемы удалось бы избежать). И финальная сцена с изнасилованием, которая должна восприниматься как кульминация, вызывает не боль и сопереживание, не неожиданный шок, а облегчение. «Ну наконец-то пришел конец этой бестолковой двухсерийной беготне главного героя по электричкам и непонятным дракам по надуманным причинам», – уныло думал Антон в кинотеатре. После окончания фильма многие зрители хлопали, высказывали свой восторг. Антон отчасти понимал причину такого восприятия. Это радость ребенка, которому впервые дали конфетку. Но он-то не простой зритель, не просто ребенок. Он уже знает, что конфетки бывают и повкуснее, и покрасивее… Антону не нравилось все: сценарии, игра актеров, «чернуха», которую режиссеры тащили на экраны. Казалось, все пытались перещеголять друг друга по количеству разбитых носов и изнасилованных актрис. Рецепт успеха прост – показать советскому человеку, что есть секс, показать все это на экране. И он радостно побежит на фильм, и не один раз побежит! Но это все – дешевая популярность! Актрисам рвут платья и раздвигают ноги, они размазывают слезы по лицу – но в то, что они реально испытывают боль, поверить сложно. Однако кого интересуют нюансы актерской игры?.. Достаточно просто показать грудь или задницу – и успех картине обеспечен, а газеты выйдут с идиотскими статьями про очередной новаторский прорыв талантливого режиссера…
В общем, участвовать во всей этой грязи Антону было откровенно скучно.
После школы он устроился на рынок, продавал джинсы-«варенки» и спортивные костюмы под «Адидас». Когда не было покупателей, лениво перечитывал Чехова. По вечерам ходил «на пиво» с бывшими одноклассниками, которые в основном зарабатывали на жизнь тем, что собирали дань с кооператоров для различных бандитских «бригад».
В тот роковой вечер вроде бы все было как обычно.
Антон проторчал весь день на рынке, продал всего несколько пар джинсов. Покупателей, желающих выбираться из дома на промозглую ледяную стужу, было немного. После работы Антон взял трехлитровую банку пива и пошел к Сереге, своему однокласснику. Отец Сереги давно умер, мать находилась в местах не столь отдаленных, так что никто не мешал пить на квартире у Сереги сколько душа пожелает.
– О, пивасик! А у нас водочка имеется, баш на баш, – обрадовался Серега.
На прокуренной кухне сидели еще двое каких-то парней и создание женского пола лет двадцати от роду, пьяная до такой степени, что называть ее девушкой было бы кощунственно.
Антон выпил сто граммов водки, подцепил предварительно помытой вилкой кружок зеленоватой пованивающей колбасы. И почувствовал, как его повело, а глаза слипаются.
– Я посплю у тебя немного, – сказал Антон и, пошатываясь, пошел в комнату Сереги.
Диван бы разложен, постельное белье скомкано, сверху лежал ситцевый лифчик.
Антон двумя пальцами переложил белье на кресло, заправил постель, набросил покрывало (по виду, как ни странно, практически чистое) и провалился в глубокий сон.
Ему, озябшему и уставшему, снился чудесный май. На зеленой-презеленой траве желтели солнышки одуванчиков, и голубое небо, приправленное легкими сливочными облаками, текло вместе с негромко журчащей речной водой. В этой нежной улыбке приближающегося лета хотелось раствориться целиком и полностью.
А потом вдруг раздался истошный вопль Сереги:
– Тоха, ты с ума сошел! Ты зачем зарезал ее?!
Антон вскочил, отшвырнул нож (который почему-то был в его руке), оторопело уставился на лежавшее на полу окровавленное существо женского пола.
– Тоха, я в милицию звоню. – Серега, ловко подхватив нож, быстро вышел из комнаты, и Антон услышал, как одноклассник закрыл дверь на ключ.
Мысли встревоженно заметались.
Так, ну понятно – прирезать существо Антон не мог бы в любом состоянии. Да и не пьяный он был, с одного-то стопарика.
Значит, зарезал Серега или те другие, незнакомые парни, которые были на кухне.
А Антона просто решили сделать крайним. Подсунули ему нож – он хватанул его спросонья… Теперь нож у Сереги, с его отпечатками пальцев, а козлина-Серега в эти минуты еще и в милицию звонит.
Серегины показания плюс еще те двое – против слова Антона. Да тут все ясно, сидеть ему за убийство этой незнакомой девки…
Только сидеть… нет, сидеть он не будет!
Это не его роль, не его кино!
Антон подошел к окну, посмотрел вниз.
Серега живет на втором этаже, но дом старый, «сталинка», потолки высокие, и внизу к тому же магазин, так что тут метров пятнадцать высоты минимум.
Прыгать вниз не стоит.
Но можно перебраться на общий балкон, а оттуда спокойно спуститься вниз… или лучше выбраться на чердак, он открыт… перейти по крыше в самый дальний подъезд и выйти уже через него, чтобы избежать встречи с подъезжающими милиционерами…
Выбравшись из дома Сереги, Антон добежал до ближайшего телефона автомата, позвонил маме и сбивчиво забормотал:
– За мной придут из милиции. Но я не убивал. Надо спрятаться. Просто не волнуйся. И верь: я не убийца, я вообще не знаю, что там произошло.
Потом он пошел прямиком к Гусю.
Гусь был бандитом.
Раз в неделю Антон отвозил ему конверт с данью за «крышевание». Сколько там находилось денег – Антон не знал и знать не хотел. Пусть у кооператора, который привозил джинсы и кроссовки на продажу, об этом голова болит. А Антону лишняя информация ни к чему. Как говорится, меньше знаешь – спокойнее спишь. Гусь забирал деньги, смотрел на Антона, и глаза его подозрительно блестели:
– Похож ты на моего сына, шельмец…
Как-то Гусь перебрал со спиртным и разоткровенничался: сына убили бандиты из другой группировки. «Теперь у меня нет никого, один я остался. А ты на Димку моего похож, ну прямо вылитый. Я как первый раз тебя увидел – мне прямо показалось, сынок с того света явился. Будет нужна помощь – обращайся. Чем смогу – всегда помогу», – сбивчиво говорил Гусь, пристально вглядываясь в лицо Антона.
И вот теперь помощь понадобилась…
– Я рад, что ты пришел ко мне, – сказал Гусь, когда Антон изложил суть своих злоключений. – Ты пока в городе не отсвечивай, на хуторе моем схоронись. Не заскучаешь там?
Антон покачал головой.
Деревенский хутор или тюремная камера, да еще и за убийство, которого не совершал. Тут уж ясно, что лучше…
Антон провел в деревне пару месяцев.
Потом, когда Гусь справил ему новые документы, вернулся в Москву. То, что его узнают, Антон не волновался. Он изменил прическу, надел очки без диоптрий в широкой оправе и дурацкую кепку, придумал себе другую походку, голос, жесты.
– Ох, сынок, играешь ты с огнем, – сокрушался Гусь, когда Антон рассказывал, как подходил к соседу, расспрашивал того о дороге в библиотеку – и тот на полном серьезе пускался в объяснения.
– Я же артист, пусть и без диплома, – отшучивался Антон.
Чем больше он общался с Гусем, наблюдал его жизнь – тем больше ему казалось, что он нашел ту надежную основу, которую всегда подсознательно искал.
