Глава 5
Он ушел, и Алина вздохнула с немалым облегчением. Почему-то этот человек, который не сделал лично ей ничего дурного, вызывал глубокое отторжение.
– Что скажешь? – поинтересовался Макс, закидывая ноги на круглый столик. К счастью, хотя бы ботинки снял.
– Прекрати, – попросила Алина. – Ты ведешь себя, как… Как не знаю кто!
– Как человек наглый, невоспитанный и недалекий. – Макс похлопал по диванчику. – Садись, Алинка-малинка. И успокойся. Егор знает, кто я, а остальные… Пусть видят во мне хамоватого дебила. Таких никто не принимает всерьез. Они здесь все на нервах, и это хорошо. Чем сильнее человек нервничает, тем хуже контролирует себя.
– И поэтому ты будешь их раздражать?
– Мы, дорогая. Мы с тобой будем их раздражать и провоцировать. Так что ты о Гошке думаешь?
– Он кажется мне взволнованным. – Алина присела на край дивана. – И обеспокоенным.
– Ну, если б у меня из-под носа собирались увести пару-тройку миллионов, я бы тоже выглядел взволнованным. Не обольщайся, Линка. Он, может, и относился к мачехе по-человечески, но сейчас ему важно, чтобы твоего бывшего лишили права на наследство. Он просто не верит, что грохнуть Марину мог кто-то другой…
– Кто?
– Яд всегда считался исконно женским оружием. Мужику проще шею свернуть. Придушить. Организовать несчастный случай с машиной. Гошка вот великолепно в машинах разбирается. Но возиться с красками… Зачем?
На этот вопрос у Алины ответа не было.
У нее вообще не было ответов, и поэтому она молчала. И Макс молчал, а молчание становилось все более и более неудобным.
– Знаешь… – Когда молчание стало невыносимым – на Алину давила тишина, – она заговорила: – А ведь получается, что история повторилась.
– Какая?
– Почему она выбрала именно эти картины? «Маха одетая» и «Маха обнаженная»? – Алина прикусила губу. Она не считала себя великим специалистом ни в искусстве, ни в истории. И не получится ли так, что сейчас она своими замечаниями направит Макса по ложному следу? Но если начала говорить, то стоит договаривать.
– Оригиналы созданы Франсиско Гойей, конец восемнадцатого – начало девятнадцатого века. Испания. Испания всегда отличалась особой религиозностью, и даже в девятнадцатом веке за изображение обнаженной женщины художника могли отправить на костер. Тем более что у Гойи уже случались столкновения с инквизицией…
– Я думал, что инквизиция только в Средние века была.
– Нет. Он написал две картины, но о второй узнали далеко не сразу. Сначала полотна хранились в доме герцогини Альбы. Одна пряталась под второй. Хитрый механизм, тайна, доступная лишь узкому кругу доверенных лиц. После смерти Каэтаны картины достались Мануэлю Годою, а уже после того, как Гойя вынужден был бежать из Испании, попали в руки инквизиции. Был суд, не важно… Не это важно. Извини, я сбиваюсь.
– Ничего.
Макс не торопил и не спешил обзывать ее скудоумной, не способной на внятный рассказ.
– Дело в герцогине, она, если верить современникам, была особенной женщиной. Говорят, что когда она шла по улице, то мужчины выглядывали из окон, чтобы полюбоваться ею, и даже дети бросали свои игры. А еще Альба была родовита и богата. Ее выдали замуж в двенадцать лет, за человека намного старше, но не менее родовитого и состоятельного. Брак их… Не думаю, что она была счастлива в браке. Да и он… Часто браки заключали ради выгоды или чтобы не выглядеть странно… Инквизиция не любила странных людей.
Макс подпер подбородок кулаком.
И прищурился.
– Своих детей у герцогини Альбы не было. Зато имелся дворец в Мадриде. И немалое состояние, которое семья с удовольствием тратила, в том числе и на Гойю. Ему покровительствовали и герцог, и герцогиня. Устроили в доме студию, заказывали картины… Они стали любовниками.
– Кто с кем? – уточнил Макс. – Извини, это я так…
– Гойя и Каэтана, и есть свидетельства, что муж знал об этом романе, но не возражал.
– Высокие отношения.
– Возможно. – Алина вздохнула. – А может, ему просто не интересны были женщины. Он ведь тоже оказывал покровительство. Особенно выделял юных скульпторов и художников, тоже юных, а подобные наклонности, стань о них известно, инквизиция не одобрила бы. Но это так… домыслы. Главное, что роман Каэтаны и Гойи длился многие годы, хотя он был женат, и в отличие от брака герцогини его брак не был формальностью. Жена Гойи родила ему восемнадцать детей.
– Сколько?!
– Восемнадцать, – повторила Алина, – правда, выжили не все…
Макс лишь головой покачал. Похоже, его радовало, что живет он в иную эпоху.
– Каэтана ревновала, и он ее тоже, вокруг герцогини всегда было множество поклонников. Из-за поклонников, из-за его жены и детей они часто ссорились. Но потом мирились. А после смерти мужа Каэтана и вовсе покинула Мадрид, уехала в дальнее поместье, горевать.
– И не одна?
– Не одна. Гойя уехал с ней. Именно там, по слухам, Гойя и написал обе картины. Первую – «Маха одетая» – он представил публике, чем вызвал скандал. Женщина с картины не имела прямого сходства с герцогиней, но вместе с тем все признавали, что было в ее чертах что-то, донельзя напоминающее Каэтану. Если бы стало известно о второй картине, репутация герцогини, и без того несколько пошатнувшаяся, погибла бы… Но оба хранили тайну.
Алина вздохнула.
Грустная история, пусть и случившаяся давно, однако прошедшее время никак не делало ее менее печальной.
– Но в конце концов взаимная ревность привела к тому, что любви не осталось. Гойя покинул поместье, а герцогиня вернулась в Мадрид. Она давала прием за приемом, окружила себя поклонниками. Он завел роман с известной танцовщицей. Все закончилось, когда Каэтана погибла. Это странная смерть… Она устроила бал в честь помолвки племянницы. И Гойя был приглашен, хотя к тому времени они давно уже были чужими людьми. Или считались чужими. Пригласила Каэтана и его новую возлюбленную… Дальше версии разнятся.
– Версии всегда разнятся, – философски заметил Макс.
– По одной, Каэтана вызвала соперницу на поединок…
– Дуэль?
– Почти. – Алина улыбнулась. – Танцевальная. Каэтана славилась своим умением танцевать, и не сомневалась, наверное, в победе, но сказался возраст. И она первой выбыла из круга. Это поражение, наверное, больно ударило по самолюбию.
Алина и раньше думала, пыталась понять, каково это было герцогине. Она, овеянная славой, известная на весь Мадрид своею красотой, богатая и родовитая, вдруг проиграла какой-то девчонке, из достоинств у которой – лишь молодость.
– Другие утверждают, что Каэтана предстала перед гостями в зените своей красоты. Она была столь великолепна, что невеста, в честь которой и устроили бал, терялась, и что это было сделано для одного-единственного человека. Вот только тот и не взглянул на свою бывшую любовницу… Дальше просто. Герцогине вдруг вздумалось похвастать собранием картин перед гостями, потом она отвела их в мастерскую, показывать, где рождаются шедевры. И уже там говорила о том, что многие краски ядовиты, и работа художника опасна… А наутро ее нашли.
– Мертвой? – предположил Макс.
– Именно. Мертвой. Предположительно, она отравилась красками…
– До чего знакомо.
– Конечно, ее наследники сделали все, чтобы замять дело… Самоубийство – смертный грех. И не просто смертный грех, а такой, который бросил бы тень на весь род. Они не могли допустить подобного позора. К слову, до сих пор многие исследователи отрицают саму вероятность того, что Каэтана, герцогиня Альбы, могла покончить с жизнью. Как и то, что это именно ее Гойя изобразил в образе «Махи»…
Алина выдохнула:
– Вот и все… Прадва еще была версия, что Каэтану убили, что герцогиня совсем потеряла голову от любви и позволила себе забеременеть от любовника. Нет, о романе их знали все, но одно дело – знание, и совсем другое, когда появляются такие вот материальные свидетельства романа.
– И наследник.
– Что?
– Ты сказала, что у этой герцогини детей не было. Значит, если бы появился ребенок, он мог бы стать наследником состояния? А состояние, как понимаю, было не маленьким?
Алина задумалась, с этой точки зрения она историю не рассматривала.
– Не знаю… Она ведь не состояла в браке. И значит, ребенка признали бы незаконнорожденным. Правда, если бы она вступила в брак, в законный брак, даже если не со своим любовником, то, да, тогда ребенок мог бы стать наследником.
– Интересно, конечно. – Макс встал. – И вдвойне интересней, кто мог знать эту красивую историю про герцогиню?
– Стасик точно знал, – вынуждена была признаться Алина. – А остальные… Это ведь не тайна. Любой, кому интересно, может прочитать.
– Любой… Плохо. Работу это нам не облегчает.
Часть 1
О ЛЮБВИ И НЕ ТОЛЬКО
Человек в полумаске с немалым трудом дождался, пока Альваро дочитает письмо. Поздний гость явился самолично, хотя ясно было, что места нынешние ему непривычны. Неуютны.
