Охотник
Альдов, наверное, в тысячный раз проклинал себя за то, что связался с этой ведьмой и ее проблемами. А еще за то, что просто не увел ее из магазина, чего проще – цыкнуть на подругу, которая вылезла неизвестно откуда, и забрать Анастасию. Так нет же, захотелось посмотреть, какая она на самом деле, когда не притворяется и не играет в свои колдовские игры, и Егор смотрел. Подруга, похожая на суетливую рябую курицу, которая все никак не определится, куда бежать, и квохчет, крутится на одном месте, бестолково взмахивая пухлыми руками-крыльями, болтала. Анастасия слушала, склонив голову набок, и улыбалась, не как обычно, ехидно и с вызовом, а нормально, как улыбаются лишь близкому и родному человеку. А потом вдруг безмозглая курица сказала что-то про мужа, ребенка, самолет, который упал, и Егор понял, что он тоже подошел слишком близко.
Он ведь специально не стал выяснять, кто она такая, чтобы не подходить близко, а теперь вот само получилось. Теперь Егору придется считаться еще и с ее бедой, как будто своей не хватает, хорошо хоть плакать перестала. Он терпеть не мог плачущих женщин, чувствовал себя виноватым и беспомощным, а их нужно было утешать и успокаивать, обещать что-то такое несбыточное. Нужно было и ей пообещать, а вместо этого Егор стоял и гладил ведьму по голове, пока та не прекратила всхлипывать. Даже через одежду Альдов чувствовал ее дыхание, неровное, захлебывающееся, как у человека, который тонул, тонул, а потом вдруг взял и выплыл, но не мог поверить, что он и в самом деле выплыл, и поэтому дышал, точно в последний раз. А еще она дрожала, и Егору хотелось прижать ее к себе, спрятать под куртку, поделиться теплом или сделать хоть что-нибудь, чтобы она перестала дрожать.
После той ночи, в гостинице, он еще мог откреститься от ведьмы, наврать себе про обстоятельства и случай, но это было раньше, а сейчас он отвечает за эту черноволосую птицу.
Уж лучше бы она оставалась ведьмой.
Только в машине Анастасия окончательно пришла в себя, об имевшей место истерике свидетельствовали лишь покрасневшие от слез глаза да сжатые кулачки. Закусив нижнюю губу, ведьма смотрела вперед. Егора так и подмывало сказать что-нибудь такое, веселое, чтобы она рассмеялась и успокоилась. Черт, это уметь надо так вляпаться!
– Это Толик хотел, чтобы мы в Греции отдыхали, – неожиданно сказала Анастасия.
– Толик?
– Мой муж. Он говорил, что два года пахал как проклятый и заслужил право на отдых. А тут еще путевки горящие, как раз три, для меня, Толика и Валентины. – Голос предательски дрогнул. Егор попытался сосредоточиться на дороге, нужно приказать ей заткнуться. Анастасия послушается, ей и самой не слишком хочется вспоминать, а уж Альдову ее воспоминания точно ни к чему. Но тогда зачем он продолжает слушать?
– У Толика своя фирма была, он постоянно работал, целыми днями работал, и ночью иногда, ты не подумай ничего такого, Толик мне не изменял, он никогда бы мне не изменил, он меня любил. И меня и Валюшку. Он так радовался, когда наконец получилось вырваться в отпуск. Мы все радовались. И Греция. Там очень красиво, солнце, море, зелени много, вино, архитектура, пляжи… Я непонятно говорю, да? Но я так запомнила, с вином и пляжами. А море еще холодное было. Май. В мае неудобно летать в отпуск, правда?
– Правда, – осторожно согласился Егор. Значит, вот какая у нее была семья, муж и ребенок. Муж все время работал, и ведьма ему верила. Верила без доказательств и оправданий, на слово, просто потому, что любила. И дружная семья собралась в отпуск. Сам Альдов в отпуск не ходил лет пять, наверное, а вероятно, и больше. Когда позволяло время – не хватало денег, когда же деньги перестали быть проблемой – не стало времени. Да и желания, зачем ехать куда-то с женщиной, которая тебя ненавидит и следит за каждым твоим шагом в ожидании повода, чтобы вывалить эту свою ненависть.
– Мы пробыли в Греции три дня. А на четвертый Толику позвонили, на фирме что-то произошло, и срочно требовалось его присутствие.
– Он решил улететь? – Егор понимал того, незнакомого ему мужчину, который очень беспокоился о своей работе, фирме, конкурентах и еще тысяче важных «деловых» вещей, Альдов и сам поступил бы точно так же.
– Да. А билетов не было. Только на следующий вечер, но Толика это не устраивало. Он спешил очень. Очень спешил, – задумчиво повторила она, глядя на дорогу. – Мы уже почти решили купить на завтра. Мы бы вместе полетели, я не хотела оставаться без Толика, мы с Валенькой и дома отдохнули бы… Как ты думаешь, если бы мы полетели тогда, ну, на следующий вечер… Я хочу спросить…
– Остались бы они живы?
Она кивнула.
– Не знаю. – Егор и сам хотел бы знать, осталась бы с ним Тома, если бы… Этих «если бы» имелась целая куча, и Альдов дико боялся, что кто-нибудь, ну хотя бы ведьма, заставит его отвечать на эти вопросы.
– Пророк… Он говорил, что все предопределено и, как бы мы ни хотели, не в наших силах изменить судьбу. Только я не понимаю, почему судьба пощадила тех туристов…
– Каких туристов?
– Немцы. Они слышали, как Толик ругался с девушкой, он требовал билеты, а она оправдывалась. Некрасиво было, и вообще. А немцы понимали по-русски, это были какие-то наши немцы, эмигранты, что ли? – спросила она у самой себя и самой себе ответила: – Не знаю. Они подошли и предложили Толику билеты. Два. Вылет через несколько часов. Они отказались продать один билет, только два, чтобы деньги не пропали, им зачем-то нужно было остаться в Греции.
– Твой муж купил билеты?
– А? Да, купил. Два билета. Себе и Валеньке. Она уже большая, старше пяти, ей отдельный нужен был. А Толику нужно было в Москву, я собиралась прилететь тем, другим самолетом, который на следующий вечер… Я их провожала. Валенька капризничала, я же думала только о том, что отпуск закончился, а мы так и не посмотрели Акрополь. Не успели. Даже когда они в самолет сели, я прикидывала, как провести вечер, чтобы не так обидно было. Знаешь, я ведь не сразу поняла, что все закончено. Это же как кино. Самолет рулит, разгоняется, взлетает, а потом вдруг падает. Раз и нету. Огонь был, дым был, а самолета не было. Только крылья. И хвост. – Анастасия приложила ладошку к стеклу. – Там тоже стекло было. Стена или окно, уже не помню, но видно было хорошо, и как взлетает, и потом. Мы все смотрели, я, и еще люди, людей было много, и все смотрели туда, на самолет. Это уже потом кто-то начал плакать, кричать, в обморок падать, врачи появились и полиция, а сначала все просто стояли и смотрели, как он горит.
– Может, посидеть где-нибудь? – предложил Егор. Он совершенно не представлял, что будет делать с ней дальше, ее рассказ многое изменил. Черт, ну почему она не оказалась какой-нибудь богатой идиоткой, стервой, которая бросила семью ради увлечения религией, почему она не осталась ведьмой, с ведьмой Альдов справился бы, к ведьме он уже привык.
– Нет, спасибо. Я… Ты извини, но мне нужно было кому-то рассказать. Я, когда прилетела, говорить вообще не могла, все вокруг бегают, успокаивают, предлагают развеяться, отдохнуть или, еще хуже, расспрашивают, а я ни на один вопрос ответить не в состоянии. Целыми днями сидела и думала о себе и об этих проклятых немцах с их билетами: ну зачем Толик их купил, и как было бы хорошо, если бы немцы разбились, а мой муж и Валенька остались со мной. Я в церковь пошла, а там все молятся и говорят о воле Божьей. Ну, скажи, Альдов, какая Господу надобность в смерти моей дочери? Или твоей? Никакой. Это все люди придумали, чтобы жить легче было. А я не хотела как легче, я хотела чуда, и Толика, и Валю. Мне какая-то бабка посоветовала сходить на кладбище, мол, поговорю с ними, там и отпустит. Она так и сказала: «отпустит»…
– А ты?
– А я не пошла. Мне страшно было представить, что они в земле, что их закопали, и все…
От этого ее «закопали» стало совсем плохо. А Анастасия все не умолкала.
– Я говорю «закопали», потому что совсем на похороны не похоже было. Цветы, люди в черном, священник, но все какое-то чужое, словно из кино. Ходят, разговаривают, сочувствуют… и репортеры тут же. Я не хотела похорон, это ведь как расписаться в том, что они мертвы и никакого чуда. И на кладбище поэтому не ходила. Андрей мне потом объяснил, что так нельзя было, что грех это большой и теперь они страдают. Я хотела помочь им, это я была виновата, что они умерли.
– Да ни в чем ты не виновата! Поняла?! Ни в чем ты не виновата!
Она кивнула, она всегда кивала, когда не знала, что ответить. Значит, не поверила, впрочем, Егор на ее месте тоже не поверил бы, он и на своем-то не верил всем тем оправданиям, которые придумывал, чтобы заглушить голос совести. Например, в то, что нужно было развестись с Томилой и забрать Юльку, или что виновата работа, загруженность и Томкина ненависть.
Черта с два. Он виноват. И ведьма тоже виновата, но совсем не так, как он думал.
– Выходи, приехали.
Анастасия послушно выбралась из машины и только потом поинтересовалась:
– А мы где?
– Дома.
– Где?
– У меня дома. – Егор разозлился, ну что тут непонятного, раз сказал дома, значит, дома, ну не объяснять же ей, что дом он построил на всякий случай, а вдруг Юлька вернется, не селить же ее в квартире, где еще остались следы чужой жизни. Та квартира – для него, а этот дом для Юленьки. У него даже имя было – Юлин Дом. Или просто Дом. И очень важно, что о Доме никто не знал.
Ведьма
Я чувствовала себя крайне неловко: сначала Машка с ее непробиваемой тупостью, потом истерика, потом еще и исповедаться потянуло, можно подумать, кому-то стало легче. Никому. Мне не стало, Альдову, думаю, тоже. Спасибо, хоть выслушал внимательно, не перебивая и не ковыряясь любопытством в старых ранах. А ведь ему, наверное, тоже плохо. Я как-то все время думала лишь о себе, а Егора воспринимала лишь как часть внешнего мира, надо заметить, не самую худшую его часть. Жаль, что он меня ненавидит.
Альдов, словно прочитав мои мысли, обернулся.
