Глава 16
Пляска Тамары
Ольга Вильдермейер восстанавливала здоровье отнюдь не в муниципальной клинике, но в заведении частном, дорогом. Заведение это встретило незваных высокою бетонной стеной и пропускным пунктом, где мрачного вида охранник долго, дотошно выяснял о цели визита. И на Людмилу поглядывал с подозрением, будто предполагал, что именно от нее исходит основная угроза.
Потом он столь же долго созванивался.
Говорил с кем-то.
И допустил-таки на территорию.
За пропускным пунктом Стаса встретила девушка в розовой униформе.
– Здравствуйте, – сказала она так, что стало ясно, визит этот девушку нисколько не радовал. – Ольга Николаевна изъявила желание побеседовать с вами. Однако хочу предупредить, что ей нельзя волноваться. Если она станет проявлять беспокойство, мы попросим вас уйти…
Попросят?
Скорее уж выставят за ворота этого строгорежимного пансионата.
– Как давно Ольга Николаевна здесь находится?
Медсестра нахмурилась, но потом, верно, решила, что сведения эти к особо секретным не относятся.
– Четыре дня.
Четыре дня… и следовательно, она никак не могла напасть на Людмилу. И уж точно не имела отношения к смерти Настасьи… с другой стороны, если само это заведение является хорошо продуманным алиби…
Впрочем, увидев Ольгу Николаевну, Стас свое мнение переменил. Эта женщина и с кровати-то с трудом вставала, куда ей в убийцы…
Людмиле приходилось работать с самоубийцами.
И с теми, которые самоубийством грозились, порой устраивая представление с резаными венами или таблетками. У первых были мертвые глаза, точно человек сам по себе уже перешагнул черту. Они не шли на контакт. Разговаривали вяло, на вопросы отвечали так, будто сама необходимость поддерживать беседу мучительна для них. Вторые… вторые громко и суетливо повествовали о выдуманных горестях, спеша выплеснуть на человека ворох мелких обид.
Они не требовали сочувствия.
Они тянули это сочувствие, точно вампиры.
Эта женщина не походила ни на первых, ни на вторых. Она была красива, пожалуй, не той стандартной глянцевой красотой, от которой быстро устаешь, но было в ее лице что-то такое, притягивающее взгляд, даже сейчас, когда на лице этом, лишенном косметики, застыло выражение сонное, туповатое.
– Извините, – она и говорила тихо, шепотом почти. – Мне тяжело разговаривать…
– Что вам дают?
Эта сонливость имела явно медикаментозное происхождение.
– Не знаю… таблетки.
– Для чего?
– Чтобы мне стало лучше.
– И как? – Людмила взяла Ольгу за руку. Пульс ровный, пожалуй, слишком ровный.
– Не знаю. Спать хочется. Я просила… а они говорят, что так надо…
– Почему вы не уйдете?
– Что? – мысль эта была для Ольги явно нова. – Доктор мне говорит, что пока еще нельзя… у меня депрессия… но…
Она вскочила, заметалась по палате.
– Я хочу уйти… пожалуйста, заберите меня отсюда…
И бледные дрожащие пальцы вцепились в руку.
– Пожалуйста…
Слезы в глазах. Мука невыразимая смотреться в них, и Стас не выдержал, взгляд отвел. Ольга казалась безумной, но Людмила точно знала, что безумие это – большей частью медикаментозного происхождения.
Чем ее накачали?
Успокоительным? Если так, то явно было оно покрепче валерьянки и пустырника.
– Боюсь, мы вынуждены попросить вас удалиться, – девушка в розовом возникла словно из ниоткуда. Не девушка – женщина. Теперь видны стали и морщины, и некоторое странное беспокойство, которое разрушало маску профессионального равнодушия.
Взгляд бегающий.
Такой взгляд бывает у людей, которые совершенно точно знают, что виновны.
– Ольга Николаевна слишком возбуждена…
– Ольга Николаевна, если не ошибаюсь, получает вовсе не то лечение, которое требуется, – Людмила разжала бледную руку и пальцы погладила. Холодные. И тремор в наличии. Зрачки расширены. Дыхание частое, поверхностное. А пульс все одно ровный. – Что именно ей дают?
Ей и самой любопытно стало.
– Врачебные назначения…
…Не та тема, на которую будут беседовать с посторонним человеком.
– Мне интересно, – Людмила говорила жестко, медсестре смотрела в глаза. И вряд ли у нее получалось столь же профессионально, как у заведующего, но попытаться стоило. Жаль, что угрожать толком Людмила никогда не умела. – Чем руководствовался лечащий врач в своих назначениях. Не здравым смыслом определенно.
– Вы…
Женщина открыла рот.
И закрыла.
И в глазах появилась откровенная ненависть. А еще страх.
Вот это уже любопытно. Чего бояться? С точки зрения окружающих, Ольга явно не в ладах с собой, если пыталась покончить с жизнью. И лечить ее – нормально, в том числе от депрессии, которая и довела до самоубийства. Людмила почему-то не сомневалась, что в медкарте Ольги найдет и депрессию, и пару-тройку фобий, и еще что-то, в теории оправдывающее назначение психотропов.
– Ему ведь заплатили? Кто? – Людмила сделала глубокий вдох.
Нельзя срываться.
Обвинять открыто. У нее нет доказательств… самое паршивое, что в таких случаях никогда нет доказательств, только предположения. А душевные болезни – слишком тонкая сфера, чтобы говорить о них со всею определенностью.
– Убирайтесь немедленно! – голос медсестры сорвался на визг.
– Вместе с Ольгой Николаевной.
– Вы не имеете права…
– Это вы, если не ошибаюсь, не имеете права на подобное лечение. Как и на удержание пациента против его воли.
– Ольга Николаевна не отвечает за свои поступки! Вы же видите…
Стас наблюдал за медсестрой и за Людмилой, которая возвышалась над трясущейся женщиной. И от чего она тряслась?
От возмущения?
Или страха?
– В этом случае вы обязаны передать пациента заведению соответствующего профиля. Физическое состояние Ольги Николаевны стабильно, что до душевного, то это не ваша забота.
– Я вызову охрану! – Медсестра потянулась к красной кнопке.
– А я – полицию, – вступил в беседу Стас. И Людмила выдохнула: теперь точно получится. Она не знала, откуда взялась эта уверенность, но Стас всегда своего добивался. – Пускай тряхнут это ваше гнездышко… чего-нибудь да найдут. Что-нибудь всегда находят… если и не с первого раза, то со второго… к примеру, Ольга Николаевна отойдет, подаст жалобу… или не она…
– В-вы…
Рука замерла у кнопки.