Он нервозно озирался, то и дело хватался за шпагу. Следовало признать, что гость одет был просто, пусть и костюм его был сшит из хорошей ткани. А плащ и вовсе привлекал непотребные взгляды золотым шитьем. И это заставляло гостя тянуть шею, расправлять плечи. Несомненно, он мнил себя неплохим бойцом. И вовсе не страшился отребья, которое стекалось в забегаловку мамаши Кло со всего Мадрида.
Альваро сказал бы, что зря не страшился.
Пускай парень и знал, с какой стороны за клинок браться, но он привык к дракам честным, к противникам благородным, а отнюдь не к свалке, где его сметут толпой. Пнут под ноги, а после навалятся, задавят, ткнут в бок острым прутом…
– И чего вы хотите? – Капитан Альваро покачал головой, и Мимси, старшой над нищими, нахмурился. Он уже полагал гостя собственною добычей, которою бы поделился честно, и потому не понимал такого вот вмешательства.
Альваро положил ладонь на рукоять шпаги.
Кем бы ни был парнишка, но явился без дурных намерений, и явился к Альваро, а потому мог считаться его гостем.
– Мне нужна ваша помощь. – Паренек все же присел на лавку, подстелив на нее свой франтоватый плащик. И не боится же испачкать!
Письмецо он взял аккуратно, сложил и спрятал в кошель.
– Я заплачу.
Прозвучало сие совершенно беспомощно, но Мимси подался вперед. Вот только не хватало, чтобы платить бестолочь эта взялась прямо тут. Покажет золотишко, и тогда уже его не спасут ни Альваро, ни сам Господь.
Мысленно Альваро перекрестился, что было привычно, и прощения попросил за то, что упоминал имя Господа всуе.
– Идем.
– К-куда?
Паренек вскочил и вновь за шпагу схватился. Вот же… и почему он не поступил, как полагается сие всем приличным людям? Прислал бы слугу, тот бы нанял мальчонку из местных, сунул бы ему записку, чтоб явился Альваро… И куда сказали бы, туда и явился. В нынешние миролюбивые времена ветеранам выбирать не приходится. Какую бы работенку Альваро ни сватали, за любую ухватится.
Жрать-то охота.
И куртейку выкупить, и за комнатенку, которая еще та дыра, заплатить надо, пока хозяйка на улицу не вышвырнула. Ныне-то, конечно, на улицах теплынь, да так не всегда будет. Не успеешь оглянуться, как осень явится в Мадрид, а там уже и до зимы рукой подать.
Паренек шел рядом.
Глядел прямо перед собою, вид держал, что хорошо, значит, не слабак.
– Куда мы идем?
– В одно тихое место.
Время было поздним, и хозяйка не спала. Она вылетела из халупы, раззявив рот, потрясая палкою, но, увидев гостя, смолкла и понятливо исчезла.
– Кто это?
– Никто. – Альваро поднимался первым. К сожалению, свечей в нынешнем своем положении он не мог себе позволить, да и не нуждался в них. Знал каждую ступеньку, и первую, обманчиво низкую, и третью, с коварною выемкой, за которую норовил зацепиться каблук, и седьмую, щербатую… Он шел медленно ради гостя, который впотьмах спотыкался.
Ругался вполголоса. Но возмущаться не спешил. Тоже хорошо… Раз сам явился, значится, взаправду припекло.
Комнатушка Альваро, расположенная под самою крышей, была пуста. Из окна тянуло вечернею прохладой и обычною вонью распарившегося за день города.
– Садитесь куда-нибудь… – почти гостеприимно предложил Альваро, пусть и сам не представлял, куда здесь можно присесть. – И рассказывайте толком.
– Моя тетя… Ее убили. Я думаю, что ее убили. – Паренек встал напротив окна и руки на груди скрестил. – И я хочу, чтобы вы нашли того, кто это сделал!
Здесь голос его сорвался.
– Зачем?
– Что?
– Зачем мне его искать?
– Я… я заплачу! Вот! – Паренек поспешно отцепил массивный кошель и протянул Альваро. – Если здесь недостаточно, то…
Судя по весу, даже если кошель был набит медью, денег в нем хватило бы, чтобы рассчитаться с нынешними долгами.
– Я не о том. – Альваро кошель взял.
Надо искать? Найдет…
– Что вы будете делать, когда я его найду?
– То есть?
– Ну, скажем, вздумаете вы в суд на убийцу подать… Скандал случится. Ваша тетка, уж извините, была особою видной. – Альваро щелкнул языком. – Доводилось мне ее встречать – красавица… Ну да не о том, сейчас-то все твердят, что она от легочной хвори преставилась, а вы тут с убийством…
Паренек молчал.
Стало быть, не думал о том, что дальше будет. Обыкновенное дело. Всем подавай правды, а уж после выходит, что люди сами не знают, чего с этою правдой делать.
– Да и суду доказательства нужны. Убедительные. А ну как их не будет?
– Я не буду никого под суд отдавать, – скрепя сердце признал парень. – Я просто знать хочу… А потом…
А потом решит сам восстановить справедливость. И хорошо, если ума хватит нанять для сего дела правильных людей, а то ведь станется и самому, собственною рукой.
– И да, вы правы, мои родные сделали многое для того, чтобы замять дело. Они убеждены, что тетя покончила с собой. Но вы же читали письмо! Она не собиралась умирать! Это было вовсе не в ее характере!
Альваро хмыкнул, о женском характере с его причудами он имел собственное мнение, и если бы кто спросил его, сказал бы, что оный характер отличается изрядною непоследовательностью. И никто, ни Господь, ни враг человеческий, не способен угадать, что за блажь взбредет в голову женщине в следующее мгновение, что уж о самих людях говорить?..
Но раз уж клиент уверен, то не дело его разочаровывать.
Не сразу.
Парень же, воодушевленный молчанием, продолжил:
– Она скорее бы сделала все, чтобы уничтожить его, и у нее получилось бы… О да, вы не представляете, на что была способна моя тетушка, когда кто-то вызывал ее гнев! Я уверен, что тетю убили. Я даже знаю кто.
– Кто?
– Он.
Альваро молча приподнял бровь. Вряд ли это было видно в полумраке комнаты, но парень понял и без слов.
– Франсиско. Франсиско Гойя, ее любовник… То есть раньше он был ее любовником, но потом они поссорились, и вообще, это долгая история… И я знаю далеко не все, хотя…
Он снял шляпу и провел рукой по волосам.
– Вы, наверное, должны знать, если…
– Погодите, – прервал Альваро. – Коль вы сами знаете, кто убил вашу тетушку, то зачем я нужен?
Парень вздохнул.
– В том и дело, что я не уверен… До конца не уверен. То есть я предполагаю и даже надеюсь, что это сделал он. Мне было бы легче обвинить чужого человека, чем кого-то из близких, но я не исключаю возможности, что дело обстоит вовсе не так, как то мне представляется.
Многословно и путано.
Но Альваро не прерывал парня, его задача – слушать, пытаясь из потока слов вычленить хоть что-то полезное.
– В последнее время тетушка вела себя не очень благоразумно. И это многих беспокоило, к тому же наследство… Это большие деньги. А здоровьем она отличалась отменным и прожила бы еще многие годы. Тут же удобный случай… Но вы правы, стоит рассказать по порядку. Пожалуй, начну с того, что зовут меня Диего. И в тетушкин дом я попал, когда мне было пять лет…
…Диего тогда только и думал о том, как бы не опозорить матушку и благородного своего отца, который ради этакого случая, мало того что был трезв, так еще и выглядел прилично. Так выразилась матушка, и отнюдь не с одобрением.
Диего мало что понимал, но чувствовал важность предстоящего визита, а потому старался быть тихим, и на всякий случай держался за нянькину юбку.
Няньку оставили в экипаже, и отец подхватил Диего на руки, дыхнул в лицо перегаром.
– Экий ты большой стал, – произнес он ворчливо.
Матушка же захлопотала, расправляя старый кружевной воротник, который надевала по особым случаям. Кружево давно уж утратило свою белизну, а в прорехи проглядывали спицы, на которые оно крепилось, но все же воротник все еще гляделся роскошно.
Особенно издали.
– Диего, будь вежливым с тетушкой… – шептала мать, поглядывая на отца косо. – Улыбайся. Кланяйся. Твоя тетушка – очень важная дама…
В доме, куда их пустили далеко не сразу, Диего позабыл обо всем. Никогда прежде не доводилось ему оказываться в месте столь роскошном. Он крутил головой, стараясь разглядеть и запомнить все: узорчатые покровы на стенах, золоченые рамы, картины в этих рамах.
– А твоя родственница неплохо устроилась. – Отца дворец тоже впечатлил. А еще он устал нести Диего и поставил его на пол.
Как-то получилось, что Диего отстал. Он совсем не хотел, просто залюбовался на рыцарские доспехи. Диего даже осмелился потрогать их, хотя было страшно: вдруг да рыцарь в шлеме, украшенном перьями, оживет.
Не ожил.
Зато, когда Диего отступил, то понял, что остался один.
Отец ушел.
И матушка… Она точно станет гневаться и потом, уже дома, велит Диего выпороть, а то и самолично оттаскает за уши. Уши моментально вспыхнули, предчувствуя неотвратимость наказания.
Додумать он не успел, потому как одна из многочисленных дверей распахнулась, и в залу вошла женщина столь красивая, что Диего замер.
О да, он был слишком мал, чтобы интересоваться женщинами, и многие из рассуждений отца – а тот, выпивая, делался весьма охоч до рассуждений и всяческих бесед – были ему непонятны. Но эта незнакомка и ее красота, яркая, вызывающая даже, заставляли детское сердце биться быстрее.