Невозможно было и представить, чтобы друзья Гуся устроили с ним что-то наподобие того, что Серега вытворил с Антоном. В бандитской воровской среде было принято помогать друг другу, делиться последним. То, что раньше представлялось абсолютным злом, оказалось если и не светом, то чем-то ясным, понятным, предсказуемым.
Антону не пришлось делать над собой усилий, чтобы выколачивать деньги из кооператоров или «поднимать» квартиры вместе с ребятами Гуся. Эти люди приняли его в свою семью и помогли, ничего не требуя взамен. И Антон понял, что готов ради них на все.
Первую кровь он пролил случайно. Просто шкурой почувствовал, что тот бритоголовый мужик в кафе сейчас пристрелит Гуся.
Дальнейшее произошло молниеносно и само собой, без участия мыслей, на одних инстинктах.
Антон выхватил пистолет и, закрывая собой Гуся, выстрелил в мужика, уже прицеливающегося и нажимающего на спусковой крючок. Бритоголовый махнул руками и упал.
– Бежим! – Гусь схватил Антона за локоть и потащил к выходу, втолкнул в машину.
– Как ты? Не молчи. Главное – не молчи. Ты поплачь, если тебе хочется, – обеспокоенно твердил старый бандит и смотрел на Антона в зеркало заднего вида.
Антон покачал головой:
– А не хочется мне плакать. Если бы я его не убил, он мог бы вас пристрелить.
Гусь кивнул:
– Молодец, ты все правильно сделал. Спасибо.
Антон и сам не ожидал, что перенесет убийство человека так легко. Вон как тот же Достоевский описывал мучительные ощущения Раскольникова, перешагнувшего эту черту. А он – нет, никаких страданий. Скорее просто удивлен, чем напуган…
Единственное, что мешало ему чувствовать себя полностью счастливым в бригаде Гуся, это родители.
Антон очень скучал, часто наблюдал за ними издалека, на праздники всегда оставлял деньги в почтовом ящике.
Отец и мать сдали, постарели… Антон смотрел на них, и у него от горькой любви и тоски сжималось сердце… Но дать им о себе весточку Антон не решился. То, что он жив, родителям было известно. Но они никогда бы не приняли ту жизнь, которую приходилось вести Антону.
В общей сложности у Гуся он провел три года.
И ушел так же внезапно, как и пришел.
Еще одно стечение обстоятельств, навсегда изменившее его жизнь, – просто газета, на которой Антон чистил селедку.
Точнее, не столько газета, сколько Катино интервью с ее чудесной фотографией.
Антон мельком посмотрел на симпатичное девичье личико (он даже не мог понять, какой у нее цвет волос и глаз, газета была черно-белой, а фотография – сильно ретушированной) – и вдруг понял: это его женщина, его жена, его любовь. И он сам станет собой только тогда, когда Катя окажется рядом…
Как и предполагал Антон, Гусь не стал возражать, когда узнал о его желании уйти из бригады.
– Бог дал – Бог взял, я уже знаю. Спасибо, что был рядом со мной и напоминал о сыне. Как лучик света все это время… Но ты погоди-то у своих объявляться. Я попытаюсь узнать, что там с твоим уголовным делом, – вздохнул Гусь, глядя на Антона тем самым особенным, полным нежности и боли взглядом.
Уголовное дело, как оказалось, было приостановлено в связи с невозможностью отыскать лицо, которое надлежит привлечь к ответственности. А сам Антон находится в розыске. Серега, пытавшийся подставить Антона, уже топтал зону за другое преступление.
На прощание Гусь сунул Антону тяжелую пачку денег:
– Держи, может, получится свободу купить…
Деньги оказались кстати. Как и связи отца.
Антону пришлось в общей сложности полгода провести в СИЗО. Но он точно знал, что будет делать сразу после того, как вся эта эпопея с уголовным делом закончится – пойдет узнавать про вступительные экзамены в ГИТИС.
А как еще произвести впечатление на актрису Екатерину Савицкую? Таким женщинам нужно соответствовать…
В СИЗО он прочитал еще одно интервью Кати. В нем она рассказывала о муже, известном режиссере Федоре Иванове.
Антон читал про семейную жизнь своей любимой и улыбался. Замужнее положение Кати его совершенно не волновало. Просто они еще не знакомы. Она ничего не знает об Антоне. А когда узнает – то поймет то же самое, что он понял. Антон ведь тоже заблуждался, встречался и спал с разными девушками, и иногда это даже было приятно. Но, оказывается, все это не стоит хотя бы пары часов жизни с настоящей любовью в сердце.
То, что на актерский факультет поступить будет проще простого, Антон понял, когда выяснял про экзамены, предстоящие абитуриентам. Список литературы вызывал умиление – пара работ Станиславского, Немировича-Данченко и старая добрая школьная классика, которую любой троечник вспомнит. За творческий конкурс он тоже не переживал. Так долго приходилось притворяться другим человеком, а тут какие-то басни-танцы…
Антон даже не начинал декламировать подготовленный отрывок из «Евгения Онегина», а уже понял по глазам педагогов – зачислен, принят. Не устояли они перед его обаянием и эффектной внешностью, позволяющей довольно широкое амплуа ролей.
А вот учиться оказалось неожиданно сложно. Занятия начинались в девять утра, а закончиться могли с учетом репетиций и танцевальных занятий и в десять, и в одиннадцать вечера. И читать приходилось много, и смотреть, и думать.
Физически Антон так выматывался, что все его планы познакомиться с Катей переносились и переносились.
Кого она увидит? Уставшего, измученного сто пятьдесят первого влюбленного в нее актера?
Нет, так рисковать нельзя.
Всегда есть только один шанс произвести первое впечатление. И Антону Гречко никак нельзя его упустить!
Он ждал долгих два года. Он ждал первых ролей, нормальных гонораров, уверенности в себе. И того самого момента, когда в сердце затеплится радость: пора.
Антон ехал в Сочи на кинофестиваль и четко знал: обратно они с Катей вернутся вместе.
Он плохо помнил, как именно все происходило.
Наверное, так невозможно вспомнить свое рождение или тот день, когда впервые осознаешь собственную личность.
На пленке памяти все сохранилось отдельными вспышками, флешбэками.
Гостиница в Сочи, та самая, киношная. Возле обаятельного невысокого, полного директора фестиваля стоит Катин муж, и взгляд Антона, как камера, начинает скользить по стойке регистрации, креслам, бару в поисках Кати. Антон ищет ее глазами и вдруг замирает, понимая и чувствуя, что она прямо сейчас совсем рядом, за его спиной.
Он оборачивается и тонет в ее голубых глазах, светлых локонах, манящей улыбке. Воздух вдруг заканчивается. Потом Антон начинает дышать, осознавая, что все происходившее с ним раньше – дыхание, ходьба, еда, эмоции, мысли, это все было не по-настоящему.
Настоящее начинается сейчас…
В тот вечер Антон ждал ее на пирсе.
Был банкет, посвященный открытию, и кто-то пел песни, а кто-то блевал, на лежаке в отдалении парочка занималась любовью.