– И главное, – доверительно произнес Стас, – мы постараемся довести до главврача, кто стал причиной этаких его неприятностей. Полагаю, он не в курсе? Конечно нет. Ему клиника дорога, репутация, опять же… а если пойдут слухи, что вы пациентов травите, то конец делу… что он с вами и вашим приятелем сделает? В лучшем случае вышвырнет с волчьим билетом.
Медсестра побледнела.
– Так что, дорогая, у тебя есть выбор. Помочь Ольге Николаевне собраться… или и дальше играть в героиню… а если ты толком скажешь, кто и что с ней сделал…
– Понятия не имею, о чем вы говорите. – Лицо женщины окаменело. Решение она явно приняла, но каяться не станет. И правильно. Теории – это лишь теории, а вот чистосердечное признание – дело совсем иное. – Убирайтесь. Я принесу одежду. А ваша знакомая просто ненормальная. Такой мысли вы не допускали?
Стас так очень допускал. Но не признаваться же в этом!
Одежду принесли быстро.
И Людмиле пришлось практически одевать Ольгу, которая стала вялой, безучастной. Она сидела на кровати, уставившись в одну точку, и улыбалась.
Она позволила взять себя за руку.
И вывести в коридор. Шла очень медленно, точно во сне.
– Она вообще нормальная? – не выдержал Стас.
Ольгу усадили на заднее сиденье и ремнем безопасности пристегнули. Она не возражала. Не женщина – кукла.
– У моего демона, – тихо произнесла она, – семь ликов. И пятый из них – печаль…
Стас вздрогнул.
Стас знал, что безумие может быть разным.
Не то чтобы в клиниках доводилось бывать, скорее уж это знание было из разряда бытового. Но при виде Ольги не возникало и малейших сомнений в том, что она безумна.
Нормальные люди себя так не ведут.
Не сидят ровнехонько, сложив руки на коленях.
Не смотрят сквозь тебя. И притом что во взгляде мелькает что-то такое, стеклянное.
Не улыбаются счастливо без малейшего на то повода.
– Ее накачали, – Людмила, впрочем, имела собственное мнение. Она то и дело оборачивалась, проверяя, на месте ли Ольга. Будто той было куда деваться из машины.
– Она самоубивалась…
– И что? – Людмила отвернулась от Стаса. Обиделась, что ли? Поводов для обиды у нее не было. – Самоубийство – это далеко не всегда признак ненормальности. Да, раньше считали, что если человек на себя руки наложил, то это значит, что он сошел с ума.
– Не так, что ли? – Стас не соглашался исключительно из принципа. И еще потому, что если согласиться, то Людмила замолчит. А ехать в полной тишине да с явно ненормальною девицей на заднем сиденье было как-то… неприятно. Лезло в голову всякое… недоброе… про психов и ножи.
Хотя ножа при ней точно не было.
– Не так. В христианской культуре самоубийство считается смертным грехом. И настолько тяжелым, что отмолить его невозможно. Самоубийц не отпевают. Не хоронят на освященной земле. За них не молятся… но в той же японской культуре отношение совершенно иное…
– Лекцию читаешь?
– Читаю, – согласилась Людмила. – Или ты против?
– Я исключительно «за». Значит, она у нас из православия перешла в японскую культуру?
– Нет… не знаю… смотри, с одной стороны, Ольга была при церкви. Помогала ей. И в то же время не уверена, что она являлась настолько верующим человеком, чтобы сама мысль о самоубийстве была табу. С другой стороны… мы любим себя, Стас.
– Неожиданный поворот.
– Что?
– Это я так, для поддержания беседы.
Людмила кивнула и продолжила:
– Смотри. Людям свойственен инстинкт самосохранения. Он настолько силен, что мы физически не способны причинить себе боль… а вот самоубийство – это осознанный шаг, когда человек переступает через все инстинкты разом. И как правило, для этого нужен мощнейший стимул. Не биологического, социального свойства… к примеру, чувство долга. Или безысходности, когда самоубийство кажется единственным выходом. Депрессия… впрочем, это почти та же безысходность. Страх. Отчаяние.
– И что у нее?
– Не знаю, – Людмила сцепила пальцы рук. – Подозреваю, что ничего… то есть по ощущениям… я не специалист в психологии, но смотри, с чего ей совершать самоубийство? Она молода. Красива. Богата. Имеет, пожалуй, если не все, то многое из того, о чем мечтает большинство.
Стас хмыкнул и оглянулся.
Счастливой Ольга, молодая, красивая и богатая, не выглядела. Точнее, выглядела, но счастье это было столь явно синтетического свойства, что истинно счастьем назвать его язык не поворачивался.
Таблетки…
Стаса аж передернуло, стоило представить себя на Ольгином месте.
– К слову, суициду, как правило, подвержены мужчины. И депрессиям. И вообще девиантным состояниям. У женщин психика куда крепче.
– Ну да, – Стас припарковал машину на стоянке. – Только вот у нашей красавицы в анамнезе подпольный аборт, бесплодие, бурная молодость, о которой могли прознать. И еще три трупа…
– Три, – кивнула Людмила. – Но тогда почему она не пыталась свести счеты с жизнью раньше? Допустим, после первой смерти…
– Решила, что Пряхин и вправду отравился паленой водкой. Алкоголиком ведь был.
– А Егор?
– Наркоман клинический. И с крыши он сам шагнул, этому свидетели имеются. Два случая – совпадение. А вот три – это уже закономерность. Но предлагаю дождаться, когда наша красавица придет в сознание. Я заодно Ваньке позвоню. Пусть побеседует с добрым доктором, который ее накачал.
– Бессмысленно, – Людмила выбралась из машины. – Он будет полным идиотом, если признается, что сделал это специально. Будет настаивать на глубокой душевной травме. Депрессии и так далее… и на побочке… антидепрессанты, вообще психотропные вещества, крайне специфические лекарства. Одних успокаивают, на других тот же препарат не подействует вообще. А третьих сделает гипервозбудимыми… доказать, что ей намеренно дали слишком высокую дозу, не выйдет. Он не враг себе, чтобы признаваться…
– А она…
– Даже если напишет жалобу, не поможет. Во-первых, всерьез человека с дестабилизированной психикой не воспримут, во-вторых… Стас, ты же взрослый мальчик, сам понимаешь, что своих не сдают. Отпишутся, и только.