Диего застыл, любуясь женщиной.
Кожа незнакомки была бела, как драгоценный мрамор. А волосы и глаза – черны. Ее изысканную прическу украшали птичьи перья и драгоценные камни. Платье сияло золотом…
– Откуда ты взялся? – спросила она, и Диего очнулся.
Отвесил запоздалый поклон, как его учили, и разозлился на себя, что учиться не желал, а потому поклон наверняка вышел неуклюжим.
– Я – Диего Хуан Антонио… – Собственное имя еще никогда не казалось ему таким длинным и правильным, подходящим для представления. – Благородная донна…
– Какой вежливый мальчик. Ты, наверное, сын моей двоюродной сестрицы Беатрис? Что ж, если так, то я вынуждена признать, что у нее хоть что-то получилось… Где же твоя матушка, Диего?
Тут Диего вынужден был признать, что потерялся. Но незнакомка нисколько не рассердилась.
– Ничего, думаю, мы ее отыщем. Расскажи мне, как ты живешь?
Никто и никогда не расспрашивал Диего о его жизни. А рассказывать… Что тут рассказывать? Обыкновенная жизнь, как и у других. Но женщина слушала внимательно и еще вопросы задавала.
О матушке.
Об отце, о малолетнем брате, который остался с кормилицами. Его еще не вывозили из дому – и хорошо, потому как братец только и умел, что спать и орать. И пахло от него дурно. Но что взять с младенца?
Расспрашивала красавица об отце и его друзьях, которые раньше частенько бывали в доме, но теперь отец сам уходил, порой пропадая на несколько дней, и возвращался нетрезв и буен, и матушка скандалит… Иногда они даже дрались.
Из-за денег.
Диего, конечно, мал, но не глуп. И слышит многое. Слуги разговорчивы, они шепчутся что об отцовском пристрастии к игре, что о матушкиной любви к нарядам, о долгах и долговых расписках, о приданом, которого не осталось, о грядущих переменах… Про перемены говорили разное. Одни утверждали, что дом и все содержимое уйдут с молотка, другие – что родичи матушки найдут способ выплатить ее долги, третьи лишь детей жалели…
– Вот, значит, как, – задумчиво произнесла женщина и погладила Диего по голове. А потом улыбнулась, и от этой улыбки стало так легко, так хорошо, что Диего улыбнулся в ответ, позабыв, что улыбаться надо с закрытым ртом, дабы не смущать дам выпавшими зубами.
Но эта дама не смутилась.
– Диего, а ты хотел бы со мною остаться? – спросила она.
– Насовсем?
– Да.
– А что я буду делать?
Конечно, собственный дом Диего не столь роскошен. И родители все время ругаются, и слуг там меньше, зато Диего – себе хозяин. А тут?
– Будешь служить мне, станешь моим пажом.
Пажом? Это так по-взрослому… Матушка говорила, что собирается пристроить Диего куда-нибудь, но попозже, когда зубы отрастут, потому что паж должен быть красивым, а Диего без зубов совсем нехорош собой.
И еще лицо в оспинах.
Матушка сетовала, что с таким лицом путь в приличные дома для Диего закрыт.
– Хорошо, – сказал Диего и вновь поклонился. – Я буду служить вам, прекрасная донна… Если матушка разрешит.
– А мы у нее спросим, – пообещала женщина и рассмеялась.
Матушка появлению Диего в компании прекрасной дамы, которая держала ее сына за руку, вовсе не обрадовалась. Нет, она улыбалась широко и счастливо, но Диего распрекрасно матушку знал, чтобы не обмануться этою улыбкой.
– Диего! – воскликнула она, раскрывая объятия. – Куда ты подевался? Дорогая сестрица, прошу простить, если этот неугомонный мальчишка вам докучал, но…
– Нисколько.
Женщина, которая и оказалась теткой Диего, той самой важной особой, перед которою следовало держаться воспитанно, расцеловалась с матушкой. Отец изобразил неуклюжий поклон и поспешил приложиться к ее ручке. И ручку эту держал долго, а еще дольше глядел в теткины глаза, бормоча какие-то глупости…
Дальше был разговор.
Вроде бы о погоде и о ценах на бархат, о том, что творится при дворе, и о всяких иных вещах, которые Диего представлялись скучными.
Отец притом пил, благо, слуги постоянно подносили что вино, что закуски. И пьянея, делался наглым, уверенным в себе. Матушка краснела и тайком норовила подпихнуть отца локтем. Тетушка делала вид, что ничего не замечает.
Сама она почти ничего не ела и не пила.
И Диего тоже.
Если он пажом будет, то должен держаться так, чтобы не опозорить свою госпожу.
– Дорогая наша… к-кузина. – Отец поднялся и, покачиваясь, подошел к хозяйке дома. – П-позвольте вам сказать, как я с-счастлив з-знакомству…
Он икнул и прикрыл рот рукой.
– Из-звините, надеюсь, оно продолжится… з-знакомство. – Его лицо покраснело, а глаза и вовсе налились кровью. – П-продолжится к об-обоюдному удовольствию…
Матушка полыхнула маковым цветом.
– Вы так п-прекрасны, что любой муж-шчина б-будет счастлив…
– Уходите. – Тетушкин голос утратил всякую теплоту.
– Что? – Отец покачнулся.
И удивился. Его никогда еще не выставляли подобным образом.
– Уходите, – спокойно повторила тетушка. – И будьте столь любезны не возвращаться! Дорогая сестрица, я понимаю, в сколь затруднительном положении ты оказалась…
Матушка потупилась.
– И готова помочь, чем смогу, но буду весьма обязана тебе, если ты в дальнейшем избавишь меня от необходимости лицезреть твоего… супруга. – Тетушка поморщилась. – А теперь уходите, оба… Мальчика я, пожалуй, оставлю… Диего очень мил.
Почему-то Диего опасался, что матушка станет возражать, но она не произнесла ни слова.
Так началась новая его жизнь.
Нельзя сказать, что жизнь эта всецело была замечательна. В огромном доме герцогини все было устроено иначе. И от всей роскоши Диего досталась крохотная комнатушка без камина, а приставленный Каэтаной гувернер вел себя так, будто бы это он был хозяином. И нисколько не стеснялся отчитывать Диего, если тот что-то делал не так. А по мнению гувернера, Диего постоянно что-то делал не так. Помимо этого мучителя, от которого Диего вскорости научился сбегать, были еще учителя.
Нет, учеба Диего нравилась.
Особенно фехтование, но вот когда учат тебя розгами, когда живость ума пытаются ограничить рамками… Про рамки Диего услышал от тетушки, которой учителя повадились жаловаться на непоседливость ученика. Натура Диего, пусть и отличалась любознательностью, требовала постоянного движения. В движении легче усваивались и языки, и арифметика, и история, единственное, что упорно не давалось, – чистописание. Не хватало терпения, хотя Диего старался, не из страха перед тетушкой, но из желания ей угодить.
Что до самой Каэтаны, то, спустя много лет, повзрослев, Диего осознал, сколь великое участие приняла она в его судьбе. Она была особенной: невзирая на свое положение, богатство и красоту, Каэтана держалась с другими людьми, будто с равными.
В отличие от супруга.
Хосе Мария Альварес де Толедо и Гонзага, пятнадцатый герцог Медина-Сидония, говоря по правде, пугал Диего. Он был старше Каэтаны и происходил из семьи не менее знатной, нежели собственный род Каэтаны. Брак этот многие называли счастливым.
Но Диего…
Пусть он много не понимал в силу слишком юного возраста, однако же от рождения был наблюдателен, а еще обладал не по возрасту развитым чутьем. И сие чутье предупреждало, что от герцога Диего надо держаться подальше.
Почему?
Он и сам не знал. Пугала ли его обычная холодность Хосе, либо же его манера держаться со всеми отстраненно, с легким чувством собственного превосходства. Он редко заговаривал, а когда все же открывал рот, то лишь для того, чтобы изречь очередную колкость скрипучим неприятным голосом.
Он носил черные костюмы, избегал украшений.
И проводил многие часы в молитвах.
– Ваш супруг, прекрасная донна, меня пугает, – как-то признался Диего. Ему было семь… или уже восемь?
– Чем же? – Каэтана рассмеялась.
Она смеялась легко, утверждая, что радость души – есть непременное условие для ее возвышения.
– Не знаю. Он такой… мрачный.
– Он болен, малыш, очень болен.
– Тогда почему он не позовет лекаря? – Диего нахмурился. Матушке тоже доводилось болеть, и тогда в доме становилось тесно от лекарей, их помощников и многочисленных учеников, которые до хрипоты спорили друг с другом, а порой норовили сойтись в кулачном бою, выясняя, чей же наставник более прославлен.
– Лекари не способны помочь ему, только Господь. – Каэтана погладила Диего по щеке. – Вот Хосе и молится…
Отвернувшись, она тихо добавила в сторону.
– Только Господь не слышит его…
О чем она говорила, Диего понял через несколько лет.