– Давай, шевели копытами, – недовольно буркнул он. Я не обиделась, копытами так копытами, он просто злится, а когда злость пройдет, будет извиняться.
– Здесь красиво, – на всякий случай сказала я. И не соврала, здесь было удивительно красиво, почти как в сказке или в песне у Высоцкого, в которой «лапы у елей дрожат на весу и птицы щебечут тревожно». Р-романтика. Кр-р-расота. Я нарочно старалась думать про это место так. «Так» – это чтобы не воспринимать всерьез. Огромные, словно лохматые горы, ели подпирали небосвод, а за это солнце радостно поливало зеленые спины теплом. Дом довольно жмурился, совсем как живой, солнечные лучики тяжелыми каплями скатывались с покатой крыши и стучали в окна, а горбатое крыльцо выгибало спину, в надежде поймать неосторожную солнечную каплю. Пожалуй, я осталась бы здесь навсегда. Просто взяла бы и осталась, и жила бы долго-долго, триста лет, а то и все пятьсот, каждое утро поднималась бы вместе с неугомонным солнцем, топила бы печь, пекла блины, круглые и мягкие, пахнущие кислым молоком и шкваркой, а по вечерам выходила бы на горбатое крылечко и слушала соловьев. В подобном месте обязательно должны быть соловьи.
– Здесь соловьи водятся?
– Что? – Егор посмотрел на меня как на сумасшедшую. Ничего, я уже привыкла к подобным взглядам, и, вероятно, он прав, я и в самом деле сошла с ума, иначе откуда глупые мысли про блины, печку, крыльцо.
– Соловьи здесь есть? Это птички такие, маленькие, серенькие, незаметные.
– А тебе зачем?
– Ну, послушать. Они поют красиво. Весной, – зачем-то уточнила я.
– Ты до весны доживи сначала.
– Думаешь, не доживу?
Он не ответил. Ну и пускай, какое мне дело до его дома и его соловьев, я здесь вообще не по своей воле, а значит, дом мне не понравится. Пусть внешне и выглядит чудом, но представляю, чего этот медведь изнутри наворотил, небось натуральная берлога.
Вынуждена признать, очень уютная берлога.
Ведьма
В доме было уютно. Внутренняя обстановка представляла странную, однако нельзя сказать, что неприятную, смесь старинного замка и современного жилища. Тяжелый светильник из балок под потолком, но вместо свечей в дерево встроены лампочки. Медвежьи шкуры на полу, но даже там, где шкур нет, пол все одно теплый – с подогревом. Мебель нарочито грубая, однако удобная. Огромный камин с самым настоящим вертелом внутри, легко представить, как жирная кабанья туша, роняя капли жира, подставляет огню желтовато-розовые бока, а по комнате плывет чудесный запах. Под ногами путаются охотничьи собаки, на столе в массивных серебряных кубках плещется рубиновым цветом вино, на гобеленах летят-гонятся за добычей призрачные охотники прошлого.
Кабана нам заменила курица-гриль, с ролью серебряных кубков вполне управились фужеры, а вместо вина был виноградный сок. Егор ни словом не обмолвился о моей истерике, я тоже молчала, так и разошлись спать, он к себе, я к себе. Альдов выделил в доме целую комнату, доверяет, стало быть. Сон, слава богу, пришел быстро, я нырнула внутрь долгожданного покоя и чудесной колыбельной, которую пел мне дом-замок. Мы нравились друг другу.
Фотографию я увидела на следующий день. Проснувшись рано – за окном еще сумерки, – отправилась в путешествие по дому. На первом этаже восемь комнат, не так и много по сегодняшним временам, зато каждая из них соответствовала духу Дома, лишь в последней, вернее, первой, если считать от входа, обстановку портила фотография на стене. Большой черно-белый снимок, сделанный в стиле ретро, приковывал взгляд и уже не отпускал, он, подобно ревнивой женщине, требовал всего внимания целиком, не размениваясь на кованые канделябры, паркет и низкую антикварную мебель. Эта фотография была чужда комнате, но она была.
– Ты здесь? – Альдов заглянул внутрь. – Утро. – И подумав секунд пять, добавил: – Доброе.
– Доброе. – Я рассматривала фотографию. Нет, так не годится. Следует либо сменить обстановку на более современную, либо убрать это фото. Ну не смотрится оно здесь. – Слушай, Альдов, а зачем тебе здесь эта фотография?
– А… Ты не понимаешь?
– Чего не понимаю?
– Нет. Ничего. Собирайся. Мы уезжаем.
– Куда? – Перепады его настроения начинают утомлять. Вчера приехали, а сегодня уже назад?
– Домой, Настасья. Домой.
Альдов и в самом деле притащил меня обратно в квартиру. Он был явно не в себе. То улыбался, как чумной, то вдруг мрачнел, то принимался бегать по квартире, то, наоборот, замирал. Я не понимала, что с ним творится, и на всякий случай держалась подальше. Впрочем, Егор о моем существовании забыл. Метания закончились уходом – подхватил куртку и вылетел на улицу, не сказав ни слова.
Чутье подсказывало – все дело в фотографии. Но кто на ней? Девушка? Женщина? Снимок черно-белый и обработан на компьютере, отчего изображение стало почти идеальным и потому искусственным. Да и ракурс такой… непонятный. Лицо вполоборота, только и видно, что точеный носик, дерзкую улыбку и две ладошки-лодочки, нежно прижимающиеся к щекам.
Я ее не знаю. А Егор знает. Ну и что из того?
Петербург сиял огнями. Петербург манил богатством и весельем. Петербург жил особой столичной жизнью, только вот Федора мутило от этой жизни. Дом казался тюрьмой, балы – пыткой, а богатство – наказанием. Ядвига не понимала его. Господи, да она и не пыталась понять! Она не видела ничего, кроме себя самой, пила отравленную лицемерием и золотом столичную жизнь, а мужа воспринимала как некое своеобразное приложение к ней. Этакое приглашение на все балы сразу.
Федору же снились Урганские топи и Крепь, которая по-прежнему стоит и терпеливо ждет возвращения хозяев. Волк с рыжими глазами и черная-черная птица.
Птица-Элге.
Она смиренно встретила приказ Луковского убираться прочь из Крепи. Ушла, прихватив с собой лишь старое бледно-лиловое платье, которое ей совершенно не шло, и золотой перстень, подаренный князем на свадьбу. Эльжбета Францевна долго потом из-за перстня убивалась, но Федор все равно не позволил отобрать. Алексей сам подарил Волчью печать суженой, надеялся на избавление или полагал, что раз Элге с ним, то и печать не нужна. Впрочем, неважно, главное, что только он и имеет право требовать свой дар обратно. Он, и никто больше.
Но почему Элге не сопротивлялась? Почему не заявила о своей невиновности? Федор бы поверил. Князь же верил, значит, и Луковский сумел бы.
Как она там, на болотах? Как пережила зиму, встретила весну, радуется ли лету? Ведьмин лес хорошее место для ведьмы, а никак не для молоденькой девушки.
Но Элге ведьма. Самая настоящая. Ведьма и убийца.
Федор очень устал от этого бесплодного спора с самим собой. И жить в столице тоже устал. Ему не хватало волчьей песни и круглой луны на темном небе, сурового серого простора и мелких больных деревьев, высокой ограды вокруг дома и мокрых, пахнущих плесенью стен Крепи.
Топи звали. Топи требовали. Топи надеялись на возвращение, и Луковский сдался.
Ядвига была против. Федор стоически выдержал и истерику, и продолжительный обморок, и бестолковую беготню служанок, и настойчивые уговоры Эльжбеты Францевны, которая умоляла «не делать глупостей».
В конце концов Ядвига вместе с Эльжбетой Францевной остались в Петербурге. Ну и пусть, так даже лучше, никто не нарушит его одиночества, а он отдохнет наконец от женщин, о которых когда-то поклялся заботиться. Эта клятва забирала все его силы.
Клятва и еще Элге.
Болота встретили мелким дождем и хмурым небом. Странно, что этот июль так похож на тот ноябрь. Странно, что он вернулся, и года не прошло, как вернулся. Князь предупреждал, что топи умеют привязывать к себе, теперь Федор сам в этом убедился.
До Крепи добрались быстро, и мужичок-проводник, получив обещанную плату, засобирался назад. Благо солнце было еще высоко.
– Здраве будь, княже, – сказал крестьянин на прощание, и Федор вздрогнул. Он не князь. Ему не нужен чужой титул, чужой дом, чужая жизнь.
Дверь открыл хмурый сторож, из дома тянуло холодом, пылью и запустением.
– Антипка я, – представился заспанного вида мужичок, недоверчиво рассматривая Луковского. – Воротилися, значит?
– Да. – Федор почти не удивился хамоватости сторожа.
– Ну, то здраве будь, княже. – Антипка поклонился до земли. – Добро пожаловать домой.
К ведьминой хижине Луковский поехал на следующий же день. Лес был непривычно темен и мрачен. Нерон, старый товарищ, смело ступал вперед, лишь вороные бока вспотели от страха, да уши к голове прижаты.
Вот и хижина. Федор долго не решался постучать в дверь, просто стоял, переминаясь с ноги на ногу, и прислушивался к тишине внутри дома. Ему открыли, когда Федор почти решился уехать прочь. Дверь распахнулась, и на пороге возникла старая ведьма.
Ведьма из легенды.
Она была действительно стара, кожа ее цветом походила на мокрую древесную кору, а морщины – на глубокие трещины в этой коре. Редкие седые космы спускались почти до пояса, а костлявые руки дрожали. Только глаза у нее были чужие.
Глаза Элге.
– Зачем пришел, княже? – спросила старуха, подслеповато щурясь. – Никак потерял чего?
– Да.
– Ну так поздно уже, не сыщешь.
– Она… Что с нею?
– С кем? – Ведьма захихикала. – Совести своей ты сам хозяин, куда положил, там и найдешь. Коли вспомнишь, конечно. Молодой, а уже без головы. Голову я тебе не верну, совесть ты потерял, а сердца отродясь не было. Кому ж ты нужен такой, князь?
– Я не князь!
– Князь. Отобрав судьбу чужую, назад не воротишь. Волчий лес, волчий дом, волчий князь… – Ведьма захохотала. – Держи, человече.
Ведьма настойчиво совала что-то в руку. Федор сначала взял, потом только посмотрел. На ладони тяжелой золотой каплей лежал перстень. Он же у Элге остался?!
– Элге! Где Элге?!
– Ишь чего захотел. Девочку ему подавай. А на что она тебе, коли у тебя сердца нету? У тебя вон жена-красавица. Отгадай загадку, князь, кто ликом светел, душою черен, а руками красен?
– Не зли меня!