Стас понимал. Но все равно было мерзко на душе. Не из-за Ольги, к которой жалости он не испытывал, но само по себе.
– И сколько ей надо…
– Сутки. Двое. Стас, если бы я знала, чем ее накачали, сказала бы точней. А так… пойдем, дорогая.
– У моего демона семь ликов, – шепотом произнесла она и руки подняла, пальцы растопырила. – Семь, представляете?
– Нет.
– Они все за мной следят… они…
– Идем, – Людмила ласково погладила безумицу по плечу. – Тебе надо отдохнуть.
– Я не хочу. Они придут за мной, если я засну…
– Я им не позволю. Веришь?
Ольга кивнула и протянула руку.
– Ты ведь не бросишь меня? – прозвучало это донельзя жалко.
– Не брошу, конечно.
– Хорошо, – Ольга вновь расплылась в счастливой улыбке. – А то меня все бросают… это ведь неправильно, да?
Стасу позвонили, когда стрелки часов подобрались к полуночи.
Символично.
Ольга спала в квартире Людмилы. И сама Людмила осталась у себя, присматривать за больной. А Стаса не пригласила. Наверное, он мог бы остаться. Конечно, мог бы, не прогнали бы, но ушел к себе. А теперь вот маялся, сидел на кухне, пялился на часы, пытаясь понять, что же делать дальше.
Ольгу они нашли, вот только… не походила она на убийцу. Категорически. Или просто Стасу не хотелось думать, что эта женщина, удивительно беспомощная в нынешнем своем состоянии, способна убить. Она и сама пострадала…
Или притворялась пострадавшей.
Небось при ее деньгах легко нанять кого-то, чтобы припугнул Людмилу. Или избавился от настырной Настасьи… и вообще, сыграть болезную.
Или не сыграть?
Заплатить врачу, накачать себя… нет, как-то это слишком уж хитро.
Стас так ни до чего и не додумался, задремал даже, когда раздался растреклятый звонок, который и прогнал полудрему.
– Добрый вечер, – вежливый тихий голос показался смутно знакомым. – Станислав… простите, что беспокою в такой поздний час. Это Леонид.
Какой, к лешему, Леонид?
И словно услышав безмолвный этот вопрос, неизвестный Леонид счел нужным уточнить:
– Мы с вами в «Олимпе» встречались… мы могли бы поговорить?
– Сейчас?
– Если можно… я здесь, недалеко… и если вы не будете против…
– О чем?
В трубке раздался тягостный вздох:
– О моей сестре… Ольге…
А вот это уже интересно.
– Заходите, – буркнул Стас. И Леонид не заставил себя ждать. Он появился минуты через две, значит, и правда ошивался где-то поблизости.
Холеный.
В белом костюмчике. Брюки в полосочку. Галстук, завязанный широким узлом, темно-зеленого цвета. Булавка камнем поблескивает. Запонки квадратные, изящные.
Недешевые.
Стас так и не научился с ходу определять цену вещей, ему по сей день было глубоко насрать, кто и во что наряжается, но в большинстве своем люди, с которыми приходилось иметь дело, имели дурную привычку оценивать партнера по шмотью и побрякушкам. Леонид им бы понравился.
– Здравствуйте еще раз, – сказал он, озираясь.
– Разуйся. Тапки в шкафу.
Идея эта Леониду совершенно не понравилась. Он покосился на Стаса, на шкаф, на ботинки свои сияющие, на тапочки… ну да, тапочки не новые, но чистые же. И вообще, нечего в уличной обуви по коврам ходить…
Отец так говаривал, забывая, что ковры в доме висят на стенах, а единственная дорожка в коридоре столько всего пережила, что уличная обувь ей не сильно повредит.
Леонид вздохнул и послушно разулся.
А носки-то голубенькие.
Смешно.
Такой весь серьезный, а носки голубенькие. И Стас не сдержался, хихикнул.
– Извините, это нервное…
А Леонид обиделся, хотя и попытался обиду скрыть. Оно и понятно, взрослый мужик, которому из-за носков не пристало дуться.
Самолюбивый.
– Давайте в залу…
Отец называл самую большую комнату залой, приговаривая, что тут только гостей принимать. Правда, гости приходили крайне редко, в основном сослуживцы отца, которые предпочитали оставаться на кухне. Там пили крепкий, до черноты, чай и курили, не давая себе труда открыть окно. Отчего кухня надолго пропитывалась табачной вонью.
– Садитесь куда-нибудь.
Леонид огляделся и губы поджал, явно квартира эта была ему не по вкусу. К другому привык?
– Мне сообщили, что вы забрали Ольгу…
Сообщили? Интересно, та медсестричка? Или же доктор? Главное, что выяснить, с кем Ольга уехала, было несложно. Недаром на пропускном пункте документы требовали.
– Вы не отрицаете… – Леонид нервно расхаживал по комнате. – Вы… я понимаю, что вы хотели как лучше, вот только… Ольга… ее душевное состояние… вы понимаете, что причинили ему непоправимый ущерб?
– То есть вы брат и сестра?
– По отцу, – уточнил Леонид. – Но теперь… пожалуй, правильно будет сказать, что Ольга – моя единственная родственница…
…А он, стало быть, единственный родственник в той степени родства, которая позволяет претендовать на наследство.
– И вы от родственной любви ее накачали?
– Что, простите? – искреннее удивление.
– Успокоительными.
– Я? Вы имеете в виду, что я… – Леонид покраснел и к галстуку потянулся. – Я понимаю, как это выглядит со стороны, но… но я… я желаю Ольге только добра! Господи… вы полагаете, что я… я… ну конечно…
Он дергал несчастный галстук, и Стасу казалось, что еще немного, и галстук этот разорвется пополам, а может, не галстук, но тонкая шея Леонида не выдержит напора.
– Боже мой… я понимаю теперь, как все выглядит со стороны… глупо… невероятно глупо… я пытаюсь отправить сестру в сумасшедший дом… выставить безумной, чтобы завладеть ее наследством… вот только…
Галстук Леонид выпустил и пальцами пошевелил.
– Никакого наследства нет… давно уже нет… оно было, да… состояние… но вовсе не миллионы… слухи всегда преувеличивают. А Ольга… Ольге нравилась шикарная жизнь… и эта ее благотворительность. Искупала вину, я думаю… но главное, что у нее теперь почти ничего не осталось.