Другим мужчиной, с которым в доме считались, был Франсиско Гойя…
– По малолетству я плохо понимал, что происходит между мужчиной и женщиной, что помимо брачных уз, которые благословлены свыше, встречаются иные… – Диего расхаживал по комнатушке, слишком тесной для него. Казалось, он больше не замечал ни этой тесноты, ни неуместности своего нахождения в месте столь убогом. Ни единственного своего слушателя. – Конечно, я слушал разговоры… Слуги везде болтливы. Поначалу меня возмущало, что многие из них смеют осуждать Каэтану, другие же сочувствовали ей. Молодая и красивая, а супруг в спальню ее и не заглядывает. Разве удивительно, что двери этой спальни открылись для другого… Находились и те, которые утверждали, будто бы это истинная любовь, будто сам Господь соединил две души. Мечтатели, если хотите знать, я уже тогда видел, что Франсиско не способен любить никого, кроме себя…
– Каким он был?
– Что? – Этот вопрос заставил Диего вздрогнуть, очнуться, понять, что только что он исповедовался и отнюдь не священнику, обязанному тайну исповеди хранить.
– Каким он был тогда? – повторил вопрос Альваро.
– Самовлюбленным, амбициозным, болезненно самовлюбленным и амбициозным, – с расстановкой произнес Диего. – Он… сейчас мне кажется, что он прекрасно понимал, что в доме этом является никем, что в любой миг двери могут закрыться для него, и это понимание, оно заставляло его… Не знаю, как это назвать… Он требовал от слуг, чтобы те кланялись, приветствуя его, чтобы называли господином, хотя не имел титула. Ведь его отец был баском, а сам он и образования приличного не получил. Читал вслух, по слогам, писал и то с ошибками.
– Вы его не любите.
– Не люблю, – признался Диего. – И никогда не любил. Впрочем, взаимно… Мне было десять, когда я стал свидетелем их ссоры и слез Каэтаны. Моя тетушка, чтобы вы знали, редко плакала…
Каэтану Диего нашел в саду.
Он играл, когда услышал рыдания. Сперва Диего решил даже, что плачет служанка, которую отчитали за леность или нерасторопность. Но пробившись сквозь колючую стену розовых кустов, он увидел тетушку.
– Что произошло? – Диего разом позабыл про игру и про то, что он не только играет, но и прячется от наставника, который грозился Диего выпороть, и про прочие беды свои, что и бедами-то не были. – Кто посмел обидеть прекрасную донну? Я его заколю!
Шпага у Диего уже имелась, и пусть была мала, по его возрасту, но владел он шпагой неплохо. Так ему казалось.
– Это ты, малыш… – Каэтана вымученно улыбнулась. – Ничего, ничего не случилось…
– Вы плачете.
– Плачу. Женщины иногда дают волю слезам.
Быть может, другие женщины и дают, но Каэтана не похожа на других! Она особенная. Так Диего и сказал. И еще розу подарил, которую сорвал с куста, не испугавшись колючек.
– Ты милый мальчик…
Диего нахмурился.
Он себя полагал уже взрослым, а она – «милый мальчик»…
– Все хорошо, малыш. – Каэтана погладила его по волосам и, наклонившись, поцеловала в лоб. Диего запомнил прикосновение ее холодных влажных губ на всю жизнь. – Все хорошо. Это просто нервы…
Она наклонилась и подняла лист, скомкала и отшвырнула. Вновь подняла. Убрала в кошель. Отерла влажное от слез лицо платком.
– Все хорошо, – уже спокойно повторила она. – Спасибо тебе, малыш…
– За что?
– За то, что у меня есть ты, мой маленький рыцарь. Ты же никогда меня не предашь? Не предашь, – ответила Каэтана самой себе. – И не обманешь. А остальное не имеет значения.
Диего почти ей поверил. И поверил бы, если бы чуть позже не стал свидетелем иной сцены, которая многое прояснило. Все же в десять он понимал много больше, чем в пять…
На сей раз не в саду – в доме.
В мастерских Гойи.
Сюда не дозволялось заглядывать никому, дабы не побеспокоить Франсиско, и он ревниво следил за тем, чтобы правило это, им же придуманное, соблюдалось. Но Каэтана – хозяйка, и нет дверей в доме, которые были бы заперты для нее.
Что же касается Диего, то он уже давно научился обходить запертые двери.
И в мастерские он последовал за Каэтаной. Почему-то не хотелось выпускать ее из виду.
– Ты обещал! – Голос Каэтаны, нервный, дрожащий от гнева, проникал сквозь двери. – Ты клялся мне, что больше никогда к ней не вернешься!
Диего сумел подобраться к двери, уже не запертой, приоткрытой – и встал у створки. Его не было видно, да и Каэтана, как и Франсиско, слишком увлечены были ссорой, чтобы обращать внимание еще на что-то, на кого-то…
– Ты говорил, что любишь меня! – Она швырнула в лицо Франсиско комок бумаги. – А меж тем твоя жена снова беременна!
– С женщинами это случается. – Франсиско не стал уклоняться от обвинений, лишь сделал шаг и наступил на злосчастное письмо. – Не понимаю причины твоего гнева.
– Не понимаешь?! Хочешь сказать, что не ты отец ребенка!
– Надеюсь, что все-таки я…
– Значит, ты не отрицаешь, что вновь… Что ты… – Она задохнулась от возмущения, и Диего с трудом удержался, чтобы не броситься к своей донне.
– Каэтана. – Франсиско, напротив, был оскорбительно спокоен. – Не понимаю, что именно тебя столь возмутило? Она моя жена перед людьми и Господом. И вполне естественно, что он благословляет наш брак…
– Ненавижу! – Это слово она выдохнула ему в лицо.
– Разве?
– Ты…
– А ты, моя возлюбленная? Свет моей души? Скажи, могу ли я упрекать тебя за то, что ты состоишь в браке с этим… существом?
Голос Франсиско сочился ядом.
– Хосе…
– Распутник. И содомит. И если об этом узнают…
– Ты не посмеешь!
– Конечно, я не посмею. Я и в мыслях далек от того, чтобы навредить тебе, моя любовь. Я живу от встречи до встречи с тобой. Я дышу тобой, зная, что никогда не сумею надышаться. Я существую единственно, чтобы восхищаться твоею красотой…
– Но твоя жена…
– Всего-навсего женщина, перед которой у меня имеются обязательства. И, дорогая моя Каэтана… Ты же позволишь называть тебя своею? Я знаю, что не имею на то права, но видит Господь, мечтаю, чтобы ты принадлежала мне, и только мне!
Он был страстен и пылок, и уши у Диего загорелись, потому как этот разговор совершенно точно не был предназначен, чтобы он его слышал.
– Я забочусь о тебе…
– Это как же?
– Разве тебя не пугают слухи, которые, подобно крысам, расползаются по Мадриду? Злые языки порочат твое имя, твой светлый образ… Они готовы обвинить тебя в супружеской неверности.
– И что мне до слухов?
– Быть может, и ничего. Но ты сама знаешь, сколь завистливы твои так называемые друзья. Они готовы вот-вот отвернуться… И королевская чета… Королева ненавидит тебя за красоту.
– Пускай.
– Ты не должна давать и малейшего повода усомниться в твоем благочестии. Нет, Каэтана, я беспокоюсь о тебе, и только о тебе… Моя жена – лишь средство, она никчемная пустая женщина, только и способная, что рожать детей. И пока она рожает, все думают, будто я верен ей, и только ей…
– Теперь вы понимаете, что за человек он? – Диего устал ходить, он присел на кровать и сгорбился. – Ему удалось уговорить тетушку, уверить ее в своей любви. Нелепость какая! Но она, ослепленная им, готова была верить всему. Их роман длился многие годы, особенно после смерти тетиного мужа, но…
– Герцог и вправду был содомитом?
Альваро прикусил язык. Вряд ли смерть герцога, случившаяся годы тому, имеет отношение к делу. И Диего вполне способен разгневаться на этакое любопытство, но тот лишь вздохнул:
– Да и, понимаете, в его смерти отчасти виновен я… Я не был красивым ребенком в том смысле, в котором понимают красоту – волосы кучерявые, лицо чистое… Я уже упоминал, что переболел оспой, и она оставила на лице следы. Сейчас отметины тоже заметны, но куда меньше, чем в детстве. Пожалуй, многих удивляло, что тетушка держит при себе столь некрасивого пажа. Франсиско и вовсе не мог смотреть на меня без отвращения. У него же очень развито чувство прекрасного. И я это чувствовал…
Диего щелкнул пальцами.
– Я его оскорблял. Одно мое присутствие в доме его оскорбляло. Пожалуй, что так. В то же время дон Хосе… Когда я был совсем мал, он не обращал на меня внимания вовсе. И он и тетушка покровительствовали не только Франсиско. В их доме находилось место для многих молодых живописцев или скульпторов, поэтов… Каэтана устраивала творческие вечера, представляла тех, кому посчастливилось попасть под ее крыло, обществу. А это означало успех… Так вот, в доме было изрядно молодых людей самого разного возраста.
Он потер подбородок, потом коснулся щеки.
– И многие были красивы. Каэтана как-то сказала, что красота творцов идет изнутри, это как огонь, пылающий в сосуде… Он влечет многих. Хосе, о нем даже не шептались. Боялись. Не могу сказать, чтобы он был жесток. Отнюдь. Вежлив. Холоден. И потому мне было удивительно, когда он вдруг обратил свой взгляд на меня. Мне было тринадцать, в тот год я сильно вырос, вытянулся и, кажется, гляделся старше своих лет, и как-то на тренировке, я ежедневно занимался фехтованием, ибо таково было пожелание Каэтаны, он задержался. А потом… Потом попросил учителя уйти и сам взялся меня учить. И да, он был отменным фехтовальщиком. Лучшим, кого мне удалось узнать.
