Глава 7
Тамара и демон
Людмила возвращалась домой пешком.
Полчаса ожидания на автобусной остановке, промокшие ботинки, и настроение, которое не просто упало, исчезло вовсе.
Хотелось одного – согреться.
И поспать.
Людмиле всегда хотелось спать осенью. И зимой. Или вот весной, в такую сырую дождливую погоду, в которую разумные люди предпочитают отсиживаться по домам. А она, оказывается, неразумна. Могла бы такси взять, но… Людмила вынуждена была отказаться от этой замечательной мысли. Отпускные почти истаяли, зарплата в ближайшем будущем не грозит, и вообще до нее дотянуть бы. Мама бы высказалась всенепременно, что будь Людмила в свое время умней, она бы сейчас не знала финансовых проблем, а следовательно, и никаких вообще. Мама почему-то была свято уверена, что все беды в жизни проистекают исключительно от отсутствия денег.
Дождь усилился.
И снег начался, лужи на асфальте, не обойти, не объехать. И скользнула трусливая мыслишка позвонить Стасу… сам ведь говорил, что если вдруг понадобится… а ей надо, она, можно сказать, здоровьем ради общего дела сейчас пожертвует.
Людмила фыркнула:
– Не хватало еще.
Дойдет. Немного осталось, если срезать через дворы. Тоже не самая лучшая дорога, потому как во дворах асфальт в ямах, лужи бездонные и сумрак даже днем, но лучше так, чем круг по проспекту.
Людочка натянула капюшон и прибавила шаг.
Дурацкая куртка. И не надо было Настасью слушать. Заказала она дочке, а той пуховик не подошел… за копейки отдавала… ну, не совсем чтобы за копейки, но всяко дешевле, чем на рынке. И вещь добротная, а что розовая да со стразами, так это даже модно.
И Людмила позволила себе поверить, что и вправду модно. И она, Людмила, в пуховике этом скинет пару-тройку лет, похорошеет и всенепременно обустроит необустроенную свою личную жизнь.
Дурища.
А теперь вот… штаны мокрые, ботинки, и пуховик, которому надлежало быть качественным, тоже промок, прилип к спине. Сохнуть будет дня два… эти мысли и собственная неудачливость заставили Людмилу вздохнуть и прибавить шагу.
Домой.
В узкой грязной арке между домами бурлила вода. Потоки ее вырывались из горловин водостоков, мешались друг с другом, взбивая грязную пену. И Людмила остановилась, прикидывая, как бы половчей перепрыгнуть эту кипящую, но все одно ледяную воду. Тогда-то и услышала шаги.
Торопливые.
Будто бежал кто-то… и так спешил, что не обращал внимания на лужи, грязь и прочие мелочи, столь раздражавшие Людмилу.
Она оглянулась и увидела человека в черной куртке, в капюшоне, надвинутом по самые глаза. Лицо его гляделось смазанным белым пятном. Руки человек держал в карманах.
Людмила отступила.
Пусть бежит.
А он вдруг оказался рядом.
– Не лезь в это дело, тварь!
– Что, простите? – Людмила опешила. Ей даже на секунду показалось, что она ослышалась, что сам разум ее, утомленный событиями последних дней, сыграл дурную шутку. Не может такого быть, чтобы посторонний человек ни с того ни с сего угрожать начал.
Он же толкнул Людмилу к стене.
И толчок этот был так силен, что Людмила о стену ударилась и спиной, и затылком.
– Не лезь, слышишь?
Из-под черного капюшона глянула белая маска. И Людмила окончательно осознала, что, должно быть, сошла с ума. Люди в масках – это из кино… а у нее жизнь обыкновенная. Среднестатистической женщины, у которой только и есть дом и работа, а из развлечений – субботние походы в кино. Тайная страсть к вышивке крестиком, которой Людмила стыдится, потому что вышивка – это для старых дев. Она же не теряет надежды изменить семейное положение в лучшую сторону.
Как бы то ни было, но в нынешней ее жизни нет места людям в маске.
Даже одному.
Он же, придавив Людмилу к стене, навалившись всем телом, говорил:
– Думаешь, самая умная, да? – его рука легла ей на горло.
Надо было кричать.
Звать на помощь.
Отбиваться. Сделать хоть что-то, но Людмила не могла. Не из страха, как ни странно, страха она не испытывала вовсе. Удивление? Безмерное удивление. И еще, пожалуй, недоверие, потому как подобные происшествия случаются с людьми беспечными.
Или с теми, кто сам ищет проблем.
Людмила не была беспечной.