– Спроси у своей жены, почто она брата родного сгубила? А у Антипки спроси, как он в том году животом маялся.
Ведьма попыталась захлопнуть дверь.
– Стой. Подожди. Элге, что с нею?
– Ничего. Улетела твоя Элге. Птица душу унесла. Волк серый птицу ищет. Птица волка. Да только слепа птица, не понимает, какой из волков – ее. Как найдут друг друга – вместе будут. Я сказала, а слово мое крепкое, Волчьей печатью меченное, кровью оплаченное. А ты, князь, уходи, не пришел еще твой час на луну выть…
Ищейка
История вырисовывалась весьма и весьма интересная. Покойный Кусков оказался личностью значимой и потому широко известной в узких кругах. На заре дикого капитализма сколотил банду отморозков и успешно занимался «бизнесом»: наркотики, проституция, мошенничество, крышевание и прочее, прочее, прочее.
Васютка вздохнул. Выходит, человек, спровадивший сего подонка на тот свет, почти доброе дело сделал, избавив мир от очередного гада, считающего себя пупом земли. А судя по имеющимся у Игоря сведениям, Кусков считал себя едва ли не господом богом. Когда промышлять откровенным криминалом стало тяжело да и опасно с точки зрения Уголовного кодекса, Павел Григорьевич быстренько ушел в «чистый бизнес», однако старых связей не потерял. Вертелся, чтобы, значит, и вашим, и нашим не обидно было. Фирму открыл вместе с другом, которого знал еще со студенческих буйных лет. Васютка совершенно не удивился, узнав, что звали того друга Егором Мстиславовичем Альдовым. Сотрудничество продолжалось года два, после чего Альдов выкупил долю партнера, и Кусков снова отправился в свободное плавание.
Примерно в то же время Павел Григорьевич начал уделять очень пристальное внимание такой интересной отрасли черного рынка, как торговля наркотиками. Но развернуться ему не дали – ниша давным-давно занята, и хозяева новичков не привечают. Тогда Кусков, как истинный бизнесмен, нашел свое собственное ноу-хау: начал крышевать всяких там гадалок, черных магов, пророков, целителей и прочую шушеру. Вроде бы и мелочь, вроде бы и возни больше, чем доходов, однако, поди ж ты, сумел и подняться, и быков своих прикармливать. Кой черт он снова в бизнес полез?
Васютка потряс головой, отгоняя усталость. Домой пора, на диванчик, купить по дороге пивка и завалиться перед телевизором, может, хоть так мозги прояснятся. Вон Альдов небось жизни радуется, гудит на всю катушку. «Наружка» вчера доложила и о визите в супермаркет, и о встрече с незнакомой белобрысой девицей, и о домике в лесу, зарегистрированном на черта лысого, но принадлежащем Альдову. Сидит сейчас Егор Мстиславович в окружении елочек да сосенок и в ус не дует. А бедному следователю приходится решать чужие проблемы, корни которых уходят глубоко в прошлое.
Разозлившись не то на Альдова, не то на себя самого, Васютка позвонил младшему оперуполномоченному Кукуле, который в данный момент времени должен был следить за чертовым бизнесменом.
– Дома они, – лениво зевая в трубку, ответил Кукуля. – В смысле, что в квартире. Ну, на Цветочной. С утра сорвались и приехали.
– Так какого ты не доложил?! – не сдержался Игорь, хотя орать на Кукулю было совершенно бесполезно – он просто-напросто не слышал ни крика, ни замечаний, а если и слышал, то не понимал по причине врожденной тупости. Заменить бы его, но не на кого, поэтому Васютка, выматеревшись от души, но про себя, спокойно попросил:
– Доложи нормально. Во сколько выехали, куда заезжали, как давно дома сидят.
– Ну… – В трубке раздался скрежет, наверняка Кукуля пытался заставить мозги работать, но заржавевшие шестеренки отказывались вращаться и скрипели, скрипели, скрипели, действуя Васютке на нервы. – В восемь двадцать две автомобиль марки «Ниссан Патрол», госномер… выехал из гаража дома, расположенного по адресу…
Васютка, вздохнув, приготовился слушать. Кукуля был существом исполнительным до идиотизма, теперь он зачитает данные за весь день, можно было не сомневаться – Игорь узнает, что Альдов ел на завтрак, обед, сколько раз останавливался по дороге, сигареты какой марки покупал… Ну какой идиот взял Кукулю на работу?
Охотник
Все произошедшее было невозможно. Нереально, но тем не менее было. Зато теперь Егор, кажется, знал, кто стоит за чертовым чертежом. Четыре черненьких… Вот уж действительно. Альдов понимал, что выстроенная им теория напоминает старую-престарую лестницу-стремянку, готовую в любой момент рухнуть под весом тела и возраста. Поэтому он снова и снова перебирал крошки-факты, нанизывая их на невидимую нить времени, этакие маленькие бусинки.
Бусинка красная – Тома сбежала, забрав с собою Юлю.
Бусинка оранжевая – ему предлагают обмен и выбор: дочь или фирма. Он выбирает, но остается ни с чем.
Бусинка желтая – Сергей и Татьяна Курпатовы. Сергей исчезает, а Татьяну убивают.
Бусинка зеленая – встреча с Андреем, его откровения, драка и побег.
Голубая – Анастасия. Андрей, уже мертвый и оттого бесполезный. Паша-друг и Паша-враг. Два лица одного человека.
Синяя – «Суданская роза» и арест.
Фиолетовая – фотография.
Каждый. Охотник. Желает. Знать. Где. Сидит. Фазан.
Егор знал, и знание тяготило, но тем не менее Альдов радовался. Если его догадка верна – все предопределено, остается лишь сделать шаг навстречу судьбе и постараться выжить после столкновения с леди Фортуной. Настасью жалко, но ничего не поделаешь, ей отведена своя собственная роль в грядущем спектакле, и Егор верил: ведьма с ролью справится. Она такая. Сильная. Она выживет и без его поддержки.
– Добрый вечер, – звонил Альдов с улицы. Не оттого, что опасался прослушивания или еще чего-нибудь в этом же роде, просто так вышло. – Это Альдов. Да, именно Егор Мстиславович Альдов. Мне бы с Сергеем Федоровичем побеседовать.
– Молодой человек… – Матушка Сергея Федоровича, с которой Егор имел несчастье быть знакомым, отличалась вздорным характером и поразительной способностью изливать на собеседника свое недовольство часами. А причины для недовольства Евдокия Николаевна находила всегда и во всем. Сейчас ее возмутил поздний звонок. – Вы знаете, который час?
Егор не знал, но на всякий случай глянул на часы – четверть одиннадцатого, ну, поздновато, конечно, но не настолько же. Времени на препирания со зловредной старухой не было.
– Евдокия Николаевна, будьте столь любезны, пригласите Сергея.
– Он отдыхает, – с нескрываемым удовольствием заявила дама.
Альдов зарычал. Альдов застонал. Альдов готов был бросить трубку и идиотскую затею, однако, к счастью, Сергей соизволил-таки подойти к телефону. В отличие от матушки он был профессионально любезен и профессионально спокоен, ни капли просьбе не удивился.
– Да, конечно, Егор, подъезжайте, все оформим. Все сделаем.
Охотник
Домой Альдов вернулся глубокой ночью – сначала решали дела с Сергеем Федоровичем, потом пили чай с его матушкой, которая по причине преклонного возраста страдала хронической бессонницей. К чаю предлагалось прошлогоднее, немного засахарившееся яблочное варенье и нудные рассказы о бурной молодости Евдокии Николаевны. Варенье Альдов съел, рассказы выслушал, чем заслужил любезное приглашение «заходить еще».
А дома ждала Настасья. При виде светящихся окон – только два на весь дом, его, Альдова, гостиная – сердце радостно бухнуло.
– Ты где был? – Она хмурилась и злилась, совсем как супруга на загулявшего мужа, и, сама стыдясь этой своей злости, пыталась скрыть ее за нервной косой улыбкой.
– Волновалась?
– Ни минуты, – солгала Настасья. Егору вдруг захотелось ущипнуть ее, засунуть под душ или вытворить чего-нибудь еще, чтобы она сбросила наконец эту чертову маску безразличия. Впрочем, он уже научился читать ее и сквозь маску. В данный момент ведьма разрывалась между желанием ударить его или расплакаться. Ни того, ни другого она не сделает, но все равно приятно.
– Тогда хорошо. Ну, если совсем не волновалась, – против желания, но Альдов улыбался.
– А тебе звонили. Женщина. Сказала, завтра придет. Сказала, вам поговорить нужно.
– Ну, раз нужно, значит, поговорим. – Егор провел рукой по мягким черным волосам, Настя не отстранилась. Выходит, не ошибся он, выходит, правильно угадал, выходит, завтра все и решится.
Шерше ля фам – учили французы. Ох, и правы же были лягушатники. С самого начала следовало искать эту «фам».
Фам фаталь.
Ведьма
Со вчерашнего вечера меня мучила необъяснимая злость, причина которой в телефонном звонке. Ну, да, эта неизвестная леди позвонила, когда стрелки на часах готовы были слиться в экстазе на магической цифре 12. Правильно, нечисть, она ближе к полуночи выползает. Я ждала Альдова, а он все не возвращался. Я ждала, а он… старая песня на старой пластинке. Поздний звонок разорвал замкнутый круг.
– Алло, – мяукнула трубка неистребимо сексуальным женским голосом, – а Егора можно?
Егора не было. Шлялся неизвестно где, о чем я, собственно говоря, и проинформировала. Леди-кошка огорчилась и недовольно фыркнула, затем, подумав, попросила передать Егору, что непременно заглянет завтра.
Передам. Вот дождусь и передам. Я все понимаю, и что наша свадьба – всего-навсего часть сложной игры с неизвестным противником, и что я – пустое место для Альдова, помеха, не более, и что у нас с ним не может быть ничего общего, и еще много чего, но тем не менее мне обидно.
Может быть, я ревную, глупо, безосновательно и безнадежно, но от одной мысли о том, что эта незнакомка придет сюда, в мою… его квартиру и окончательно разрушит хрупкую иллюзию нормальной жизни, становилось невыносимо тошно.
Ждать пришлось до полудня.
Она вошла в комнату, ослепляя совершенством своей красоты, и я сразу ощутила себя тем, кем являюсь на самом деле, – приблудной кошкой, которая по недо-смотру заняла чужое место. Вот сейчас хозяин разберется и вышвырнет бродяжку прочь. Миска с «Китикетом», игрушки да мягкий домик предназначались для другой, породистой киски, такой, как эта. Но хозяин отчего-то не спешил выпроваживать меня, и от объятий той, другой, увернулся, точно опасаясь, что горький полынный запах ее духов неведомым образом привяжет его к ней. В последнее время я очень хорошо научилась понимать Альдова. Появление леди-кошки его не удивило, а… как бы правильнее выразиться, огорчило? Задело за живое?