Диего замолчал.
Под окном раздавались пьяные крики. Песня, которая оборвалась, собачий лай, чей-то вой – не понятно, звериный или человеческий. Мадрид жил собственною жизнью.
– Герцог стал заниматься со мной ежедневно. И не только фехтованием. Верховая езда и чтение… Он давал мне книги, а потом расспрашивал о прочитанном. И эти разговоры, я внезапно проникся ими. Я стал понимать многое, как мне казалось, доселе скрытое от меня. А еще я осознал, насколько Хосе одинок. О да, его окружали друзья, но они не были друзьями, даже мальчики, которые с готовностью отвечали на его любовь, – в какой-то момент мне открылась и эта сторона его жизни – делали это не искренне. Они продавали себя. За право находиться в доме, за милости герцога, за… да не важно. А я полюбил Хосе.
Это признание далось Диего нелегко, и он тотчас вскинулся, ощерился:
– Осуждаете?
– Не мое это дело, осуждать, – миролюбиво отозвался Альваро.
В жизни своей ему доводилось видывать всякое, и таких вот молодцев, которые искали запретной любви. И если поначалу она казалась ему извращением, богоотвратным действием, требующим немедленного наказания, то, повзрослев, Альваро увидел, что в мире есть куда более богоотвратные поступки.
– Я сказал Хосе о том, что знаю и что люблю его… – Диего запнулся, он наверняка покраснел, хотя темнота милосердно скрывала его лицо. – И он ответил мне взаимностью… и мы были счастливы. Два месяца мы были счастливы. Хосе стал тем отцом, которого я был лишен. И другом. И наставником. Пожалуй, тогда я впервые понял Каэтану с ее желанием во что бы то ни стало удержать любовь. Я был молод и ревнив и порой терял голову… И вскоре… Это из-за меня произошло. Она узнала. Думаю, не только она… Кто-то донес, пожалуй, кто-то из бывших любовников, оскорбленных равнодушием. Или из тех, кто надеялся привлечь внимание Хосе, а тут я разрушил планы и надежды.
– Герцогиня не обрадовалась?
– Она была в ярости. Кричала на мужа, обвиняла в том, что он не только погубил собственную душу, которую теперь не спасет никто и ничто, но и мою тоже. Она ударила его, он, конечно, не ответил. Он… Он тоже был глубоко верующим человеком. И на следующее утро сказал, что мы должны расстаться. Что он действительно любит меня и не желает портить мне жизнь.
Что ж, пожалуй, этот Хосе не был дрянным человеком.
– Что я пока не понимаю, сколь опасна для меня, моего разума и тела, наша с ним связь, что если слухи выйдут за пределы дома, то я рискую предстать перед судом, и суд не будет ко мне милостив… Я не боялся инквизиции. Так и сказал. А он рассмеялся в ответ. И назвал меня чистым мальчиком, у которого вся жизнь впереди. И он, Хосе, не имеет права эту жизнь портить. Мы впервые поругались… Я умолял, требовал, грозился, а он только слушал. И потом сказал, что настоящая любовь в том, чтобы делать так, как будет лучше для того, кого любишь… Меня отослали домой.
Диего стиснул кулаки.
– Родственники мне обрадовались… Впрочем, не столько мне, сколько деньгам, которыми меня снабдил Хосе. Он сказал, что разлука будет недолгой. Когда Каэтана остынет, она позволит мне вернуться, и я смирился. Обещал не убегать. Дождаться. Если бы я знал, что он задумал! Но как бы там ни было, я мучился дома. Мои родные давно уже не были мне близки. Более того, эти люди меня раздражали. Глупостью, откровенной низостью, любопытством. Меня расспрашивали, но… как бы это сказать, мою матушку интересовали любовники Каэтаны, а моего отца – сколько денег герцог спускает за игорным столом. Мой брат желал знать, смогу ли я устроить его в доме пажом или хоть кем-нибудь, а сестрица, которой только-только седьмой год исполнился, заявила, что готова подарить герцогу невинность, если он купит ей дом в Мадриде. Это было так… неправильно!
Обыкновенно.
По-человечески даже, только паренек до сих пор не научился видеть в людях людей, ждет чего-то возвышенного, а потому истинная натура пугает и отвращает его.
– Две недели, две долгие недели я молился о том, чтобы Хосе сдержал слово. А потом прибыл слуга. И письмо от Каэтаны, в котором она просила меня вернуться. И… она писала, что Хосе умер. Вскоре об этом все в Мадриде узнали, все же пятнадцатый герцог Медина-Сидония – значимая персона… Я сбежал. Я не помню, как долетел до дома… Я был вне себя от гнева и горя. И меня встретила Каэтана.
Теперь Диего говорил едва ли не шепотом.
– Она отвела меня в комнату, где… Его тело еще не забрали, она не позволила, хотя и пришло уже время готовить его к погребению, но Каэтана разрешила мне попрощаться. Нам попрощаться. А потом отдала мне письмо. Хосе… Он обращался ко мне. Называл сыном и еще… возлюбленным. И писал, что слишком долго был одинок, а потому не устоял перед искушением, хотя и не имел права совращать меня, что этот грех окончательно сгубил его душу, а потому ему нечего терять. И что он боится, если я вернусь, он вновь не сможет справиться с проклятой своею страстью. Он желал мне счастья. А потому уходил. И… да, в его завещании я был назван наследником огромного состояния. Но мне не нужны были его деньги! Верите?!
– Верю.
– Я бы отдал все, чтобы вернуть его! – Диего стиснул голову руками. – Я стараюсь, чтобы не зря все… Я начал встречаться с женщинами, и к мужчинам влечения больше не испытываю. К женщинам, впрочем, тоже… Я все еще люблю его и, быть может, буду любить до конца жизни?
На этот вопрос у Альваро ответа не было.
– Я заболел от горя. И Каэтана осталась со мной, она проводила день за днем у моей постели, говорила, убеждала жить, обещала, что боль со временем утихнет… Солгала. Но я готов простить ей эту ложь из благих побуждений. А может, она и вправду верила, что наша любовь иная, ненастоящая… Как бы там ни было, я поправился. Тут-то оказалось, что семья моя, прознав о последнем волеизъявлении Хосе и моем внезапном богатстве, возжелала сама распорядиться состоянием. Как же, я ведь был еще мал. Но Каэтана и здесь проявила неженский ум и немалую твердость духа. Впрочем, и мой благодетель оказался прозорлив. Надо мною, и над состоянием, которое должно было мне отойти, назначен был опекун. Человек крайне порядочный, неподкупный. Единственное, чего они добились, – это разрешения моей матушке с детьми поселиться в доме герцогини. Благо, отец мой скоропостижно скончался. И как было отказать благочинной вдове в нижайшей просьбе ее? Мой младший братец был взят на службу, ему и моей сестрице наняли учителей… Тогда же Каэтана решила оставить Мадрид.
Диего потер плечи, будто замерз. Впрочем, в комнатушке было прохладно, сам Альварес к этой прохладе привык, но вот гость его явно был приучен к иному.
– Она отбыла в Андалузию, в уединенное имение, лишенное той роскоши, которою славился ее дом в Мадриде. Она взяла с собой матушку, ибо того требовали приличия, и та уверилась, что является сердечной подругой Каэтаны. – Диего вздохнул. – Естественно, и я отправился с тетей, и мои брат с сестрой. И Гойя… Там их роман, остывший было, вспыхнул с новой силой. Они, уверившись, что вдали от Мадрида могут быть свободны, потеряли всякую осторожность. Часто он входил в ее покои безо всякого сопровождения и оставался до утра… Порой они уезжали вместе на целый день, не взяв никого с собой. И это было… непристойно. Мне стоило многих усилий пресечь сплетни, тем паче что матушка моя сама способствовала их рождению. Но хуже того, что Франсиско удалось уговорить тетушку позировать… Не просто позировать, а… Эта картина – позор для всего семейства. И когда Каэтана показала мне ее, я пришел в ужас.
– Погоди, – прервал рассказ Альваро. – Какая еще картина?
– Франсиско изобразил мою тетушку обнаженной, – едва различимым шепотом произнес Диего.
– Что?
– Вы не ослышались. Это возмутительно! Да, у женщины на полотне иное лицо, будто бы эта хитрость способна кого-то обмануть… Тетушке же это казалось забавным. Она… Нет, не от любви обезумела, хотя, возможно, и от любви тоже… Здесь не мне судить ее, но я до сих пор не понимаю, что же сподвигло ее согласиться. Гойя создал две картины… Вторую исключительно потому, что поползли слухи о существовании первой. Вы же понимаете, сколь это недопустимо – писать обнаженное женское тело! Да если правда станет известна Святой Церкви, то Франсиско ждет суд. И поверьте, я бы первым донес на негодяя, если бы в деле не была замешана моя тетушка.
Ложь. Не донес бы.
Такие не доносят. Терпят, стиснув зубы. Давят в себе бессильную злость. Ярятся, но не доносят.