И проблем не искала.
– Я тебя придушу. – Он надавил на горло, показывая, что и вправду готов убить. – И брошу здесь. Кто тебя будет искать?
Наверное, никто.
Быть может, заведующий… или еще Валечка из регистратуры, с которой Людмила договаривалась, что Валечка ей свитер свяжет… но хватятся явно не скоро.
День пройдет.
Неделя?
Неделю Людмилин труп будет среди неизвестных.
– Поняла, дура?
Людмила кивнула. Становиться трупом не хотелось, хотя по-прежнему страшно не было. И само это отсутствие страха Людмилу пугало.
– Молодец.
Человек ущипнул ее за щеку.
На руках у него были тонкие хирургические перчатки.
– А это, чтобы ты лучше запомнила, – во второй руке появился нож. Обыкновенный такой нож для бумаги или, скорее, картона. Людмила еще удивилась, потому как антураж требовал предмета зловещего, кинжала там или ножа мясницкого. Этот же…
Тонкое лезвие вспороло ткань… он резал медленно, вперившись взглядом в глаза Людмилы, и она осознала, что сейчас расплачется.
Вот-вот расплачется.
И уже почти плачет… или это все-таки дождь?
Конечно, дождь… и пуховика жаль… в чем Людмиле ходить? В мамином уродливом пальто? Или в весенней курточке, которая, быть может, симпатична, но тонкая совсем…
Из пуховика летел пух.
Падал в лужу.
А лезвие ножа, ледяное совершенно, прижалось к щеке Людмилы.
– В следующий раз улыбку сделаю, – пообещал человек в маске, – от уха до уха… поняла?
Поняла.
Что непонятного…
А он развернул Людмилу и толкнул в спину, еще и пинка отвесил, отчего Людмила не удержалась, побежала, споткнулась и рухнула прямо в лужу. В грязную лужу… наверное, если бы не лужа, не грязь и не холод, она сумела бы справиться с собой, но…
Слезы сами хлынули из глаз.
Градом.
Она сидела посреди лужи, скуля от жалости к себе, подвывая и думая лишь о том, что точно до дома не дойдет.
Дошла.
Собралась и дошла. Хотя и пришлось дворами, обходя случайных прохожих, к счастью, редких. Те и сами сторонились Людмилы, кривясь небось, принимая ее или за бомжиху, или за алкоголичку. И обида, невыплаканная, несмотря на слезы, мешала дышать.
А в подъезде, нарочно не придумаешь, она еще и со Стасом столкнулась.
– Что… – сперва он Людмилу не узнал.
Отшатнулся.
И хорошо, если бы совсем ушел, но нет… взгляд зацепился за пуховик, слишком приметный, слишком яркий, несмотря на грязь.
– Что случилось?
Стас моментально подобрался. И помрачнел. И сделался страшен, куда страшнее того, незнакомца из подворотни.
– Так, давай наверх. – Он подхватил Людмилу под локоть и поволок, будто она сама идти не могла. А она могла, просто ноги немного не слушались. И с координацией проблемы, это, конечно, исключительно временное явление.
Перенесенный стресс сказался.
Она, Людмила, вовсе не такая железная, какой хочет казаться. Или не хочет? Просто кажется… про железную себя она от Милочки услышала, которая все про всех знает.
– Ключи где? – Стас не дождался ответа, сунул руки в карманы пуховика и связку вытащил.
В прихожей содрал с Людмилы куртку и кофту промокшую, снять хотел и майку, но в последний момент передумал. Наклонился, расшнуровал ботинки.
– Ты в душ. А я кофе сделаю. Или тебе чаю?
Людмиле все равно.
Странно так. На нее напали. И угрожали. И пуховик изрезали. Пуховика, который она еще недавно считала крайне неудачной покупкой, стало вдруг невероятно жаль. Людмила даже всхлипнула, но строго велела себе успокоиться: не хватало еще перед Стасом истерику устроить. Нет уж… она забралась под горячий душ и стояла долго. Так ей казалось, а выяснилось, что на деле – пару минут всего.
Искаженное восприятие времени – тоже симптом, но Людмила напрочь забыла, чего именно.
– Может, врача вызвать? – предложил Стас.
Людмила покачала головой.
– Я сама врач…
Горячий кофе и минута тишины – вот все, что ей нужно.
Людочка выглядела жалко.
Поначалу Стас и не узнал ее, принял за бродяжку, только было в облике этой бродяжки что-то смутно знакомое.
Розовый пуховик.
Со стразами.