– Здравствуй, дорогой, – пропела красавица.
Она небрежно дернула плечиком, и белоснежная, как снег на вершине Гималаев, шубка послушно соскользнула с плеч. По теории, Егору полагалось поймать ускользающий мех, но он не шелохнулся.
– Фу, Егор, ты всегда был деревенщиной. К твоим бы деньгам еще и приличные манеры… Или твоим девицам на манеры плевать? Ну, понимаю, им куда важнее толщина твоего кошелька… Девушка, может, вы погуляете пока?
Я не сразу поняла, к кому она обращается, просто вдруг удивилась, когда тягучий, темный, точно свежий гречишный мед, голос замерз. Голос-колючка, голос-злюка контрастировал с почти дружелюбным выражением ее лица.
– Я жду, – напомнила дама.
– Она останется, – буркнул Альдов. Спасибо тебе, Егор, но не больно-то хотелось. Он, словно прочитав мои мысли, добавил: – Ты остаешься, понятно?
– Фи, Егор, тебе не кажется, что посвящать любовниц в семейные дела глупо?
– А она не любовница, – Альдов усмехнулся, – знакомься, Тома, это Анастасия, моя жена. Настасья, это Томила, моя бывшая жена.
Ох, и не стоило ему этого говорить. Подозреваю, будь у Томочки возможность, она убивала бы меня долго, медленно и со вкусом. А я? Я не знаю. Если Егор говорит, что эта женщина – Томила, значит, так оно и есть, передо мной – Юлькина мать. А Юлька говорила, будто мама умерла. Выходит, не умерла, живет, и, судя по внешнему виду, живет весьма неплохо. Не понимаю, не хочу понимать, как такое возможно, она – мать, она бросила Юленьку там, где и взрослым тяжело выжить, она убила собственную дочь. Пускай Альдов обвиняет меня, пускай меня ненавидит, пускай заочно вынес приговор, но эта сука, которая сейчас стоит посреди комнаты, заслуживает смерти гораздо более мучительной, чем я.
– Ну, Егор, – Томочка усмехнулась, на ее лице застыла маска брезгливого непонимания, как у потомственного аристократа, которого кучер вместо клуба по ошибке доставил в матросский бордель, – от тебя я такого не ожидала… Жена, значит?
– Жена, – подтвердил Альдов. – Да ты, Тома, не стой, присаживайся.
– Сюда, что ли? – Она ткнула пальчиком на мое любимое кресло. – До чего ты докатился, Альдов!
– И до чего же?
– Живешь на какой-то помойке с какой-то проституткой, которую выдаешь за жену. Самому не противно?
– Нет.
Ему не противно, а вот мне обидно. Зверски обидно. Да кто она вообще такая, по какому праву она меня судит?
– Чего тебе надо? – Егор положил ладонь мне на плечо, надо же, я и не заметила, как он подошел. А ладонь теплая, и это тепло проникает под свитер, растапливая обиду. Рядом с ним не страшно, и хочется думать, что Альдов не даст мне пропасть.
– Мне? – Томочка презрительно фыркнула. – Поздороваться захотелось. Дай, думаю, зайду, посмотрю, как муж мой поживает, все ли у него хорошо, идет ли бизнес или наконец загнулся?
– Кто загнулся, я или бизнес?
– Оба! Господи, как же я ненавидела твой бизнес, превративший тебя из человека в скотину! Как же я мечтала, чтобы все твое гребаное дело рухнуло! – В ее словах было столько искренней, неподдельной ненависти, что я как-то сразу и поверила. – Ты только и делал, что работал. Днем работал, ночью работал, в выходные работал, в праздники… А я? Я целыми днями сидела в четырех стенах и сходила с ума! Ты стал относиться ко мне если не как к обузе, то как к прислуге. «Тома, подай», «Тома, принеси», «Тома, где мой костюм», «Тома, свари кофе», «Тома, не мешай».
– Я же для тебя…
– Для меня? А мне на фиг не нужны были твои деньги! Мне семья нужна была, нормальная семья, где муж и ребенок, которому не приходилось бы объяснять, что сегодня папа не придет и в зоопарк, как обещал, не сводит, и в кино. Папа никуда пойти не может, папа занят. Ты хоть о Юльке подумал бы, она всю свою жизнь только и слышала, что папа занят.
– Ты еще о Юле говорить будешь? – Ладонь на моем плече напряглась, того и гляди сожмется в кулак. Она что, не понимает ничего? Или считает его настолько толстокожим?
– А о ком мне говорить? О шлюхах твоих? Ты же, когда появлялось свободное время, предпочел тратить его на девочек-давалочек, а не на семью. Думаешь, я не догадывалась? С самого твоего первого загула поняла, ты ж простой, Альдов, как пень, изменил, и сразу с подарком. А у самого глаза виноватые, точно у собаки, которая мясо стащила. Что ты мне тогда подарил с барского плеча? Браслетик, кажется. Спасибо тебе, Егорушка, большое.
– Да не за что.
– Вот и я думаю, что не за что. Я бы так и сгнила в вечно пустой квартире, если бы не Пашенька. Или запила бы, или на наркоту подсела, или просто с ума сошла, как твоя Настасья. Или ты не заметил? Она же форменная сумасшедшая. – В прозрачно-голубых, будто тающий лед, глазах плескалась насмешка. Эта женщина чувствовала себя правой, эта женщина чувствовала себя хозяйкой, эта женщина… Я ненавижу эту женщину, ненавижу целиком, вместе с ее пшенично-золотыми кудряшками, уложенными в художественном беспорядке, бесцветными равнодушными глазами на нарочито-правильном искусственном лице и запахом полыни, что окутывает ее с ног до головы.
Ладонь с плеча переместилась на затылок, пальцы нежно погладили волосы. Успокаивает? Он? Меня? Я хотела обернуться, чтобы поглядеть на выражение его лица, но не могла оторвать взгляд от Томы. Говорят, я ведьма… Я – не ведьма, я – никто, по сравнению с ней я – пустое место. Теплые пальцы нежно массировали затылок, изгоняя ненависть.
– И еще, Егор, надеюсь, ты правильно поймешь меня… Я пришла, чтобы получить законную половину.
– Половину чего? – поинтересовался Альдов. Бедняга, похоже, окончательно запутался, впрочем, неудивительно, я тоже запуталась. Совсем запуталась.
– Совместно нажитого имущества. Кажется, это так называется. Я решила с тобой развестись… Да-да, Егор, и не надо смотреть на меня большими глазами. Ты же не оформил развод? Нет. Вот видишь, выходит, твой второй брак незаконен. И эта полоумная девица всего-навсего очередная шлюшка. А знаешь, пожалуй, я все-таки присяду. А ты, девочка, сделай чаю, будь добра. Некрепкий, с лимоном, сахару одна ложка.
Я все-таки обернулась на Егора. Он улыбался, весело, точно сбылась мечта всей его жизни.
– Ну, Настасья, не слышишь, гостья чаю просит. – Просьбу Альдов подкрепил тычком в спину.
Не больно – обидно. До чертиков обидно, даже в тот раз, когда он меня ударил, мне не было так обидно, как сейчас. Значит, чаю сделать, будет им чай, вон уже и чайник почти закипел. А плакать я не буду. Я же сумасшедшая. Ведьма. Сумасшедшая ведьма, а ведьмы, тем более безумные, не плачут.
Тяжело. За окном серо-светлое небо, тянет, зовет… небу легко, и облаку тоже… или птице. Бабушка обещала, что я смогу стать птицей и улететь… а я стою в кухне-клетке и пытаюсь согреться. Пар идет, и лимон порезать… если не думать о Томиле, то становится легче, немного, но все-таки… все-таки лучше бы я родилась птицей. Люди жестоки.
Охотник
В первый момент Егор не узнал ее, слишком уж сегодняшняя Томила разнилась с его женой. Бывшей женой. Умершей женой. У Томочки из прошлого были добрые глаза, а у этой стервы – две ледышки. Зато стерва была потрясающе, невообразимо красива, настолько, насколько может быть красива женщина, чью внешность от носа идеальной формы до пяток, форма которых, надо думать, была не менее идеальна, конструировал высокооплачиваемый специалист. О, да, тот специалист оставил общие черты, он просто слегка видоизменил их, доводя до совершенства.
А вот голос остался. И ненависть осталась, и по коже от этой ненависти привычно побежали мурашки, словно и не было долгих месяцев разлуки. Тома говорила, а Егор, вместо того чтобы слушать, любовался ею. Надо же, на какие чудеса способна современная наука.
– Альдов, ты меня вообще слушаешь?
Егор кивнул. Анастасия возилась на кухне, кажется, он сам ее туда отослал. Зачем? Ах да, Томила попросила чаю… Томила научилась просить так, чтобы у собеседника и мысли не возникло отказать в просьбе. И Егор не отказал, а сейчас чувствовал себя неуютно.
– Альдов, – пропела Томочка, – ты здесь? Или вместе со своей подружкой умом двинулся?
– Она не подружка, она жена.
– Нет, Альдов, жена – я, а она как раз подружка. В противном случае ты, Альдов, двоеженец, а это, милый мой, статья. – Томочка сидела в Настасьином кресле. Белая шубка свешивалась с подлокотника, золотая цепочка с тонкого Томочкиного запястья, а кулон с цепочки. – Честно говоря, Егор, я боялась, что ты скандалить начнешь, драться полезешь или, наоборот, каяться. А ты сидишь, как чурбан…
– Ты красивая.
– Красивая, – согласилась Томила, вытягивая вперед длинные ноги. – Заметил. А раньше некрасивой была, вот ты от меня и бегал. А Пашке я и такой пригодилась, толстой и страшной… Молчи, я знаю, какой была. Настоящее чудовище. Мне одна из твоих девочек так и сказала. Знаешь, именно тогда я и поняла, что дальше так продолжаться не может. Я уже не помню, как ее звали, мне имя без надобности, она позвонила как-то вечерком, когда ты в очередной раз «задержался на работе», и вывалила на меня тонну грязи. Оказывается, я – жирная корова, которую ты ненавидишь, но никак не решишься бросить, дочку жалеешь.
– Неправда.
– Тебе виднее, – пожала плечами Томочка, – может, и неправда, но мне-то ты не говорил, ты вообще не замечал меня, не жена, а пустое место.
– И поэтому ты ударилась в религию? – Егору стало противно. Сидит тут с ней, разговаривает, вместо того чтобы взять и свернуть хорошенькую шейку.