– Кто-то увидел полотно. Быть может, слуга, который убирался в мастерской. Или мой младший братец, или сестра. Она злилась на тетушку, и на меня тоже. Ей не нравилось в Андалузии. Как бы там ни было, никто не знал, существует ли картина на самом деле, но говорили о ней, как о свершившемся факте. Говорили, что Каэтана не просто обнажена, что она занимается развратом и, конечно, не с кем-нибудь, а с Франсиско. И это было больше, чем способно вынести приличное общество… Поэтому он создал «Маху одетую». Та тоже похожа на тетушку, но сходство кажется случайным… Но и эта картина вызывающая. Он изобразил женщину в одной нижней рубашке, столь тонкой, что сквозь нее просвечивает тело. Гойя словно издевался, наглядно демонстрируя ее наготу под условным покровом одеяний, и это полотно породило очередной скандал. Но хотя бы о первой картине забыли… На время забыли. Мне кажется, что она причастна к тетиной смерти, что после того, как он создал эту картину, его интерес к Каэтане угас. Он словно бы перенес все на холст и сделался равнодушен. А она… Она тонко чувствовала ложь, и притворство тоже, и не могла снести… Ненависть бы приняла. Ревность. Да что угодно, только не равнодушие. Франсиско стал отлучаться из поместья. Его супруга, которую он так же регулярно навещал, оказалась в очередной раз беременна, и тетушка не сдержалась, устроила скандал, свидетелем которому стали многие. Он же высказался резко… Сказал, что годы не прибавили, а убавили ей ума.
Диего вновь поднялся и прошелся по комнате.
– Моя тетушка, она очень боялась приближающейся старости. Она не хотела стареть, не хотела признавать, что годы властны и над нею. Ее окружали целители и шарлатаны, уверяющие, что открыли зелье долгой жизни. Каждое утро она садилась перед зеркалом и разглядывала свое отражение, искала морщины и седые волосы. Когда обнаружила первый, то весь день провела в слезах… Так что слова Франсиско сильно ее ранили. За этой ссорой последовала другая, и третья, и все закончилось тем, что однажды Франсиско швырнул ей в лицо наброски. Это были очень злые наброски. Он рисовал мою тетушку, и сходство было удивительным, но Господи, как он преобразил ее лицо! Он умудрился обратить ее несомненную красоту в уродство. Представить ее старухой, которая молодится. Горделивой и напыщенной, самолюбивой… Это был конец их любви. Каэтана пересмотрела наброски и вернула их Франсиско. Молча. Ушла. А я за ней… Я не хотел оставлять ее одну. Боялся… Я помнил, что любовь сделала с Хосе, а тетушка по-настоящему любила этого ублюдка.
Он выдохнул резко и тряхнул головой.
– Я сам готов был избавить мир от него, но тетушка слишком хорошо меня знала. Она потребовала дать слово, что я не трону ее драгоценного Франсиско… Представляете, после всего она продолжала его любить? Несколько дней тетушка пребывала будто во сне. Моя мать спешила утешить ее. Моя сестрица вилась рядом, уговаривая не запирать себя в глуши… И им удалось уговорить Каэтану вернуться в Мадрид. А может, не им, и она сама больше не желала оставаться в поместье. В Мадриде же… В Мадриде помнили великолепную герцогиню, и она вновь собиралась потрясти свет своим возвращением, которое мыслила триумфальным.
Диего вновь замолчал, переводя дух. Махнул рукой.
– Я вам, верно, надоел, но осталось уже недолго… В Мадриде Каэтана с головой окунулась в светскую жизнь, на радость моей сестрице и матушке. Я сопровождал их повсюду и, волей-неволей, слышал, о чем говорят. Да, Каэтаной по-прежнему восхищались, но время безжалостно ко всем. И Мадрид волновали новые красавицы… А Каэтана… Она была скандальна. И окружена множеством слухов. И так или иначе ее имя связывали с именем Франсиско. А он не спешил отрицать, напротив, будучи достаточно известным, обласканным королевскою семьей, он вел себя так, что люди поневоле уверялись, что в этих слухах есть немалая доля истины… Более того, он бесстыдно обзавелся новой любовницей, которую демонстрировал всем, и злые языки шептались, что ее молодость влечет куда сильней утомленной красоты Каэтаны… Тетушка знала, не могла не знать, ведь матушка моя с преогромной радостью собирала все эти сплетни, дабы представить их Каэтане. А потом тетушка умерла.
– Как?
– Она не совершала самоубийства. Вы же читали письмо, что я вам показывал?
– Читал.
– Ее убили, я совершенно уверен… И это сделал Франсиско!
– Но зачем ему убийство вашей тети?
– Затем, что слава славой, но Каэтана… Возникни у нее желание, могла бы уничтожить его. О да, он знал о тетушке много, но и ей было немало известно о любовнике. Да и не только это. Она ведь и была, и оставалась герцогиней Альбы, а это куда больше, чем какой-то живописец… Она тоже умела быть едкой. Злоязыкой даже. Несколько слов, пара фраз, шутка, которая разнесется по Мадриду… И вот уже на картины, которыми недавно восхищались, станут смотреть иначе. Художники, как и герцогини, тоже выходят из моды.
– То есть полагаете, она собиралась…
– Думаю, она с преогромным удовольствием открыла бы свету новые таланты, а если бы стали известны некие не очень достойные факты из жизни Франсиско, многие дамы отказались бы от его услуг. Злосчастная картина, опять же… Она осталась у Каэтаны, и вполне могла попасть в руки Церкви. Установить авторство было бы несложно. Да, скандал разразился бы огромный. Каэтану, несмотря на отсутствие доказательств, ждало бы всеобщее осуждение, и стоило бы оно дорого, но Франсиско вовсе грозил бы костер, не говоря уже о том, что все имущество его было бы арестовано… Возможно, он решил, что разгневанная Каэтана не побоится скандала, а может…
Вздох был тихим.
– Мне неприятна эта мысль, но… домашние недолюбливали тетушку. Моя мать, мой брат, моя сестра… Все они желали одного – денег. А Каэтана пусть и содержала их, но тех сумм, которые она выделяла по доброте своей, им вечно не хватало. Накануне она устроила помолвку моей сестры. Была так добра, что отыскала ей супруга и знатного, и весьма состоятельного, но сестра все равно была недовольна. Ей казалось, что будущий муж слишком стар. Мой брат вновь проигрался, он порой бывал не сдержан… Матушка же, она беззаветно любила его.
– Не вас?
– Я слишком похожу на отца. А он доставил ей много огорчений. Как бы там ни было, но накануне моя сестра умоляла тетушку отменить бал, разорвать помолвку. Говорила, что готова сделать что угодно, лишь бы брак этот не состоялся.
– И убьет?
– Не знаю. – Диего покачал головой. – Порой мне кажется, что я не знаю никого из людей, которые живут рядом и зовутся моими родными. Моя сестра и убийство… Невозможно! И все-таки…
– Сомнения не отпускают?
– Именно. Я поэтому еще хочу понять, что же произошло на самом деле. Мой брат просил денег, но ему было отказано. И этот отказ вверг его в такую ярость, что он стал угрожать тетушке… Он сказал, что прекрасно знает о картине…
– И что ваша тетушка?
– Велела ему убираться. Сразу после бала. Она бы выставила его и раньше, но не желала, чтобы поползли слухи о раздоре в семействе. Главное, что Каэтана не потерпела бы шантажа. А моему брату, коль он дошел до подобного, деньги нужны были отчаянно.
Альваро кивнул: видал он подобных молодчиков, храбрых за карточных столом и отчаявшихся, дошедших до грани.
– И еще она пригласила Франсиско… Зачем? Я спросил. А Каэтана ответила, что у нее есть к нему разговор, что она готова простить его, если Франсиско покинет Мадрид, уедет к своей супруге и детям. Если же нет, то она сделает все, чтобы его уничтожить. Конечно, у Франсиско имелись покровители, однако стали бы они препятствовать Каэтане? Сомневаюсь.
Диего погладил кошель с письмом.
– Тот вечер… Она блистала… Она вновь была молода и прекрасна, как будто не прошло и дня с той поры, когда я впервые переступил порог ее дома. И все гости восхищались именно Каэтаной, а не моей сестрицей.
Для Диего подобные вечера были мучительны.
Он остро начинал ощущать собственную несуразность. Дожив до двадцати пяти лет, он сохранил обличье шестнадцатилетнего юнца. И пусть Каэтана смеялась, повторяя, что этот недостаток скоро минет, но Диего больше ей не верил.
Он смотрелся в зеркало и видел отнюдь не состоятельного идальго, быть может, одного из самых состоятельных в Мадриде. Не завидного жениха, по которому вздыхали если не юные доньи, то их дуэньи, не ведая, каким образом завлечь его в брачные узы. Он видел мальчишку с узким некрасивым лицом, на котором остались многочисленные следы от оспы. Он ненавидел что свои синие глаза, что пушистые ресницы, из-за которых лицо казалось детским. Мягкую линию подбородка, на котором волос рос редко, а потому все попытки отпустить бороду оканчивались провалом.
Субтильность свою.
И тщедушность.
Мануэль, вот он был истинным мужчиной. Высокий. Статный. Широкоплечий. И лицо его, несколько грубоватое, меж тем было привлекательно.
Он и держался-то с осознанием собственной значимости, чего у Диего никогда не получалось.
– Дорогой, ты опять печален. – Каэтана заглянула в комнаты Диего и дверь за собой прикрыла. – Мне жаль, что зеркала слепы и не видят того, каков ты есть.
Она всегда умела понять, что именно было у него на душе.
– У меня предчувствие нехорошее, – признался Диего, отворачиваясь от зеркала.
– Глупости, – слишком уж поспешно отозвалась Каэтана.