В другой ситуации Антон бы думал о том, что зря он затеял все это с актерством. Киношный образ вольно или невольно начинает ассоциироваться с конкретным человеком. И когда видишь, что актер на самом деле не благородный рыцарь, а толстая пьяная свинья – наступает глубокое разочарование. Для сохранения трепетного отношения к кино лучше держаться от актерской кухни подальше.
Впрочем, в тот день подобные мысли его не волновали.
Антон улыбался, подставлял лицо соленому ветру и ждал Катю.
Но когда она прикоснулась к его плечу, он все-таки вздрогнул от неожиданности.
– Милый, милый… Что же ты нервный такой? – засмеялась Катя и поцеловала Антона в губы.
Он отстранился:
– Подожди, дай посмотреть на тебя.
– Еще надоест. У нас вся жизнь впереди.
Их тянуло друг к другу как магнитом.
Антон обнимал Катю – и ему казалось, что время и весь мир просто исчезли.
С трудом освободившись из рук Антона, Катя прошептала:
– Это был самый лучший день в моей жизни. Правда.
Он хрипло пробормотал:
– Я знаю. В моей тоже.
Потом Антон закрылся в своем номере и пил.
Предстояло как-то пережить без Кати целых два дня.
Надо было не уходить в запой друг другом, потому что Кате представлять свой фильм, а что она сможет сказать журналистам, когда у нее одна любовь на уме…
После представления картины Катя пришла в номер Антона прямо с чемоданом.
Режиссер отнесся к уходу жены даже с радостью. Выяснилось, что у него беременная любовница, тоже актриса. И он разрывался между желанием стать отцом и видеть, как растет собственный ребенок, и чувством ответственности перед Савицкой, которая по его настоянию неудачно сделала аборт накануне важных съемок и детей больше иметь не могла. Так что уход Кати его совершенно не расстроил, а скорее обрадовал и освободил.
Впрочем, днем Катя прогуливалась с Федором Ивановым по набережной и изображала счастливую жену. От заголовков «Савицкая бросила Иванова из-за молодого актера прямо на кинофестивале» было решено воздержаться ради картины. А изображать счастье Кате было совершенно не трудно…
Из Сочи в Москву Катя и Антон возвращались вместе.
Антону все время хотелось держать Катю за руку. Если вдруг ее ладошка выскальзывала – становилось как-то не по себе.
Антон очень переживал из-за денег.
Мужчина должен быть мужчиной, обеспечивать семью, радовать любимую дорогими подарками.
А тут как назло – новых предложений о съемках нет, даже на озвучку рекламы, всегда приносившую неплохой доход, больше не зовут.
Катя в ответ на его стенания лишь улыбалась:
– Мужчина, успокойся. У нас такая профессия – сегодня есть работа и деньги, завтра – нет. Я привыкла к этому. Я очень рада, что нашла тебя. Это главное. А то, что мы живем в моей квартире, и я сегодня оплатила наш ужин – это все такая ерунда. Я верю в твой талант. Все наладится!
Она оказалась права: буквально через год Антона завалили предложениями о съемках, они вместе читали сценарии, выбирая самые интересные роли.
И уже можно было позволить любой каприз – слетать на Мальдивы, подарить Кате кольцо с бриллиантом, часто менять автомобили, построить дом.
Правда, налаженный быт особо не повлиял ни на их отношения, ни на пристрастия.
Катя точно так же солнечно улыбалась, еще не проснувшись, и эта привычка жены встречать каждый день с радостью Антона умиляла и наполняла счастьем.
Они любили вместе готовить ужин, потом вкусно съедать мясо или курицу руками и заниматься любовью прямо на кухне.
Весь мир и все его блага, как оказалось, радуют все-таки меньше любви.
И с милым действительно возможен рай в шалаше. Шалаш может быть любым. Милый – только любимым…
Жизнь рядом с Катей была наполнена счастьем каждую минуту.
Антону нравилось засыпать, чувствуя ее тело рядом, и просыпаться от ее поцелуев, спешить к ней через пробки, советоваться по поводу ролей.
Работу в телесериалах они оба любили за легкость и хорошие гонорары. Но считать серьезным делом образ сто двадцать пятого мента или сто тридцать первой красотки любовницы казалось им обоим нелепым.
По-настоящему было интересно только в театре. Антону посчастливилось сыграть все то, что он хотел, – Гамлета, Макдуфа, Сирано, Жоржа Дюруа и Армана Дюваля.
– Ты гениальный актер! – говорила Катя после спектаклей, и в ее взгляде было столько любви и уверенности, что Антон понимал: даже если вдруг он и не самый гениальный актер, то Катина вера в его силы обязательно позволит взять эту планку.
Он считал, что творческий потенциал Екатерины Савицкой не оценен по заслугам.
Большинство зрителей знают Катю по ее работам в кино. Но современные сериалы не требуют от актера демонстрации всей силы драматичности. Калейдоскоп подружек бандитов или несчастных красавиц, идущих к простому женскому счастью через тернии интриг, просто не может проявить потенциал актрисы.
Антон плакал, когда видел Катю в роли Катерины Ивановны из «Преступления и наказания» или шекспировской Джульетты. А Настя из «На дне»! Там было невозможно узнать Савицкую, с ее красотой так достоверно, до вопиющего отталкивающего уродства, изобразить страдания…
Только заядлые театралы знали: Савицкая умеет менять свое лицо до неузнаваемости, у нее настолько пластичная мимика, позволяющая перестраиваться под каждого персонажа, что кажется, у этой актрисы множество лиц, для каждой роли у нее есть отдельная внешность. Если бы Антон сам не был актером, он никогда бы не поверил, что такое перевоплощение возможно.
Он часто пел ей Макаревича:
– Она меняет свой рост, меняет цвет глаз,
Она именно то, что нужно здесь и сейчас…
Катя смеялась, кивала:
– Сам такой! Ты тоже так могешь!
Как-то вечером они устроили соревнования – перевоплотиться друг в друга.
На грим пришлось потратить много времени. Но результат того стоил.
Это были совершенно незабываемые ощущения – сделать из своего лица лицо любимой женщины, и увидеть, как она превращается в тебя.
Это был шок.
Сначала они молча смотрели друг на друга.
А потом стали срывать одежду и занялись таким жадным яростным сексом, как будто бы первый раз дорвались до вожделенных тел…
– Я хочу ребенка! Ну почему я была такой дурой! Послушалась Иванова. – Катя приподнялась на постели, надула щеки, сгорбилась, как бывший супруг – «Катюша, сейчас не время. Все женщины через это проходят». И ты знаешь, что самое ужасное? Что мне было все равно. И вроде уже не маленькая была, лет двадцать пять. Соображалка уже работать должна была.
Антон молча гладил ее по светлым волосам. Он понимал, почему Катя так поступила. Ему ведь тоже до встречи с ней дети были совершенно не нужны и никакой ценности не представляли. А потом Бог послал ему любовь. И стало ясно: нет большего счастья, чем соединиться с любимым человеком в ребенке…
Но нет так нет. У Кати детей быть не может. А усыновленные дети или дети от другой женщины – это все совершенно бессмысленно.
– Тош, а давай заведем собаку? – как-то предложила Катя, в очередной раз всплакнув над своим бесплодием. – У нас с Ивановым была собака, голден. Федя ее себе оставил. Давай выберем щенка-голдена? Порода – супер!