А вот это было новостью, и новостью неприятной. Если все на самом деле так, как говорит Леонид, то и мотив исчезает.
– Вы думаете, что я пытался выставить ее безумной, но правда в том, что Ольга на самом деле безумна… она всегда была немного одержимой… а теперь вот…
– Рассказывайте, – велел Стас.
И Леонид вновь вздохнул.
– Пообещайте, – он уставился печальными очами на Стаса, – что этот разговор останется между нами… я буду отрицать… и у вас нет никаких доказательств. Ольга же… она просто больна… и я прослежу, чтобы она никому больше не причинила вреда.
– Рассказывайте, – повторил Стас.
Обещать что-либо он не собирался.
И вообще… не нравился ему этот тип. Леонид же, присев на самый краешек дивана, заговорил.
О том, что у него имеется сестра, Леонид узнал довольно рано. Лет этак в восемь или девять, в общем, когда уже был достаточно взрослым, чтобы понимать, о чем говорят родители. В тот раз мама устроила скандал.
Нет, она была женщиной вовсе не скандального характера, напротив, отличалась нравом спокойным, сонным даже. Была мила, тиха, идеальна во всем, от миловидной, но неброской внешности до умения вести хозяйство. Позже Леонид решил, что именно за эту идеальность, а еще за деда, директора завода, отец и выбрал маму. Он же являл полную противоположность супруге. Яркий. Громогласный. Улыбчивый.
Норовистый.
Он мог вспылить из-за мелочи, но вскоре остывал и просил прощения.
Брался за ремень после родительского собрания – а что сделать, если с учебой у Леонида не ладилось, после раскаивался, подарки приносил, приговаривал, что учеба – это не главное… нет, родителей своих Леонид любил.
И тем странней было, что на сей раз ссору начала мама.
Она что-то говорила, тихо, зло, и отец краснел, смущался… а потом вдруг схватил со стола чашку и запустил в стену.
– Да что ты понимаешь! – от отцовского голоса квартира содрогнулась. – Я мужчина! У меня есть потребности!
– У тебя есть обязанности, – жестко ответила мама. – По отношению ко мне и Ленечке…
Она всегда называла Леонида Ленечкой, ласково и необидно.
– И что? Разве я был плохим мужем?!
– А разве нет?
Он кричал что-то еще, кажется, маму обвинял, а в чем – Леонид так и не понял. Мама слушать не стала. Вышла из кухни, прикрыла дверь.
– Собирайся, – сказала она Леониду, – мы уезжаем к дедушке.
Дедушку Леня не любил. Тот был мрачен, строг и вечно ругал маму за то, что она с Леонидом возится, вырастит слабака, и ехать не хотелось совершенно.
– Надолго? – уточнил Леонид, потому как спорить с мамой было бессмысленно.
– Не знаю. Возможно, навсегда.
– Почему?
Она никогда ему не врала. И сейчас не стала.
– Потому что твой отец поступил очень непорядочно.
Мама побледнела даже.
– Он завел себе другую семью.
Леонид сначала не понял, как это, другую семью. А мама объяснила:
– У него другая женщина. И она родила ему ребенка…
– Зачем ты это говоришь ему?! – отец был зол. Нет, злым Леонид его уже видел, но та злость не имела ничего общего с нынешним его обличьем.
Белый. С выпученными глазами. С пятнами красными на висках. И дышит так, тяжело.
– Затем, что Ленечка имеет право знать, что у него есть сестра. Как ее назвали?
Отец ушел, хлопнув дверью. Наверное, понял, что, оставшись, наговорит много лишнего. А мама собрала вещи, свои и Леонида. У деда жили две недели, и дед был недоволен. Он пытался что-то говорить маме, но та слушать не желала.
– Я терпела, – как-то сказала она, – столько раз закрывала глаза на его шашни, но это уже слишком…
Отец появлялся.
С цветами. С конфетами. И железную дорогу Леониду привез, о которой он давно мечтал, только на маму это не действовало.
– Ты понимаешь, что разводом убьешь его карьеру? – дед злился, только не понять на кого, на маму или на зятя.
– А он думал о карьере, когда решил сойтись с этой девкой? Или, может, обо мне думал? Да что там… обо мне он никогда не думал. Так почему я должна беспокоиться о его карьере?
От ссор, от разговоров этих Леониду становилось дурно. Но о нем вдруг позабыли, все, даже мама, которая прежде, случалось, надоедала постоянной своею заботой.
– Он знает мои условия, – ответила она деду. – Примет, я дам ему шанс. А нет… я не хочу больше мучиться. Я еще живая…
Что за условия такие, Леонид не знал. Но отец их, очевидно, принял, если мама решила вернуться. Правда, дома все изменилось. Нет, внешне-то оставалось по-прежнему, разве что отец теперь возвращался рано и в командировки почти не уезжал. А если уезжал, то мама ему звонила, чего никогда прежде не делала. И разговаривала так… вроде ничего плохого и не говорила, напротив, расспрашивала обо всем, но Леониду от самого тона ее ледяного становилось неуютно.
Отец был мрачен.
Он садился за стол и ел, не глядя, что ест. И мамину стряпню больше не нахваливал, а после ужина заваливался с книгою на диван или телик включал, смотрел что-то… не проверял дневник, не рассказывал забавных историй, как прежде… он вообще будто забыл, что у него есть сын.
И Леонид понял – это из-за той, другой, семьи.
И сестры, имени которой он не знал. Тогда он сестру эту возненавидел, потому что, не будь ее, все осталось бы как прежде. А прежде ему было лучше…
А потом отцу дали повышение, в Москву.
– Все изменится, – пообещала мама, целуя Леонида. – Вот увидишь.
И не обманула.
В Москве было иначе… многое, начиная от самого города, до того огромного, что это не укладывалось в голове Леонида, и заканчивая отцом. Он вновь стал прежним.
Почти.
И пропадал вечерами. И возвращался веселый, расспрашивал Леонида о том, как у него дела… шутил… а мама мрачнела, но молчала…
А потом появилась эта девчонка.
Леонид по сей день не знал, кто рассказал ей, куда они уехали. И вообще, как она добралась до Москвы. В тот вечер он, уже не школьник, а студент-искусствовед, третьего курса, остался дома один. Мать с отцом уехали в санаторий и вернуться должны были через два дня. Эти два дня Леонид намеревался провести если не с пользой, то всяко с удовольствием. Была у него подружка, которая с готовностью отозвалась на приглашение повеселиться… и потому дверь Леня открывал без задней мысли, но вместо Маринки увидел незнакомую девчонку. Грязную девчонку.