– Зачем ты позвала его?
– Почему нет? – Она не стала уточнять, о ком же из гостей идет речь, а ведь гостей ныне в доме будет множество.
– Потому что тебе ведь тяжело его видеть. Неприятно.
– Милый мой мальчик. – Каэтана погладила Диего по щеке. – Разве ты еще не понял? В этой жизни нам часто приходится делать то, что тяжело и неприятно. А Франсиско… Я просто хочу убедиться…
– В чем?
– В том, что остыла к нему. Любовь, она тоже проходит, как и молодость.
– И ты… убедишься?
– Быть может, да. Быть может, нет. – Каэтана улыбнулась, и улыбка эта была печальна. А еще сейчас она не выглядела ни ослепительной, ни юной. Перед Диего была женщина, которая безмерно устала. – Я должна решить, что мне делать дальше. Так, как есть, продолжаться не может. Мальчик мой, я пришла попросить об одном… Что бы ни случилось – не вмешивайся. Сегодня особенный вечер.
– Почему?
– После поймешь. А теперь, будь добр, побеседуй со своей сестрой. Она вовсе не похожа на счастливую невесту. Люди могут подумать, что она не рада…
– Конечно. – Диего поцеловал тетину руку и удивился тому, как она холодна. – Сестра будет вести себя должным образом…
…Лукреция рыдала.
Она восседала посреди роскошной комнаты, о которой, сложись ее жизнь иначе, и мечтать не смела бы, и рыдала. Вокруг суетились служанки, и матушка хлопотала, совала то флаконы с солями, то носовые платки, то молитвенник.
Лукреция вещи брала, но лишь затем, чтобы со злостью отшвырнуть.
– Прочь, – велел Диего, и сам удивился тому, до чего жестко прозвучал приказ. Служанки выскользнули из комнаты, причем показалось, с немалым облегчением. Матушка помедлила, но, столкнувшись взглядом с Диего, тоже поспешила подчиниться.
– Т-тебя… она п-прислала. – От рыданий лицо Лукреции опухло. Она, его сестрица, и без того не отличалась красотой, а ныне и вовсе сделалась уродлива.
– Да, – не стал отрицать очевидного Диего.
– Я… я… н-не выйду за него!
– Почему?
– Он… он… с-старый!
– Старше тебя. – Диего присел на пуфик. – Намного старше тебя. И в том нет ничего необычного. Многие женихи старше невест…
– Н-не н-на с-сорок лет! – Лукреция шмыгнула носом и вскочила. – Ты не понимаешь! Она это нарочно! Она меня ненавидит!
– Неужели? Оглянись… Она ненавидит тебя настолько, что взяла в своей дом? Подарила тебе эти покои? Или ты забыла, где жила прежде? Твои наряды, твои украшения, твои капризы! Тетушка дает тебе все, хотя вовсе не обязана этого делать.
– Ты всегда за нее заступаешься! – Слезы Лукреции высохли. – Она… она мне завидует! Я молода, а она стареет… Я хочу жить!
– Живи, кто тебе мешает?
– Она!
– Лукреция. – Диего подошел к сестре и встряхнул ее. – Очнись. Да, ты можешь отказаться от этого брака. Можешь вообще оставить тетушкин дом. И куда ты денешься? В наше старое имение? Помнишь его? Конечно, помнишь… Наш дом еще существует. Правда, там нет прислуги, которая будет нянчиться с тобой. И платья твои придется оставить. И драгоценности. И кому ты будешь нужна?
– Ты злой! – Лукреция топнула ножкой.
– Пускай. Если думаешь, что я стану тебя обеспечивать, то… Да, стану. Но не так, как Каэтана… И мужа найду, если после сегодняшнего скандала найдется хоть кто-то, кто захочет взять тебя в жены. А нет, то и в монастырь отправлю…
– Ты… ты не посмеешь!
– Почему?
Она замолчала, прикусив губу, а потов внось закричала:.
– Он старый! И отвратительный! Да меня от одного его вида мутит… И если он ко мне прикоснется…
– Прикоснется. И ты не просто снесешь это прикосновение. Ты будешь делать вид, что любишь своего супруга и господина.
Диего закрыл глаза.
Нет, ему не нравилось то, что приходилось говорить. Но дорогая сестрица слишком долго жила, не задумываясь о том, как живет и что ждет ее в будущем.
– Послушай… Каэтана вовсе тебя не ненавидит. Но что ты будешь делать, если завтра нас попросят оставить этот дом? Да, у меня есть немалое состояние, однако я вовсе не собираюсь тратить его на наряды. Или на карточные долги. Я… Когда-нибудь я все же женюсь. – Это Диего произнес неуверенно, ибо перспектива грядущего брака вовсе его не радовала. – И надеюсь, что моя супруга подарит мне детей, которые и унаследуют эти деньги…
…так будет правильно.
– Поэтому, Лукреция, я, конечно, не брошу свою семью вовсе без средств, но…
– Я поняла, – ответила она иным, сухим тоном.
– Хорошо. Тогда ты, быть можешь, поймешь, что твой будущий супруг, который столь тебе ненавистен, очень и очень богат. И наследников не имеет… Возьми себя в руки, Лукреция. И постарайся вести себя так, чтобы он полюбил тебя. Тогда ты ни в чем не будешь знать отказа. А когда супруг умрет, ты унаследуешь его состояние. Если сподобишься родить сына, то точно унаследуешь.
Лукреция прикусила губу.
– Послушай. – Диего присел рядом и обнял сестру. – Вдовы, как ты знаешь, куда более свободны в своих поступках и действиях. Да, сейчас ты можешь позволить себе многое, а сможешь – еще больше… И всего-то нужно – потерпеть.
– Тебе легко говорить! Терпеть придется не тебе, – зло ответила сестрица и тут же, вскинувшись, добавила: – Хотя, дорогой Диего, ты же в свое время вытерпел немало. Ради наследства. Так говорят!
– Кто?
Кровь прилила к щекам Диего, и он, никогда не поднимавший руки на женщину, испытал огромное желание залепить сестрице пощечину.
– Какая разница? Диего, не хмурься… – Лукреция странным образом повеселела. – В конце концов, оно ведь того стоило, верно?
Отвечать Диего не стал.
Мануэль сам отыскал Диего.
– Здравствуй, братец, – сказал он нарочито бодрым тоном. – Вижу, ты уже готов… предстать.
Он был слегка пьян, а потому хамоват больше обычного. И приобняв Диего, Мануэль сдавил его плечо.
– А у меня к тебе дело… важное.
– Денег не дам.
Мануэль скривился.
– Послушай… в последний раз!
– Прошлый раз был последним. И позапрошлый. И до того каждый раз, когда у тебя случаются долги, Мануэль, ты клянешься, что это в последний раз. Но мне надоело. И Каэтане надоело, что ты тратишь ее деньги, будто собственные.
– Вот, значит, как?! – Темные глаза Мануэля нехорошо блеснули. – Нажаловалась? Старая стерва! Значит, ее деньги? А по какому праву она считает эти деньги своими? Распоряжается, тратит. Ты говоришь, что я трачу много? Но мои долги – это мелочь по сравнению с тем, что тратит она! Того и гляди вовсе нас без наследства оставит!
И в голосе его было столько искреннего возмущения, что Диего поразился: неужели брат и вправду полагает, будто имеет какие-то права на состояние Каэтаны?
– И не сдохнет никак… Вот посмотришь, мы останемся ни с чем!
– Уходи!
– Значит, ты не поможешь родному брату? – деловито осведомился Мануэль. – Обречешь его на позор?
– Порой я жалею, что я твой брат.
– А уж я как жалею! Не будь тебя, я бы попал в этот дом. И тут уже… Хотя и ты, дорогой чистоплюй, не растерялся.
– Уходи!
– Что, Диего, неприятно слышать правду? А меж тем я все о тебе знаю!
– Ты не знаешь ничего.
– Да неужели? – Мануэль не желал уходить. – Скажи-ка, сложно было окрутить старого извращенца? Ничего, Диего, я понимаю, на войне все средства хороши, а кто ему яд дал? Ты или женушка, когда сообразила, что вот-вот случится скандал?
Диего не собирался бить брата.
Как-то так получалось, что он изначально избегал стычек с Мануэлем, отчего тот уверился в собственной силе и ловкости. И потому удар этот стал для него неожиданностью. Мануэль не удержался на ногах, засипел, хватаясь за живот.
– Т-ты…
– Завтра ты уберешься из дома. – Диего не испытывал ни тени раскаяния, напротив, глубочайшее удовлетворение. – И сделаешь так, чтобы ни я, ни Каэтана больше о тебе не слышали.
– Ты еще п-пожалеешь. – Он с трудом, но поднялся. – Вы оба пожалеете!