Грязный розовый пуховик со стразами. Изрезанный так, что пух и перо вылезли. Вымокший, почти превратившийся в тряпку. Мокрые волосы. Мокрые брюки. С нее текло, и вовсе не из-за дождя.
Людочка не плакала.
Ей очень хотелось разрыдаться, Стас видел, но она кусала губы, хмурилась и держалась. Хорошо. Женские слезы заставляли его чувствовать себя беспомощным, а Стас этого не любил.
С немалым трудом он дождался, когда Людочка выйдет из ванной.
Снова мокрая.
Волосы отжала, и те торчали тонкими прядками, но как ни странно, Людочке это даже шло. Бледное лицо ее сделалось еще бледнее обычного, скулы заострились, глаза запали.
Синие? Или серые? Стаса неожиданно заинтересовал этот, совершенно не имеющий отношения к делу, вопрос, он даже вперед подался, чтобы разглядеть получше.
– Со мной все нормально. Уже нормально, – спокойно ответила Людочка.
И халат она не носит.
Еще одна странность, потому как почти все Стасовы женщины испытывали просто-таки необъяснимую страсть ко всякого рода халатам и халатикам, неважно, сшиты они были из байки или шелка. А Людочка платье натянула.
Синее.
С незабудками на груди, которая вдруг обрисовалась слишком уж четко.
– Что? – Она дернула узким плечом и поежилась. – Ты кофе обещал. И вообще…
Она потрогала щеку.
– Зеркало подай. Оно на подоконнике.
Зеркало обнаружилось, овальное, на ручке. Стас таких давненько не видывал. Людочка рассматривала себя долго, пристально и затем вынесла вердикт:
– Не порезал. Пугал только.
И зеркало перевернула.
А Стасу захотелось взять эту невозможную женщину за шкирку и хорошенько встряхнуть. Что с ней произошло? Явно, что ничего хорошего… она же вздохнула.
– Это все было несколько… неожиданно. Но… я постараюсь сначала.
Рассказывала она, глядя не на Стаса, а в окно, хотя ничего там, за затянутой серой рябью дождя, интересного не было. Людочкины окна выходили на задний двор, на мусорные баки, стоянку и пару размытых дождем газонов.
Она говорила сухо, с показным спокойствием. И слова подбирала очень тщательно, будто боялась ненароком задеть чувства Стаса. Он слушал.
Тоже со спокойствием.
Показным.
И спокойствие это давалось нелегко. Стоило представить, что какой-то урод подкараулил ее… и прижал к стене… угрожал… резал этот чертов пуховик, который и самого Стаса бесил неимоверно, но это ведь еще не повод!
– Стас, – Людочкин спокойный голос донесся словно издалека. – Вилку ты зачем согнул?
– Что?
Она молча отобрала вилку, которую Стас и вправду едва ли не узлом завязал, и наставительно произнесла:
– Гнев – не лучшая из эмоций.
Это было… несвоевременно.
И дико.
– Стас, – Людочка повертела вилку и вернула. – Во всем этом есть один безусловный плюс.
– Какой?
Какой, к чертовой матери, плюс может быть в том, что на эту невозможную женщину напали? Она разве не понимает, что чудом жива осталась? А если бы тот, неизвестный, решил время на угрозы не тратить? Если бы просто ножом полоснул и бросил там…
– Мы на правильном пути.
Людмила встала.
Платье было длинным, ниже колен, но все-таки не в пол. А ноги у нее неплохие… и это тоже неправильная мысль, потому что о Людочкиных ногах, как и прочих частях тела, к Стасу отношения не имеющих, он подумает позже.
– Сам подумай. Если последовала такая однозначная, а главное, резкая реакция, – голос ее все-таки дрогнул, – следовательно, кто-то очень и очень не хочет, чтобы мы копались в обстоятельствах Мишиной смерти.
Она кофе не пила, держала чашку в ладонях, и все равно смотрела в окно.
– А это не мог быть кто-то… не знаю, из твоих пациентов?
Людочка задумалась, впрочем, ненадолго.
– Нет. Мои, как ты выразился, пациенты, конечно, не самые приятные люди, но… я со многими давно работаю, да и… слишком сложно для них. В подворотне караулить… следить… он ведь следил… шел за мной. Если бы я не торопилась так, я бы заметила слежку. Но я домой хотела попасть.
– Почему не позвонила?
– Да как-то…
Неудобно было. Конечно. Беспокоить постороннего человека, пусть даже и занимаешься проблемами этого самого постороннего человека.