– Религия, религия… Ты про религию у своей приблудной спроси, думаю, она тебе подробно и внятно объяснит, что к чему. Я же… Ну, поначалу я воспринимала весь этот бред всерьез, Андрей – хороший специалист, он умел промывать мозги, но ведь я, что бы твои шлюхи ни говорили, далеко не дура. Да и Паша помог.
– Паша, значит?
– Паша, Паша, Павел Григорьевич… Ну почему, Альдов, я вышла замуж за тебя, а не за него?!
– Не знаю.
– И я не знаю. А вот и чай. Настасья, давайте сюда. Сахару одна ложка?
Анастасия осторожно водрузила тяжелый поднос на столик, на Егора она даже не глянула. Ну вот, обиделась, будет теперь целый вечер молчать и обниматься со своим медведем, пока он не извинится. А Альдов извиняться не собирался, с какой радости он должен извиняться еще и перед ней. В конце концов… Додумать Егор не успел, Томочка скомандовала:
– Спасибо, девушка, вы свободны.
– Анастасия, иди сюда. – Альдову не хотелось оставаться один на один с прошлым, он боялся Томы, боялся себя и того, на что способен. Настасьино присутствие успокаивало. Вот она стоит, прислонившись к стене, делает вид, будто ей все равно, даже отвернулась, чтобы случайно с Егором взглядом не встретиться.
– Значит, Паша затеял…
– Паша. И я. Я хотела тебя проучить, хотела, чтобы ты мучился так же, как мучилась я. Чтобы ревел и грыз зубами подушку, чтобы выл и лез на стены от бессилия, чтобы…
– Поэтому ты украла Юльку.
– А ты думал, что я оставлю девочку с тобой? Нет, Альдов, я не столь наивна. Во-первых, я тоже ее люблю, а во-вторых… Моего отсутствия ты и не заметил бы, а вот Юленька, Юленька – другое дело, ты, несмотря на свою толстокожесть, любил девочку. А мне хотелось, чтобы ты на своей шкуре прочувствовал, что такое потерять того, кого любишь…
– Сука.
– Я? – Томочка пригубила чай и недовольно поморщилась. – Фу, Альдов, ну и гадость вы пьете… Кстати, я не сука, далеко не сука, я всего-навсего женщина, у которой ты украл молодость. Ну и как, хорошо тебе было? Можешь не говорить, сама знаю, плохо. План был Пашкин, целиком и полностью, он тоже считал, что тебя следует проучить.
– А ему-то я чем не угодил?
– Ну… Я, конечно, не совсем чтобы в курсе, но… Вы же начинали вместе, а потом ты заставил Пашеньку уйти, практически вытолкал его из фирмы.
– Никто его не выталкивал!
Томочка лишь фыркнула, похоже, ей было все равно, вытолкал Егор своего бывшего партнера из бизнеса или партнер ушел по собственной инициативе. Эту Томочку, которая гордо восседала в старом кресле и пила чай из чашки тонкого фарфора, гораздо больше интересовали дела сегодняшние.
– Паша и придумал, как использовать Андрея. Это стоило не так и дорого, а роль свою он исполнил блестяще, согласись?
Егор поспешно согласился.
– Ты ведь поверил, что я сбежала к этим… Ну, к сектантам. Сама сбежала и Юльку забрала. Поверил, Альдов?
– Поверил.
– Паша рассказывал, как ты нас искал… Бедненький.
– А спектакль?
– Какой спектакль? А, с недвижимостью… Ну, тут просто все: я считала, что имею полное право на половину имущества, причем на большую его часть, без меня, Егор, без моей поддержки да участия ты ни хрена бы не добился. У Андрея же имелся определенный опыт в оформлении подобного рода сделок, вот он и вызвался. Вы, кажется, здесь встречались, да? Пашка упоминал, будто ты эту квартиру купил, непонятно только зачем, ну, Альдов, тебя всегда сложно было понять. Значит, здесь ты позорно капитулировал?
– Здесь.
Ее стервозность поражала. Егор продолжал заученно улыбаться, но думал лишь о том, как медленно и с удовольствием станет убивать эту суку.
– Не получится, – вдруг прошептала ведьма.
– Что? – переспросил было Альдов, но ведьма уже отвернулась. Выходит, она считает, он не способен перейти от мыслей к действию. Выходит, она полагает, Егор просто так возьмет и отпустит бывшую супругу? Странно, что Томочка вообще решилась прийти сюда, неужели не понимала? Или это он чего-то не понимает?
– Я получила деньги, а ты фирму. Согласись, не так и плохо, хотя, Альдов, будь моя воля, фирму ты бы не увидел, но не вышло. Пашенька сказал, у тебя юристы хорошие, вот их и благодари.
– Чего тебе от меня надо?
– Фу, Егор, – возмутилась Томочка, нежно поглаживая белый мех, – разве так разговаривают с дамой? Впрочем, ты всегда был дикарем. А надо мне того же, чего и всем, – денег. И надо не мне, а дочери твоей. Ей, между прочим, пятнадцать уже. Взрослая совсем, пора и о будущем подумать. Но ты же не станешь возражать против хорошего образования? Ты же всегда твердил, что у Юленьки должно быть все самое лучшее? Эй, Егор, с тобой все в порядке?
Нет, с ним все было не в порядке, все было даже не плохо – ужасно. Сердце испуганно замерло, а голова наполнилась гулом, сладкий Томочкин голосок взбудоражил пчелиный улей. Пчелы метались внутри черепной коробки и пребольно жалили, требуя выпустить их наружу.
Юля жива. Он робко надеялся, когда Настасья спросила, зачем ему то фото. Она не узнала Юлю, иначе не спрашивала бы. Но одно дело надеяться, и совсем другое – знать, что дочь жива! А ведьма, она же говорила… ведьма лгала. Лгала с самого начала, она специально все придумала, чтобы причинить ему боль, она сговорилась с Томочкой, она… Она стояла рядом, совсем близко, протяни руку и коснешься худого плечика или трогательного завитка черных волос. Егор видит и розовое полупрозрачное ушко, и нервную синюю жилку на шее, жилка дергается, и это значит, что ведьмино сердце продолжает работать, перегоняя кровь по таким вот жилкам-сосудикам. Если нажать на жилку, ведьма заснет. Если сжать худую шею, ведьма умрет. Раньше ведьм сжигали на кострах, и только сейчас Егор понял, насколько это было правильно.
– Альдов! – Кружка, коснувшись блюдца, звякнула, и звук привел Егора в чувство. Господи, о чем он только думает. Даже не думает – бредит.
– Нет, Егор, ты что, и в самом деле решил, будто Юля… – Томочка засмеялась, засмеялась по-особенному, хрипло, с недоумением, жалостью и легкой издевкой, и Альдову стало обидно. В конце концов, разве он заслужил такое?
– Ох, Альдов, с тобою не соскучишься…
– Юля умерла на моих глазах. – Анастасия говорила спокойно, словно это искусственное спокойствие могло защитить ее от Томочкиного совершенства. – Юля умерла, – на всякий случай добавила она.
– Не знаю, кто там у вас умер, но моя дочь жива и чувствует себя замечательно, а когда ее папочка наконец перестанет играть в сыщиков и вспомнит о ребенке, станет чувствовать себя еще лучше.
– Но Юля…
– Девушка, – раздраженно повторила Томочка, – я не знаю, с какой целью вы упорствуете, но повторяю, моя дочь – жива.
– Жива. – Анастасия обернулась. Она удивлена – отметил про себя Альдов. Потеряна, точнее, растеряна, Егор же еще вчера понял, что произошло, понял все – с самого начала до самого конца. Настасья не виновата, и он не виноват, просто вышло все так… Странно.
Смотреть в ее глаза невыносимо тяжело, это как признаваться в том, что врал, а ему не хотелось лгать. И чтобы она присутствовала при дальнейшем разговоре, тоже не хотелось, поэтому Альдов попросил:
– Настасья, уйди куда-нибудь.
Верхняя губа дернулась, точно ведьма собиралась что-то сказать, но в последнюю минуту передумала. Анастасия никогда с ним не спорила, вот и сейчас коротко кивнула и под колючим Томочкиным взглядом выскользнула в коридор. Громко хлопнула входная дверь, и в квартире стало оглушительно тихо. Томила довольно улыбалась, а Альдов пытался сосредоточиться на чем-нибудь кроме черных, словно перезревшая гладкая вишня, глаз, в которых застыла обида пополам со злостью. Сейчас никак нельзя думать о глазах, он потом все объяснит, он успеет объяснить, а если не успеет – ничего страшного, она поймет, Настасья умная, но это будет потом, сейчас же нужно разобраться с прошлым. С Томочкой, которая сидит, поглаживая кончиками пальцев белый мех, и ждет, когда же муж – бывший муж – обратит на нее внимание.
Ждать Томочке надоело быстро.
– Ну, Егор, – укоризненно промурлыкала Миссис Совершенство, – не будь букой, давай поговорим. Не могу же я проторчать здесь весь день!
– Давай, – согласился Егор. – Поговорим.
Федор летел в Петербург. Антипка ни слова не произнес, когда «княже» изъявил желание отбыть в столицу, но Луковский был уверен – к его возвращению дом будет приведен в порядок. Антипка постарается. Поможет.
Уже помог, рассказав, что ночью накануне дуэли сильно животом маялся, а молодая княгиня травы готовила и отпаивала, оттого и не заметила, как князь уехал.
Значит, Элге не виновата.
Не виновата.
Не она стреляла.
«Отгадай загадку, князь, кто ликом светел, душою черен, а руками красен?» Загадку Федор отгадал. Вот только соизволит ли Ядвига ответить на другой вопрос старой ведьмы.
В Петербурге догорало лето, а Ядвига в своем платье из белого шелка была прекрасна и чиста. Ликом светла…
– Вы уже вернулись? – На прекрасном лице мелькнула тень недовольства. Графиня была занята. Графиня готовилась к выходу. Графиня сердилась на мужа, заявившегося в столь неподходящий момент. Мало того, что он мешал приготовлениям, выгнав служанок из комнаты, так еще и переодеться с дороги не соизволил. Так и явился в грязной, пропахшей конским потом одежде.
– Вернулся.
– Я рада.
– Сомневаюсь. – Федор, игнорируя недовольство супруги, сел на тонконогий модный стул. – Зачем ты убила Алексея? Что он тебе сделал?
– Вы бредите.
– Нет, милая, не брежу. Я там бредил. Все время бредил, а теперь вот выздоровел. Так зачем?
Он ожидал, что она будет отпираться, лгать, изворачиваться, но вместо этого Ядвига засмеялась, захохотала безумно и дико, а смех перерос в рыдания.