– Хоть крокодила готов завести. Только не плачь больше никогда, а улыбайся.
– А если по роли положено?
– По роли – другое дело. – Антон обнял худенькие плечи жены, зарылся лицом в светлые локоны и поцеловал затылочек. – Катька, я тебя так люблю.
– И я тебя. А мы щенка какого пола выберем?
– Мужика брать надо.
– Мужика? Ну ладно, хорошо!
«Мужик» по итогу оказался сукой, толстенькой, переваливающейся с лапки на лапку, с умненькими карими глазками. Она радостно понеслась к ним, пришедшим посмотреть щенков, обогнала братьев и сестер, села возле Кати с видом победительницы.
– Я назову ее Одри, – счастливо лепетала Катя, целуя мокрый кожаный носик новоприобретенного сокровища. – Ты же не против, милый? Правда, она похожа на Одри Хепберн?
Антон кивал:
– Правда, любимая!
Сходства между пухлым рыжим комком и изящной актрисой-брюнеткой Антон, конечно, не видел.
Но он так любил жену, что ему постоянно хотелось с ней во всем соглашаться, делать большие и маленькие сюрпризы, баловать и удивлять. Кстати, со временем, когда Одри выросла, грации и изящества ей стало не занимать.
Иногда Антон ловил себя на мысли, что как личность он практически перестал существовать. Для него почти полностью исчезло «я», остались только «мы». И оказалось, что это очень приятно – растворяться в любимом человеке. Такая нежность… До комка в горле…
Они всегда спали в одной постели.
Конечно, когда шли съемки и Антону надо было уезжать в Минск, а Кате – в Киев, провести ночь вместе проблематично.
Но дома, в Москве, они всегда спали, обнявшись и прижавшись друг к другу, как в свою первую ночь в Сочи.
Однажды Антон проснулся среди ночи от странного ощущения липкого холода. Включил торшер и запаниковал – вся постель залита кровью, возле Кати особенно большое пятно, жена без сознания.
До приезда «Скорой» он успел снять с Кати окровавленную пижаму, надеть на нее махровый халат, приклеить к трусикам самую большую прокладку, из упаковки с пятью капельками (в средствах женской гигиены он разбирался отлично и мог при необходимости купить Кате все, что нужно; ему всегда нравилось о ней заботиться, и возможность помочь в личных, интимных моментах доставляла ему особенную радость).
Очень пугало, что жена не приходила в сознание.
Но пульс был, дышала Катя ровно. И Антон старался собраться и не нервничать.
Естественно, Катю забрали в больницу, ночь Антон провел там же. Он понял, что жене делают какую-то срочную операцию, но выяснить детали он не мог, привезли следующую пациентку, и доктор даже не выходил из операционной.
Утром Катя отошла от наркоза, падающий с ног врач наконец смог рассказать о произошедшем.
И страшная правда разодрала сердце.
У Кати была беременность. 9 недель. О которой оба они даже не подозревали.
На Катю это очень было похоже. Рассеянная, постоянно прыгающая из одной чужой жизни в другую, она в своей собственной жизни ориентировалась плохо. Постоянно забывала о днях рождения друзей, путала рестораны, где ей назначали встречи, могла записаться на маникюр, а приехать к стоматологу. Где уж тут вспомнить, когда последний раз были месячные? Должно быть, физиологически беременность протекала нормально, ухудшения общего состояния не произошло, и Катя жила, как обычно – много снималась, бегала по утрам вместе с Одри, по вечерам пропадала в спортзале (ей надо было играть крутую женщину-киллера, и режиссер попросил подкачать мышцы).
Спасти ребенка не удалось.
Антон плакал в палате Кати. Понимал, что надо взять себя в руки и поддержать жену. Но просто не мог остановить этот водопад слез, и никакие успокоительные не помогали.
Блин, блин, ну как же так!
У них мог быть ребенок. Это чудо, в которое они не верили, которого не ждали – оно просто произошло. И они его лишились, так и не успев ему порадоваться…
Во всем виноваты врачи! Мясники, убийцы! Сначала изуродовали его Катеньку, лишили ее возможности стать матерью. А потом не сохранили такую желанную и важную для них беременность!
Катя, к удивлению Антона, реагировала очень спокойно.
Лежала на постели, вытянув руки поверх одеяла, и сосредоточенно изучала потолок.
Антону показалось, ее лицо меняется.
Потом совершенно чужим голосом Катя вдруг сказала:
– Что я делаю в этой больнице?
– Катюш, ты что? Мы тут потому…
Она перебивает:
– А я не Катя. Я – Дина.
– Какая еще Дина?
– Я Дина.
– И чем же ты по жизни занимаешься, Дина? Если это роль, то я не узнаю пьесу.
– Я делаю массажи. Сергей, ну хватит меня разыгрывать.
– Я – Сергей?! – оторопело поинтересовался Антон.
Она кивнула:
– Конечно, мой брат Сергей. Что я здесь делаю?
– Кать, у тебя был выкидыш!
Катя пожала плечами, взяла с тумбочки косметичку, достала пудреницу.
– Я – Дина. – Она посмотрела в зеркало, стянула волосы в пучок и ловко их закрепила. Катя никогда не носила такой прически. – Катю эту не знаю, но сочувствую. Серега, пошли отсюда.
– Куда?
– Домой. Мы же живем вместе, снимаем «двушку» на Щелковской.
Антону стало страшно.
Он понял, что Катя в прямом смысле слова сошла с ума от произошедшей трагедии. И сейчас она особенно уязвима и нуждается в защите. Не приведи господь, журналисты прознают. Тогда на Катиной карьере можно ставить крест. Кто захочет снимать актрису, у которой с головой проблемы? А без работы Катя не выдержит. Роли – это как топка, в которой сжигается много энергии. Не будет выхода этой силе – случится беда…
Сглотнув подступивший к горлу комок, Антон сказал:
– Диночка, чтобы выбраться отсюда, нам надо притвориться, что ты актриса, Катя Савицкая. Понимаешь меня? Ты должна притвориться.
– А кто это?
– Это одна очень хорошая актриса. – Антон достал из кармана пиджака мобильный телефон, нашел фотографию Кати. – Вот, видишь?
Катя посмотрела на свою собственную фотографию и вздохнула:
– Красивая какая… Женственная и стильная… Я не смогу притворяться такой женщиной.
– Сможешь, Дина. Это очень важно.
– Ладно. Я попробую. Ты мой брат, плохого не посоветуешь…
– Тебя будут называть Катей. Отзывайся на это имя. О том, что ты Дина, надо молчать.
– Поняла, Сергей.
– Вот и умница.
Антон не отлучался от жены все те пару дней, которые ей пришлось провести в гинекологии. Боялся, что врач поймет: с Катей творится что-то не то. Поймет и пригласит психиатра, и пойдут слухи…
Но, к счастью, обошлось.
