Днем ижицынский дом выглядел совершенно иначе: поблекший, выцветший, местами в темных пятнах сырости. Черные жгуты плюща, облюбовавшего кирпичные стены, походили на сеть, которая то ли поддерживала хрупкое сооружение, то ли, наоборот, оплетала его, не позволяя разрастись. Двор сохранил следы шин – сегодня остановились чуть дальше от порога, чем в прошлый раз, – и многочисленные лужицы.

– Господи, ну что за безобразие. – Динка, выбравшись из машины, обреченно огляделась. – Нет, ну я тут шею сверну. Или каблук сломаю.

Сложенная из крупных кирпично-красных камней дорожка была неровной, и, пожалуй, Динкины опасения имели вероятность осуществиться. А в остальном… красиво.

Полуоблетевшие клены слабо шелестят, и сквозь охристо-красный кружевной ковер опавшей листвы проглядывает земля, и изредка – зеленая, жесткая трава. Прилипшая к веточке паутина всеми цветами радуги переливается на солнце, пытаясь согреться.

Написать бы это, не печаль, не тоску по ушедшему лету, но именно мгновенье тепла и света, мгновенье равновесия и мира, чего-то, чему и названия нет.

– Пошли, что ли, – Динка ухватила за руку. – А то и будешь так ворон ловить.

Буду, хотя нет тут ворон. Странно, кстати, ведь кладбище-то рядом, ехали мимо бесконечной серо-влажной, изборожденной слезами потеков стены. Кладбищ я боюсь. А ворон не люблю.

Динка ступала по дорожке преувеличенно осторожно, новые сапоги берегла, и зудела на ухо:

– Выйдешь замуж, настаивай на переезде! Это ж надо столько бабла в никуда бухнуть, сказочным идиотом надо быть… или вообще чокнутым. Но ты, Васька, смотри пастью не хлопай, он хоть и не красавец, но богатый. А значит, что?

«Значит, мы будем работать, – хотелось сказать так, чтоб раз и навсегда прекратились эти глупые разговоры о замужестве. – Я и Ижицын – даже не смешно. И дело не в том, что он некрасив и странен, дело в том, что я – далеко не мечта олигарха».

– У тебя самооценка заниженная, – заявила Динка и, толкнув дверь, вошла в холл. Сумеречно, сквозь узкие окна проникает свет, но остается где-то вверху, запутавшийся в каменной сети полуарок.

– Добрый день, – толстая краснолицая женщина глядела на нас неодобрительно. Не знаю, может, следовало позвонить? Или постучать? Как-то неприлично без стука вламываться.

– Вам чего? – Женщина, державшая в руках изрядно запыленную тряпку, обращалась к Динке. Смотрела на Динку. Спрашивала у Динки, и пусть тон вопроса выдавал крайнюю степень раздражения, но мне вдруг стало обидно – прислуга и то внимания не обращает, а Динка о замужестве.

– Явно не тебя. Евгений где?

– Отъехали, – почти радостно ответила женщина.

– Ну так мы подождем. Правда, Вась?

Не знаю. Неудобно как-то. С другой стороны, мы ведь контракт подписали, договорились, что сегодня работать начнем, а он уехал. Вот так, поломав все договоренности. Динка же, расстегнув пальто, прошествовала к ближайшему дивану, плюхнулась и велела:

– Чаю принеси. Мне – зеленый, без сахара. Две таблетки сусли. Ей – черный, сахара полторы ложки. Лимона не надо.

– Чего? – женщина от подобной наглости оторопела.

– Того. И усвой на будущее, что мы тут не гости, мы тут работать будем. Ясно?

– Работать? Так вы это, того, которыя музей делать будут, что ль? Ну так это, вам вниз идти велено. – Кривовато усмехнувшись, она добавила: – Коллекцию разбирать.

Коллекция Евгения представляла собой груду разномастных коробок, изрядно запыленных и совершенно неподходящих для хранения вещей сколь бы то ни было ценных.

– Боже! – Динка зажала пальцами нос. – Ну и вонь!

Пахло и вправду неприятно – застоявшимся воздухом, сыростью и гнилью. Надеюсь, что не от коробок.