– Убила. Да, я убила! Потому что ненавидела! Он… Он отобрал у меня… Я любила, а он убил. Сказал, что я опозорила и его, и семью, что я не имела права так поступать. Я согласна была на любое наказание, я умоляла его не трогать Николя, но он… Он убил его. Я знаю, что убил. Алексей сам сказал. Я же любила, понимаешь?! – По бледному лицу текли слезы. – Но я готова была простить, верила брату и стыдилась своего поступка. Стыдилась до тех пор, пока он сам, слышишь, он женился на этой черноволосой твари! Он сразу позабыл и про имя, и про титул, и про семейное достоинство, он перешагнул через меня и матушку, совершенно не заботясь о том, что скажут соседи. Видите ли, он любил Элге! А я любила Николя! И до сих пор люблю. Вы же мне противны! Каждое прикосновение, каждый ваш поцелуй… Я представляю его, моего Николя… И ваш ребенок, которого я жду, он тоже противен мне, ведь это не дитя Николя…
Федор тихо встал. Все просто. Господи, все оказалось так просто и так глупо.
– Что вы собираетесь предпринять? – Эльжбета Францевна. Надо же, а он и не заметил ее присутствия. – Не забывайте, граф, Ядвига носит под сердцем вашего сына и наследника, обвинения же голословны. Так стоит ли ворошить прошлое, дайте мертвым упокоиться с миром.
– Так вы знали?
– Предполагала.
– А Элге, почему вы не сказали… Не остановили меня, когда…
– Зачем? – Эльжбета Францевна обняла рыдающую дочь. – Элге получила по заслугам. А Алексея я в свое время предупреждала. Но я осмелюсь повторить свой вопрос: что вы собираетесь предпринять?
– Ничего. Я… Я обещал заботиться. Он разозлится, если я не сдержу слова. – Федор сжал руку в кулак. Перстень больно врезался в ладонь. Пожалуй, теперь он будет его носить.
По праву проклятого.
Ведьма
На улице шел дождь. Мелкие капли холодно и мокро гладили щеки. Я подставила каплям ладонь и, до-считав до ста, слизнула крошечное озерцо. Сумасшествие, наверное, но ведь я и есть сумасшедшая. Зато, когда дождь, не видно слез, и я могу соврать себе, что совсем даже не плачу, а на щеках не слезы, а капли.
«Уйди куда-нибудь», – сказал он, и я ушла. Куда – не знаю, куда-нибудь подальше от него, от его жены, похожей на породистую кошку и экзотический цветок одновременно, от белого меха и духов с горьким запахом полыни, от квартиры, которая когда-то была моей, и от себя самой. Лучше бы я и дальше оставалась мертвой, тогда хоть не было больно, во всяком случае, не так больно, как сейчас.
– Эй, красавица, выпей с нами!
Я прошла мимо, оставив заманчивое предложение без внимания. Сзади радостно захохотали молодые люди, пьяные и веселые, им все равно, откликнусь я или нет, для веселья им достаточно самого факта приглашения. У них много водки и особого, хмельного куражу.
Может, и мне стоит выпить? Зайти в магазин, купить бутылку и прямо на пороге, из горла, чтобы по жилам растекся жидкий огонь. Капли дождя, путаясь в волосах, стекали за шиворот, надо же, оказывается, я выскочила из дома как была – в свитере, джинсах и тапочках. Нужно вернуться, иначе заболею.
Только возвращаться некуда. Егор сам сказал, чтобы я ушла. Я ушла, а дальше что?
А дальше ничего. Пустота, как в этом дворе, куда я забрела совершенно случайно. Деревья тянут к небу хрупкие черные ветки, небо отвечает дождем, который катится по этим веткам до самой земли, чтобы разлиться на ней серой блестящей пеленой луж. В лужах отражаются деревья, ветки, небо и сам дождь. Я тоже отражаюсь в луже.
Холодно.
Присев на мокрую лавочку, я закрыла глаза и попыталась представить себе Ирландию – море, берег, чайки и темное пиво в бокале из толстого, слегка мутноватого стекла… Пиво пахнет свежим хлебом и еще немного морем… Я буду чайкой, скользить над волнами и ловить хлебные крошки, а на землю никогда не спущусь… на земле люди, а небо для птиц. Хлопнувшая дверь спугнула мечту и серебристое, расцвеченное перламутровыми облаками небо исчезло, а я, кажется, снова расплакалась. И плевать, что человек, который вышел во двор, может увидеть мои слезы.
– Анастасия Филипповна? Вы? Что вы здесь делаете? Да вы же совсем… – В другой раз искреннее Васюткино удивление насмешило бы меня. В другой раз я бы порадовалась, что могу вот так, легко и просто, удивить человека. В другой раз…
– Анастасия Филипповна… Настя, вы меня слышите?
– Слышу.
– Настя, с вами все в порядке? – До чего же глупый вопрос. Неужели человек, у которого «все в порядке», будет вот так сидеть на мокрой холодной лавке и тупо глядеть в лужу? Как всегда, злость появилась ниоткуда, зато ей удалось пробиться сквозь тупое оцепенение.
– Нет.
– Вот и я смотрю, сидит тут кто-то, думаю, может, пьяный, а это вы…
– Я не пьяная.
– Вижу, вижу… А муж ваш где?
– Дома.
– Поссорились? – Он был внимателен и участлив, он был из милиции. Зато Васютка меня выслушает. Надеюсь, что выслушает.
– Поссорились. Мне очень нужно поговорить с вами.
– Обязательно. Только давайте-ка сначала поднимемся? – не то спросил, не то предложил он. – Вы же совсем промокли и замерзли, наверное.
– Замерзла. Да. Но вы понимаете – мне очень нужно кое-что рассказать. Это важно.
– Надеюсь, – улыбнулся Васютка, – вы не собираетесь сознаться в том, что убили своего мужа?
– Убила? Я… Нет, не я, но я знаю, кто убил, только доказать не могу.
Ищейка
Когда «наружка» доложила, что Анастасия Альдова решила побродить по городу, Васютка не слишком удивился. У странной дамочки и капризы странные. Мягко говоря. Про дамские капризы Игорь вычитал в каком-то журнале, журнал попался, когда Васютка маялся страхом и бездельем в очереди к стоматологу, журнал лежал на столике и манил глянцевой обложкой, с которой глянцевая красотка улыбалась Васютке глянцевыми же зубами. Игорь на улыбку попался и минут сорок читал про целлюлит, загар, фэн-шуй и дамские капризы. Про целлюлит и фэн-шуй Васютка не очень понял, зато твердо усвоил – дамские капризы вещь серьезная.
Когда «наружка» доложила, что Альдова ведет себя, мягко выражаясь, не совсем адекватно, Васютка слегка забеспокоился, мало ли, а вдруг у нее обострение по весне. Игорь даже хотел приказать, чтобы дамочку аккуратно усадили в машину и доставили домой – пусть муж с ее капризами разбирается. Но, пока он оценивал, во что выльется такая вот «благотворительность», поступило новое сообщение – Альдова не нашла ничего лучше, чем усесться на лавочке, и не где-нибудь, а в его, Игоря, дворе, причем у его же подъезда. И как это понимать? Совпадение? Хитрый ход?
Васютка минут десять смотрел на нее из окна – мутное из-за дождя стекло дрожало, и фигурка на лавочке норовила расплыться в бесформенное грязное пятно. Время шло, а безумная дамочка не собиралась уходить. Ну вот, придется теперь выходить из теплой квартиры и возиться с ней.
В первый момент Игорю показалось, будто Альдова и в самом деле сошла с ума, она не только не откликнулась, когда Васютка позвал ее, она, кажется, вообще не понимала, где находится. И разговор у них получился странный, и в глазах у нее плескалось такое неподдельное горе, что Васютке стало неудобно за то, что он стал свидетелем этого горя. А потом она сказала про убийство, и горе исчезло, взгляд снова стал настороженным и колючим, и Игорь наконец-то понял, на что похожи ее глаза – дуло пистолета. Или автомата. Два дула, два ствола, две дырки в бездну. Васютка даже моргнул, чтобы прогнать навязчивую ассоциацию.
– Давайте, Анастасия Филипповна, вставайте. – Рукав ее кофты промок, и прикасаться к нему было неприятно, но пришлось, иначе эта сумасшедшая так и будет сидеть на чертовой лавочке под чертовым дождем и горевать свое чертово горе, а ему нужно, чтобы она рассказала про убийство. Она ведь сама хочет рассказать.
Альдова поднялась, и Васютка, подхватив ее под локоть, потянул за собой. Она шла и твердила, что знает, кто убил, и что какая-то Юля жива, хотя она, Анастасия, думала, будто Юля умерла, и что Альдов прогнал ее, и еще что-то.
– Вот здесь я и живу, – Васютка подтолкнул дамочку в спину. – Вы проходите, Анастасия Филипповна, разувайтесь, раздевайтесь…
Она глянула на него своими безумными злыми глазищами и, послушно сняв тапочки, принялась стягивать мокрый свитер. Черт, она что, о женской стеснительности не слышала? Игорь, не разуваясь, полетел в ванную, за халатом, не хватало еще, чтобы Альдова потом его в попытке изнасилования обвинила. Халат она приняла с вежливым равнодушием.
– Проходите на кухню, я сейчас вам чаю сделаю, горячего, и поговорим. Вы же, Анастасия Филипповна, хотели поговорить?
Она кивнула. Полы халата волочились по полу, как шлейф у платья. Ее одежда мокрой кучкой осталась лежать в коридоре, и Васютка стыдливо отвел глаза – что делать с чужой одеждой, он не знал, так же как не знал, что делать с чужой женщиной, которая заворачивается в его халат и приглаживает ладошкой мокрые волосы.
– Вам с сахаром? Две ложки? Три?
– Мне очень нужно рассказать вам… Егор, он не виноват… Все началось, когда…
Охотник
– Когда ты укатил в командировку, Пашка вывез нас из страны, сначала в Беларусь, там на границе паспорта проверять проверяют, но нигде не регистрируют, а уже оттуда в Польшу. Из Польши в Швейцарию. Красиво получилось, правда?
Томочка потянулась всем телом, точно желая продемонстрировать, какое оно у нее замечательное. Егор не спорил.
– Сначала я хотела вернуться. Проучить тебя, а потом развод потребовать. Но, получив деньги от квартир, я подумала – а, собственно говоря, почему я должна возвращаться? Или что-то тебе объяснять, или отдавать Юлю? Ты, Альдов, забрал бы ее у меня, а этого я не могла допустить. И Паша говорил, что ты оправился, работать начал, что, если я напишу или позвоню – ты снова ударишься в поиски, и кто знает, может, во второй раз тебе бы повезло. А так у тебя осталась фирма, а у меня деньги за недвижимость и дочь. И Паша. Знаешь, Альдов, как он меня любил? Тебе в жизни никого так не любить, ты вообще любить не способен. – Томочка вздохнула.