Катя лежала в обычной больнице, но в платной палате, расположенной изолированно. Еду Антон заказывал из ресторана, все процедуры жене медсестры делали в палате. Врач, перманентно валившийся с ног от усталости (Антон как совершенно здоровый человек даже не подозревал, что в больницах бывает такой аншлаг пациентов), забегал буквально на минутку, мерил Кате температуру, спрашивал, нет ли кровотечения – и больше его ничего не интересовало. Катю выписали через два дня, взяв с Антона клятвенное обещание пригласить профессиональную медсестру и закончить курс каких-то уколов.
Антон вез Катю домой с замирающим сердцем. Хотелось надеяться, что привычная домашняя обстановка поможет жене прийти в себя.
Но Катя еще в прихожей заявила:
– Дурацкие обои!
В гостиной она осмотрелась по сторонам и воскликнула:
– А где мой массажный стол?
– А он тут должен быть? – осведомился Антон, хотя больше всего ему хотелось не вести безумный разговор, а взять Катю за плечи и хорошенько встряхнуть, и чтобы после этого все стало, как прежде.
– Сергей, ну ты даешь! Ко мне же клиенты приходят! А где я им, по-твоему, спинки разминаю?!
В ее голове как будто сложился параллельный мир с придуманным ею детством, работой, целями и устремлениями.
А сама Катя все больше очень менялась – другой голос, мимика, жесты.
Приглашенный психиатр не узнал Катю. Когда Антон сказал, что эта женщина – та самая Екатерина Савицкая, врач решил, что его разыгрывают.
– Невозможно так меняться внешне при любом заболевании! – потрясенно воскликнул он, разглядывая Катю через щелочку в двери.
– Пожалуйста, помогите ей, – взмолился Антон. – Я заплачу любые деньги!
Врач пожал плечами:
– Я буду стараться. Но вы же понимаете, обещать что-либо конкретное тут не стоит…
Он провел у Кати больше часа. Потом вышел к Антону и вздохнул:
– У вашей жены диссоциативное расстройство личности. Редкий случай. В состоянии сильнейшего стресса психика человека таким образом иногда отстраняется от произошедшего. Катерина Савицкая потеряла ребенка. Принять это она не могла. И ее психика перестроилась в другого человека. Это Катя страдает. А у Дины все хорошо.
– Понятно. Что-то вроде этого я и предполагал. Как лечить такое заболевание?
– Медикаментозно. Я выпишу препараты, они позволят снять повышенную нервозность и возбудимость. Но в таких случаях невозможно сказать, когда вернется «Катя». И вернется ли вообще. Кроме «Дины» ваша жена может начать себя представлять и другими личностями, разного пола и возраста. Раньше в психиатрии подобные расстройства считали частным случаем шизофрении. Но симптоматика в целом сильно отличается. Вообще фиксируется очень мало подобных диссоциативных расстройств. Я за двадцать лет практики вижу второй такой случай. Изменение внешности, конечно, поразительное. Никогда не встречал подобных примеров и даже не читал про них. Наверное, сказывается то, что заболевшая – профессиональная актриса.
Антон с ворохом рецептов пошел в аптеку, купил все необходимые препараты, с особой педантичностью следил за их приемом.
«Дина» ушла буквально через три дня.
Но «Катя» так и не появилась – по крайней мере, та Катя, которая была полна сил, энергии, азарта, очень нравящейся Антону жадности к новой работе и новым знаниям.
– Антон, оставь меня. Мне после потери ребенка ничего не хочется. Ты меня раздражаешь. Я не хочу тебя мучить, – плакала жена и отворачивалась к стенке.
Он старался ее приободрить:
– Все наладится, потерпи немного.
Антон старался как мог. Свозил Катю на Мальдивы (но она, обожавшая прежде часами плавать с маской, почти не купалась, да и из домика-номера выходила крайне неохотно). Превратил одну из комнат дома в шикарный кинотеатр (Катя прежде его пилила, «хочу-хочу», но напряженный график съемок не позволял купить все необходимое. Сейчас жена вообще потеряла интерес к кино). И были накупленные горы новых платьев, и любимых Катиных итальянских туфель, и суши-сеты из лучших японских ресторанов… Все было, кроме Катиной радости и улыбки.
Антон стал читать учебники по психиатрии, изучал немногочисленную литературу по диссоциативному расстройству личности. И со временем он уменьшил дозу препаратов, а потом и вовсе перестал пичкать жену таблетками. Потому что понял – медикаментозная терапия просто тормозит реакцию нервной системы, но никак не способствует излечению.
Принимала жена таблетки или не принимала – «Дина» периодически возвращалась.
Но когда Антон прекратил давать Кате лекарства – «Катя» приходила прежняя, умевшая улыбаться, хотевшая смотреть кино и сниматься в нем.
Наиболее часто в учебниках по психиатрии упоминалась история болезни американца Билли Миллигана, самого известного больного с диагнозом «диссоциативное расстройство личности». В этом человеке существовало целых двадцать четыре личности. Основных личностей было десять, и они доставляли Билли немало хлопот – грабили, воровали, насиловали. Когда дело дошло до суда, Билли не признали виновным, а отправили на принудительное лечение. Психиатрическая экспертиза доказала, что Билли не мог препятствовать другим личностям совершать правонарушения, а поэтому не может нести ответственности за их действия. Билли Миллиган провел в психиатрической клинике десять лет, был признан «цельным» и отпущен на свободу.
Интерес к Билли Миллигану проявляли в основном писатели и сценаристы.
Антон нашел несколько романов, написанных по мотивам реальной истории, просмотрел «Идентификацию» и соответствующую серию «Обмани меня». Но его интересовали не подробности о взаимоотношениях «личностей», а методика лечения, позволившая в конце концов даже человеку, в котором уживалось двадцать четыре личности, вернуться к своему нормальному состоянию.
Информации находилось мало, и вся она была разрозненной.
В результате перевода нескольких англоязычных источников Антон понял: врачи, лечившие Миллигана, пытались протянуть «мостики» от одной личности к другой. Когда это удавалось сделать, «личность» чувствовала свою миссию выполненной и исчезала. Так у Миллигана была личность «Кристин», маленькая девочка для игр. Она заставляла Билли воровать плюшевые игрушки, так как считала, что они необходимы ему для игр. Когда Билли в состоянии «Билли» дали плюшевую игрушку – Кристин исчезла и больше никогда не возвращалась.
Но проблема «Дины» была в том, что она жила своей придуманной жизнью и никак не пересекалась с «Катей».
Катя же в состоянии «Кати» понимала, что ее психика имеет ряд особенностей. Она не помнила «Дину», но всегда с любопытством расспрашивала о ней Антона. После того как прошел первый страх, Кате даже стало интересно, что за человек периодически заполняет ее тело…
Антон обнимал жену и рассказывал:
– Эта девушка – массажистка. У нее есть брат, Сергей. Она видит меня, как этого брата. Наш дом ей не нравится, Одри она не любит и мечтает завести лысую кошку. Я оттягиваю это дело как могу. Уже представляю, с каким удовольствием Одри позавтракает каким-нибудь канадским сфинксом…
Катя вздыхала:
– Я ничего об этом не помню.
– А она не помнит о тебе. Но в принципе я учусь ладить с вами обеими.
Иногда жена шутила:
– Смотри, не влюбись в эту Дину!
Порой плакала:
– Тоша, я сама себе противна! Ну что же я за размазня такая! Раздвоилась на старости лет, идиотка!