– Смотри, – Людмила поставила нетронутый кофе на подоконник и мизинцем коснулась стекла. – Мишку похоронили… официально дело закрыто… причина смерти установлена. Но появляешься ты… точнее, появляемся мы вдвоем. На набережной. Задаем неудобные вопросы… затем находим Ольгу и снова задаем вопросы… и очевидно, что собираемся в деле этом копаться.
Она водила пальцем по запотевшему стеклу, черные линии на сизом полотне. У Людочки не было Мишкиного таланта, и рисунок получался детским.
Цветочек.
Елочка.
Круг лица с точками-глазами. Косички… одна из Стасовых девиц увлекалась психологией и вконец его достала тестами.
Нарисуйте дерево.
Нарисуйте человека. Он поначалу рисовал, ему было несложно, а она часами сидела над рисунком, сверяясь с талмудами, пытаясь составить психологический Стасов портрет. Составив же, ходила по пятам, изматывая душу очередными, открывшимися ей, тайнами его, Стасова, прошлого.
И проблемами.
И еще какой-то хренью, которая требовала немедленного излечения и помощи специалистов. Стас ей говорил, куда она своих специалистов засунуть может. А она печально улыбалась, говоря, что агрессия в его обстоятельствах вполне естественна.
Что бы она про Людочкины каракули сказала?
– И выбор очевиден. Ты в городе давно не появлялся… ты здесь чужак, – она отступила от окна, разглядывая результат творчества. – Да и все, кто более-менее Мишку знал, были в курсе, что у вас отношения сложные… я – дело другое… я с ним часто встречалась… не в том смысле, который… я вообще… разговоры и все такое… у него не было друзей.
– И у тебя тоже.
– Точно, – неловкая растерянная улыбка, она и сама не понимает, как так вышло, что друзей не было. – Никогда… это из-за мамы… она всегда хотела, чтобы я дружила с правильными девочками… и расспрашивала обо всем. Сначала я рассказывала. О хорошем, о плохом… неважно, о чем. Она слушала. А потом звонила родителям моих подруг и докладывала… меня стали считать ябедой. Никто не хотел дружить… и в школе тоже. Дочь завуча, а мама говорила, что просто у меня характер такой, неуживчивый. Но у нее самой не было подруг. Слишком… правильная, пожалуй… да, правильная. Она хотела, чтобы и все остальные были правильными. Никогда не стеснялась высказываться.
Людочка ладонью стерла все картинки.
– С Мишкой также… поэтому, наверное, мы и сошлись… я забегала к нему, а он ко мне, особенно когда с Ольгой случалось поссориться. Сидел вот. Пил чай. Рассказывал обо всем. Или меня слушал. Он замечательно умел слушать. И… может быть, кто-то испугался, что Мишка рассказал больше, чем следовало бы?
– Или просто решил, что напугать женщину проще.
– Это тоже, – Людочка не стала спорить. – Я выше тебя.
Разве что ненамного. А Стас и не помнил, чтобы в школе она была такой долговязой.
– Но физически слабее. Легкая добыча… у меня в сумочке шокер лежал.
– Выбрось.
– Почему? – Людочка вытерла мокрую ладонь о подол платья.
– Потому что вряд ли в критической ситуации успеешь вытащить… а иллюзию защищенности создает. Иллюзии опасны.
Людочка рассеянно кивнула, думала она явно не о шокере.
Воспоминания перебирала? Те самые разговоры с Мишкой, в которых он и вправду мог сказать что-то важное, но она прослушала, пропустила мимо ушей. И теперь наверняка жалела, что была слишком занята собственными бедами, чтобы вслушиваться.
И Стас о том же жалел.
А еще, пожалуй, что разговоры эти велись не с ним. Только в сожалениях не было особого смысла.
– Не выходи одна из дому, – сказал он. – Пока все это не закончится.
Людочка посмотрела на него с жалостью, как на больного, и ответила:
– Допустим, неделю я еще дома просижу… постараюсь не свихнуться. В магазин за продуктами…
– Вместе пойдем.
И не только за продуктами. Все-таки как ни крути, а пуховик пострадал из-за Стаса. И вряд ли у Людочки имеется запасной, разве что то уродливое пальтецо.
Джинсы, судя по виду их, тоже восстановлению не подлежат.
– У меня отпуск заканчивается. – Людмила села, закинув ногу за ногу. – На работу тоже ты меня возить будешь?
– Постараемся управиться за неделю.
Она фыркнула:
– А если не выйдет?
– Если не выйдет, то ничего… повожу.
Кажется, не поверила. Отвернулась. Оперлась на плиту:
– Ужинать будешь?
Отказываться Стас не стал.