– Потом был вечер… обыкновенный, как мне казалось поначалу. – Диего устал, то ли от самой истории, то ли от того, что много говорил, и теперь речь его была глухой, неторопливой. – Каэтана, как я уже говорил, блистала. Она, потом я понял, что она выпила чуть больше обычного, а потому и вела себя несколько смелей… Она будто желала показать, что все еще молода. Потом этот поединок… Танец… Новая пассия Франсиско была танцовщицей… Нет ничего безумней, чем попытаться победить танцовщицу в танце. Но Каэтана думала, для нее нет ничего невозможного. И она проиграла, конечно. Но не потому, что танцевала хуже. Нет, она была великолепна. Только устала. А та девушка… На ее стороне была молодость. И гости рукоплескали этой победе. Все они стали свидетелями позора Каэтаны. Она же пыталась представить все, как шутку, но я видел, что ей было вовсе не до смеха. Она не просто была огорчена. Она была раздавлена этим проигрышем, но она держала лицо. И пыталась развлекать гостей, не обращать внимания на смешки… Потом она повела всех осматривать мастерские. Тетушка с таким восторгом рассказывала о своих подопечных. О том, сколь много талантливых людей ей посчастливилось встретить в свое время, о том, что и ее имя, быть может, увековечат наряду с авторами шедевров. И не только имя, но ее саму полотна запечатлеют на века. Потом разговор зашел о красках. И Каэтана сказала, что работать с ними опасно, ведь многие краски чрезвычайно ядовиты…
Диего покачал головой:
– Мне бы тогда уже понять, что эта речь неспроста, но… я полагаю, она собиралась убить соперницу. Она предложила Франсиско и его возлюбленной остаться в доме… Время ведь позднее… Заявила, что пора забыть старые распри. Быть может, Франсиско будет столь любезен? Быть может, сочтет нужным вернуться в мастерские, который ждут его, и вспомнить, что некогда ему были рады в этом доме? Я не скажу, что Франсиско пришел в восторг, но, помимо прочего, он был жаден. Мелочен. И привык считать каждую монету. Пусть за годы он сколотил немалое состояние и вполне мог бы позволить себе приобрести собственный дом, но все же предпочитал жить на чужие средства.
И это стремление было знакомо Альваро. Не то чтобы он вовсе не одобрял мужчин, которые решали свои проблемы, находя богатых любовниц, но не видел этот путь пригодным для себя.
– Естественно, любовница не пришла в восторг, пыталась его отговорить, однако Франсиско оказался глух к ее словам. Он всегда искал только собственной выгоды. Он принял приглашение тети, и после я слышал, как он выговаривает своей любовнице за недостаток почтительности. Как же, он решил, будто Каэтана все еще влюблена. И готова на примирение. И значит, вновь возьмется опекать его, содержать.
Диего поморщился:
– А после они с тетушкой поссорились. Так вышло, что я услышал. Не спалось… Этот вечер и предчувствие. Вы можете надо мной смеяться, но я всегда доверял своим предчувствиям… Один раз не послушал себя, когда Хосе… Так вот, мне не спалось и неспокойно было на сердце… Я покинул свои покои…
…дом был тих.
Темен.
Погасли свечи. И слуги исчезли на чердаке, оттого дом казался вовсе вымершим. Эта тишина успокаивала Диего, она словно бы нашептывала, что такой ночью не может произойти ничего плохого.
А если так, то надобно вернуться.
Лечь в постель.
Уснуть.
Ноги сами привели его к мастерским. И вновь, как в детстве, Диего оказался перед приоткрытой дверью, из-за которой доносились приглушенные голоса.
– Ты вновь мне лжешь, Франсиско. – Тетушкин голос был преисполнен печали.
– Разве я когда-нибудь обманывал тебя? – А голос Франсиско звенел от возмущения. – Разве не ты закрыла для меня свое сердце? Разве не ты выставила меня из дома? Отказала даже в малой радости видеть тебя?
Следовало уйти, подобные беседы не предназначены для чужих ушей.
– Ты изменял мне.
– О господи, Каэтана! Это ложь! Клевета! Но я устал убеждать тебя в том, что ты – единственная женщина, которую я когда-либо любил и люблю…
– И поэтому привел в мой дом любовницу?
– Эта женщина ничего для меня не значит!
– Как и жена. – Каэтана не удержалась от насмешки. – Как, похоже, и я… Нет, Франсиско, я не для того приблизила тебя, чтобы вновь совершить ошибку, которую совершила когда-то…
Вздох.
И шелест юбок. Тетушка нервничала, а потому не могла оставаться на месте.
– Я готова предоставить тебе свое покровительство как герцогиня Альба, но и только. Твои мастерские ждут тебя. Твои ученики готовы прийти за тобой. Ты не будешь знать ни в чем отказа… Если, конечно, будешь помнить свое место в этом доме.
– Место?! – Франсиско был слишком самолюбив. – Ты указываешь мне на мое место?! Да я…
– Всего-навсего живописец! Талантливый. Но талантливых много. Одаренных – еще больше… Перспективных, нуждающихся в малой помощи, которую я способна им оказать. Тебе кажется, Франсиско, что ты на вершине, что имя имеет вес в обществе… Имеет. Но появляются новые имена. И мода, Франсиско, столь непостоянна…
– Ты угрожаешь мне?
– Я лишь напоминаю тебе, что без моей с супругом помощи ты был бы лишь одним из сотен живописцев, которые стекаются в Мадрид со всей страны. Ты возвысился и возомнил, что имеешь право марать мое имя. И потому я предлагаю тебе выбор. Вернуться и поклониться, вести себя так, чтобы ни у кого не осталось и тени сомнений, кто ты есть в этом доме. Или же уйти и понадеяться, что твое имя и твои якобы друзья тебя спасут. Думай, Франсиско, я жду ответа завтра.
– А ты стала жестокой, Каэтана.
Он был зол, и пусть говорил со смирением, но Диего чувствовал гнев этого человека, полагавшего себя в доме герцогини Альба едва ли не хозяином. Чего он желал? Проучить строптивую женщину? И не подумал, что власть его вовсе не столь велика, как ему представлялось?
– Я? – удивилась Каэтана. – Нет, это ты меня сделал такой, Франсиско… Только ты.
– Я ушел, не желая быть пойманным за занятием столь неподобающе низким. Но, оставаясь в тени, проводил тетушку до ее покоев. Я опасался, что Франсиско причинит ей вред. Теперь понимаете? Она и не думала убивать себя. А наутро ее обнаружила служанка. Там, в мастерских… Ее и бутылку вина… Один бокал, краски… Тетушка была мертва.
Диего поднялся:
– Она не убивала себя. Но кто-то, кто слышал, что она говорила о красках, счел, что случай весьма удобен… Я так думаю. Конечно, матушка моя стала говорить, что в последние дни тетушка жаловалась на сердечные боли. И семейный лекарь подтвердил. Естественно, ему заплатили и неплохо… И священнику, и многим, чтобы замять скандал.
– Но вы с этим не согласны?
– Я не хочу скандала, – после недолгой паузы произнес Диего. – Он опорочит имя Каэтаны. Но также я не хочу, чтобы убийца остался безнаказанным. Потому и прошу вас помочь.
Просьба? Альваро давненько никто ни о чем не просил, скорее уж люди, которые нанимали его, полагали, будто, заплатив некую сумму, получали право не только распоряжаться умениями Альваро, но и самой его душой.
– Мне рекомендовали вас, как человека опытного. И вместе с тем не лишенного понятия чести. Говорят, что вы верны нанимателю, даже когда вам предлагают сумму во много раз большую, нежели было обещано за помощь… И еще способного хранить чужие тайны.
Лестно-то как. Альваро прямо возгордился бы, когда б за все эти достоинства получил хоть что-то, помимо шрамов на шкуре.
– Кем вы меня представите?
– Не знаю… Секретарем? Хотя, пожалуй, на секретаря вы не похожи… Скажем так, я объявлю вас своим доверенным лицом.
Звучало весьма обтекаемо.
– Видите ли, мои домашние, которым казалось, что со смертью Каэтаны они получат в полное свое распоряжение ее деньги, оказались в положении не самом приятном. Завещание ее, естественно, имеется, однако Корона готова его оспорить. А судиться с Короной…
Диего развел руками:
– Поэтому теперь они осознали, что в самом скором времени могут остаться вовсе на улице. А я и мои деньги…
– Понятно.
– И еще, возможно, это лишь совпадение… Мне хотелось бы думать, что совпадение, но третьего дня мой жеребец. Не то чтобы это вовсе невозможно, у Мрака норов всегда был дурным, однако конюха своего он знал и подпускал к себе. У меня несколько разболелась нога… Старый перелом, о котором домашние не знают. Я стараюсь не говорить о своем здоровье, но как бы там ни было, я попросил вывести Мрака, чтобы не застаивался.
Об этом недавнем случае Диего рассказывал куда более нервно, нежели обо всей своей предыдущей жизни.
– Когда конюх сел в седло, Мрак… Конь словно взбесился, он метался по двору, а когда скинул наездника, то врача звать было бесполезно.
– И если бы не нога…
– Да, я при всем своем умении не настолько самоуверен, чтобы полагать, будто удержался бы в седле. Нет, а не так давно мне сестрица принесла вина с травами. Не то чтобы это было подозрительно, но прежде она не проявляла такой заботы. Конечно, я вино пить не стал, и это ее несказанно разочаровало. Понимаете, это ведь мои родные!
– Которые являются прямыми вашими наследниками.
– Именно. И если дело все-таки в деньгах, я не хочу до конца дней своих опасаться удара в спину. Да и думать, что кто-то из них… мучительно. Я даже матушку свою подозревать начал. А это…
Диего передернул плечами.
Неприятно?
А зря. Альваро мог бы рассказать множество историй про любящих родственников, чьими заботами многие достойные люди до срока уходили в мир иной.
– Вы мне поможете?
Кошель с монетами был хорошим аргументом. Да и паренек, со всей его наивностью, нравился Альваро. Жаль будет, если его на тот свет спровадят.