– Не смей так говорить. И в любой ситуации есть свои плюсы.
– Да? И какие же плюсы в том, что я стала больная на всю голову?
– Мы больше времени проводим вместе. Я все время рядом с тобой. Мы стали служить в одном театре, мы снимаемся в одних и тех же сериалах. Пока нам везет – «Дина» не появляется во время съемок. Но если вдруг это произойдет – я подстрахую тебя.
– Спасибо, любимый. – Катя обнимала его, целовала в губы, и тогда Антону казалось, что скоро они действительно победят странную болезнь.
Антон очень боялся, что журналисты что-то заподозрят, обратят внимание, что в последнее время он жену просто ни на шаг от себя не отпускает. Однако никаких негативных публикаций не было. Им присвоили титул вечно влюбленной супружеской пары, иногда брали комментарии на День святого Валентина, а по большому счету, оставили в покое. Должно быть, семьи, где нет скандалов и измен, для СМИ не очень-то интересны.
«Дины» не было больше года.
Антон робко надеялся, что проблема решена. Но потом соседний коттедж купила семья с двумя маленькими детьми. Катя услышала детские голоса и снова ушла в «Дину».
С «Диной», как оказалось, за время долгой разлуки произошли большие изменения. Она… влюбилась в актрису Екатерину Савицкую и интересовалась у «брата», возможны ли у них личные отношения.
Влюбленная «Дина» стала совсем непредсказуемой. Она входила в Катю то в гипермаркете, то в спортзале. А как-то приступ случился, когда жена была в парфюмерной мастерской Стаса Орехова.
«Дина» появилась в тот момент, когда они уже заканчивали общаться. Орехов обратил внимание на меняющееся лицо и даже сказал об этом «Дине». Но «Дина», к счастью, решила это не комментировать, не предлагать свои услуги массажистки и не накладывать на лицо тонну косметики. Она торопилась к «брату», потому что у нее появился план – подарить Екатерине Савицкой винтажный флакон духов «Красная Москва»…
«Это наш шанс», – решил Антон и стал думать, как обеспечить получение предмета, который может стать тем самым «мостиком», по которому «Дина» уйдет навсегда и они с Катей забудут весь этот кошмар.
Антон думал, что украсть флакон не составит никакого труда.
Изменив внешность, он подъехал к дому, где находилась парфюмерная мастерская, осмотрелся вокруг на предмет видеокамер, путей отхода. Видеокамеры он повредил скорее на всякий случай, профилактически – уже знал заранее, что загримируется, и даже случайный свидетель не заподозрит в девушке-моднице или грязном бомже известного актера Антона Гречко.
За проникновение в мастерскую Антон не волновался – еще со времен Гуся у него был знакомый зэк, делающий универсальные отмычки ко всем замкам. За работу он брал дорого. Но зато можно было быть уверенным в том, что комплекту отмычек любые замки по зубам.
«Дина» рассказывала, что флакон стоит прямо на полочке, висящей справа от мебельного гарнитура.
Но когда Антон впервые вошел в мастерскую (проследив предварительно, что Орехов уехал) – никакого винтажного флакона там не оказалось!
То есть флаконов вокруг было много, но все они были стеклянными, а «Дина» рассказывала о флаконе, украшенном драгоценными камнями.
Зэк, делавший Антону отмычки, «бонусом» подарил ему маленькую видеокамеру и «жучок» для прослушки помещения.
Камера оказалась кстати. А вот прослушивающий «жучок» он ставить не стал, так как заметил на столике мобильный телефон Орехова.
Это была невероятная удача!
Несколько лет назад, еще до болезни, за Катей пытался ухаживать один из известных российских олигархов. Антон верил жене, но миллиарды, одна из первых строчек в «Форбсе», молодость и интеллигентная внешность прилагаются…
Антон узнал, что существуют сайты, с которых можно скачать программу для прослушки телефона и перехвата сообщений. Устанавливалась она просто, обнаружить подозрительное приложение прослушиваемый человек не мог, а контроль за прослушиваемым телефоном велся через собственный аппарат. Недостатком программы было то, что прослушиваемый телефон начинал сильно нагреваться. Через пару месяцев у Кати расплавилась батарея, Антон купил жене новый телефон и забыл о контроле как о дурном сне – олигарх, конечно, Кате названивал, но она все попытки договориться о встрече пресекала.
Увидев смартфон Орехова, Антон задрожал от нетерпения…
Программа прослушки установилась быстро.
Через день (Антон увидел это по изображению с миниатюрной камеры) флакон появился в мастерской. «Может, он его забирал, чтобы показать друзьям, – решил Антон, любуясь красотой ювелирного изделия. «Дина» была права, – это настоящее произведение искусства. – Но сейчас уже ничто мне не помешает осуществить задуманное».
Антон услышал, как Орехов резервирует столик в ресторане. И решил, что ближайшие часы в мастерской никого не будет, быстро загримировался и поехал за флаконом.
Он завернул сверкающий пузырек-букет в специально захваченную ранее пленку с пузырьками. Понял по изображению с камеры – вещь хрупкая.
Осторожно упаковал артефакт, потом забрал камеру из искусственной орхидеи. Увидел на подоконнике блокнот, полистал – оказалось, Орехов записывал встречи с клиентами, и Антон решил вырвать тот лист, где была запись о встрече с Катей (а заодно и еще несколько листов, чтобы было непонятно, какую именно информацию уничтожали).
И тут случилось непредвиденное – возле двери кто-то завозился, понял, что она открыта…
Антон схватил мраморную статуэтку и притаился за дверью.
В комнату вошел худощавый мужчина среднего роста, стал подозрительно оглядываться.
Убивать незнакомца Антон не планировал. Все равно никто его не опознает в «боевом макияже» интеллигентного пенсионера. Хотел просто двинуть дверью, оттолкнуть и убежать.
Но мужик понял, что за дверью кто-то есть. Не успел Антон и глазом моргнуть, как получил в челюсть. Его так отбросило от удара, что незнакомец каким-то странным образом оказался к Антону затылком. Он уже видел, что сейчас произойдет, – тот развернется и двинет Антону еще раз, и вырубит его нафиг, и будет скандал, и Катя в дурке, и…
Он сам не понял, как двинул мужика по голове статуэткой. Тот упал лицом вниз, дернулся пару раз и затих. Белый пушистый ковер смягчил звук падающего тела.
Антон сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, пытаясь унять колотящееся сердце, и выбежал из мастерской.
«Все будет хорошо, – убеждал он себя в такси. – Никто ни о чем не узнает. Главное – духи у меня, Катя поправится, и все станет, как раньше».
Когда он вернулся домой, Катя как раз была в состоянии «Дины» – вульгарно накрашенная, со стянутыми в хвостик волосами, она сидела за ноутбуком и читала про тайский массаж.
Антон подал ей флакон, она сначала обрадованно улыбнулась, а потом помрачнела:
– И зачем ты решил меня подставить? Сережа, так нечестно!
– Что нечестно?
– Да это же не тот флакон, – она открыла крышечку, сморщила нос, – и запах не тот. Ты хочешь, чтобы я обманула Екатерину Савицкую и фуфел ей подсунула? Чтобы она решила, что я прошмандовка какая-то?