– Тебе чего? – Леонид понятия не имел, как вести себя с нею. – Квартирой ошиблась?
– Не-а, – девчонка сплюнула и уставилась на Леонида. – Вот ты, значит, какой, братец…
– Чего?
– Брат ты мне, – с явным удовольствием произнесла она. – Единокровный. Папаша у нас один, а мамки разные…
– Тебя что, мать… – Леонид вдруг вспомнил тот, позабытый уже, разговор. И то, что за ним последовало. И сейчас, взрослым, он ясно осознал, чем грозит появление этой девицы. – Послала?
– Не трясися… и в хату пусти. Или на радость соседям говорить станем?
Девица, не дождавшись приглашения, проскользнула в квартиру. Огляделась.
– Шикарно живете…
– Обыкновенно.
– Ага… пой кому другому. Я Ольга. Можно Олькой, но только не Оленькой, – она протянула чумазую ладонь. – И успокойся, мамаша моя ни сном ни духом… небось весь мозг выела бы, если бы узнала, куда собираюсь.
В ней не было ничего от отца.
Разве что глаза темные. И уши, аккуратные, прижатые к голове. Отец смеялся, что его природа наградила женскими ушами, наверное, компенсации ради, потому что все остальное было мужским.
– Уходи.
– Поздновато, ты не находишь? – Уходить девица явно не собиралась. Она стянула уродливые ботинки и пальцами пошевелила. – Папочка где?
– Какое тебе дело?!
Леонид лишь порадовался, что ни отца, ни матери дома нет.
– Обыкновенное, – огрызнулась она. – Обнять хочу. Столько лет не виделись…
И в квартиру пошла. Она обходила комнату за комнатой, а в гостиной остановилась перед стеной, на которой фотографии висели. Мама сама их отбирала из семейного альбома… вот они с отцом в Гаграх… а вот – в Будапеште… и на море, уже все втроем… и на даче у старых друзей.
– Прикольно, – оценила Ольга. – Прям идеальное семейство. Аж глядеть тошно.
– Если тошно, то не гляди.
– Больно надо… – но не отвернулась. Она вглядывалась в эти снимки жадно, с завистью.
– Отца нет, – наконец нашелся Леонид. – И приедет он дня через два…
Он очень надеялся, что у девицы нет этих двух дней, но она кивнула:
– Хорошо, я подожду.
– Здесь?!
– Могу и на вокзале…
– Слушай, – Леонид спохватился. – Лет тебе сколько?
– Четырнадцать… покормишь?
Она была… не наглой, хотя и наглой тоже, но скорее уж уверенной на грани самоуверенности. И перед этой уверенностью он терялся. Ко всему Леонид считал себя неплохим человеком. А неплохой человек не выставит сестру, пусть даже незваную, ночью… в чужом городе.
В четырнадцать-то лет.
– Иди на кухню, – сказал он со вздохом.
Леонид тер пальцы, и они покраснели.
– Потом позвонил отец. Он каждый день звонил, спрашивал, как дела… не то чтобы мне не доверяли, но просто, понимаете, привычка, традиция даже… и я ему сказал про Ольгу. А он… он, как мне кажется, испугался. Конечно, у него карьера только-только в рост пошла, а тут внебрачная дочь. Ко всему мама еще. Он пообещал, что все уладит. И часу не прошло, как появился знакомый отца. Он Ольгу и забрал.
– Куда? – Стасу было не то чтобы неловко лезть в чужую жизнь, скорее уж была неприятна сама необходимость копаться в этих старых, замшелых тайнах.
– Отвез ее к матери. Она так кричала… обещала, что все равно вернется… что это я виноват, забрал отца… а я не забирал! Он сам выбор сделал. Маме мы, конечно, ничего не сказали… зачем ее беспокоить? Я боялся, что сестра вернется, но отец пообещал поговорить… и наверное, поговорил, если про Ольгу мы больше ничего не слышали… потом вообще не до нее стало. Распад Союза… огромные деньги… вы не представляете, сколько тогда можно было заработать.
– И ваш отец…
– Заработал. Он всегда отличался деловой хваткой, – Леонид вздохнул. – К сожалению, сердце подвело… он умер в девяносто восьмом… если бы был жив, полагаю, стал бы миллионером. Но и тех денег, которые он заработал, мне хватает… вы же понимаете, что галерея особого дохода не приносит, однако я не нуждаюсь… могу себе позволить жить так, как живу.
– А Ольга…
– С нею мы встретились на похоронах… мама тогда была еще жива… она и года не прожила после него… наверное, все-таки любила… но Ольга… я не узнал ее поначалу. Та девчонка, размалеванная, с начесом дурацким на голове и эта дама в черном пальто. Сама подошла. Поздоровалась, сказала, что мне нечего беспокоиться, она не будет претендовать на наследство. Я тогда о наследстве меньше всего думал. Отец ведь, а она так засмеялась. Сказала, что для меня, может, он отцом и был, а с ней только поигрался и выбросил… кажется, она так и не простила его. Может, в этом все дело.
Стас кивнул.
Просто на всякий случай. Вот он отца тоже не простил, но вешать ответственность за свои поступки на человека, который давным-давно умер, – это чересчур.
– Потом она опять исчезла…
…Вновь Ольга объявилась года три тому.
В галерею пришла. И бродила час, останавливаясь то перед одной картиной, то перед другой. А когда появился Леонид, которому донесли о странной посетительнице, то повернулась к нему и сказала:
– Здравствуй, братец. Обнимемся?
Обниматься с ней у Леонида ни малейшего желания не было. Напротив, сперва женщина в длинном черном платье, правда, весьма элегантном, показалась ему пьяной.
Но Ольга была трезва.
– Господи, – сказала она, закладывая прядку за ухо. – Ты по-прежнему трусоват и никчемен.
– Что тебе нужно?
Леонид обиделся. Трусоват и никчемен? Он предпочитал считать себя человеком осторожным, а это в нынешние неспокойные времена скорее уж достоинство. А что до никчемности, то да, Леонид не сделал себе ни имени, ни состояния, но ведь счастье не в этом!