– Тогда зачем ты его убила?
– Понял? Сам догадался или как?
– Никак. – Егор сел на диван, рука автоматически потянулась к Настасьиному медведю. Настасья… Куда она ушла? Уже долго. А вдруг не вернется? Вдруг сбежала насовсем в эту свою Исландию или Ирландию – один черт. Нет, ведьма – не Томочка, она не предаст, не бросит. Но не следовало ее отпускать, на улице холодно.
– Паше нравилось убивать. Веришь, Егор, он был настоящим садистом… Нет, ни меня, ни Юлю он и пальцем не тронул, еще чего не хватало, а вот других… Он считал, что силой и страхом можно добиться всего. Не знаю, приходилось ли ему совершать убийство раньше, ну, до нашего побега, или тот паренек, который сыщик, стал первым.
– Не важно.
– Как скажешь. – Томочка пощекотала пальчиками белый мех. – Он жил с нами, но приезжал в Россию, здесь у него бизнес оставался, сам понимаешь. Пашка рассказал, что ты не унимаешься, нанял мальчишку, которому почти удалось докопаться до Андрея, а он мог выдать Пашу и меня. У Паши остались связи… Ребята. Они могли решить проблему и в конечном итоге решили. И Андрей принял участие. Пашка сказал, что это нужно, чтобы он боялся и языком не трепал.
– Но потом все равно избавился и от пророка.
– Да. Алкоголику нельзя было верить. У Андрея крыша начала ехать от осознания собственной исключительности, и Паша загодя устранил проблему.
– Из моего пистолета.
– Ну, Егорушка, таких подробностей я не знаю, может, и из твоего, может, еще из какого.
– Чья была идея относительно захвата «Агидели»? – Егор не мог понять одного: отчего она так спокойно отвечает? Неужели совсем ничего не боится? Или же, выплеснув собственную ненависть, уничтожит ее источник? Скорее всего. Томочка правильно рассчитала.
Ищейка
– После смерти Альдова наследниками первой очереди станут жена и дочь. – Анастасия Альдова, точнее, не Альдова, а Саверина загибала пальцы один за одним. – Дочери отойдет половина имущества и жене половина. Томе. С ней ведь развод не оформлялся, то есть официально она может уничтожить… опротестовать в суде решение о ее смерти… Ну, представляете, да?
Васютка кивнул, и Настя, судорожно глотнув горячего чая, продолжила:
– А я – никто. Легко доказать, что я – мошенница. Паспорт ведь, с которым я замуж выходила, фальшивый, значит, хороший адвокат признает брак недействительным, и договор дарения, ну, которым Егор на меня фирму перевел, тоже.
– Стороны вернутся к первоначальному состоянию, к Альдову отойдет все имущество, переданное вам, а поскольку его к тому времени, скорее всего, не будет в живых, то к наследникам, – закончил мысль Васютка. Вот это афера! Кто сказал, что все гениальное просто? Сложно, чертовски сложно и чертовски рискованно.
– Она бы и меня убила. Или объявила сумасшедшей. Знаете, я ведь однажды чуть в психушку не попала. Давно. Да, давно… – Настя всхлипнула и, съежившись в нервный угловатый комок, попыталась закутаться в халат. – И Андрей грозился сдать меня туда.
– Любятский?
– Да. Я знаю, что Андрей просто дела проворачивал через меня. Все они так делают. Дают бумаги, я подписываю, подписываю. Даже не читая подписываю. Да и зачем мне читать, если все равно не понимаю? – В черных глазах плескалось настолько откровенное безумие, что Васютка вдруг испугался. А ну как эта не то свидетельница, не то подозреваемая схватит сейчас нож со стола, и одним доверчивым ментом станет меньше.
– Вы не думайте, я не сумасшедшая, – робко улыбнулась она. – Разве что немного. Как все. Она тоже ненормальная. Нет, правда, я знаю. И Альдов. Он ведь еще вчера догадался, когда я ту фотографию не узнала. Теперь понимаю, отчего он нервничать стал. Там Юля.
– Какая Юля?
На всякий случай Васютка убрал нож в стол. Мало ли.
– Альдова. Дочка Егора. У него дочка нашлась, представляете? А я сказала, будто она умерла. Юля умерла, но другая. Просто она тоже была молодой, и звали ее, как дочку Альдова. Вы мне верите?
– Конечно, верю. – Васютка погладил ее по руке. Холодная. Ледяная, словно принадлежит не человеку, а ожившей ледяной скульптуре, растерянной снежной принцессе. Маленькой Снегурочке, которая вот-вот растает, не вынеся предательства любимого. Бред, ну и мысли в голову лезут, впору самому лечиться. Настасья выжидающе смотрела прямо в глаза, от этого взгляда по коже бежали мурашки, но Игорь не позволил себе отвернуться. Он где-то читал, что сумасшедшие, они как хищные звери, не нападут, если не отводить взгляд.
– Та Юля умерла, а эта осталась. Егор же решил, будто я его обманула. Понимаете?
– Конечно, понимаю.
– А я не обманывала. Я просто ошибалась. Ведь каждый может ошибаться, правда?
Анастасия Альдова-Саверина крючочками вопросов цеплялась за Васютку. Он не сопротивлялся, пускай говорит, пока говорит, а дальше видно будет, что с этим рассказом делать.
– Правда.
– Теперь она пришла и меня выгнала. И Альдов выгнал. Я ведь не нужна больше. Никому не нужна, я должна была умереть, еще тогда, давно, в Греции, но живу и живу. Не хочу жить, а все равно живу. Альдов вот умрет.
– С чего вы решили?
– Ну, она ведь убила Кускова, помните, того, из гостиницы «Суданская роза»? Вы еще Егора задержали, а Егор ни при чем. Он позже пришел, сначала я, а потом он. Альдов перевел на меня имущество – я уже говорила, – а его партнер хотел переиграть, ну, чтобы я подписала бумаги и передала все ему. В противном случае он угрожал выдать меня милиции. Он Андрея убил, я свидетельница, но мне бы не поверили, вот он, ну, Паша, и решил воспользоваться. И Егору позвонил, чтобы отомстить. А я приехала – он уже мертв. Кусков мертв, через минуту и Альдов появился.
Васютка слушал со всем возможным вниманием, пытаясь продраться сквозь дебри полусвязной речи полубезумной девицы. Он, она, уехал-приехал, убил…
– Мы потом думали еще, ну кому понадобилось Павла убивать, если я документы не подписала? А Томе и не нужны документы, и партнер ей не нужен был… Наверное, она с самого начала все так придумала. Хорошая идея, правда?
Охотник
– Пашина. И моя. Помнишь, ты когда-то подарил мне фирму. Не надо морщиться, Альдов, я хорошо знаю, что это – очередная твоя афера, в которой ты прикрывал свой зад моим именем. Ты до того дошел, что даже расписывался за меня. Много-много раз расписывался. А я расписалась за тебя. Да, не спорю, нам помогли, у Паши, как я и сказала, были связи. – Томочка сердилась, то ли от Егорова равнодушия, то ли от собственной откровенности. Крылья совершенного носика трепетали, совершенные пальчики нервно теребили белый мех, совершенные губы складывались в косую злую улыбку.
А Настасья, когда сердится, брови сдвигает. Почему же она не возвращается? Впрочем, действительно будет лучше, если она еще немного погуляет, незачем ей в этом дерьме копаться.
– Не думай, – предупредила Тома, – я не назову имен, ни к чему они тебе. Все ведь красиво получилось, правда? Ты подозревал Пашку, но сделать ничего не мог, любой суд, ты же, Егор, суды любишь, признал бы его правоту. Но эта твоя девка, откуда ты ее только выкопал, спутала карты. Ты переиграл Кускова, хотя, вероятно, останься он в живых, игра бы продолжилась, но…
– Сама убила или попросила кого?
– Сама. – Красивая ручка рефлекторно сжалась в некрасивый кулак. – Он хотел убить. Сначала ее, потом тебя. Глупо. Его бы посадили, и я… Я решила, что вполне справлюсь сама. Знаешь, Егор, Паша до последнего момента не верил, что у меня хватит сил нажать на спусковой крючок.
– Ну и зачем это все?
– Альдов! Ты же все прекрасно понимаешь, и такие глупые вопросы! Зачем? Ради денег, конечно, ради чего еще? И деньги эти нужны не мне, а дочери твоей.
– Юле я и так дам.
– Ох, ну, естественно, наш щедрый папочка не обидит дочь. Но я хочу сама распоряжаться своей жизнью и своим имуществом. Поэтому… Ты зубы мне не заговаривай, не поможет.
– Убьешь?
– А ты как думал?
– Настасья…
Томочка при имени соперницы скривилась.
– Твоя Настасья сядет. За твое, между прочим, убийство. И за убийство Пашки. И Андрея. У нее были причины гораздо более веские, нежели у меня. Она давно в розыске, осталось лишь подсказать милиции, где именно искать и как именно интерпретировать события.
Пистолет вынырнул из мягкого нутра шубки, Егору казалось, что он даже видит тонкие белые волоски, налипшие на черную металлическую шкуру. Томочка держала оружие обеими руками, но дуло ходило из стороны в сторону, словно пистолет принюхивался, выискивая жертву. Правильно, он же слепой, видеть не способен, а нос длинный, учует.
– Тома, а ты помнишь сказку про Колобка, который от бабушки ушел, от дедушки ушел… – Дуло качнулось вправо-влево. – Если ты меня убьешь, фирма, как и все имущество, достанется Настасье.
Она только фыркнула. Не верит, значит, ну, ее дело. Томочка зажмурилась, и Альдов приготовился умереть.
Ведьма
Мне было больно. Мне было страшно. Мне было все равно, знакомое чувство, однажды мы с ним уже встречались. Внутри холодно, а кожа плавится от жары, хочется содрать ее всю, чтобы выпустить этот ужасный нутряной холод на волю. Возможно, хоть немного полегчает.
Честно говоря, слабо соображаю, где нахожусь. Чья-то кухня, чей-то дом, не мой и не Альдова. Запах полыни. Никогда не думала, что можно видеть запахи, оказалось, можно. Он серовато-зеленый, серебряная пыль на пушистой шубе болотного мха. Почти красиво.
– Эй, что с вами?
Ничего. Я в очередной раз умираю. Наверное, насовсем. Не больно, только обидно немного. Странное состояние: я вижу Васютку – выходит, это его кухня – и себя. Тело отдельно, душа отдельно. Тело говорит и кутается в халат.