Лексика у «Дины» отличалась рабоче-крестьянской простотой, и Антон каждый раз вздрагивал. Хотя голос «Дины» был совершенно не похож на Катин, он все равно никак не мог понять, откуда все это взялось в его интеллигентной, по-детски наивной Катеньке.
Он обнял «Дину», погладил по волосам:
– Успокойся, сестричка! Я найду тот самый флакон. Нас пока обманули. Но мы уже умные, что-нибудь придумаем обязательно.
«Дина» хихикнула:
– А не придумаешь – я тебя за яйца подвешу!
Вообще, Антон редко просматривал личные сообщения в социальных сетях. Слова поддержки от поклонников, конечно, доставляют искреннюю радость. Но в основном писали девушки, рассчитывавшие на личные отношения. И параноики, которых хлебом не корми – дай прыснуть ядом в публичного человека.
Но в тот день после всего произошедшего Антону было откровенно хреново, «Дина» все не уходила, возмущенная копией флакона.
Антон забрался в свою мансарду, лег на кровать и решил послушать через свой телефон, что происходит рядом с Ореховым. Но сначала открыл почту, а потом – социальную сеть.
«Твои отпечатки пальцев на статуэтке. Хочешь сохранить свободу – привози завтра 100 тысяч «гринов». Место скажу дополнительно», – было написано в личном сообщении, присланном неким Сергеем Казько. Антон перешел на его страницу и похолодел: да это же эксперт-криминалист…
Еще перед подъездом дома, где находилась парфюмерная мастерская, он надел перчатки, белые, матерчатые, такие продаются на каждой заправке.
Должно быть, когда в мастерскую Орехова неожиданно заявился мужик, Антона бросило в пот, и получилось снять его отпечатки пальцев со статуэтки. Или перчатки просто порвались? Они были довольно тонкими. Все происходило так стремительно, Антон и не помнил, куда потом подевались те перчатки… А дальше – дело техники. Он находился в федеральном розыске, проходил по уголовному делу, сидел. Все это было много лет назад, но база данных сохраняется…
Изучив фото Сергея Казько, Антон решил, что платить этому человеку нельзя. Вид его не вызывает доверия, да и глупо относиться всерьез к словам того, кто предает свою работу ради бабок. Единственное, что ему оставалось, – это убить шантажиста.
Огласки Антон не опасался. Подумал, что сам в такой ситуации ни с кем откровенничать бы не стал. И Казько не проболтался, потому что заинтересован не в разглашении информации, а в перманентном «доении» жертвы.
Адрес эксперта он узнал на диске «Вся Москва».
Были опасения, что мужик не живет по месту прописки. Но Антон уговаривал себя не паниковать, «официально» у него есть время до завтра. И если окажется, что по этому адресу Казько не живет – еще можно успеть все выяснить через людей Гуся.
Антон ждал возле нужного подъезда часов пять, стоял за выступом у лестницы. Казько узнал сразу же – благо тот имел привычку размещать много собственных фотографий на своей странице.
Антон дождался, пока Казько поднимется по лестнице. И когда тот уже готов был набрать код домофона, Антон выскочил из своего укрытия, набросил ему на шею удавку из проволоки.
«Только бы не было прохожих…» – стучало в висках.
Через минуту все было кончено, Антон это понял по тому, как обмякло расслабившееся тело.
В общем, проблему с шантажом он решил довольно быстро.
Но оставалась другая проблема – настоящий флакон…
К счастью, Орехов любил размышлять вслух. Антон услышал, что парфюмер планирует спрятать флакон в загородном доме какой-то своей клиентки, Лики Вронской. Из фраз Орехова выходило, что девушка живет одна. Потом в телефонном разговоре парфюмер уточнил адрес.
Джип Орехова Антон заметил еще на шоссе, проследил, узнал, где находится дом Лики Вронской.
Пока он сидел в своей машине неподалеку от дома и размышлял, что предпринять, Лика Вронская куда-то уехала.
Ответ нашелся сам собой. Да надо просто обшарить ее дом! И тогда вопрос будет закрыт!
Антон выехал из поселка, добрался до ближайшего леса, загримировался, переоделся (все необходимое – несколько костюмов, разная обувь, косметика и головные уборы – у него имелось в специальной сумке). И пешком (чтобы не светить автомобиль) направился к нужному дому, радуясь собственной предусмотрительности – отмычкам, которые он бросил в «бардачок» после визита в мастерскую Орехова.
Антон очень торопился. Но, к собственному удивлению, ни разу не споткнулся на каблуках. «Мастерство не пропьешь даже в стрессовом состоянии. Мужчине играть женщину сложно – у них другая пластика, походка. Но мне всегда были интересны сложные творческие задачи», – пронеслось в голове.
Входная дверь в коттедж открылась легко. У Лики, оказывается, жила собака – тоже голден-ретривер, очень похожий на Одри, добродушный и приветливый.
Антон перевернул весь дом, но найти флакон так и не получилось…
Катю во все подробности происходящего Антон не посвящал. Она только знала, что «Дина» попросила «Сергея» найти флакон. Антон ее заверил, что договорится с Ореховым, и Катя верила, что так оно и будет.
Когда Антон, обшарив дом Лики, возвращался домой, жена позвонила в состоянии истерики:
– Она сказала, там кого-то убили, а ее подозревают. Она хочет приехать и поговорить! Ты мне чего-то недоговариваешь?!
– Я буду через двадцать минут, – заверил Антон и нажал на газ.
Когда он вернулся, его встретила «Дина» – вульгарная, ворчливая, недовольная…
– Когда нам в дверь позвонят – я сам открою, – твердо сказал Антон, изучая «Динино» лицо. Вроде бы она все поняла и была настроена выполнить его просьбу.
Как назло, Лика подъехала, когда Антон был в туалете. И «Дина» успела открыть дверь и даже слегка нахамить гостье. К счастью, разоблачения удалось избежать – как и врач, Лика не поняла, что «Дина» и есть актриса Екатерина Савицкая собственной персоной.
Как только за Вронской закрылась дверь, Антон прекратил притворяться пьяным и решил поехать к Орехову (судя по телефонным разговорам, тот находился в своей мастерской).
Он впервые сознательно взял с собой нож. И знал, что будет резать парфюмера на кусочки, потому что ему очень надо получить этот проклятый флакон…
Но парфюмер, слабак жирный, отрубился раньше, чем успел рассказать про духи…
Его состояние было критичным – это все, что понял Антон, прослушивая через сотовый парфюмера разговоры врачей.
Потом мобильный телефон Орехова, видимо, разрядился…
«Дина» ушла, и Антону впервые было жалко с ней расставаться.
Как рассказать Кате последние новости – он просто не знал. Боялся, что ее слабая психика окончательно сломается от правды.
Однако реакция жены оказалось иной. Никаких истерик, слез.
Катя обняла его, поцеловала в макушку и прошептала:
– Мне все равно, что ты сделал. Я знаю, что все это – ради моего здоровья. И я ради тебя сделала бы все что угодно. Любимый человек не должен страдать.
У Антона на душе стало легко. Он понял, что надо двигаться дальше, сохранять самообладание – и тогда у них с Катей все получится.