– Мне? Ничего особенного… хочу воспользоваться твоей галереей… миленько здесь. По-провинциальному миленько… – она ковырнула стену пальчиком. – Гипсокартон? И не лучшего качества… ты бы ремонт здесь сделал, пока все не развалилось.
– Не твоего ума дело!
– Почему? Моего… очень даже моего… я хочу арендовать галерею. Выставку организую… – лицо ее сделалось мечтательным. – Ты не представляешь, что я нашла…
– И что же?
Леонид тогда сказал себе, что сестрица его блажит. Нашла… людям кажется, что искусство – это просто. То, что им по вкусу, и есть искусство, а остальное – так, блажь и дурь. На деле же искусство, как ни странно, целая наука.
– Тебе понравится.
– Ольга… я не буду рисковать своим именем.
– А у тебя есть имя? Прости, дорогой, это я не со зла… или со зла? Не знаю… порой находит на меня что-то такое… – она сделала изящный жест рукой. – Непонятное. Мой психотерапевт считает, что все проблемы из детства. Но мы работаем над их преодолением.
Она засмеялась, и тогда Леониду подумалось, что сестрица его, наверное, все же сошла с ума. Нормальный человек не станет смеяться… так.
Она же успокоилась.
– Деньги у меня есть. У меня теперь много денег… и я хочу потратить их с толком. Посмотри.
С собой Ольга принесла не картины, а снимки, и были они неплохи. Нет, ничего гениального Леонид не увидел, но вот… имелось что-то такое, притягивающее взгляд. А потому при должном представлении выставка могла получиться интересной.
– Мы договорились, что я познакомлюсь с художником… алкоголик в завязке. Что алкоголик, это по лицу было видно, – Леонид прикрыл глаза. – А про то, что в завязке, сам сказал. Но для творческих людей пьянство – это норма… или близко к норме. Как бы там ни было, но мы нашли общий язык. Отобрали полотна. Центральным должна была стать копия врубелевского «Демона»… на этом настаивала Ольга. Я не скажу, что картина оказалась плохой, но… я бы выбрал что-то менее претенциозное, однако Ольга была непреклонна. Меня это ее упрямство очень удивило. А Иван потом обмолвился, что картину заказала она. Более того, ее «Демон» стал условием выставки… и это было по меньшей мере странно.
Леонид замолчал.
– Дальше, – не то попросил, не то потребовал Стас.
– Дальше… выставка не состоялась. Вы, верно, знаете, что Иван погиб. Не скажу, что мне было жаль, но Ольга… она позвонила утром, рано… еще, кажется, не рассвело даже. И сказала, что Иван погиб, а значит, смысла нет… это был неправильный «Демон».
– Что?
Леонид лишь развел руками.
– Я не истолкую, что она имела в виду. Я лишь повторяю слова. Это был неправильный демон. Так она сказала. И добавила, что будет искать. А спустя год появилась с парнишкой. Кажется, его звали Егором… точно, Егором… она называла его Гошенькой… и вновь договорилась о выставке. Знаете, тогда я почти уверился, что она одержима. Выставка… снова «Демон». Их картины были разными… это не копия, неправильно было назвать это копией. Скорее новый взгляд на старое… и тогда я заметил, что у демона – лицо Ольги. Было жутковато…
– Вы согласились?
– Почему нет? У парня имелся талант. Я собирался купить пару-тройку картин, думаю, в будущем они бы поднялись в цене… да и людям знающим присоветовал бы, но… увы, парень решил с крыши прыгнуть. Оказывается, наркоманом был.
Леонид попытался изобразить удивление, но получилось плохо.
– Ольга тогда снова позвонила мне… и была в слезах, в истерике почти… просила приехать. И я поехал, хотя, видит бог, больше всего мне хотелось послать сестрицу подальше. Если бы вы видели, во что превратился ее дом… она собирала копии этой треклятой картины… не дом, а храм для демона. Мне самому жутко стало. Ольга же металась. Кричала, что она правильно все сделала, что он не должен был умереть… но демон до него добрался. Представляете? Потом плакала навзрыд. Тогда-то я и понял, что с ней не все, мягко говоря, в порядке. С головой, я имею в виду.
Он замолчал и молчал, пожалуй, слишком долго, точно самим этим молчанием проверял на прочность Стасовы нервы. А может, не специально так получилось?
Главное, нервы выдержали.
– Она впала в депрессию, постоянно звонила, то проклинала меня, то умоляла приехать. Господи, а я столько лет прожил спокойно, и тут, пожалуйста.
– Почему вы ее просто…
– Не послал, куда подальше? Все-таки сестра… родной человек.
В такое вот родство Стас не верил.
– И да, она была богата. От мужа осталось приличное по нашим меркам наследство. Вот только тратила его Ольга бездумно. То в ней вдруг просыпалась жажда творить добро, и тогда она искала кого-то, чтобы облагодетельствовать, наведывалась в приюты, привозила машины подарков. Выписывала чеки, порой совершеннейшим мошенникам. То вдруг забывала про благотворительность и ударялась в веру. Ходила по церквям, посты блюла… потчевала меня нотациями. Как-то даже паломничество совершила. А потом возвращалась к светской жизни. Носилась по магазинам, скупала все, что видела… или вот экстрасенсы. Уверилась, что на ней лежит прабабкино проклятье…
– Какое?
– Господи… да откуда я знаю какое? Вроде бы ее прабабка или прапрабабка, я, признаюсь, не сильно вникал, сгубила Врубеля. Была его не то возлюбленной, не то любовницей, а потом бросила, и он сошел с ума.
Сейчас Леонид лгал.
Лгать он, наверное, умел, потому как сам почти верил собственному вранью. Выдавал взгляд. Прямой. Слишком уж честный. И пальцы беспокойные, которые то губ касались, то подбородка. И вновь губ, будто он опасался лишнее слово произнести.
– Она верила, что именно ее прабабка выпустила демона. А Ольгина задача – вернуть его… в преисподнюю? Не знаю. Главное, она должна найти художника, который повторит ту картину. Не бред ли?
– Бред, – осторожно согласился Стас. Вот он врать не умел, но, кажется, Леонид очень хотел, чтобы ему поверили. И Стасово согласие воспринял правильно.
– Конечно, бред… и я ей говорил… хорошего врача нашел… он и установил, что у Ольги – маниакально-депрессивный психоз. Тяжелое детство, наркотики… вы ведь знаете, что она в свое время баловалась? Но сумела не подсесть. Однако на разуме сказалось. Плюс к этому прошлое ее бурное… небось навидалась, пока проституткой работала.