– Он что, и вправду думает, что я буду возиться с этим? – Динка провела пальчиком по ближайшему ящику и, брезгливо сморщившись, вытерла руку о халат. Халаты нам выдали темно-зеленые, долгополые, расчерченные резкими острыми складками на квадраты. Верно, закупленные вместе с домом, они хранились где-нибудь в шкафу, поджидая, когда дойдет очередь до коллекции и до них.

– Вась, это ведь… это я даже не знаю как назвать! Сказочный бардак! – Динка даже в убогом зелено-мятом убранстве умудрялась выглядеть если не божественно, то хотя бы прилично. – Знаешь, кажется, я не готова здесь работать!

Я молча открыла ближайший ящик. По правде говоря, я тоже не была готова, более того, я крупно сомневалась, что здесь сохранилось с чем работать – судя по запаху, коллекция либо уже сгнила, либо догнивает. В подтверждение мрачных прогнозов из-под коробки выбрался здоровенный черный таракан.

– Ты как хочешь, – Динка наступила на таракана и, брезгливо скривившись, вытерла подошву о пол, – но я пошла наверх. Пыль, чтоб ты знала, вредна для кожи, а на плесень у меня вообще аллергия… если объявится хозяин этого… убожища, скажи, что… что-нибудь скажи. Пусть хотя бы насекомых потравит для начала… коллекционер. Господи, ну и мерзость.

Мерзость. И преступление подобным образом обращаться с дорогими, может быть, даже бесценными вещами.

Пропыленный, завернутый в обыкновенную холстину гобелен был похож на тряпку, ветхую, подпорченную молью, выцветшую до того, что рисунок скорее угадывался, чем просматривался. Книга… прикасаться страшно, до того ветхая, страницы потемнели – не столько от времени, сколько от влаги, местами слиплись, местами пошли тонкой пленкой плесени… а вот браслет, серебряный, без камней, зато украшенный затейливым орнаментом… серьга, всего лишь одна, но видно, что изготовлена в пару к браслету. Ладья из слоновой кости…

– Работаете? – Откуда появился Евгений, я не поняла, скорее всего, через ту же дверь, что и мы с Динкой, просто я слишком уж увлеклась, вот и не услышала. – Напугал? Прошу прощения.

Он потянул носом воздух, чихнул и, чуть покраснев, заметил:

– Странный запах.

– Ваша коллекция догнивает. – Не знаю, что на меня нашло, но… – Вы понимаете, что вы наделали? Это… это хрупкие вещи! Они требуют особых условий! Внимания, заботы… а вы… вы… вы их погубили!

– А где ваша подруга? Дана, да? – поинтересовался Евгений. – Она ушла, да?

– Нет, за ящиками прячется. – Давно я так сильно не злилась. А он не обращает ни на мою злость внимания, ни на испорченный, быть может безвозвратно, гобелен, ни на книгу, ни даже на шахматную ладью, которую я держу на ладони. Ему плевать на коллекцию и на меня тоже, ему Динка нужна. Динка-Льдинка, Динка-блондинка, он нарочно все придумал, чтобы ее заполучить, а я так – бесплатное приложение.

– Извините, неудачная шутка. Дина вышла.

– Это вы извините, я и вправду недосмотрел. – Он взял в руки рассыпающуюся книгу. – Занят был. Отправить-то отправил, а вот посмотреть, как довезли, куда разгрузили… Я ж не коллекционер, я купил и…

Ижицын замолчал, наверное, не зная, что сказать дальше. А я не знала, что ответить. Сказать, что если не понимает, то не нужно было и лезть? Или что его безответственное отношение дорого ему обойдется? Ну так по какому праву я считаю чужие деньги?

– Игорь говорит, что я дурью маюсь. Думаете, прав? – Ижицын положил книгу, бережно смахнул с обложки пыль.

– Не знаю.

Он кивнул, развернулся и вышел. Вот так, мог бы хоть спросить, во сколько реставрация обойдется. Правда, все равно не отвечу – не знаю.

После ижицынского визита и гнев, и раздражение прошли, дальше работала спокойно, даже как-то равнодушно. И почти не расстроилась, что Динка не вернулась.

В полдень в подвал заглянула та самая женщина с тряпкой, встретившая нас сегодня утром, обвела устроенный мною беспорядок цепким взглядом и, крякнув, сказала:

– Пошли, что ль, обедать, художница. Как звать-то?