– Я думаю, мне надо встретиться с Ликой Вронской, – решила Катя, отрываясь от ноутбука. – Я посмотрела по ней информацию, она журналистка и писательница. Настырная – будет искать, пока не найдет.
– Я, кажется, ей наврал про то, что ты на репетиции.
Катя закусила губу.
– И напрасно, она позвонит в театр, и ей там скажут, что я уже неделю не появлялась.
Появившаяся в спальне Одри с лифчиком в зубах дала Кате идею.
– Во-первых, убери эти свои бабские шмотки. У Одри крыша едет – почему женский лифчик твоим запахом пахнем.
Антон удивился:
– Откуда она знает, что это женское белье? Ты не переоцениваешь ее умственные способности? Да она, наверное, его просто как игрушку носит.
– Нет, она хочет сказать, что это лажа – когда мамин лифчик папой пахнет! А как она лаяла, когда я в парике домой пришла! Одри решила, что я постриглась, и громко возмущалась. Убери ты от греха подальше те шмотки, которые ты надевал последние дни для маскировки… А во-вторых, я позвоню ветеринару и попрошу его сделать запись о том, что я приходила с Одри. Он мой большой друг. Скажу ему, что у меня романчик на стороне, а ты ревнуешь.
Антон удивленно поднял брови:
– И он поверит?
– Так на то они и друзья, чтобы верить…
Одежду, которая использовалась для того, чтобы изменить внешность, Антон собирался вынести из дома и сжечь. Однако потом это намерение совершенно вылетело из головы.
Как понял Антон, парфюмера навестила бывшая жена. Во время ее прихода он вышел из комы, жена взяла его телефон и поставила на зарядку, снова давая возможность быть в курсе последних событий.
К Орехову приходил следователь, и их разговор Антона порадовал. Из него стало ясно, что внешность нападавшего парфюмер описать не может и никаких предположений относительно того, кто бы это мог быть, не имеет.
А потом к Орехову пришла Лика Вронская. И ей парфюмер сказал, что флакон находится за стойкой с гантелями.
«А ведь у меня была мысль ее отодвинуть, – расстроился Антон, поглядывая на часы. – Но ничего, скоро стемнеет, и я смогу проникнуть в дом. Девушка будет спать. Сначала я пройду в спортзал. Если духи там – заберу и уйду. Если она их перепрятала – придется выяснить, куда именно…»
Никаких предположений о возможной засаде у него даже не возникало…
Следователь, похоже, был поклонником Антона.
Он все сокрушался:
– Ты же правильных ментов всегда играл. Что же ты натворил?
Антон молча смотрел на уставшее расстроенное лицо следователя.
Ну не объяснять же ему, что он ни о чем не жалеет и не мог поступить иначе.
Да и вообще никакие объяснения с посторонними людьми его не интересовали.
Сердце Антона разрывалось на части.
Что сейчас будет с Катей? Кто спрячет ее от журналистов, когда проявится «Дина»? Как жена отреагирует на его арест?..
* * *
Я сижу на кухне, пью кофе и, пытаясь не уснуть, рассказываю Володе Седову последние новости.
– Мой приятель Паша понял, что телефон Орехова прослушивается через программу.
Володя перебивает:
– Это та, которая позволяет слушать и непосредственно телефонные разговоры, и то, что говорят в зоне слышимости от аппарата?
Я кивнула:
– Совершенно верно. Пашка сказал, что подобные программы работают не больше месяца – потом аппарат выходит из строя от перегрева. И я вспомнила, что когда брала мобильник парфюмера, он, правда, прямо горячий был. Также Паша выяснил, через чей номер слушают Орехова – это был телефон мужа Екатерины Савицкой Антона Гречко. Я поехала к Орехову в больницу, там встретила Миронова, рассказала ему про Антона. Он мне не поверил, тогда я предложила уточнить, есть ли его отпечатки в базе МВД. Оказалось – да, много лет назад Гречко был объявлен в розыск и обвинялся в убийстве. Я пошла к парфюмеру, вывела его на разговор о духах, он озвучил место, где спрятал флакон. К ночи Миронов с парой оперов стали ждать, пока Антон попадется в засаду.
– Да уж, у меня в голове не укладывается… Такой популярный актер…
Я молча думала о том, что не могу понять другое.
Я слышала, как Антон в двух словах объяснял Миронову, зачем ему духи.
Он пошел на все это ради своей жены, страдающей раздвоением личности и периодически представляющей себя массажисткой Диной.
Я не могла поверить, что разговаривала с Катей – и принимала ее за другого человека, и у меня даже никаких подозрений не возникло.
И мне было очень сложно понять, как вообще возникла эта тяжелая болезнь…
Когда Антон говорил о Кате, у него было такое лицо – на нем читались боль, и страх, и тревога, и вместе с тем оно светилось самой сильной, трогательной, настоящей любовью…
Я увидела это лицо, и мне стало страшно.
Ведь любовь – это самое большое счастье, которое может дать Бог.
Когда люди, созданные друг для друга, встречаются – у них все должно быть хорошо. Из любви рождаются дети… А тут столько боли и крови…
Я чувствую себя потерянной, запутавшейся.
Антон кричал, что вел себя как нормальный мужик, который полюбил женщину и готов заботиться о ней и делать для нее все. Делать, а не рассуждать… Делать, а не бросать в сложной ситуации… Делать, елки-палки, а не искать новую женщину, потому что так делают все, и вообще сегодня в тренде менять жен чаще мобильников!
Помогать любимому – это правильно. Но если из-за этой помощи льется кровь?.. И умирают люди?..
Смогла бы я пойти на такое – ради дочки, родителей, Андрея?.. Жизнь и здоровье близкого человека – за жизнь постороннего, я бы заплатила такую цену?..
У меня нет ответов на эти вопросы.
По крайней мере, сейчас.
Может, утро вечера мудренее? И я смогу для себя разложить все это по полочкам? Пока же я – пас.
– Седов, пошли спать. Я постелю тебе в гостевой комнате, – пробормотала я, отодвигая пустую чашку.
Володя кивнул, встал из-за стола.
– Пошли. Как же я рад, что ты жива-здорова!
– Я тоже рада, и…
Меня прервал звонок сотового телефона. Я посмотрела на экран и похолодела – со мной хотела поговорить Катя Савицкая.
– Отвечай на вызов, – распорядился Седов. – И громкую связь включи.
– Лика, я знаю, Антона арестовали. Мне уже звонили. Я не знаю, что мне делать. Адвокат только завтра приедет. Можно с вами встретиться? Я не знаю, что мне сейчас делать! Антону можно передачу? У него желудок больной! Или его под залог отпустят? У меня есть деньги… А можно я к вам сейчас приеду?
– Лучше я к вам. Вам сейчас за руль не стоит. Ждите.
Я закончила разговор и вопросительно посмотрела на Седова, стучащего пальцем по лбу.
– Да я в курсе, что ты о моих умственных способностях думаешь. Сама знаю, что идиотка. Но ты прикинь, как ей сейчас больно и страшно. С ног валюсь, спать хочу. Но я не могу Савицкую вот так взять и оставить наедине со всем этим. Ты со мной?
Седов вздохнул:
– Конечно, горе мое луковое. Лучше я тебя провожу, чем потом помечать в протоколе описание твоего трупа…