Он говорил об этом спокойно и даже с удовольствием, радуясь, что вываливает на Стаса вот эти факты чужой жизни.
– Вот и наложилось одно на другое… чувство вины… она считала, что виновата в маминой смерти… и еще в чем-то… главное, Ольга уверилась, что, только получив свою картину, станет счастливой. Клянусь, я и не думал, что она опасна! Да, есть люди одержимые, но меня уверили, что Ольга контролирует себя…
Леонид нервно расхаживал по комнате. И неугомонные пальцы его теперь теребили галстук.
– Она успокоилась… стала почти нормальной… то есть я предположил, что нормальной… мы виделись изредка. Такие, знаете ли, ни к чему не обязывающие встречи… в кафе… в ресторане… чай, разговоры об искусстве. Наверное, это наследственное, но она удивительно тонко чувствовала картины. Я ее даже несколько раз приглашал, когда сомневался. Это было сродни дружбе, как если бы и вправду у меня появилась сестра. И тут однажды она говорит, что встретила одного замечательного парня. Он гений. Представляете?
Встретила.
Гений.
Ни хрена Стас в искусстве не понимает. И был ли Мишка гением? Не ему, черствому, напрочь лишенному вкуса и понимания, решать. Для него Мишка прежде всего был братом. Младшим.
Потерянным.
– И я тогда… не скажу, что появилось предчувствие беды… скорее уж сам ее вид, такой… взбудораженный, возбужденный, меня насторожил. Я попробовал осторожно сказать, что распланировал работу галереи на месяцы. Но Ольга никогда не умела слушать. Во всяком случае, не хотела слушать. Она требовала, чтобы я взглянул на Мишины работы… и я взглянул. В том числе на демона. Знаете… ваш брат был одарен…
– Погодите, – Стас прервал словесный поток. Одаренность ныне, как ни странно, отношения к делу не имеет. Приятно, конечно, слышать, да только Стасу иное интересно. – Она устраивала выставки тем, которые были до Мишки, но с Мишкой…
– Деньги закончились, – развел руками Леонид. – Уж простите, я знал, что она находится в несколько, как бы это выразиться, затруднительных обстоятельствах. И потому, грешным делом, решил, что, если проявлю принципиальность… потребую оплаты… это заставит Ольгу отступить.
Он остановился перед зеркалом, уставился на свое отражение удивленно, будто впервые увидел его или себя, нелепого человечка.
А мог ли этот, нелепый, маску надеть?
Напасть на Людмилу… она выше его, но все-таки женщина… плюс эффект неожиданности… мог бы, конечно. Почему нет?
– Если бы не Ольга, я бы, разумеется, организовал выставку и так… Миша был талантлив. Говорю же, моя сестра обладает удивительным чутьем на настоящий талант. Думаю, у вашего брата получилось бы выйти в современные классики… конечно, нынешние работы его были сыроваты, однако и в них ощущалось такое… знаете ли, особое… энергетика. Дух времени… но Ольга… я вдруг вспомнил тех двоих несчастных… тогда я был уверен, что их смерть – нелепое, ужасающее совпадение…
…Отравленный коньяк для Пряхина.
…Наркота для Егора, который и вправду, быть может, завязал бы. Парень ведь старался. А старание в этом мире чего-то да стоит.
– Ольга пыталась меня уговорить… признаюсь, я солгал. Сказал, что у галереи финансовые затруднения… и у меня… непростое время, большие траты… вложения не самые удачные. Картины стоят денег. А мои запасы не бесконечны. Она ведь понимает.
– И как, поняла?
– Нет. То есть тогда мне показалось, что да, поняла, но после… не прошло и двух недель, как позвонили вы и предложили оплатить Мишину выставку. Что мне оставалось делать?
Риторический вопрос.
А и вправду, что? Отказать? Под предлогом нехватки таланта? Об этом узнала бы Ольга… и Мишка… да и, чуял Стас, деньги Леониду были нужны. Искусство и вправду хобби не из дешевых.
– И я скрепя сердце согласился. Ольга… она помогала ему во всем. Кажется, влюбилась. Он – определенно влюбился. Но в нее легко… даже зная о прошлом.
– А вы рассказали?
– Случайно получилось, – не моргнув глазом, солгал Леонид.
Никакой случайности.
Но для чего? Кому именно он хотел досадить? Заклятой сестрице, которая мешала самим фактом своего существования. Или Михаилу…
А ему за что?
Мысль была новой, и Стас ухватился за нее.
Искусствовед… кто идет в искусствоведы? Вряд ли это было призванием, скорее уж компромиссом. Теория, конечно, но если не остается ничего другого, то почему бы и не поиграть с теориями? Воздушные замки фундаментов не требуют.
Мишка… что у него было?
Талант. Об этом все твердят… и талант – уже много, если у самого Леонида таланта как раз и не хватило. А еще любовь красивой женщины… и брат, способный оплатить такую игрушку, как выставка. Достаточно ли этого для зависти?
Вполне.
А для убийства?
– Михаил разозлился, конечно, но… что злиться на правду? И я посоветовал ему не обожествлять Ольгу. Ему бы взглянуть спокойно… кто она? Женщина с прошлым, кажется, так принято говорить. С сомнительным прошлым и неопределенным будущим.
Ему не удалось скрыть раздражения в голосе.
– Что их ждало? Миша был хорошим мальчиком. И Ольге казалось, что она любит его. Но ее любви вряд ли бы хватило надолго. Настроение изменилось бы, и Миша остался бы один… хотя такого я не ожидал.
Еще один тяжкий вздох. И выражение лица Леонида можно истолковать как сочувственное. Вот только Стас этому сочувствию не верит.
Ложь.
Слишком много лжи в этой истории. И слишком тесно она переплелась с правдой, чтобы было просто распутать этот клубок.
– Она вновь позвонила… накануне… мы спорили из-за картины, которая должна была стать центром экспозиции. Это важно! Это… не знаю, как объяснить… такое полотно определяет все настроение выставки! И Ольга настаивала на «Демоне». Она была одержима этими треклятыми демонами, а я по понятным причинам не желал потворствовать ее болезни. Я пытался говорить с нею… к счастью, вы были заказчиком и не дали четких указаний на сей счет. А значит, у меня было пространство для маневра. Я настаивал на… на другой картине. Пытался убедить Михаила, что она, как ничто, раскрывает весь его внутренний потенциал. Я лгал. Его «Демон» великолепен! Он не подражает Врубелю. Он… он продолжает то полотно! Вы же видели? Нет… зря, конечно… и Михаил, наверное, чувствовал, что я лгу… он пришел той ночью… перед смертью. Простите, мне тяжело об этом говорить.