– Василиса.

– А я Рената. Леокадьевна, если по отцу-то… Ну пошли, Василиса, покажу наше хозяйство.

Кухня располагалась в левом крыле и поражала воображение размерами да дикой смесью современной хромированно-сияющей техники со старыми, оставшимися, наверное, с прошлой жизни дома, предметами. Глиняные горшки на потемневшей деревянной полке, фартук из белой крупной плитки, кирпичная кладка рядом с известкованной стеной, тяжеленный стол через все помещение и изразцовая печь.

– Это Галка, она кухарит.

Крупнотелая женщина в ярко-голубом, не по сезону легком платье кивнула. Лицо у нее было круглое, доброе и какое-то мягкое, что ли. Накрыли на том самом огромном столе.

– Привинченный, – пояснила Галина. – Хотели убрать, да оказалось, что только если с полом, а пол трогать Евгений Савельич запретил. Да и то, хороший стол, крепкий. Умели делать.

– Умели, – согласилась Рената. – Ты, Василис, не стесняйся, садися, теперь, говорят, ты тут жить станешь? Или тож туды-сюды ездить, как та вертихвостка белобрысая?

– Диана? А она уехала?

– А то! Дождалася Евгения Савельича, вместе укатили.

Галина поставила на стол глубокие миски, глиняные, покрытые бело-голубой глазурью, точно нарочно подобранные в цвет изразцов на печи. В мисках дымился суп, на огромной плоской тарелке лежал хлеб и тонко нарезанные куски мяса.

– Ешь, – велела Галина. – А то совсем бледная.

– А это модно ныне, чтоб бледная. И размалеванная. И худющая, что вобла. Мадэль! Только и умеют, что нос драть, а дай ей тряпку в руки или к плите вон поставь, разом сбегут. – Рената Леокадьевна, вытянувши губы трубочкой, подула на суп. – Ты-то, Василиса, смотри, я ж не так чтоб посплетничать, я ж правду говорю-то. Стерва она, твоя подружка. Хвостом туды-сюды, туды-сюды… и к тому, и к этому. Я тут, почитай, два месяца уже, сначала после ремонту дом отмывала, после вот домоправительницей, да, видно, скоро уходить придется.

– Почему?

– А вот попомни мое слово. – Рената Леокадьевна разломила кусок хлеба пополам, макнула в горячий суп и только после этого, облизав мокрый кусок, добавила: – Окрутит она нашего, скоренько окрутит, и устроит тут все по-свойму.

– Так уж и устроит? – Галина сидела вполоборота, поставив на темную поверхность стола локти, и, подперши лицо рукой, разглядывала меня. Странно, но раздражения от этого бесцеремонного и вместе с тем дружелюбного взгляда я не испытывала.

– А то! Видно ж, что фифа, пробы ставить негде. Таким не дом подавай, а виллу или там особняк, чтоб с колоннами, да в Москве. И супы твои она жрать не станет, эти консомы любят и фуагры.

– Фуа-гра, – поправила Галина.

– А мне едино. Погонит. Сначала замуж выскочит, а потом будет переделывать все по-своему, наймет десятка два горничных, поваров, чтоб с грамотами да дипломами, а нас с тобою без рекомендаций на улицу. Вот. И про тебя не вспомнит!

Кислые щи были горячими и ароматными, но отчего-то безвкусными, может, потому, что в жестоких словах Ренаты Леокадьевны была некая толика правды?

Но нет, Динка не такая, Динка – она хорошая и добрая, просто… просто люди завидуют тем, кому больше в жизни досталось, ума ли, красоты, удачливости. И я завидую. Ем суп и завидую.

– Так жить-то тут станешь или как? – деловито поинтересовалась домоправительница, вытирая тарелку куском хлеба. – А то смотрю, что Евгений Савельич велевши комнату приготовить, а ты наголо явилась, без багажу.

Переезжать в ижицынский особняк совсем не хотелось, но каждый день тратить время на дорогу сюда, а потом обратно хотелось еще меньше.

– Комнату-то я приготовила хорошую. И телевизор есть, тута спутниковое, – поспешно добавила Рената.