Да, оно право, следует рассказать все до конца, а потом уже умирать.
– Она его убьет.
– Вы говорите о первой супруге, Томиле? – У Васютки плоское лицо и рыжие ресницы. А брови светлые, словно вылиняли от длительной носки. Мне стало смешно.
– С вами точно все в порядке?
– Альдова убьют, – напомнила я, пытаясь взять себя в руки. Истерический дурной смех душил изнутри не хуже змеи. – Он считал убийцей меня, а тут она… А я ни при чем! Ни при чем! – Смех вырвался на волю, а вместе с ним из глаз потекли слезы. Это в корне неправильно, я же ведьма, я не умею плакать…
Охотник
– Ну, стреляй, чего ты ждешь? – Честно говоря, Егору до одури надоело сие представление. Скорей бы уж, Настасью жалко, но он слишком устал, чтобы бороться. К тому же против судьбы не пойдешь – шрам над бровью горел огнем, боль парализовывала и мысли, и тело. Вот оно, значит, какое – родовое проклятие, ты просто сидишь и покорно ждешь своей участи, не в силах изменить судьбу. Сейчас Томочка наконец наберется решимости, и боль, вырвавшись на свободу, сотрет человека-Альдова, зато выпустит волка-Альдова.
Томочка закусила губу. Верно, одно дело выстрелить исподтишка, а другое – глядя жертве в глаза. Егор улыбался. Томочка еще не поняла, что время играет против нее – с каждой секундой, с каждым вдохом выстрелить все сложнее, в голове появляются нехорошие мысли, а в руках дрожь.
Наверное, можно было бы что-то сделать еще вчера, когда Альдов догадался, но он устал. Ночью снились волки, заснеженное поле, чужой, пересыщенный запахами воздух, горячая кровь на губах и тоскливый зов потерянной луны. Пусть уж лучше пуля в череп – и адью, другие станут разбираться во всей этой куче дерьма. Сергей Федорович, например, ему Альдов рассказал все, без утайки. Сергей Федорович классный специалист, он позаботится и о Настасье, и о Юле. Его женщины ни в чем не будут нуждаться.
– Ну, так как, стреляешь? – Собственный голос удивил Альдова. Чужой, сиплый, точно простуженный, и неприятный.
– Да! – Тома все-таки выстрелила. Боль стала невыносимой. Боль разлилась по телу. Боль сожгла все внутри. Боль схлынула так же внезапно, как и появилась, а спустя миг вернулась, сосредоточившись в проклятом шраме над бровью и еще где-то над левым ухом. По шее потекло нечто мокрое.
– Стоять! – Серый человек, как показалось Альдову, выпрыгнул прямо из шкафа. Чуть позже Егор сообразил – пришелец появился не из шкафа, а из коридора, но вот откуда он взялся в коридоре?
– Ствол на пол! – Незнакомец в отличие от Томочки оружие держал уверенно. И орал как оглашенный. От его воплей боль расползлась по всей голове, и Альдов зажмурился, пытаясь определить, на каком свете он находится. Похоже, что на этом, вряд ли черти в аду носят костюмы и «ПМ». Но Тома стреляла. Она не могла промахнуться и тем не менее промахнулась. Егор машинально вытер шею. Посмотрел на ладонь – красная. Значит, не промахнулась.
– Егор… – Томочкин голос пилой врезался в уши. – Егор, ну скажи, скажи, что это несчастный случай…
Картинка перед глазами слегка дрожала, но Альдов сумел рассмотреть и комнату, в которой ничего не изменилось, и белое пятно норковой шубки на полу, и Томочку, и человека в сером костюме, который отчего-то выкручивал Томочке руку, одновременно разговаривая по телефону. Тома брыкалась и визжала, но Егор почти не слышал – в уши словно положили толстый слой ваты, сквозь который звуки пробивались с трудом.
Рубашка намокла, кровь следовало остановить, а Егор вытирал ладонью. Незнакомец, засунув телефон за пояс, повернулся к Егору и что-то сказал. Но вата не пропустила. На всякий случай Альдов кивнул, и пол под ногами подозрительно качнулся.
Последнее, что он запомнил, – белые крылья белой шубы.
Чужая птица.
У его птицы крылья черного цвета.
Ищейка
Для Анастасии Альдовой – Васютке было сложно думать о ней как о Савериной – пришлось-таки вызвать «Скорую». У нее вдруг истерика началась, смех, слезы до икоты и мертвенная белизна, на глазах разливающаяся по коже. Она начала падать, и Игорь едва-едва успел подхватить. Ведьма горела, полыхала, точно горящий торфяник, и дышала так, словно вот-вот задохнется. Из-за нее Васютка и пропустил самое интересное. Да, он после первых же слов этой чудо-птицы приказал Кукуле двигать в квартиру и задержать всех, кто там находится. Но исполнительный Кукуля едва не опоздал..
Следовало сразу ехать к Альдову, а Васютка вместо этого возился с ведьмой. Довозился. Кукуля, правда, доложил, что ничего страшного не произошло, подозреваемая задержана, Альдова пришлось госпитализировать. Васютка махнул прямо в больницу.
– Голова болит, – пожаловался Альдов. Он сидел на кушетке, бледный, однако живой и практически невредимый.
– Врач сказал, пуля прошла по касательной. – Игорь присел рядом. Так будет легче разговаривать, пусть воспринимает как друга, а не противника. – Голова еще будет болеть некоторое время, а потом пройдет.
– А слух? Я то слышу, то не слышу. Звук пропадает.
– Должен вернуться, – не слишком уверенно пообещал Васютка.
– Угу. Что теперь будет?
– Ничего. Следствие.
Ведьма
Я была птицей. Тело разламывалось пополам, ребра трещали, и из меня, словно из яйца, вылуплялась птица. Она – это я. Я – это она. Птица хотела улететь, но мы были связаны веревкой-пуповиной. Я кормила птицу собственной кровью, а она меня надеждой.
Приходили люди. Я их слышала и почти видела, но не могла ответить. Птица отобрала голос.
Когда мы наконец взлетели, то увидели бескрайнюю серо-зеленую, точно запах полыни, равнину. Спички-деревья и черные глаза воды, проступающей сквозь мох. Мы летели не просто так, мы летели на зов.
Мы встретились с ним. Седой волк с человеческими глазами и птица.
Волк сказал:
– Ты вернулась.
И превратился в человека.
Охотник
Она вернулась. Врачи пророчили смерть, врачи боролись, хотя сами не верили в благоприятный исход, а она все-таки вернулась. Открыла глаза, и мир ожил. Весь мир плескался в ее глазах. Весь мир – это она, его ведьма, его птица, его спасение.
Ее болезнь носила длинное труднопроизносимое название, но Альдов про себя называл это «мозговой горячкой». Настасья металась, кричала, плакала, а он ничем не мог ей помочь, единственное, что ему позволили, – это говорить, и Егор говорил. Часами. О себе, о ней, о следствии, которое уже почти подошло к концу. О том, что Томилу будут судить за убийство Кускова, а сама Настасья свободна. О том, что на диске, который Егор передал милиции, обнаружилось подробное досье на всех «клиенток» Андрея, а заодно и номера счетов, где пророк прятал деньги. А с Настасьи сняты все обвинения. Все это он говорил ей часами, но она все равно пряталась в собственном кошмаре. Он даже сказал, что Юля отказалась жить с ним. Она считала Егора виноватым… Сложно все.
Безумно сложно. Если бы Настя была рядом, она бы поняла. А она болеет.
Уже двадцать два дня. Три недели и еще один день. Двадцать два дня. И вот она открывает глаза.
Она вернулась.
– Ты вернулась. – Егор боялся спугнуть ее. Ему казалось, что если Настасья закроет глаза, то улетит навсегда. Женщина-птица.
Его птица.
– Здравствуй.
Она попыталась улыбнуться в ответ.
Ведьма
Море нюхало берег с опаской старого больного волка. Слюдяное покрывало воды то подступало к каменистому краю, то, испуганно вздрогнув и ощетинившись белой пеной, отползало назад. За этим танцем я могла наблюдать бесконечно долго и не шевелилась даже тогда, когда осмелевшие волны подкрадывались совсем близко к моему камню. Знаю, что море-волк не причинит мне вреда, море – это ведь не люди.
А вода прибывала, еще час-полтора – и этот участок берега исчезнет в мокрой пасти. Мне определенно пора домой, тем более Егор обещал прилететь, вероятно, он уже прилетел и теперь ждет меня у старой рыбацкой хижины, смотрит на часы, на хмурящееся тучами небо, и волнуется, и сердится, и будет долго-долго выговаривать за… Ну, он найдет за что. Нужно вставать и идти, я же упрямо оттягивала момент расставания. Сегодня я прощалась и с оголодавшим холодным морем, и с буро-зелеными, точно старая медь, скалами, и с небом, и с чайками, которые, истошно вереща, ныряют в ледяную воду. Завтра я улетаю, улетаю домой, к Егору, цветам и Дому. Но это будет завтра, а сегодня море, добравшись наконец до старых валунов, лизало медные бока шершавым языком.
Пора домой.
Новый князь уехал прочь. Он так ничего и не понял. Они никогда не слушают глупую старуху, а потом бестолково мечутся, пытаясь выбраться из зачарованного круга. На памяти старухи это еще никому не удавалось.
– Кто там, бабушка?
– Ветер.
– Мне показалось, будто я слышала чей-то голос. – Бедная девочка еще жила, но с каждым днем силы таяли. Расколотую, отчаявшуюся душу к телу привязывало лишь чувство долга.
– Это ветер, милая, всего лишь ветер. – Старуха нежно погладила девушку по голове. – Спи. Тебе следует беречь силы.
– Зачем? – В черных глазах снова заблестели слезы.
– Ради дочери. Скоро у тебя появится дочка. Наследница. Маленькая птичка-синичка.
Элге обняла руками живот. Бабушка-колдунья права, нужно потерпеть. Немного. День или два, ребенок уже стучится, просится в мир. Для чего? Кто встретит его здесь? Больная полусумасшедшая старуха да волчья стая, которая по старой привычке подходит к дверям хижины, но не нападает. Князь и после смерти заботится о ней.
– Завтра будет солнышко, – пообещала старуха. – И ты полетишь на волю, высоко-высоко в небо. Земля на ладони, а люди – мурашки. Но сердце подскажет дорогу...
– К кому? – Голос ведьмы вплетался в причудливый рисунок сна.
– Тебе лучше знать, деточка.
– Скажи… Моя дочь, она будет счастливой?
– Не знаю. – Морщинистая рука дрогнула. – Во всяком случае, у нее будет шанс. У вас всех будет шанс.