Стас мрачно подумал, что если этот рафинированый фигляр слезу пустит, то Стасовы нервы все-таки не выдержат.
– Он попросил меня подойти… согласился на компромисс… и даже захотел снять работу. Видите ли, этот «Демон» казался ему незавершенным… у Врубеля было подобное. Душевная болезнь. Он картину правил и правил. Даже когда ее выставили, все одно возвращался и правил… и это лишь усугубляло состояние. Ваш брат ощущал что-то подобное… наверняка ощущал. И испугался. Картины. Ему бы Ольги бояться… она прибежала… стала кричать. Обвиняла меня, что это я сбил Михаила, умоляла его не трогать картину. Признаюсь, у меня возникло желание позвонить врачам, настолько безумной она выглядела. А ваш брат решил, что Ольга переживает из-за него. Наивный мальчик.
Леонид погладил растерзанный галстук.
– Я ушел. Признаюсь, это был трусливый поступок. Отец считал меня тряпкой, а я… я просто не люблю конфликтных ситуаций. И в нынешней мне проще было бы уступить, чем ввязываться в конфликт и отстаивать свою точку зрения. Я оставил их вдвоем. Решил, что сами разберутся… и бог с нею, с Ольгой… пусть бы повесила свою картину и успокоилась. Но утром мне сказали, что Михаил… простите.
Он вцепился в галстук, точно желая себя задушить.
– Мертв, – подсказал Стас.
– Д-да… мертв. Какая жалость… точнее, не жалость, а… очень вам соболезную.
И вновь эти нервические подрагивания пальцев.
– Когда мне сообщили, я бросился к Ольге… как раз успел ее спасти. Она… она пыталась покончить с собой. Выпила снотворное, но слишком много, и ее стошнило… в клинике ей промыли желудок… помогли… когда она пришла в себя, то стала говорить, что виновата. Что она убила Мишу. Представляете?
Слабо.
Но Стас кивнул.
И ведь хорошая версия, если разобраться, мало отличная от собственной его. Вот только поверить в нее не получается. Но происходит ли его недоверчивость единственно от неприятия этого нелепого суматошного человека?
– Она все повторяла и повторяла… говорила, что хотела помочь… просто помочь, чтобы он написал правильного демона… что я должен был подумать?
– Что об этом стоит сообщить полиции.
– Неужели? – а вот возмущение, которое Леонид вложил в это слово, было вполне искренним. – Сообщить полиции… конечно… и что я сообщил бы? Что моя явно не совсем нормальная сестра убила человека?
– Возможно, не одного.
Он поджал губы.
– Ольга больна! Это очевидно, достаточно взглянуть на нее… послушать тот бред, который она несет! А ваш брат… если бы полиция установила, что это действительно убийство, я не стал бы молчать. Конечно, не стал бы.
Он убеждал сам себя и себе же не верил.
– Но мне сказали, что это не убийство… передозировка… ваш брат просто…
– Ваша сестра дала ему убойную дозу наркотиков. И это как раз убийство.
Леонид вздохнул, и пальцы его нервические наконец замерли.
– Послушайте, – произнес он примиряюще. – Вашего брата уже не вернуть. А Ольга… я сделаю так, что она больше никому не причинит вреда. Я сомневаюсь, что она хотела убить его… то есть она дала ему наркотики… допустим, что дала… это тоже надо доказать. Возможно, он сам их и принял! Так вот, она просто одержима этой проклятой картиной. И никому не станет легче, если вы обвините ее. Да любой мало-мальски грамотный адвокат развалит это дело… да, вы устроите скандал. Он отразится на репутации Ольги…
…Которая слишком безумна, чтобы репутация хоть сколько-нибудь ее заботила.
– И на вашей тоже.
– И на моей. – Леонид выдержал прямой взгляд. – Мне скорее всего придется закрыть галерею… конечно, с финансовой точки зрения это меня не подкосит. Я же говорил вам, что благодаря отцу вполне состоятелен. Но с любимым делом расставаться всегда тяжело. Менять образ жизни… я привык к этому городу. Не хочу уезжать. И не хочу терять «Олимп». Быть может, с обыденной точки зрения мои желания… точнее, нежелания выглядят эгоистичными, но… я всего-навсего человек. И не скрываю своих недостатков. Поверьте, я сделаю все возможное, чтобы Ольга никому больше не причинила вреда! Клянусь! Я помещу ее в клинику… ее будут лечить…
Он замер, сцепив руки в замок, уставился на Стаса печальным взглядом, в котором читалась мольба.
Вот только… не верилось Стасу в эту мольбу.
– Вы так о ней заботитесь?
– Она моя сестра. И да, я забочусь скорее о себе… и я ведь объяснял вам уже. Мне выгодно, чтобы это дело замяли… я… я даже готов обсудить с вами условия. Мы вместе выберем клинику. Вы убедитесь, что Ольга безопасна…
– А вы получите над ней опеку. И право распоряжаться ее имуществом.
– Господи… вы подозреваете, что я…
– Я подозреваю, что вы мне не всю правду рассказали.
Леонид скрестил руки на груди и плечи расправил, ногу выставил вперед. До чего театральная, нелепая даже, поза.
– Я… если хотите знать, я беседую с вами исключительно по доброй воле! И все, о чем мы здесь говорили, недоказуемо!
Вот это, кажется, и было самой большой из проблем.
– А ваши подозрения, если хотите знать, совершенно беспочвенны! – он даже подпрыгнул и взвизгнул тоненько, видать, от избытка эмоций. – У Ольги ничего нет! То есть что-то, конечно, осталось… квартира… машина… деньги на текущие расходы, но и только! Если верить вашей теории, то мой… коварный замысел напрочь лишен смысла! И да, я настаиваю, чтобы вы вернули Ольгу в лечебницу!
– Верну, – пообещал Стас. – Быть может. Но сначала с ней нормальный врач побеседует… такой, которому я доверяю.
Леонид нахмурился:
– Это похищение…
– Тогда звоните в полицию. И будем разбираться все вместе.
Но почему-то эта идея Леонида совершенно не вдохновила.
